Текст книги "Меркурий - до востребования"

Автор книги: Катя Рубина

Глава 6

Витиеватый танец Меркурия астрологически обозначает развитие идей, планов, проектов.

– Надо во что бы то ни стало, просто кровь из носу, начать и писать глобальное, а я, кровь из носу, буду стараться с мелким, когда крупное будет закончено, мелкое уже будет издано, и так как мелкое уже есть и внушает уважение и доверие, то на крупное сразу клюнут, – проговорила Магда.

– Иногда мне кажется... – Пупель замолчала.

«Она права, – заговорил Устюг, – она абсолютно права, ни дать ни взять философ».

– Вот видишь, – произнесла Пупель, – а ты не разрешаешь мне поделиться со своей подругой такими интересными новостями. Магда прекрасный человек, она так все понимает и чувствует, она вообще.

«Я знаю», – сказал Устюг.

– Так вот прямо садись и пиши, – строго проговорила Магда.

– А ты, что же, уходишь уже? – с недоумением спросила Пупель.

– Да, у меня много дел.

– Что, и кофе не попьем?

– Нечего рассусоливать. Знаю я эти дела. Сядем кофе пить, ногу за ногу, слово за слово, пустота, тебе нельзя отвлекаться. Ты привыкла жить в каком-то совершенно немыслимо эпическом ритме. Так пошли, пошли, пошли, сорок лет ходили, мы будем рабство по-другому выветривать. У меня есть уверенность, нюх на то, что все будет, как доктор прописал.

– Может, не будем о докторах? Мне эта тема неприятна.

– Ладно, ладно, о докторах ни слова. Не забывай, что социальность обязательна.

– Это ты сейчас к чему?

– Сейчас это я к тому, что в крупном сочинении необходим социальный мотив.

– Вот тебе и раз! – воскликнула Пупель.

– Вот тебе и два-с, это необходимое условие.

– Да ты с ума сошла? Какая социальность?

– Самая что ни на есть социальная, надо будет продемонстрировать четкую позицию, обосновать ее, и по полной, без всяких там. Четко, лаконично, и чтобы все всё сразу поняли.

– Ты требуешь невозможного. Сжалься, о, сжалься надо мной. Откуда, скажи на милость, возьму я тебе четкую социальность?

– Ты же общаешься со своими придурочными заказчиками, почерпни оттуда.

– Господи, милостивый, я это как страшный сон пытаюсь забыть, а ты просишь написать. О чем там говорить, это же полная пустота, кичливость и гонор сплошной.

– Вот-вот, прямо то, что надо. Причем можно не скупиться на эпитеты, это сейчас модно в интеллектуальной литературе, а если вдруг – я, конечно, не настаиваю – захочется нецензурно ругнуться, так и это будет неплохо.

– Ты меня прямо пугаешь, что же, по-твоему, я должна написать крупную форму о моих заказчиках, кто какую арку у себя в квартире мастерит, и чтобы это все еще было написано матом, так, что ли?

– Так у тебя не получится, это слишком по-мужски, ты при всем своем желании не сможешь.

– Я вообще этого не хочу писать, мне тошно от этого, я и так мучаюсь, когда общаюсь.

– Это очень хорошо. Все настоящее искусство рождается в муках, ладно, я пошла, занимайся, вечером созвонимся.

– Это не честно, бросать друга на распутье, я совсем не знаю, и вообще. Ты знаешь, я собиралась написать об искусстве, красоте и добре.

– Пусть и это присутствует, но если все время, тогда будет полная лажа. Да, следи за языком, красивый слог – успеха залог, только не переборщи, текст должен быть читаемый.

И Магда действительно ушла, взяла – раз и все.

– А ты молчишь, как воды в рот набрал, – пробурчала Пупель специально для Устюга. – Или опять свалил, когда у девушки проблемы?

«Вот как мы заговорили, – со смешком выговорил Устюг. – Я с ней согласен, слов нет».

– Все со всеми согласны, все самые умные, а я все время что-то должна по вашему согласию делать.

«Ты можешь ничего не делать, мы же просто советуем, так сказать, вешаем советы на веревочку, а ты хочешь – бери, хочешь – как хочешь».

– Вам легко говорить.

«Слава богу, с этим у нас проблем нет».

– А в чем у тебя проблемы, поделись, а я буду сидеть нога на ногу и советовать, или ты думаешь, я не могу?

«Я подумаю».

– Вообще, это не честно, если ты уже мой, так сказать, друг, мне добра желаешь, все обо мне знаешь, а о себе ничего не говоришь. Ты сам посуди, меня же раздирает жуткое любопытство, граничащее с безумием.

«Долго рассказывать, Магда велела тебе не отвлекаться и приниматься за работу».

– Может, это мне для работы пригодится, ты знаешь что-нибудь социальное, мне очень не хочется писать про заказчиков. Пойми ты это.

«Это же не в буквальном смысле».

– Так, я понимаю, никакого рассказа не будет, а будут менторские нотации, поучения, понукания.

«Ладно, ладно, расскажу тебе сказочку».

Пупель приготовилась. От любопытства ее просто раздирало на части.

Первый рассказ Устюга о городе Пермолоне

Что за город Пермолон! Диво дивное, чудо чудное! Ах, что за город, ах, что за столица! Глаз ликует. Ах, как все блестело в нем, как светилось, как ярко освещало солнце хрустальные крыши домов, чудесные ухдии шелестели синей листвой. Оранжевая свежая молодая весенняя трава. Пели крусоки – маленькие красные птички. Сколько в нем было красоты и удобства!

Возле каждого дома маленький сад с фонтаном. В каждом доме бассейн с удивительно чистой лимонной водой. Нет, никогда и нигде на свете не было ничего красивее Пермолона. Даже сравнивать его не с чем было. Даже отдаленно он не напоминал ни один город.

Идешь, бывалочи, по главной улице и глаза разбегаются, что же это такое? Тут магазин с едой, тут с питьем, тут мочалки и мыло, а рядом книжный с самыми лучшими книгами.

А сколько в Пермолоне было кинотеатров, театров, цирков, сколько было концертных залов. Нет, это невозможно себе даже представить. Это рай, чистый рай. В Пермолоне было все.

В Пермолоне было море, озеро, река, пруды, был пляж, лес, поляна, были маленькие домики и небоскребы были огромные-преогромные, они упирались прямо в небо, сияли и блестели. В Пермолоне было много выставочных залов, скульптур, ах, что за скульптуры были в Пермолоне – красотища, розовый мрамор, голубой гранит, оранжевый малахит, сиреневый кобальт.

А что за жизнь была у пермолонцев? Жизнь – радость. Работали, отдыхали, выходили на пенсию. Дети в школу ходили, малыши в детский сад. И что же?

Чего им не хватало? Они все время хотели, чтобы было еще лучше, еще и еще. Что-то такое усовершенствовали. И чем больше они это усовершенствовали, тем больше им хотелось еще, еще и еще.

Когда живешь в таком чудесном городе и все у тебя так хорошо, возникает вопрос, а не появится ли враг, которому захочется попользоваться всем этим добром и красотой.

Этот вопрос не у всякого возникает, а только у самых умных, так как дураков только дурацкие вопросы волнуют, а умные жизненные вопросы только у очень умных возникают. Враг не сразу находится, но если хочешь найти врага, жаждешь этого, то проблем не будет. И где-нибудь обязательно что-нибудь нужное найдется.

Все началось с этого пресловутого врага. Начали пермолонцы искать врага. День ищут, другой ищут, третий ищут, а найти не могут. Тогда президент Пермолона издает указ в срочном порядке найти и пусть предстанет перед народом. А то что за дела такие – все у них есть, а врага нет.

Указ висит, а врага – нет как нет.

Собирает президент палаты верхнюю и нижнюю, это те, кто внизу и наверху жили, говорит: «У нас проблемы серьезные приключились, я и указ издал, а воз и ныне там». Верхняя и нижняя палаты спрашивают, вроде того, нельзя ли поконкретнее рассказать о проблеме? Президент прямо ногами затопал, говорит, невозможно такими тупыми быть, все уже в указе написано, синим по зеленому.

Нужен враг.

Палаты в затылках почесали, сначала нижняя, потом верхняя, и говорят: «Мы бы с радостью, прямо сей секунд, только проблемочка одна у нас».

– Что еще за проблемочка?! – возмутился президент.

Палаты так помялись, потоптались, вроде неудобно сказать, а потом с трудом еле выдавили из себя: «Мы, говорят, не знаем, что это такое – враг. Вот ты наш президент, умный, мы тебя не зря выбрали, ты все знаешь, объясни нам, непонятливым, что это и с чем это едят?»

Тут президент ненадолго призадумался, все-таки не простой вопросик, а пока он думал, он палаты распекал, что, дескать, как же им не стыдно, что, дескать, люди все солидные, все такие на руководящих, по-своему, постах, а, оказывается, просто зря свои штаны просиживают, не понимают элементарных вещей, таких, которые каждый ребенок должен с молоком матери впитать.

Палаты только рожи корчили, только брови поднимали, только неловко улыбались, так им стыдно было.

Президент всех их распекал, распекал, распекал, а сам думал, думал, думал, чуть себе голову не сломал. Потом, когда уже времени прошло много, очень есть захотелось, вот он и спрашивает – кто есть хочет?

Палаты удивились такому странному вопросу. Многие действительно проголодались, а некоторые плотно позавтракали и есть абсолютно не хотели. Те, которые проголодались, подняли руки. «Мы, говорят, есть хотим, а те, которые плотно позавтракали, молчат». Президент говорит: «Вот и я тоже есть хочу, а те, кто не хочет, – нам враги».

Проголодавшиеся посмотрели на сытых и поняли, что действительно так и есть. А президент говорит: «Врагов нельзя щадить. Раз они нам враги, мы должны бороться с ними их же методами. Вот они не хотят есть, и мы не будем». Тогда те, которые хотели есть, говорят: «Вот мы, наверное, чего-то недопоняли, выходит, что мы сами себя наказываем, они не хотят, а мы хотим, а получается, что мы страдаем». А президент говорит: «Вот теперь вы понимаете, что они нам приносят только страдания и беды, это настоящие враги». А те, которые не хотели есть, видя, что тут такие дела творятся и как-то это все не путем, стали говорить: «Мы тоже теперь уже хотим есть, сильно проголодались». А президент посмотрел на них, как на уже врагов, и говорит: «Вот видите, какие они коварные. Они нагло обманывают, только что не хотели, а теперь хотят. А теперь, дорогие мои, поздно хотеть. Теперь мы вам не верим, потому что теперь вы наши враги. Этого уже отменить невозможно».

И тут те, кто не хотел есть, начали прощения просить, говорить, что никогда так больше не будут, но всем этим только усугубили дело. А президент спрашивает у не врагов: «Что с врагами-то делать? Теперь это все уже непоправимо, они навсегда себя запятнали и будут только портить и жизнь в Пермолоне, гадить и настраивать всех против нас, рассказывая всякие небылицы, что они якобы хотели есть, просто промолчали из скромности. А люди будут на нас смотреть и думать, что мы изверги. Это нехорошо и это на самом деле не так. Мы одного хотим – чтобы все по справедливости было, чтобы все по-честному».

Тогда те, которые хотели есть, говорят: «А давайте их убьем, и разговоров не будет».

Идея президенту понравилась. Он потом даже удивился, что сам до такого додуматься не смог. Умные люди ему попались. Он изрек: «Неплохо придумано. С врагами надо идти до конца». Все люди, которые хотели есть, хором воскликнули: «ДО КОНЦА!»

– Что это за история? – спросила Пупель.

«Рассказик такой».

– Никогда не слышала о городе Пермолоне. Или все это ты для красного словца придумал.

«Понимай как хочешь – хочешь как байку, хочешь как правду».

– А дальше что было?

«Там много чего было».

– Расскажи, интересно же.

«Не сейчас».

– Почему?

«Сейчас зазвонит телефон, и ты не успеешь дослушать мою историю, а я люблю рассказывать, не прерываясь».

– А ты мог бы хоть на секундочку показаться мне, просто интересно, как ты выглядишь; когда рассказываешь, ты хотя бы улыбаешься?

«К сожалению, это невозможно. Я и сам бы рад, но не получится».

Устюг, как видно, никогда не ошибался. Внезапно раздался телефонный звонок.

Пупель подошла к телефону.

– Я все понял, – прозвучал голос Марка, – ты просто издеваешься, и ну, и хрен с тобой, издевайся, почему ты не звонишь? Что случилось?

– Я тебя бросила, Марк, извини.

– Что ты такое морозишь?

– Наконец-то до меня дошло, Марк. Мы не должны быть вместе.

– Почему?

– Я не люблю тебя, а как друг ты мне совершенно неинтересен.

– Это тебе эта сучка Магда нашептала?

– При чем тут Магда?

– Чувствую ее происки, нам ведь было так хорошо вместе.

– Нет, Марк, нам не было, за тебя я, конечно, говорить не берусь. Мне скучно с тобой, прости, это надо было сделать давно, нам не надо быть вместе.

– Ты пожалеешь еще.

– Не думаю.

– Вот теперь как ты поешь. А кто мне говорил: «Марк, мне с тобой спокойно, я не нервничаю». Я думал, что у нас все хорошо. И вдруг опять на ровном месте, ни с того ни с сего ты начинаешь выкобыры выкобыривать. Понимаешь, Пупель, так нельзя.

– Это я как раз прекрасно понимаю.

– Мы говорим на разных языках.

– Это как раз то, что я тебе пытаюсь донести.

– Блин, ты опять о своем. Тебе было спокойно, хорошо, что случилось?

– Прости. Я правда не хочу делать тебе больно, но если все останется по-старому, будет еще хуже.

– Мы можем сделать выводы. Мы все поменяем.

– Не получится. Я вообще хочу заняться литературой, мне некогда будет.

– У тебя кто-то появился?

– Нет. Прошу тебя, Марк, не звони мне, давай расстанемся по-хорошему, мы же взрослые люди.

– И это говоришь мне ты, кривляка, ты, фифа выспренная.

– Не звони мне больше, пока.

Пупель повесила трубку. Несмотря на то, что разговор с Марком был ей очень неприятен, она почувствовала облегчение.

«Вот и все, – подумала она. – Проехали».

Потом прислушалась к себе. Никаких ощущений. Грусть? Нет. Желание позвонить, проговорить скороговоркой: простимаркяошибласьятакбольшеникогданебудудавайпробоватьещераз? Ничего не было.

«Что же это за город Пермолон?», – думала она, машинально рисуя на клочке бумаги стеклянные крыши и немыслимые узоры. По каким-то непонятным, неописуемым признакам она знала, что Устюга в комнате нет. Она даже проверять не стала. Просто знала, что его нет, но он обязательно вернется, это она тоже знала четко. Вдруг неожиданная идея пришла Пупель в голову.

История Пупель

– А это моя подруга Магда.

Гости завалились все вместе.

– Это Марк Коняшкин, наш, между прочим, коллега, скульптор, в этом году диплом. Доктор Погост, – представляла гостей Надя.

Все ввалились в квартирку Пупели. Надя с Магдой направились на кухню, а Коняшкин и Погост сразу потопали в комнату.

– Мы с Магдой в одном классе учились, – начала рассказывать Надя. – А нож у тебя есть?

Пупель кивнула. Магда смотрела на них большими зелеными глазами и ждала распоряжений Нади, та, вообще, чувствовала себя, как хозяйка.

– Хлеб нарежь, – обратилась она к Магде, – а Коняшкин этот нескладный, но высокий и светлый, про лужайку с белой мебелью я еще не спрашивала, мы только вчера в курилке познакомились.

– А Погоста где ты откопала? – поинтересовалась Магда.

Пупель поняла, что Магда, так же, как и она сама, никого, кроме Нади, раньше в глаза не видела.

– О, это отдельная история, доктор Погост с фигурой Аполлона и лицом упыря, вот это вещь в себе, это штука штуковенная, вам понравится это чудище-юдище, умный, жуть.

– Так где ты повстречала эту прелесть дивную? – опять спросила Магда с улыбкой.

Пупель тоже улыбнулась, ей понравилась улыбка Магды – «что-то среднее между улыбкой Чеширского кота, Джоконды и Антиноя», – подумала она.

– Доктор Погост учился в медицинском институте вместе с моим братом, вернее, он учился задолго до моего брата, учился, учился, учился, и в результате закончил обучение вместе с моим братом.

– Прямо Петя Трофимов, – Магда опять улыбнулась своей комбинированной улыбкой.

Пупель тоже улыбнулась, потому что она тоже так подумала, и именно в тех же выражениях: и Петя Трофимов, и слово «прям» тоже присутствовало.

– А ты чем занимаешься? – спросила она у Магды.

Надя не дала Магде ответить, затараторив: «Магда у нас звезда, она сразу после десятого класса на журфак МГУ без всякого блата поступила, Магда у нас ходячая энциклопедия, это, об этом можно часами говорить, это что-то отдельное, чудовищный интеллект. В школе все просто очумевали, о нас первого класса могла бы уже преподавать философию и литературу. Скажи, Магда, существуют на свете книги, которые ты не читала?».

– Да ладно тебе, прекрати, – возмутилась Магда, – и не вздумай эти тирады произносить при твоих дружках, я тебя просто умоляю.

Пупель открыла холодильник.

– Вот сколько мне мама насовала, – обратилась она к девчонкам.

Надя заахала:

– И холодец, ну класс, у нас будет пир на весь мир, а мужики-то что там? Пуп, пойди, посмотри, что они? Пусть на стол помогают накрывать, а то уже Новый год на носу.

Пупель вошла в комнату. Коняшкин смотрел в окно, Погост развалился на диване.

«Какие у него огромные ноги», – подумала Пупель.

– Ребята, – чувствуя какую-то нелепость в этом обращении, произнесла Пупель, – поможете на стол накрыть?

Реакция последовала не сразу. Еще некоторое время Коняшкин смотрел в окно, а Погост, видимо, очень глубоко смотрел в свои мысли. Но все-таки после повторной реплики – стол накрыть – оба как-то шевельнулись в сторону стола.

– Красивый вид, – молвил Коняшкин.

Погост как-то руками развел, видимо, проверяя, сможет ли он раздвинуть стол.

– Нельзя ли поживее двигаться!!! – На пороге стояла недовольная Надя. – Вы что, спите, что ли?

Моментально стол был раздвинут, появились тарелки и буквально через несколько минут вся странная компания оказалась за столом. Надя включила телевизор.

– Умоляю, не надо, – прозвучал неожиданно высокий голос доктора Погоста.

Все с недоумением уставились на него.

– Что может быть лучше общения, зачем смотреть в «ящик» и ждать от него указаний.

– А как же Новый год? – возмутилась Надя.

– Надюша, не надо выставлять себя глупее, чем ты есть, – фальцетом пропел Погост. – Новый год отмечали задолго до того, как появились всякие глупые технические изобретения. Читай больше Штейнера, многое почерпнешь и не будешь так привязываться к догмам.

Пупель и Магда переглянулись. Причем Пупель показалось, что они подумали одно и то же. Коняшкин захлопал глазами.

– Разлей шампанское, Марк! – повелительно-указательно выговорила Надя.

– «Вошел, и пробка в потолок», – продекламировала Пупель.

Магда улыбнулась, Погост не прореагировал, Коняшкин разливал шампанское в бокалы, Надя резала студень.

– А музыка у тебя есть? – обратилась она к Пупель.

– Музыки у меня много, только не знаю, что бы подошло к новогоднему празднику, – сказала Пупель.

– Все бы вам себя травить, все бы отвлекаться, – произнес Погост. – Что, просто нельзя созерцать – вот стол, вот вино, вот кушанье, вот компания, что еще надо?

– А что нам теперь, о науке разговаривать? – Надя проговорила это с явным раздражением. – Ой, скорее, без пяти, надо проводить старый год, давай тост, умник, – обратилась она к Погосту.

Тот взял бокал, закатил глаза и таким совершенно не тостовым голосом заговорил: «Особенно интересна в этом смысле его книга „Hackel ind seine Gegner“.

– Пусть все хорошее останется с нами, а плохое уйдет, – сказала Магда.

Все, кроме Погоста, посмотрели на Магду с благодарностью. Чокнулись.

– А теперь с Новым годом! – закричала Надя. – Марк, включи срочно телевизор, уже, поди, куранты бьют.

Телевизор был включен. Все еще раз чокнулись и допили шампанское.

– Давай посмотрим музыку, – обратилась Надя к Пупели. Они вышли из-за стола и начали рыться в пластинках.

Погост временно остался во главе стола. Он смерил сидящих Магду и Марка снисходительным взглядом и выговорил мысль, которая явно сидела в голове:

– В отношениях Штейнера к позитивной науке особенно ярко отразилась широкая терпимость его миросозерцания и его глубокое проникновение в смысл исторического процесса. Как он Геккеля защищал от врагов.

– Конечно, это совершенно не новогодний разговор, – произнесла Магда, – но, чтобы закрыть тему, я бы вот что вам на это сказала, хоть Штейнер и защищал Геккеля, но птица птице рознь, и есть две большие разницы между монизмом Геккеля и философией доктора Штейнера. Геккелевский монизм не заключает в себе нравственного начала: с его точки зрения, все мировые явления, от мельчайших химических соединений до высочайшего человеческого духовного творчества, развиваются естественномеханическим путем, и всё, могущее объяснить их, заключается внутри самого физического мира. Поэтому всякая человеческая действительность с точки зрения монизма есть лишь частица всеобщей мировой деятельности, и деятельность эта не стоит ни в какой связи с высшим нравственным мировым порядком и нисколько не зависит от него. Зачем тогда жить? Думать, чувствовать, свершать открытия?

Погост с удивлением уставился на Магду. Он явно не ожидал такого поворота событий, в растерянности он смог выговорить только: «Ну, в общем, хотя, и может, вы и правы, несмотря на, так сказать...»

Пупель из угла комнаты наблюдала за этим странным диалогом.

– Я вообще не вижу никакой музыки, – расстроенно проговорила Надя.

– Джаз есть? – неожиданно вынырнув из Штейнера, спросил Погост.

– Вот тут старые пластинки, такой старенький милый джаз, – залепетала Пупель.

– Ну, хоть что-то, хоть этот псивый старый джаз, – проворчала Надя, – а то я совсем уже сейчас сдвинусь на фиг, не под Брукнера же танцевать.

Пластинка с шипением жарящихся котлет заиграла старомодный квикстеп.

Надя начала смешно выкренделивать ногами всякие штуки. Вечер потихоньку налаживался, приобретая элементы праздничности, в телевизоре без звука происходил огонек, пластинка хрипела: «The moon was yellowy».

Погост выполз из-за стола, решив, видимо, передохнуть от Штейнера, и пригласил Пупель на танец, Марк и Надя уже вытанцовывали вовсю. Магда невозмутимо сидела на диване и курила, вид у нее был удовлетворенный и умиротворенный.

Рядом с Погостом Пупель чувствовала себя миниатюрной фигуркой в руках великана. И странно ей было видеть так близко около себя этот огромный подбородок, лохматую голову и большие-пребольшие серые глаза.

Изредка Пупель поглядывала на сидящую Магду. Ей почему-то очень не хотелось, чтобы та чувствовала себя одинокой. Их взгляды встречались, Магда улыбалась своей таинственной улыбкой. За весь вечер только Марк не произнес ни одного слова. Надя оттаяла, старые пластинки не подкачали, все потихоньку елось и пилось, пилось не потихоньку, это только к слову было сказано.

В какой-то момент Пупель почувствовала, что она совершенно пьяна, голова кружилась, четкость пропадала, и непонятно было – хорошо ей или плохо, она постоянно танцевала с Погостом. Он пару раз приглашал Магду, но та отпиралась, что ей ленно, что она и без танцев прекрасно себя чувствует. Погост переключился на Пупель. Он сильно выпил, глаза его блестели.

Внезапно Пупель ощутила, как это пишется в романах, жаркий поцелуй в шею, и опять же, как в романах, все тело ее пронзило чувство блаженства и всяких там желаний и бог знает чего.

Вспоминая это позже, она никак не могла взять в толк, как это все случилось, почему и зачем? Она, тогда еще совсем юная и неопытная, попалась, как говорится, как птичка в клетку. И совсем-то он ей не нравился, и вообще, и прочее и прочее. В общем, все, как в бреду. Погост что-то шептал ей в ухо, половину она не слышала, может, и слушать не хотела. Ее несло на всех парусах куда-то в такие дебри, о существовании которых в себе она даже и не подозревала. Бесстрашная Пупель плыла неизвестно куда, ни о чем не думая.

– Есть только одна проблема! – почти прокричал в ухо Погост.

– Что, что? – непонимающе шелестела Пупель.

– У меня очень большой член! – прокричал, как показалось Пупели, Погост.

Мысли у Пупели путались, спотыкались о какие-то невидимые коряги, большой член, звучало в голове, у меня большой член. При чем тут этот член?

Все-таки она была полной дурой. Она делала широкие глаза, непонимающе спрашивала: как это? Всякую лабутень молола несчастная Пупель, не понимая, как тем самым заводит Погоста, она не каталась на санках и рыбку не кушала, что такое страсть и с чем ее едят, знала только из толстых книжек. Потом, мало ли что в книжках написано, в жизни-то все по-другому, все по-особенному, и, кстати, в книжках все было очень описательно. В книжках все-таки слова. Одно дело написанные слова – касаясь, приближаясь, другое дело – реальные действия и, ну да, о чем говорить. Ну что можно было с нее спрашивать?

Есть девушки умные, есть предприимчивые, есть хитрые, во всем видящие свою выгоду, Пупель же принадлежала к той породе эмоциональных созданий, которые не ведают, что творят.

Пупель даже не заметила, что наступило утро, в туманном бреду алкоголя и черти-чего она пребывала вне времени. Только когда она осталась с Погостом одна, до нее дошло, что гости ушли. Далее неразборчиво...

Падал снег, был серенький день или это был уже вечер. Очень болела голова.

Погост расхаживал по-домашнему в трусах. Клевал остатки салата.

«Как же так? – думала Пупель. Она смотрела на падающие хлопья и думала о Максике. – Как же теперь? Я ведь люблю Максика, а как же Погост? Наверное, я тоже его люблю».

Воспоминания о вчерашнем вечере будоражили бедняжку. Смешанные чувства обуревали несчастную Пупель. Такой, как в умных книгах пишут, дуализм. Дуализм действительно присутствовал. На практике она поняла всю сложность, так сказать, философской концепции. Типа, с одной стороны, я того люблю, с тем у меня все, а с другой стороны, я вроде этого люблю, и хотя с этим у меня еще пока, но теперь и далее по всем пунктам, со всеми остановками, по кольцевой дороге. «Голова кр?гом и болит, и мама, мамочка, что же я буду делать? О...»

 
Один служил в солдатах.
Другой мастак в дебатах.
Есть у меня два друга —
Один мой милый, Другой мой милый.
Боже, Боже, дай мне силы.
Как же делу-то помочь? Что же делать?
Утро? Ночь?
Один милый? Другой милый?
Может, надо выбирать? Может, лучше умирать?
Может, лучше проще жить? Как же быть???
– Все равно тебе водить.
– Кто остался?
– Родион.
Вышел, шишел, пошел вон.