Текст книги "Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа"
Автор книги: Катя Абель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Тревожно
Выхожу и понимаю: меня саму колотит в ознобе. Только не из-за простуды, а из-за осознания: случилось. Ну-ну. Шаг сделан. Звоню Аньке. Кричу ей, сонной, в трубку:
– Попадос! Аня… По-па-дос!
Она подскакивает в моей кровати:
– Что случилось?
– Все случилось! Я влюбилась, дура!
– Сама дура, я испугалась! Разве так можно? Девять утра…
– Я и говорю, что я дура! Ужасная дура, но как прекрасно, Анька, хоть иногда позволить себе быть ужасной дурой…
…
Весь день ему плохо. Я готовлю для него горячий чай, растворяю порошки от простуды, напоминаю, что пора пить таблетки…
Сегодня они репетируют сцену объяснения в любви с Ниной Заречной. Нину играет молодая симпатичная актриса. Меня примиряет с ней то, что она – замужем и любит своего мужа.
Актриса и сама по себе недурна, но над ней работает целая команда профессионалов. Её одевают в чудесное платье, два часа укладывают волосы, штукатурят щеки и красят глаза… А ты тут носишься целый день взмыленной лошадью по коридорам, в зеркало-то взглянуть некогда, а надо держать конкуренцию. Это что, честно?
Как он плачет на сцене от любви к ней! Прямо сердце разрывается. От ревности. Что это он разыгрался сегодня? Никак из-за температуры?
Вот надо же, чтобы такая сцена репетировалась после первой нашей с ним ночи! А на меня он сегодня почти не смотрит…
На меня смотрит московская знаменитость:
– Что-то ты сегодня грустная какая-то, да?
Надо же, заговорил человеческим голосом, заметил кого-то рядом с собой…
– Да, поругалась с начальством…
– Вот я и вижу: что-то с тобой не то…
С благодарностью смотрю на знаменитость.
Это важно, когда рядом кто-то чувствует, что с тобой происходит.
Вечером разъезжаемся по домам. Сталкиваемся с Иваном в коридоре.
– Ну ты как?
– До дома бы доехать…
Ранним утром у него самолёт. Улетает на съёмки в Москву, завтра его не будет.
– Держись, давай. Не проспи завтра, а то не улетишь…
– Я уже попросил Лёню, чтобы он меня растолкал…
– Ну, ладно, пока.
– Пока.
Сухо целует меня в щёку.
Я слегка раздосадована. Во-первых, что с собой не позвал. Во-вторых, что в щёку поцеловал, а не в губы. И вообще, попрощался не так как нужно. Плохо попрощался.
Но он болеет. Что с него взять.
Отпустите, у меня любовь
Возвращаюсь домой поздно вечером, застаю у себя дома Аньку. Открываю бутылку вина, меня трясёт, мне надо выплеснуть всё то, что во мне накопилось за прошедшие сутки.
Анька вина не пьёт. Она сидит на кухне, за столом, напротив, и меня слушает.
Я говорю, говорю, говорю, я просто фонтанирую эмоциями. Останавливаюсь, когда вино у меня заканчивается. Я выпила всю бутылку.
– Анька, – кричу, – мне надо ехать к нему! Он там сейчас один в этой страшной, холодной квартире! Он больной! Ему надо, чтобы рядом с ним был кто-то! Я поеду!
Анька останавливает меня:
– Ну куда ты, в ночь? На часы посмотри…
– Я поеду! Просто буду рядом! Нельзя, чтобы больной человек оставался один! У него температура 39!
– Никуда тебе ехать не надо. Когда человек болеет, ему меньше всего нужно, чтобы рядом с ним крутился кто-то, требующий внимания…
– А я не буду требовать внимания, – почти прошу её я, – я просто рядом полежу… Вдруг ему плохо станет?
– Успокойся уже. Сама спать ложись. Смотри, сколько времени, а у него самолёт завтра рано, дай ему выспаться…
Я даю ей уговорить себя, а ему даю выспаться.
Я никуда не еду.
Хотя, если бы поехала, может, всё было бы по-другому?
Нет. По-другому бы не было.
На следующий день его нет в театре.
День пустой. Он мне звонит из Москвы:
– Как ты, Катюша?
Я расцветаю. Как яблоня с грушей вместе взятые.
– Скучно тут без тебя…
Смеётся.
– Завтра вернусь.
– Как ты себя чувствуешь?
– Ты знаешь, лучше. Лёня меня сегодня еле разбудил, я чуть на самолёт не опоздал, но к счастью успел…
– Я вот так и знала, что это будет нелегко. Что с температурой?
– Температура в норме.
– Как там погода?
– Погода чудесная. Как твои дела?
– Дела мои прекрасны. Жду тебя, возвращайся скорее.
– Завтра буду.
Молчим.
– Целую тебя нежно, меня в кадр зовут.
– И я тебя целую.
– До завтра.
– До завтра.
Завтра
Назавтра я лечу на работу как на крыльях
Вот я вхожу в метро, до Ивана мне еще сорок минут.
Вот я еду в вагоне, смотрю на хмурые лица вокруг, и внутри у меня всё поёт: до Ивана двадцать девять минут.
Иду по улице, солнце мне светит в глаза, я щурюсь: до Ивана мне пять минут по проспекту и две минуты коридоров.
Я захожу в театр. Прохожу мимо вахты, иду через зрительское фойе, поднимаюсь по лестнице, бегу по коридору.
Первая, кого я вижу на своём пути – Ира Дмитриева, его жена.
Стоп. Всё внутри меня падает. Я дервенею.
Она дежурно улыбается:
– Здравствуйте.
Я тоже улыбаюсь:
– Здравствуйте.
В нашем театре принято здороваться с незнакомыми людьми. Как и в любом другом театре, наверное.
Из гримёрки выходит Иван. Смотрит на меня с испугом. Чуть-чуть заикается.
– В-в-вот, хотел вас познакомить. Это – Ира, это – Катя…
– Очень приятно.
– Мне тоже.
Я улыбаюсь из последних сил, быстро ухожу вперёд.
Пристрелите меня кто-нибудь…
Какого чёрта, какого чёрта… ее же ещё два месяца здесь быть не должно…
Встречаю на пути своем водителя Лёню.
– Лёня, а откуда здесь Ира взялась?
– Так они вместе из Москвы сегодня приехали…
– А дети с кем?
– Дети с родителями, наверное… Не знаю.
– Неожиданно так… Я её увидела сейчас, удивилась.
– Я сам удивился, когда они из вагона вместе вышли. Мы с ними еще в церковь перед театром заехали…
– В какую церковь?
– К Ксении Блаженной, на Смоленском кладбище…
Ну всё, держите меня семеро. Они в церковь поехали за благословением Божием, раскаялись в грехах былых и начали жизнь с чистого листа… А меня – за окошко. Прекрасно.
– Аня! – кричу я в телефон, – Аня, я в шоке! Меня трясёт всю! Я смотреть на них не могу, что мне делать?
– Успокойся. Всё нормально. Ну, приехала жена, он сам, наверное, в шоке, ну и что теперь? Он же не виноват…
– А кто виноват?!
– Да никто! Ну, приехала жена, а ты здесь причём?
– А я причём?! А я с ним спала позавчера!
– И что?
– Да ничего!
– Но он же не виноват…
– А кто виноват?!
– Ты ведь сама к нему поехала и знала, что он женат.
– Я знала, что они на грани развода, и её не будет здесь два месяца! Если ты возвращаешься домой с женой, значит, нечего других женщин в свою постель тащить!
– Ну, он же не знал…
– А кто должен это знать?! А если я подойду к ней сейчас и скажу: здравствуйте, я – любовница вашего мужа?!
– Ну, ты же этого не сделаешь…
– А с чего он решил, что я это не сделаю?!
– Не сделаешь.
– Да почему?!
– Да потому что не сделаешь.
– Ладно. Не сделаю. Хорошо. А если я сейчас из окошка сигану, потому что меня до смерти достало, что все используют меня по своим надобностям, кто будет отвечать?!
А настроение такое – из окошка самая пора.
Всё время вне сцены они проводят вместе, заперевшись в гримёрке.
В той самой гримёрке, в которой я почти уже месяц чувствую себя как дома.
Теперь, когда мне надо позвать его на репетицию, я стучу, и не захожу сразу же, как было всегда, а жду, пока мне откроют дверь.
Дверь открывают.
Я стою на пороге, не смотрю на него, говорю спокойным голосом:
– Иван, тебя зовут на сцену.
Все нормально, только не смотрю на него. Не могу.
– Сейчас иду.
Разворачиваюсь, ухожу.
Я понимаю, что веду себя неприлично. Нельзя быть такой деревянной, Ира, если она не дура, моментально поймёт, что здесь что-то не чисто, но я не могу заставить себя посмотреть на него. Я физически не могу. Я смотрю в сторону, когда говорю с ним.
Однажды набралась мужества, посмотрела на неё. Очень красивая. Улыбается мне. Прекрасно. Лучше ничего не придумать. Улыбнулась ей в ответ. И шарахнулась куда-то в сторону. А ведь при всём при этом надо еще и работать. И лицо как-то держать, чтобы люди окружающие ничего не поняли.
Через три дня начинаются гастроли в Череповце. У нас с Иваном должно было быть свое маленькое путешествие: «Давай, уедем ото всех на день раньше…»
Через три дня я пойму, на каком я свете.
В пути
Через три дня мы выехали в Череповец всем спектаклем.
У Ивана – отдельное купе, как у режиссера Андрея и московской знаменитости.
Ирина Дмитриева в Череповец не поехала – а, впрочем, могла бы. Отдельное купе, номер-люкс, все условия. Этого я боялась больше всего. Еще на вокзале, перед отходом поезда вглядывалась в толпу: с ней он придёт или без неё?
Если с ней, всё, я умру на месте.
Появился один. Заперся в своем купе. Купе – не в нашем вагоне.
Мы едем своей шумной компанией: Юля костюмер, Наташа – помощница художницы, Оля – гримёр. У нас весело, к нам стекается потихоньку народ: актёры, осветители, декораторы. Всем не уместиться. Гуляем одновременно двумя купе, потом тремя. Потом – всем вагоном. На столах появляются бутылки, быстро придумывается закуска. Звучат первые тосты. Смех. Анекдоты.
Я все думаю: придёт он за мной или не придёт?
Ну, должен ведь хоть немного дёргаться: что там со мной происходит?
Приходит режиссёр Андрей, присоединяется к пьянке.
Я спрашиваю у него: где Иван?
– Иван? Сказал, что сейчас будет.
Значит, придёт.
От усталости и стресса я напиваюсь с бокала вина.
Меня несёт, я много смеюсь, говорю всем, какие они замечательные люди, откровенничаю с первым встречным. Я всегда так себя веду, когда пьяная. Потом вспоминать страшно.
В коридоре поезда встречаю знаменитость с бокалом в руке. Удивляюсь про себя: он же не пьющий? Говорю ему, какой он прекрасный. Вспоминаю его лучшие фильмы, сильные сцены, восхищаюсь талантом. Кажется, даже глажу его по плечу от нахлынувших чувств. Совсем обалдела уже, дура. Знаменитость улыбается, потягивая из бокала вино.
Ивана нет.
Что же это он? Заперся сычом в своем купе и нос не кажет? Боится меня, маленький… Ну, пусть боится. Не пойду же я его убеждать, что не собираюсь кидаться ему на шею и закатывать истерику на весь поезд?
Я переполнена внутренним сарказмом и пофигизмом.
Мне плевать. Понятно?
С кем-то на брудершафт. Кому-то про хорошее кино. Кто-то приглашает меня на танец. Смеюсь. Отказываюсь. Смеюсь. Выпиваю. Танцуем прямо в коридоре. Благодарю. Смеюсь.
Выхожу в тамбур. Ветер из всех щелей, стук колес, мелькание огней в чёрном окне.
А может выпрыгнуть сейчас с поезда? – думаю я.
И больше не будет у меня в жизни всей этой дряни.
Никакой больше дряни в моей жизни не будет.
Дверь вагона открывается. Оборачиваюсь. В тамбур заходит Иван.
Смотрим друг на друга молча несколько секунд.
Я отворачиваюсь к окну, как и стояла.
Он нервно щёлкает зажигалкой, стоит, курит.
Молчим.
Я, мысленно: ну, скажи, скажи, скажи хоть что-нибудь…
Молчим.
Смотрю на бегущие фонари за окном, но вижу только его напряженное отражение.
Скажи, скажи, скажи…
– Катя… – говорит он.
Я поворачиваюсь.
Смотрим в глаза друг другу.
– Во сколько репетиция завтра, не знаешь?
– В пять.
Он резко стряхивает пепел.
Дверь открывается. В тамбур заходит режиссёр Андрей:
– А я тебя ищу повсюду. Ты чего здесь? Тебя там не хватает…
– Да я проветриться вышла, шумно. И жарко очень.
– Ваня, ты чего не идёшь? Я там виски хороший поставил, иди, а то он тебя не дождется.
Иван, загасив сигарету, недокуренную и до половины, выходит в вагон. Андрей подходит ко мне вплотную. Глаза в глаза.
– Я весь вечер хочу остаться с тобой наедине…
– Правда?
– Пойдем ко мне в купе. У меня тихо. И не жарко.
– Нет, Андрюша. Я спать уже. Завтра работать.
– Тебе там спать не дадут. Пойдем ко мне.
Я усмехаюсь:
– Нет, я сегодня к себе…
Он вжимает меня в стену, пытается поцеловать:
– Ты же знаешь, как давно я тебя хочу…
Я уворачиваюсь от его губ:
– Ты женат. Хватит. Не надо. Хватит, я сказала! Всё. Ты женат, Андрей.
В тамбур вваливается пьяная команда монтировщиков. Андрей отступает. Я улыбаюсь монтировщикам, быстро ухожу в вагон.
Бокал, второй, третий. Я не помню, как шла умываться, как падала, споткнувшись о ковер в коридоре, как зависала на каком-то анекдоте у соседей, как добиралась до своих и с шуточками-прибауточками прыгала на верхнюю полку.
Проснулась посреди ночи с чувством внутренней беды. Тишину спящего купе разбавляли остатки пьяных голосов за дверью.
Лежала два часа в кромешной тьме, глядя в потолок.
Колеса выстукивали в моей голове: не думать, не думать, не думать…
Потом всё пропало.
А знаешь, всё ещё будет
По приезду выяснилось, что артисты будут жить в отеле рядом с театром, а вся техническая часть спектакля – то есть, мы – в придорожной гостинице, за тридцать километров от города.
Сей невиданный факт дирекцией был объяснен просто: именно в дни наших гастролей в городе Череповце проходят съезд любителей пчеловодства и сбор общества ценителей хохломы, поэтому все места в нормальных гостиницах выкуплены за месяц.
Это был удар.
Пьяная кутерьма совместного проживания и череда случайностей, которые могли бы меня вновь соединить с Иваном, теперь были исключены. Даже если бы он захотел возобновить то, что так и не было закончено, вереница трудностей, которая вставала на нашем пути, была почти непреодолима.
Надо было определиться с тем, что творилось в моей голове.
Итак. Он меня добивался.
Не надо ухмылок: он – добивался. Я отказывала. Он добивался. Я сдалась, всё случилось. На следующий день приехала жена.
Я получила в поддых, всё закончилось. Самый короткий роман в моей жизни.
Но.
Я ведь не блядь, не шлюшка, которая загуляла на одну ночь. Если я к нему пошла, значит, я что-то чувствую к этому человеку, и вот так – топором по мне – наискосок – нельзя.
Я всё еще не могу поверить про топор, что всё, перерубил.
Мне происходящее кажется каким-то диким недоразумением.
Жена – недоразумение? Нет, жена – разумение. Это я – недо…
Но я-то ведь – живая, нельзя по мне топором, мой дорогой товарищ…
Что делать? Что делать? Что-то надо делать…
И в первый вечер я его ждала. Репетиция закончилась рано, часов в семь вечера, так, пошатались по сцене, выяснили, кто откуда выходит, и решили, что хватит. Встал вопрос, что делать дальше. Иван посмотрел на меня:
– Ну что, в ресторан пойдём?
Я просияла как начищенный пятак:
– Пойдём…
Пока он переодевался, планы изменились.
Вышел из гримёрки хмурый. Я проходила мимо:
– Ну что, идём?
– Голова болит. Не сегодня.
– Ну, как знаешь.
Пошла дальше.
На улице собирали автобус из тех, кого поселили у чёрта на рогах. Надо было садиться. Если не ехать сейчас, потом возникнут трудности, как добираться. Иван с горизонта пропал, я не знала, где он. Не веря, что вечер вот так глупо заканчивается, я шагнула в салон автобуса.
Гостиница для технической части, то есть, нас, оказалась забытым в лесах санаторием, построенным в 60-е годы прошлого века. Душ и туалет – общего пользования – находятся в коридоре. Номера – не номера, а бывшие палаты. Стенки покрыты масляной краской, двери тяжёлые, грязно-белые, на ключ не запираются. «От кого запираться? – спросила дирекция, – здесь все свои». Чужой, и правда, в такую глушь не полезет. Если только специально – за нашими чемоданами.
Стали селиться по двое. Я оказалась одна. Почему-то на меня не хватило пары.
Оно и к лучшему – подумалось. Если Иван захочет меня забрать к себе, это будет менее заметно для окружающих. И кроме того, в отдельной комнате не надо держать лицо, можно выпустить печаль через глаза.
Огляделась. Кровать железная, на которой спала в детстве в пионерском лагере, стол, покрытый клеенкой, фанерный стул, заимствованный из столовой, в углу – умывальник (моя привилегия – у других не было) и огрызок зеркала над ним.
За окном – унылый октябрьский пейзаж.
Не забалуешь, прямо скажем.
Чемодан я решила не распаковывать: вдруг Иван за мной приедет. Подумает-подумает, представит, как я здесь одна, без него, в комнате-тюрьме маюсь, да и приедет.
Я только умылась после рабочего дня и переоделась в легкую удобную одежду. Открыла купленную в местном ларёчке бутылку вина. Стаканчика не было, глотнула из горлышка.
За дверью номера хохотали люди. К людям идти не хотелось.
Были слышны голоса, обрывки музыки, шло веселье, театр пил за начало гастролей. Громкость задверного гула стремительно нарастала.
Я вставила в уши наушники, включила музыку. Ту, что всегда выдёргивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Глотнула еще вина, легла, не раздеваясь, на кровать, закрыла глаза. И стала ждать.
Всё это ерунда, – подумала я спустя полбутылки.
Разве я раньше не знала, что у него есть жена? Ну, приехала Ира. Ну, уехала Ира. Что я так распсиховалась? Главное ведь то, что сейчас. Сейчас её нет. А есть он. И я есть. И мне здесь так одиноко, что просто волком вой. Криком кричи. В окно выпрыгивай. Пусть он приедет ко мне, такси из города стоит копейки, и я больше не буду думать про окно.
Я набираю ему смс:
«Все ерунда. Приезжай за мной».
Отчёт о доставке приходит: получено.
Я жду.
Ответа нет.
Через два часа вино закончилось.
Я смываю косметику с глаз, надеваю пижаму, выключаю свет, прячусь под сырое санаторное одеяло. Холодно. За дверью слышен пьяный гогот.
Он не приедет.
Просыпаюсь в шесть утра, за дверью тихо, в комнате темно. Сна нет. До завтрака еще три часа. Спрятав лицо в подушку, вою во все горло. Минуты две.
Потом затихаю.
Вставляю в уши наушники, включаю музыку. Ту, что всегда выдергивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Закрываю глаза. Три часа тянутся бесконечно долго.
Для чего я здесь
Встречаемся с ним днём в театре. Первое, что он мне говорит:
– Я у телефона звук забыл включить и прочитал твоё сообщение только утром.
– Ничего, – отвечаю, – я так и поняла.
Расходимся в разные стороны.
– Представляете, – говорю знаменитости, – вы-то живёте в приличной гостинице, а нас поселили за тридцать километров от города, в ужасной дыре.
– Ну, Кэтси, ты же взрослая девочка, сама решаешь, в какой гостинице тебе жить.
О чём это он, думаю. К себе в номер, что ли, приглашает? Ну-ну. Странный человек, ей-богу.
***
Все гастроли Иван существует сквозь меня.
То есть, он говорит со мной, и на меня смотрит, иногда даже в глаза, но ощущение, что он недосягаем, он в стеклянном колпаке, и нет возможности не то чтобы поговорить, а просто дотронуться, потому что видишь: стекло.
Выполнять свои прямые обязанности, проявлять заботу о его комфорте и приносить горячий кофе стало невыносимым. Что я делаю? Почему я это делаю? Неужели я вот так ещё полгода – до самой премьеры – буду подавать ему чай?
Для чего я здесь?
***
Я говорю с Яной по телефону, меряя шагами пустой коридор. Рассказываю, как мне живётся. Я не плачусь в жилетку, я предпочитаю ругаться – едко, колко и смешно.
Я много смеюсь, когда хочется плакать. Мы с Яной смеёмся вместе.
Иван выходит со сцены. Чтобы попасть в свою гримёрку, ему надо идти мимо меня. Он останавливается, это осознав.
Несколько секунд мы смотрим друг на друга.
Он резко разворачивается, уходит обратно на сцену. Там есть выход в другой коридор.
– Яна, – смеюсь я в трубку. – Он меня боится! Он идёт в большой обход, только бы не сталкиваться со мной нос к носу.
В моем смехе звучат высокие истеричные нотки.
Все пути предначертаны
Мне позвонил продюсер из кинокомпании, с которой я работала весь прошлый год, и сказал, что моя сценарная заявка на полнометражный телевизионный фильм утверждена на одном из центральных каналов. Мне выплачивают небольшой аванс – сумму, равную двум моим зарплатам в театре, и за сорок дней я должна написать сценарий.
А я тут готовлю кофе для Ивана Кузнецова, который ходит мимо меня в стеклянном колпаке.
Уходить, уходить с этого проекта. Садиться дома, закрываться на все на замки и писать.
И гори все синим огнём.
Но как уйти? Как бросить всё это?
Я хожу к знаменитости в гримёрку пить кофе. До отъезда на гастроли он попросил принести ему мои сценарии. Теперь он их прочитал, у нас есть тема для разговоров.
Я благодарна ему очень за внимание. За то, что мне есть куда приткнуться на этих гастролях. За то, что меня видят и слушают.
И когда меня долго нет, он шлёт смс:
«Кэт, иди кофе пить, сценариусы обсуждать, про искусство туда-сюда…».
Он сам готовит мне кофе, и у нас даже появилась примета: как только мой кофе готов, его сразу же зовут на сцену.
Я греюсь здесь своей скулящей душой, своим озябшим от одиночества сердцем.
Мы много говорим про кино, про театр, про жизнь.
Общаться с ним легко. Потому что есть какая-то общность позиций, интересов, понимания. Разговаривать – трудно. Диалог строится в основном в форме монолога, часть из которого я не разбираю из-за его плохой дикции. Он сердится, если я перебиваю его каким-то вопросом: «Ты никогда не слушаешь! Если неинтересно, я могу и не рассказывать…» – «Нет-нет, очень интересно, простите, пожалуйста, продолжайте…» Улыбаюсь самой безоружной своей улыбкой: он прав, я действительно часто перебиваю, из-за того, что в голове моей творится полный разлад. Он бурчит себе что-то недовольное под нос, но продолжает.
Иногда обижаюсь я, когда он обрывает меня на втором слове: «Вот то, что ты сейчас хочешь сказать, это всё сто лет как известно…» – «Да? Ну, тогда вообще, может, со мной не разговаривать, если всё, что я хочу сказать, вам сто лет как известно?» – «Ты опять говоришь мне «вы»… – «Ах, простите!»
Иногда он мне рассказывает какие-то театральные байки-побасенки, и я хохочу до слёз, потому что отыгрывает он их мастерски, и это безумно смешно. Он смеётся вместе со мной и становится совсем детским.
Иногда рассказывает про себя, какие-то очень личные вещи.
Иногда внимательно меня слушает. Правда, редко.
Мы много спорим. Доказываем друг другу что-то на пальцах. Переспорить его, конечно, нет никакой возможности, просто в силу бешеной энергетики. Это как против пожара с брызгалкой выступать. Потом, на моё «Мне трудно…» – с удивлением: «Тебе со мной трудно?» – «Ну, конечно, вы же давите всё вокруг своим пылающим темпераментом…» – «Да? Это плохо…»
Но пару раз, на следующий день после спора, он подходил ко мне, легонько касаясь плеча: «То, о чём ты вчера говорила, девочка, ты в этом права, конечно…» И я потрясённая застывала от неожиданности, а когда обретала дар речи, его рядом уже не было. Большая редкость – умение признавать чужую правоту, и заявлять об этом после спора, ради какой-то чистой справедливости.
Мне хочется, чтобы Иван увидел мою востребованность. Не приревновал, нет. Смешно ревновать меня к знаменитости, в наших отношениях – ни грамма секса.
А увидел, что я – нужна кому-то, кому-то интересна, кому-то хорошо рядом со мной.
И не кому-то – а умному, успешному, знаменитому и талантливому человеку.
Как же мне уходить с проекта? Как остаться без знаменитости?
Вопрос КАК разрешается жёстким конфликтом.
В каждой человеческой судьбе есть эта тема: кто-то за нас всё давно решил, а мы только реагируем на те углы, которые в правильной траектории расставлены на дороге и, набивая о них шишки, поворачиваем в нужную сторону. С точки зрения сегодняшнего дня я абсолютно уверена: мой уход с проекта был предопределен с самого начала, как и моё на нем появление. Не было возможности у меня миновать этот роман с Иваном Кузнецовым. Не было возможностей и у этого романа. Не зря внезапно приехала из Москвы Ирина Дмитриева. Не зря нас поселили в разных гостиницах. Не зря мою сценарную заявку утвердили именно в этот момент, и потребовали сценарий, хотя снимать его начнут только через восемь месяцев. Не зря случился у меня конфликт с дирекцией. Всё не зря. Не было у меня шансов остаться работать на этом проекте. Все кусочки данной мозаики теперь сходятся, все фишечки стоят на своих местах, всё ведет меня к встрече с моим любимым.
Неожиданно выясняется, что директор театра в один из вечеров перед самым отъездом, пребывая в алкогольном опьянении, не передал администратору мою заявку на покупку билетов в Петербург. Билеты не купили.
Выяснилось случайно, в телефонном разговоре.
Директор, обозвав меня последними словами, сказал, что заявки от меня не поступало.
– Даже если бы вы были правы, – кричу ему я в трубку, – и я забыла отправить вам заявку, почему вас до последнего не насторожил тот факт, что билеты до сих пор не куплены?
– Да потому что я – директор, а не администратор! – кричит он мне в ответ наипротивнейшим своим голосом, – Я не должен покупать билеты!
– Но ведь все заявки проходят через вас! Вы их сами подписываете!
– Ты не отправляла никакой заявки!
Мы носимся по кругу в этом крике словно бешеные лошади по арене. Ни конца, ни края. Он бросает трубку.
С горящими щеками, как будто меня хлестали по ним долго и с упоением, я звоню продюсеру спектакля. Срывающимся от волнения голосом объясняю, что заявка на билеты была подана. В этом можно убедиться, просмотрев мой почтовый ящик, письмо, отправленное по электронной почте, сохранилось.
Продюсер разговаривает со мной спокойно, но строго. Он не уверен в моей невиновности, и, если окажется, что я вру, публичной казни с вычитанием убытков из моей скудной зарплаты мне не избежать.
Через двадцать минут, добравшись до интернета, я демонстрирую доказательства своей правоты.
Я – невинно пострадавшая. Директор – врун и пьяница. И подлец к тому же.
Добро – в моем лице – оправдано. Зло – обнаружено.
Теперь злодей-директор вынужден поднимать все свои железнодорожные связи, чтобы отправить актеров домой вовремя. Это нелегко, все билеты раскуплены вчистую.
На следующий день я ему позвонила. Ровным голосом сообщила, что работать с ним больше не буду и после возвращения в Петербург ухожу с проекта. Он положил трубку. Вопрос с моим уходом для меня был решен.
