Текст книги "Море спокойствия"

Автор книги: Катя Миллэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Ну вот, я почти у цели. До сих пор мне повстречалась всего парочка знакомых лиц: парень из моего класса по истории, который в одиночестве читает книгу, и несколько девчонок с математики, хихикающих с недовольной Барби – той, что прославилась своей пятничной тирадой в приемной. Все это время я чувствую на себе взгляды, но никто, кроме того придурка с непомерно раздутым самомнением, предложившего сесть к нему на колени, больше не пытался со мной заговорить.

От дверей меня отделяют еще две скамейки. Вдруг левая из них привлекает мое внимание. На ней сидит, ровно по центру, всего один парень. Казалось бы, ничего странного, вот только каждая скамейка во дворе – скажем честно, любое место, куда можно законно пристроить свой зад – занята. А кроме него, на этой скамейке никого нет. Я приглядываюсь и вижу, что даже поблизости никто не стоит. Место будто бы окружает невидимое силовое поле, и внутри него – он один.

Не в силах справиться с любопытством, я мгновенно забываю про свою цель и невольно начинаю разглядывать парня. Тот сидит на спинке скамейки, а его потертые ботинки из коричневой кожи уверенно стоят на сиденье. Локти упираются в колени, обтянутые выцветшими джинсами. Лица как следует не рассмотреть. Светло-каштановые волосы спадают на лоб неряшливыми прядями, взгляд опущен к рукам. Он не ест, не читает и ни на кого не смотрит. Не смотрел до тех пор, пока не заметил меня. Вот черт.

Быстро отворачиваюсь, но уже слишком поздно. Я ведь не просто бросила на него мимолетный взгляд. А остановилась прямо посреди двора и пялилась во все глаза. До убежища за двойными дверями остается всего пара шагов, и я решаю ускориться, при этом стараясь не привлекать к себе лишнее внимание. Наконец, оказавшись под навесом здания, в относительной тени, я хватаюсь за ручку и тяну. Ничего. Дверь не поддается. Пробую снова. Черт, заперто. И это в самый разгар дня. Зачем закрывать дверь снаружи?

– Заперто, – раздается голос откуда-то снизу. Да неужели? Я опускаю глаза. Рядом с входом сидит парень с альбомом для набросков. Подходя, я даже не заметила его: из-за огромной кадки с растением его не видно со стороны школьного двора. Умно придумано. Одет он небрежно, волос как будто не касалась расческа целую неделю. Компанию ему составляет темноволосая девица в солнцезащитных очках – и это в тени, – в руках у нее фотоаппарат. Она бросает на меня беглый взгляд, а после возвращается к своему занятию. За исключением очков, ничего примечательного в ее внешности нет. Я уже жалею, что пошла сюда. Но кто ж знал?

– Не хотят, чтобы во время перерывов кто-то курил в туалете, – поясняет парень. На нем дырявая футболка с концерта какой-то группы.

Понятно. Интересно, что будет, если опоздать на урок? По всей видимости, полный капец. Я обвожу взглядом стайку девушек, толпящихся у входа в туалет. Нет уж, спасибо, туда я не пойду. Пока пытаюсь придумать обходной путь, замечаю, что парень, вытянув шею, продолжает смотреть на меня. Сделай я еще пару шагов, и он наверняка увидел бы все, что скрывается под моей практически отсутствующей юбкой. Хорошо, что на мне симпатичное белье – единственный предмет гардероба не черного цвета.

Тут мой взгляд падает на его альбом. Он загораживает его сверху рукой, так что рисунка мне не видно. Интересно, как он рисует? Сама-то я ни черта не умею. Я благодарю парня кивком и отворачиваюсь, пытаясь отыскать место, куда можно пойти. Не успеваю сообразить, как из дверей вылетают две девицы и чуть не сбивают меня с ног; мне с трудом удается удержаться на своих шикарных шпильках. Они тараторят без умолку и совершенно меня не замечают. А мне это только на руку: я успеваю проскользнуть внутрь сразу после них. Я вхожу в прохладное пустое помещение классов английского, где снова можно дышать.

Глава 3

Джош

Наконец начинается четвертый урок. За время перерыва я ужасно вспотел от пребывания на солнце, и в мастерской из-за отсутствия кондиционера лучше не будет. Но, только войдя туда, я уже чувствую себя как дома, хотя с июня помещение сильно изменилось. Поверхности не завалены инструментами и кусками древесины. Пол не устилает ковер из опилок. Станки не работают. Поначалу такая тишина обескураживает. Здесь не должно быть тихо, но так бывает только в это время года.

Первые пару недель мы повторяем правила пользования оборудованием и технику безопасности, которые я знаю наизусть и могу легко воспроизвести, только попроси. Но никто не просит. Всем и так известно, что я знаю. При желании я мог бы и сам вести уроки труда. Бросаю учебники на край рабочего стола, который занимаю каждый год, по крайней мере тогда, когда нам необходимо сидеть. Не успеваю выдвинуть табурет, как меня окликает мистер Тернер.

Мне нравится мистер Тернер, но учителю все равно, нравится он мне или нет. Ему нужно от меня уважение, и он его получает. Я делаю все, о чем он просит. Он один из немногих людей, кто верит в меня. Можно даже сказать, что мистер Тернер дал мне знаний не меньше, чем мой отец.

Мистер Тернер начал вести уроки труда очень давно, задолго до моего появления здесь, когда этот предмет был еще никому не нужным факультативом. Теперь же он стал одним из ведущих курсов во всем штате. Благодаря своим мастер-классам по ремесленному мастерству он организовал целый бизнес. За продажу изделий, выполненных на углубленных классах, мы получаем деньги, на которые покупаются материалы и оборудование. Мы берем заказы, выполняем их, а потом полученные средства вновь идут на развитие мастерской.

Но без прохождения подготовительного курса в группу углубленного обучения не попасть, и то это не дает полной гарантии. Мистер Тернер берет только тех учеников, кто оправдывает его ожидания с точки зрения трудовой этики и способностей. Вот почему все классы продвинутого уровня так малочисленны. Чтобы пройти, необходимо получить его одобрение, и это в школе, где факультативных предметов пруд пруди. Но занятия мистера Тернера по-прежнему пользуются успехом – настолько он хорош в своем деле.

Когда я подхожу к его столу, учитель спрашивает, как прошло мое лето. Интересуется из вежливости, хотя прекрасно знает, что это не требуется. Я хожу к нему на занятия с девятого класса. Так что он в курсе моей дерьмовой ситуации и хорошо знает меня. Мне всего-то и нужно: мастерить и чтобы меня никто не трогал. Мистер Тернер дает мне и то и другое. На его вопрос я отвечаю парой фраз, он кивает – на этом с условностями покончено.

– Театральная студия хочет разместить полки у себя в реквизитной. Не мог бы ты сходить к ним, сделать замеры, нарисовать чертеж и составить список необходимых материалов? Ни к чему тебе все время сидеть здесь. – Он берет стопку бумаг, где, как я полагаю, расписаны правила и порядок действий, со сдержанной скукой и покорностью. Ему и самому хочется просто мастерить. Но нельзя, чтобы кто-то из учеников лишился пальца. – В конце урока покажешь мне свои наработки, и я дам тебе все необходимое. Возможно, даже управишься со всем за неделю.

– Не вопрос. – Я едва сдерживаю улыбку. На этом курсе я ненавижу лишь подготовительную часть, а меня только что от нее освободили. Буду наконец-то мастерить, пусть это всего лишь полки. Да к тому же в одиночестве.

Ставлю свою подпись на документах и отдаю их обратно мистеру Тернеру. Уже забираю свои учебники, когда в мастерскую начинают прибывать ученики. В этой группе предполагается не много народу – наверное, человек десять, не больше. Из тех, кто входит, я знаю каждого, кроме одной девушки – это она разглядывала меня на школьном дворе. Ее тут точно не должно быть. И судя по ее лицу, она со мной согласна. Девушка рассматривает мастерскую, изучает ее от высоких потолков до промышленных станков. От любопытства ее глаза прищурены, но это все, что я успеваю заметить, потому что в эту минуту она оборачивается и перехватывает мой взгляд.

На самом деле я часто наблюдаю за людьми. И обычно у меня с этим проблем не возникает, поскольку на меня никто не смотрит, а если это все же происходит, я научился быстро отводить глаза. Очень быстро. Но эта девчонка, будь я проклят, оказалась проворнее. Думаю, она здесь новенькая. В противном случае сильно изменилась за лето, причем не в лучшую сторону, потому что я знаю всех на кампусе. А если бы не знал, все равно запомнил бы девицу, разгуливающую по школе, словно восставшая из мертвых проститутка. Как бы там ни было, уже через десять секунд я выскакиваю за дверь. Уверен, к моему возвращению ее расписание пересмотрят.

Весь четвертый урок я провожу в реквизитной: замеряю, рисую чертежи и составляю списки материалов, необходимых для стеллажей. Часов в комнате нет, поэтому звонок застает меня врасплох – я еще не закончил работу. Я убираю блокнот с записями в рюкзак и отправляюсь в крыло английского языка. Проходя мимо учеников, ошивающихся в коридоре до последнего, пока не прозвенит звонок, подхожу к кабинету мисс Макаллистер. Дверь приоткрыта. Когда я вхожу, женщина поднимает голову.

– А-а, мистер Беннетт. Вот мы и встретились. – Мисс Макаллистер вела у меня английский в прошлом году. Должно быть, ее перевели из младших классов и поставили преподавать английский выпускникам.

– Да, мэм.

– Вы, как всегда, сама любезность. Как прошло ваше лето?

– Вы уже третья, кто спрашивает меня об этом.

– Это не ответ на вопрос. Даю еще одну попытку.

– Было жарко.

– Все так же разговорчивы, – улыбается она.

– А вы – ироничны.

– Полагаю, мы оба не изменились. – Мисс Макаллистер встает и поворачивается, чтобы взять с тумбы позади нее журнал и три стопки бумаг. – Можно тебя попросить передвинуть сюда вон ту парту? – Она кивает на покосившийся стол в углу класса. Я оставляю свои вещи на задней парте, а сломанную перетаскиваю вперед. – Поставь ее здесь, пожалуйста. – Она показывает место напротив доски. – Мне просто нужно куда-то все это сложить, пока я буду рассказывать. – Она водружает кипы бумаг на стол, когда звенит предупреждающий звонок на урок.

– Вам надо поставить здесь кафедру.

– Джош, слава богу, что у меня еще есть стол с выдвигающимся ящиком, – с притворным недовольством отвечает она и, не теряя ни минуты, широко распахивает дверь в кабинет. – Итак, лоботрясы, быстро все в класс, пока не закончился звонок, иначе за опоздание вас ждет наказание в первый же день. И заставлю я вас прийти с утра пораньше, а не днем. – Последние слова она произносит нараспев. Толпа учеников устремляется в кабинет, как раз когда смолкает звонок.

И ведь мисс Макаллистер не шутит. Ее не пугают пользующиеся популярностью детишки или те, у кого родители при деньгах, – она ни с кем не церемонится. Ей даже удалось в прошлом году, ни разу не спросив, убедить меня, что на ее уроках можно чему-нибудь научиться.

В целом я делю учителей на две категории. Те, кто напрочь игнорирует меня, не замечая моего присутствия, и те, кто намеренно привлекает ко мне внимание любыми способами, потому что это, по их мнению, идет мне на пользу – или же, скорее, вызывает в них странный восторг, оттого что они имеют надо мной своего рода контроль. Мисс Макаллистер не относится ни к тем, ни к другим. Она не трогает меня и при этом не игнорирует. Из всех учителей я считаю ее практически идеальной.

Она уже собирается закрыть дверь, как в класс проскальзывает Дрю.

– Здрасьте, мисс Макаллистер. – Он улыбается и бесстыдно подмигивает ей.

– На меня ваши чары, мистер Лейтон, не действуют.

– Вот увидите, однажды мы будем читать друг другу стихи. – Он занимает единственную пустую парту, прямо в первом ряду.

– Непременно. Однако курс поэзии начнется только в следующем семестре, так что с сонетами вам придется повременить. – С этими словами мисс Макаллистер подходит к своему столу, достает из ящика желтую полоску бумаги и возвращается к Дрю. – Но вы не расстраивайтесь. Завтра у нас с вами свидание. В шесть сорок пять утра. В медиатеке. – Затем также подмигивает ему и кладет перед ним на парту уведомление о наказании.

Настя

Четвертым уроком у меня был труд, который оказался не таким уж противным. Мистер Тернер практически не обращал на меня внимания, что в классе из четырнадцати человек сделать не так-то просто. Он сразу же сверился с моим расписанием, убедился, что я на своем месте, и спросил, почему меня записали на этот предмет. Я лишь пожала плечами. Он ответил мне тем же. А потом, вернув листок, сообщил: времени догонять остальных у меня нет, но, если я действительно хочу остаться, могу просто помогать. Ясно как день, что мое присутствие ему не нужно, но я, думаю, все же останусь. Группа небольшая, а значит, никто меня здесь не будет трогать – лучшего в первый учебный день нельзя и пожелать.

Мое везение продолжается вплоть до пятого урока, музыки, и заканчивается в ту минуту, когда нам предлагают сыграть в одну из тех глупых игр, что призваны познакомить людей друг с другом. От этого отстойного предмета я попытаюсь отделаться в самое ближайшее время, чего бы мне это ни стоило. Наша учительница, мисс Дженнингс, миловидная блондинка двадцати с лишним лет с короткой стрижкой, бледной кожей и отвратительно идеальными руками пианистки, сажает нас в круг. Как во время игр в начальной школе. Такое положение позволит каждому из нас как следует рассмотреть, а впоследствии разобрать по косточкам друг друга. Ну и познакомиться, разумеется. А как же иначе.

Из всех подобных игр, что мне довелось вытерпеть, эта оказалась не самой худшей. Каждый человек должен назвать три факта о себе, один из которых – ложный. Затем класс пытается угадать, какой именно неправда. Очень жаль, что я не могу принять участие в этой игре, иначе это было бы эпично. Я бы все отдала, чтобы послушать, как мои одноклассники и очаровательная светловолосая фея обсуждают потенциальную правдивость каждого моего заявления.

Меня зовут Настя Кашникова.

Я была одаренной пианисткой, которой совершенно не место в начальном классе музыки.

Меня убили два с половиной года назад.

А теперь обсуждайте.

Сейчас же, когда очередь доходит до меня, я сижу с каменным лицом и молчу. Мисс Дженнингс выжидающе смотрит на меня. Проверьте журнал. Продолжает сверлить меня взглядом. Я тоже пялюсь на нее. Мы словно играем с ней в гляделки. Проверьте журнал. Вам должны были сообщить, я знаю. Пытаюсь внушить ей эту мысль телепатически, но, к сожалению, не обладаю сверхспособностями.

– Не желаете поделиться с нами тремя фактами о себе? – спрашивает она так, словно я тупица и не соображаю, что здесь происходит.

Наконец, сжалившись над ней, я легонько мотаю головой. Нет.

– Ну же. Не стесняйтесь. Все уже через это прошли. Тут нет ничего сложного. Вам не нужно раскрывать свои самые страшные тайны, – весело продолжает она.

Вот и хорошо, потому что после моих страшных тайн ей обязательно будут сниться кошмары.

– Можете хотя бы назвать свое имя? – сдается она, очевидно, не желая больше участвовать в этом состязании воли. Ее терпению приходит конец.

Я вновь мотаю головой. При этом не свожу с нее глаз, чем начинаю, наверное, немного пугать. Мне даже жаль мисс Дженнингс, но ей стоило хотя бы до начала урока ознакомиться со своими бумагами. Как это сделали остальные учителя.

– Ла-а-адно, – тянет она, и тон ее голоса меняется. Она явно начинает злиться, впрочем, как и я. В попытке на чем-нибудь сосредоточить взгляд я принимаюсь рассматривать темные корни, проглядывающие в ее волосах, пока она, опустив голову, изучает лежащий перед ней список учеников, прикрепленный к планшету. – Пойдем методом исключения. Вы у нас… – она замолкает, улыбка слетает с ее губ. Сразу становится ясно, что до нее дошло, все читается на ее лице, когда она снова поднимает голову и говорит: – Прошу прощения. Вы, должно быть, Настя.

На этот раз я киваю.

– И вы не говорите.

Глава 4

Настя

Любое мое решение, с тех пор как моя жизнь внезапно пошла под откос, подвергалось сомнению. Каждый норовил высказаться, осудить меня за то, как я преодолеваю свои трудности.

Люди, никогда не знавшие бед, почему-то уверены, что непременно знают, как следует себя вести, если твою жизнь разрушили. А те, кто пережил подобное, считают, что ты должен справляться с трагедией в точности как они. Как будто существует единое руководство по выживанию в аду.

* * *

К дому Марго я подъезжаю уже после трех часов дня, буквально вымокшая насквозь от облегчения, а может, все дело в невыносимой влажности. Но в любом случае я это переживу, потому что впервые за день могу нормально вздохнуть. В общем, все могло быть гораздо хуже. После пятого урока слухи расползлись довольно быстро, радовало только, что это был почти конец дня. Полагаю, к завтрашнему утру знать уже будут все, и на этом вопрос будет исчерпан.

Даже седьмой урок, по жестокой иронии ставший факультативом по ораторскому искусству, прошел вполне неплохо, что, на самом деле, говорит о многом, учитывая мои проблемы с речью. Мы вновь расселись в замечательный кружок, только к этому времени я уже не реагировала ни на собственный страх, ни на сопровождающие меня перешептывания.

Мой добрый приятель Дрю тоже был тут. К счастью, он сел не рядом со мной: меня пугали не столько его глупые комментарии – их легко было не замечать, – сколько необходимость отбиваться от его вездесущих рук. Но радость моя длилась недолго, потому что в кругу он уселся прямо напротив меня, так что, всякий раз поднимая голову, я натыкалась на него и его красноречивую ухмылку: «Я могу сделать тебя женщиной, мне известно, как ты выглядишь под одеждой». Наверняка он тренирует ее дома перед зеркалом. Ему можно давать мастер-классы. Я уткнулась взглядом в свою парту и принялась ковырять нацарапанные на ее поверхности имена, еле сдерживая улыбку. Не то чтобы я считала его привлекательным – хотя это было неоспоримо, – просто Дрю меня ужасно забавлял.

И все же я была ему благодарна за присутствие. Он хотя бы отвлекал меня от прочей ерунды этого дурацкого урока. То есть от всего, включая темноволосого кареглазого придурка, который внезапно лишился своего обаяния. Выяснилось, что его зовут Итан. На мое счастье, в классе было полно свободных мест, так что мне не пришлось принимать его весьма щедрого предложения сесть к нему на колени. Но, по несчастью, одно из таких мест оказалось рядом со мной, куда он, собственно, и плюхнулся. Он больше не отмачивал шуточек, но постоянно ухмылялся – однако в этом ему было не сравниться с Дрю.

Я захожу в дом и, бросив рюкзак на кухонный стол, принимаюсь доставать из него все, что требуется подписать Марго. Не успеваю я закончить, как жужжит мой мобильник, и мне приходится на время отложить свое занятие. Я не стремлюсь всегда держать телефон под рукой, потому что пользуюсь им не часто. Мне могут писать только два человека: мама или Марго. Больше никто не обращается на этот номер, сейчас даже мой отец.

Я использую телефон лишь для самого необходимого – текстовых сообщений, в основном адресованных мне и остающихся без ответа. Если нужно, с помощью них даю знать Марго, где нахожусь, или предупреждаю, что опоздаю. Таково было условие моего пребывания в ее доме. Но большего от меня ждать не стоит. Не принимаются вопросы: «Как прошел твой день?», «Ты с кем-нибудь подружилась?», «Ты уже нашла психотерапевта?» Только сухие факты по существу. Моя проблема всегда заключалась не в речи, а в общении.

Сообщение оказывается от Марго: «В честь твоего первого дня в школе зашла за готовой едой. Скоро буду». Я до сих пор привыкаю есть днем, в четыре часа. Поскольку Марго работает в ночную смену, ужинаем мы рано, чтобы она успела перед работой принять душ и собраться. Но учитывая, что обед приходится на десять сорок пять утра, я не возражаю.

Скинув свои орудия пытки в виде шпилек, я переодеваюсь в спортивную форму – хочу после раннего ужина отправиться на пробежку. Я бы и сейчас пошла, но снаружи очень жарко, а я стараюсь не бывать на улице в такое время суток, когда солнце, следуя за мной по пятам, обжигает воспоминаниями кожу. Я даже без надобности не хожу проверять почтовый ящик. Снова жужжит мобильник. Гляжу на экран – на этот раз мама. «Надеюсь, твой первый день прошел хорошо. Люблю тебя. М.». Откладываю телефон на стол. Ответа она не ждет.

Марго возвращается с полными сумками китайской еды, а значит, нам целую неделю не придется готовить. Это хорошо, потому что готовить я совершенно не умею, и Марго, судя по ящику стола, забитому рекламными листовками с доставкой еды, тоже. Я живу здесь уже пять дней и ни разу не видела, чтобы она пользовалась плитой. Хотя бы во время наших совместных ужинов не возникает неловкости. Марго болтает за двоих. Мою невозможность поддержать беседу она охотно компенсирует своими рассказами. Мне даже кажется, что мое присутствие за столом ей не особо нужно.

Меньше чем за неделю я узнала, с кем она встречалась последние три года и с кем встречается сейчас. Я в курсе всех сплетен с ее работы, хотя и знать не знаю тех, о ком она говорит. Больше чем уверена, Андреа не обрадуется тому, что Марго рассказывает мне о ее финансовых проблемах; Эрику не захочется, чтобы я знала об изменяющей ему подружке; а Келли будет в шоке, узнав, что мне известно о ее биполярном расстройстве и всех лекарствах, которые она принимает от него. Однако чем больше Марго говорит, тем менее неловким кажется мое молчание. К тому же пусть лучше это будут разговоры о безразличных мне людях. Хуже, когда она заговаривает о моей семье, потому что я не хочу думать о них и не могу попросить ее заткнуться.

После ужина тетя сразу отправляется в душ смывать с себя пот и масло для загара, а я убираю контейнеры с остатками еды и жду, когда солнце сядет и можно будет отправиться на пробежку.

Но выйти из дома мне так и не удается: небо чернеет еще до захода солнца и начинает лить как из ведра. Вообще я не против побегать под дождем, но такой ливень – слишком даже для меня. Ничего не видно и не слышно вокруг. Я выглядываю из стеклянной раздвижной двери в задней части дома и вижу, что дождь льет сплошной стеной, сверкает молния – не в таком я отчаянии, чтобы в такую погоду куда-то идти. Скидываю кроссовки и сажусь, затем встаю, снова сажусь и встаю. Голова идет кругом.

Беговой дорожки здесь нет, поэтому я принимаюсь прыгать на месте. Потом, когда мне надоедает, перехожу к жиму лежа, чередуя его с шагами альпиниста, делаю приседания с грузом и выпады вперед и завершаю свои упражнения большой серией отжиманий, пока руки не подкашиваются и я не падаю лицом в ковер. Конечно, мне бы хотелось более выматывающей нагрузки, но на сегодня и так сойдет.

После этого выбираю себе одежду на завтрашний день, складываю все подписанные Марго бумаги и убираю их в рюкзак. Жалея, что нам ничего не задали на дом, я бесцельно слоняюсь по гостиной. Тут у входной двери замечаю стопку газет и понимаю, что не просматривала объявления о рождении детей почти две недели.

Хватаю газеты и принимаюсь их листать, пока не нахожу нужные мне разделы. В первой меня ждет разочарование. Ничего нового. Все та же набившая оскомину классика и популярная фигня: такими именами я бы даже свою кошку не назвала, не то что ребенка. Моего имени, разумеется, здесь нет, но я ищу не его. Просматриваю четыре газеты: три Александра, четыре Эммы, две Сары, уйма имен, заканчивающихся на «ден» (Джейден, Кейден, Брейден – гадость!), еще куча тех, что не отложилась в памяти, – и лишь одно достойно висеть у меня на стене. Я вырезаю его и открываю ноутбук. Подключившись к интернету, жду, когда загрузится начальная страница. Через несколько секунд на экране появляется сайт имен в миленьких розово-голубых разводах, который приветствует меня каждый раз, когда я захожу в сеть.

Вбиваю в строку новое обнаруженное имя Пааво, которое оказывается всего лишь финской версией имени Пол. Снова облом.

Вообще я люблю имена. Даже коллекционирую вместе с их происхождением и значениями. Делать это легко: они ничего не стоят и не занимают места. Мне нравится смотреть на них и представлять, что они несут какой-то смысл. Даже если смысла в них нет, все равно мне приятно так думать. Многие из имен я храню на стене спальни у себя дома – там, где жила раньше. Я отбираю только те, что откликаются во мне. Хорошие имена со значением. А не ту ерунду, какой сейчас модно называть. Еще мне нравятся иностранные имена, какие-то необычные и редкие. Будь у меня ребенок, я бы точно выбрала одно из них, вот только в будущем, даже отдаленном, детей у меня не предвидится.

Я уже складываю газеты, чтобы убрать их в сторону, пробегаю взглядом по страницам в последний раз. Когда краем глаза выхватываю имя «Сара» и улыбаюсь. Оно напоминает мне об одном забавном случае сегодня.

Я как раз спешила к своему шкафчику в перерыве между уроками, но была вынуждена спрятаться за углом. Стоя через два шкафчика от моего, Дрю и его Барби устроили жаркий спор. Тогда из двух зол я решила выбрать меньшее: предпочла опоздать на урок, чем столкнуться с их словесной перепалкой. При встрече с Дрю я легко игнорировала его бесстыдные, лишенные всякой деликатности заигрывания, но мне совсем не хотелось выслушивать подобное в присутствии его девушки. Этот пункт точно пополнит мой постоянно расширяющийся список ненужной мне чепухи. Поэтому я прижалась к стене и стала ждать, когда они уйдут.

– Дай мне двадцать баксов, – донеслись до меня его слова.

– Зачем? – Похоже, ее голос ничего, кроме раздражения, не был способен выражать.

– Затем, что мне нужны двадцать баксов. – Судя по его тону, это была достаточно веская причина.

– Нет. – Послышался стук захлопываемой дверцы шкафчика. Со всей силы.

– Я тебе все отдам.

– Нет, не отдашь. Не отдашь. – Умная девочка.

– Ладно, ты права. Не отдам. – Я осторожно выглянула из-за угла и увидела адресованную ей наглую ухмылку. – Ну а что? Я хотя бы честно сказал.

– Почему бы тебе не попросить у своих поклонниц? – Вот это поворот!

– Потому что ни одна из них не любит меня так, как ты.

– Тебе прекрасно известно, что в отличие от остальной женской половины этой школы на меня твоя дурацкая ухмылка не действует, так что зря стараешься.

– Сара, ну хватит ломаться, ты же все равно мне дашь деньги.

Сара. Я улыбнулась. Имя идеально подходит ей: безликое, банальное и лишенное всякой оригинальности. И более того – означает «принцесса».

Барби громко вздохнула и полезла в сумку. Да ладно? Она хочет дать ему денег? Мне кажется, я его недооценила. А вот ее, напротив, переоценила. Может, мое чувство собственного достоинства и не зашкаливает, но у нее оно вообще напрочь отсутствует. Она вытащила двадцатку и сунула ему.

– Держи. Только оставь меня в покое. – Дрю схватил деньги и уже начал уходить, когда она крикнула ему вдогонку: – Но если не вернешь, я все расскажу маме!

Маме? Ого.

Это забавное открытие вынудило меня усомниться в своих наблюдательных способностях. И как я могла так ошибиться? Мы с моим братом Ашером тоже частенько спорили, однако уровень нашей враждебности был на несколько пунктов ниже, чем их.

Я отправляю последнюю газету в стопку и возвращаюсь к компьютеру, пытаясь придумать себе еще какое-нибудь занятие в интернете, чтобы убить время. «Фейсбуком» и другими соцсетями я больше не пользуюсь, так что этот вариант отпадает. Можно помучить себя: зайти под логином и паролем Ашера и проверить, как там поживают мои бывшие друзья, но я быстро отметаю эту мысль. Не хочу ничего о них знать.

За окном непрерывно сверкают молнии, и их вспышки, всякий раз озаряя небо, дразнят меня. Шепчут на ухо об оставленном на кровати телефоне, словно бутылка виски манит завязавшего алкоголика, а дождь продолжает насмехаться надо мной. Я готова выйти на улицу даже в такую погоду. Настолько мне хочется пробежаться.

Надо еще попрыгать. Потягать гантели. Отжаться. Снова гантели. Пусть я и не смогу сюда поставить беговую дорожку, зато можно приобрести боксерскую грушу, переносную. Вряд ли Марго разрешит повесить в гостиной тяжелый мешок, но я не привередливая. Мне подойдет все, что можно отколошматить.

Печенье. Надо испечь печенье. После бега это лучшее, что успокаивает меня. Не до конца, конечно, но я люблю печенье и ненавижу ту фигню, что продают в пачках – именно его покупает Марго. «Орео» не в счет. Потому что это «Орео», и, как ни старайся, воспроизвести его невозможно. Уж поверьте мне. Я несколько дней проторчала на кухне, пытаясь приготовить нечто похожее. И у меня ничего не вышло. Так что «Орео» еще можно есть, а вот фабричное печенье с шоколадной крошкой со сроком хранения до полугода – нет уж, увольте. Жизнь и без того слишком коротка. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю.

Я принимаюсь обыскивать кухонные полки Марго и отчего-то удивляюсь, что не нахожу у нее ни муки, ни пищевой соды, ни разрыхлителя, ни ванилина – ни одного ингредиента, необходимого для выпечки. Зато мне удается обнаружить сахар и соль, а еще каким-то чудом затесавшиеся сюда мерные стаканы, но все это не сильно поможет. Значит, в эти выходные схожу в продуктовый магазин. Потому что без печенья или торта я долго не протяну.

Окончательно сдавшись, я довольствуюсь мармеладным драже: съедаю полпачки, а черные, самые невкусные конфетки оставляю. Потом иду в душ, чтобы смыть с себя всю грязь сегодняшнего дня. Пока кондиционер впитывается в волосы, я веду с собой интереснейшую беседу. Жалуюсь на свое дурацкое расписание. Возмущаюсь классом музыки, в котором оказалась по злой иронии. Интересно, насколько своей нелепостью он превосходит урок ораторского искусства? Размышляю вслух, есть ли в школе хотя бы одна особа женского пола, будь то ученица или преподаватель, кто невосприимчив к чарам светловолосого Дрю. И отвечаю: я. Ну и, конечно же, Сара, хотя он и ею прекрасно манипулирует.

Время от времени я разговариваю с собой: проверяю, есть ли у меня еще голос, на случай, если вдруг решу им снова воспользоваться. Я всегда планировала вернуться в мир речи, но порой все же сомневаюсь, произойдет ли это когда-нибудь. Чаще всего у меня не бывает потрясающих новостей, поэтому я просто повторяю имена и отдельные слова, однако сегодняшние события заслуживают внимания и излагаются целыми предложениями. Иногда я даже пою, только делаю это, когда ненависть к себе и желание причинить себе боль становятся особо невыносимыми.

Я забираюсь в постель, под серо-зеленое одеяло с цветочным узором – точно таким же застелена моя кровать дома. Скорее всего, это мама постаралась, а не Марго. Она до сих пор не может осознать, что я хочу сбежать из той комнаты, а не таскать ее за собой. Приподнимаю край матраса и достаю спрятанную под ним толстую тетрадь. Скоро придется подыскать ей более надежное место. Остальные тетради такого же формата я храню в убранных в шкаф картонных коробках, под старыми книгами в мягком переплете и ежегодниками из средних классов. Та, что у меня в руках, имеет черно-белую обложку со сделанной на ней красным маркером надписью: «Тригонометрия». Как и в других тетрадях, первые несколько страниц заполнены ненастоящими школьными записями. Я беру ручку и начинаю писать. Спустя ровно три с половиной листа я убираю тетрадь обратно в тайник и выключаю свет с мыслями о том, какое еще безумие готовит мне завтрашний день.