Текст книги "Юник"

Автор книги: Катя Малиновская

Катя Малиновская
Юник

эпиграф

Джордж Ширинг, великий джазовый пианист, как сказал Дин, был в точности как Ролло Греб. Мы с Дином пошли смотреть Ширинга в «Бёрдлэнд», где-то посреди этих долгих безумных праздников. В зале никого не было, мы оказались первыми посетителями, десять часов. Вышел Ширинг, слепой, его за руки подвели к пианино. Это был такой солидного вида англичанин с тугим белым воротничком, полноватый, светловолосый; вокруг него витал мягкий дух английской летней ночи – он исходил от первой журчащей нежной темы, которую тот играл, а бассист почтительно склонялся к нему и бубнил свой бит. Барабанщик Дензил Бест сидел неподвижно, и только кисти его рук шевелились, отщелкивая щетками ритм. А Ширинг стал качаться; его экстатическое лицо раздвинулось в улыбке; он начал раскачиваться на своем стульчике взад и вперед, сперва медленно, потом бит взмыл вверх, и он стал качаться быстрее, с каждым ударом его левая нога подпрыгивала, головой он качал тоже как-то вбок; он опустил лицо к самым клавишам, отбросил назад волосы, и вся его прическа развалилась, он был весь в испарине. Музыка пошла. Бассист сгорбился и вбирал ее в себя, быстрее и быстрее – просто казалось, оно само идет быстрее и быстрее, вот и все. Ширинг начал брать свои аккорды: они выкатывались из пианино сильными полноводными потоками – становилось страшно, что у человека не хватит времени, чтобы справиться с ними всеми. Они все катились и катились – как море. Толпа орала ему: «Давай!» Дин весь покрылся потом; капли стекали ему на воротник.

– Вот он! Это он! Старый Боже! Старый Бог Ширинг! Да! Да! Да! – И Ширинг чувствовал у себя за спиной этого безумца, мог расслышать, как Дин хватает ртом воздух и причитает, он ощущал это, хоть и не видел. – Правильно! – говорил Дин. – Да! – Ширинг улыбался; Ширинг раскачивался.

Вот он поднялся от пианино; пот лил с него ручьями; то были его великие дни 1949 года – еще до того, как он стал прохладно продажным. Когда он ушел, Дин показал на опустевший стульчик:

– Пустой престол Бога, – сказал он. На пианино лежала труба: ее золотая тень бросала странные блики на бредущий по пустыне караван, нарисованный на стене за барабанами. Бог ушел; и теперь стояло молчание его ухода.

Дж. Керуак «В дороге»

Стихотворения Кати Малиновской

Троечное

 
Несомненно легче тают дни
С неизвестно-милыми людьми.
Бесконечна в мире только смерть.
Маленьким не следует смотреть.
 
 
К паперти иду, не заперта.
Встречная немая суета
Спорить безголосо не берусь.
Троечное чтенье наизусть.
 
 
В зиму только впроголодь, не впрок.
Скоро, скоро кончится урок.
«Тётя, ну пусти нас отдохнуть!»
Детям очень хочется уснуть.
 
 
«Хорошо, родные». Тётя «за».
Закрывайте добрые глаза.
Засыпайте. Мы во сне опять
Будем выразительно читать.
 

«Антониони видит точно…»

 
Антониони видит точно,
Что жизни нет.
Сдавай экзамены досрочно
И все, привет.
 
 
Чего ты ждёшь, родимый, счастья?
И вместе в душ?
«Какая тишь, какое платье!»
Какая чушь.
 
 
«Какие волосы, какие
У вас глаза!» —
Сказал, как Бог Иезекиилю.
Ладонь лизал.
 

«Со мною все сегодня говорит…»

 
Со мною все сегодня говорит
На языке принципиально новом.
Он, будучи надежно зашифрован,
Стал для меня умышленно открыт.
 
 
Смотрю вперёд, а взгляд уходит сквозь
Стекло, и дом, и небо городское,
Какое-то наземное такое,
Как транспорт, или осень, или гвоздь.
 
 
Наверное, виною откровенье
Или вино. В невинном феврале
Виновников искать ни на игле,
Ни чистыми не стоит. Заблужденье.
 
 
Божественное видится вблизи.
Не дальше зазеркаленного глаза.
Глаза мои – расколотая ваза.
Осколки – как «секретики» в грязи.
 
 
Держать ответ пока не хватит сил.
На новом языке не так уж просто
На линии, которая серьёзней
И горячей физических светил.
 

«Нет хороших стихов…»

 
Нет хороших стихов. И уходят сквозь дремлющий город
Все мои города. Далеко. Неизвестно куда.
 
 
Я такая же, как… Между Каином и Квазимодо.
Как расстроенный пульс, как висят в голубях провода.
 
 
Я всегда без тебя. Без ответа, как шепот больного.
Чей-то брошенный шарф, чья-то карточка с грязным углом.
 
 
Не имея конца, не имею отца никакого.
Только грубая речь. Только холодом дышащий дом.
 
 
Это ночь говорит. В ней одной одиночество. Громче!
Хватит прятать слова, я со всеми хочу говорить.
 
 
Что-то тикает так, словно время становится тоньше.
Будто эти часы чей-то голос хотят повторить.
 
 
Голубая игра – в облака, в небеса, в небоскребы,
В зеленеющий лес, в чей-то юный сверкающий смех —