Текст книги "Персефона (СИ)"

Автор книги: Катерина Скобелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Нормальная девушка обрадовалась бы халявной рабочей силе и немедленно потащила бы каскадера рыться в залежах ненужного старья. Но Рыжик к числу нормальных девушек давно себя не относила, а посему только сконфуженно махнула рукой:

– Да ладно, не беспокойся.

– Я и не беспокоюсь, – заверил он. – Честно. Никаких проблем. Если что – обращайся. Вряд ли у тебя там мешки с кирпичами, а остальное я уж как-нибудь донесу.

– Насчет мешков я вообще-то не уверена, – хмыкнула Рыжик.

Потом Сергей рассказывал ей какие-то смешные истории – про себя, про своих приятелей. Рыжик добросовестно улыбалась. На самом деле ей хотелось посмотреть, действительно ли осталась у горе-каскадера шишка чуть выше виска. Но попросить его повернуться было как-то неудобно.

Бутылка вина опустела на две трети, порезанный Рыжиком сыр исчез с тарелки. Когда дверь на кухню распахнулась, Сергей как раз подходил к середине очередного анекдота.

– Опаньки! – только и сказала Даша, увидев эту идиллию.

– Привет! – Сергей заулыбался, как будто видел перед собой белокурого ангелочка, а не растрепанное, коротко стриженное – да и не белокурое вовсе – девятилетнее существо.

– Здрасьте! – ответствовала Дарья, разглядывая гостя.

Тот явно засмущался, отвел взгляд и повернулся к Рыжику:

– Я, наверное, пойду? Надеюсь, еще увидимся. А насчет подвала подумай, – торопливо добавил он напоследок и поспешно ретировался.

Даша все еще пребывала в легком шоке, а когда опомнилась, то устроила Рыжику допрос:

– Это ты его позвала? Вы что, тут без меня выпивали? И в каком это смысле – насчет подвала?!

Когда Рыжик более или менее по порядку описала развитие событий, Даша некоторое время задумчиво и с сомнением терла подбородок, а потом выдала очередную философскую фразу:

– Видимо, ничто так не сближает, как удар по голове!

Рыжик не ответила. Она стирала со стола багровые потеки вина, расплесканные из бокала.

***

После визита Сергея она должна была успокоиться. Так и случилось бы, но помешала новая тревожная мысль: «А что если придет Денис – так же, без приглашения?» В московской квартире Рыжик могла отключить телефон и не отвечать на занудное гудение домофона. Она несколько раз так делала. Но здесь... Нужно будет впустить его, если он постучит в дверь. Или сказать: «Уходи». Рыжик не была уверена, что у нее хватит смелости.

Она бродила по дому, не зная, чем себя отвлечь, как развеяться. Даша ей была не помощник: сестренка снова погрузилась в чтение боевичка, равнодушная к чужим волнениям. "Привыкла, – вздохнула про себя Рыжик. – Думает: если не обращать внимания на мои... гм... удрученные чувства, то я сама успокоюсь". Скорее всего, это было самое мудрое решение.

Плохие нервы и слишком много мыслей – отвратительно сочетание. И в одиночку Рыжик не могла справиться ни с тем, ни с другим, хотя долгое время старалась переделать свой неугомонный характер. Поэтому ей нужен был хоть кто-нибудь рядом.

Она твердила себе: вот приедет Надя, вот приедет Влад... и тогда все наладится. Когда в ее жизни появлялись другие люди, Рыжик невольно собиралась с силами, пыталась взять себя в руки, хотя бы притвориться, что у нее все хорошо. Артем однажды сказал: "Ты выглядишь такой нежной, беззащитной, и душа у тебя, мне кажется, как будто из фарфора – изящная, хрупкая. Но иногда я думаю: одна трещинка в этом фарфоровом сосуде – и что из него вырвется? Ты сама-то знаешь, Валентина?" Это был его вариант поговорки: "В тихом омуте черти водятся". Именно Артем разглядел чертей где-то глубоко-глубоко в ее душе. Теперь Рыжик и сама представляла себя этаким ящиком Пандоры, где бьется и трепещет серая хищная птица, которую нельзя выпускать – иначе будет беда. Ей было бы неприятно, если бы кто-то догадался о том, какая она на самом деле, поэтому она всегда старалась казаться – хотя бы казаться! – нормальным, спокойным и надежным человеком.

Но если не нужно было притворяться перед кем-нибудь, показное спокойствие без следа улетучивалось: она сама опутывала себя тревогой и плавилась от безысходности в этом коконе, а найти повод не составляло труда. Когда она осталась в Москве совсем одна, в огромной квартире Артема, то долгое время не спала ночами или дремала при включенном свете, вздрагивая от каждого шороха. Ждала чего-то. А по утрам отпаивала себя горячим кофе и ругала свои дурацкие страхи.

Пока с ней не было Даши.

С приездом сестренки пришлось кое-как возвращаться к нормальной жизни. Рыжик перевезла за город вещи, которые слишком сильно напоминали об Артеме, и перестала так остро чувствовать рядом его присутствие. Лишь короткие вспышки иногда высвечивали в памяти его лицо – но, кажется, это все равно происходило слишком часто. Ей хотелось спросить у кого-нибудь: нормально ли это – думать о мертвом человеке постоянно, почти каждый день? В течение нескольких лет?

Вот только спросить некого. Не обсуждать же с Дашей подобные вещи, в самом деле. Родители? Они далеко. И всегда были далеко, даже когда обитали с ней в одной квартире. Они слишком... нормальные люди, чтобы говорить с ними про всякие бредни, и Надя такая же. Подруги, друзья? У Рыжика были знакомые, хорошие знакомые, с которыми можно время от времени сходить на концерт или поболтать о новом фильме. Но вываливать на них охапку своих проблем Рыжику никогда и в голову не приходило.

Наверное, ее выслушал бы Влад – странно, что с ним, чужим человеком, она могла быть более откровенной, чем с родной сестрой. И еще... некоторое время назад она думала, что расскажет обо всем Денису.

Но теперь она этого делать не станет. Да и вообще, глупая была идея...

Рыжик поймала себя на том, что, пытаясь отвлечься, снова вернулась к причине своей тревоги – мыслям о Денисе. И приказала себе: хватит думать о нем, хватит, хватит! Лучше повторять себе, что рядом с тобой скоро будут Надя и Влад... Кстати, хорошо бы прибраться на втором этаже к их приезду.

Рыжик старалась как можно реже появляться в кабинете Артема и в смежной комнате, их бывшей спальне. Слишком много воспоминаний там сосредоточено – по одному на каждый квадратный сантиметр. Хоть и прошло столько времени, она не любила заходить туда, словно это было возвращение в машине времени на семь лет назад, и в полутьме за письменным столом она могла увидеть Артема, а возле зашторенного наполовину окна – своего двойника. Вот и сейчас, поднимаясь по лестнице, она чувствовала, что начинает нервничать. Но сегодня непременно надо было побывать наверху – где еще поселить гостей, если не в этих двух комнатах?

И вот она стоит в дверях кабинета. Все по-прежнему. У окна – массивный стол, в углу – не менее массивное кресло и торшер на толстой деревянной ножке. Вдоль стен тянутся к потолку книжные полки, где по-военному построились рядами батальоны Артемовских книг.

Хотя мебели было не так уж много, вещи Артема заполняли собой все вокруг, а на том пространстве, которое им не удалось занять, неподвижно лежали их грузные тени, размытые и серые в пасмурный день.

Рыжик толкнула дверь спальни и шагнула в темный прямоугольник дверного проема. На миг она успела испугаться – собственное отражение в сумраке зеркала на стене показалось ей тем двойником, которого она так боялась увидеть. Как же здесь темно и душно! Рыжик отдернула занавески, долго трясла щеколду, пока та не поддалась, и распахнула окно. Но с улицы на нее хлынул влажный промозглый запах, как будто осенний – аромат опавших листьев, превращенных дождем в слоеную желтую кашицу. После вчерашнего ливня в воздухе застыла холодная изморось. У Рыжика было ощущение, что она, как рыба, дышит водой.

Она побыстрее смахнула отовсюду пыль, сходила вниз сполоснуть тряпку и вернулась, чтобы навести порядок в кабинете. Здесь на столе красовалась черно-белая фотография Артема. В какой бы точке комнаты Рыжик ни находилась, за ней пристально наблюдали его холодные-холодные глаза. Небольшая такая чертовщина, очень на Артема похоже. Фото делали летом, но серое небо и размытый фон напоминали зимние сумерки. Казалось, что там, на маленьком пространстве, царит вечная мерзлота, и Артем – ее полноправный хозяин. Отблеск улыбки на тонких губах был немного усталым, словно Артем долго скитался по этому миру и не мог найти выхода из своего царства.

Она поднесла ладонь к фотографии, закрыла глаза и... почувствовала, как растекается по телу холод. Конечно, это было самовнушение, но Рыжик поспешно отдернула руку. А потом осторожно положила рамку фотографией вниз. Теперь Артем смотрел в темноту – можно спокойно приниматься за уборку.

Она безжалостно уничтожила везде серые узоры пыли. Оставалось только разобрать свои книги, без всякой системы сваленные на полках слева от двери. Они лежали неаккуратными, шаткими стопками, так что не видно было корешков, вперемешку с какими-то журналами и набросками – в отличие от выстроенных в безупречном порядке книг Артема.

Рыжик присела на корточки рядом со шкафом.

Вот рукопись ее первой пьесы, "Гиены огненной". Она помнила, как Артем держал в руках кипу листов и словно взвешивал: стоит ли это его внимания? А потом, не прочитав ни одной страницы, не зная, о чем пьеса, взял жирный фломастер и на глазах у Рыжика перечеркнул первое слово в названии, заменив его на "геенна". Он думал, что это ошибка! Думал, она не знает, как пишется "геенна".

А вот и первое издание пьесы, переработанной в повесть.

Из книги выпала старая газетная вырезка. Взгляд поймал слова: "Подающий надежды молодой режиссер... так внезапно..."

Да, он действительно был молодой, если вдуматься. Просто Рыжик все равно была намного младше и всегда смотрела на него снизу вверх, словно стояла у подножия его трона, маленькая, слабая.

Рыжик снова пробежала глазами ту же строчку. Подающий надежды...

Только надежды эти просочились сквозь пальцы. Казалось, их так много, полные ладони, но каждая была всего лишь малюсенькой песчинкой, и стоило ускользнуть одной, как за нею мгновенно исчезли и остальные... И вот уже ладони пусты.

"...Он исследовал влияние страха на человеческую душу. По его словам, тревога может не только вызывать дикую, животную панику, но и развивать, обогащать эмоции человека, в сочетании с эстетическим чувством помогая ему испытывать нечто вроде катарсиса: "Страх ведет нас на темные вершины, но, поднимаясь сквозь туман во мраке и неизвестности, мы выходим к свету звезд"".

"Интересно, а откуда красивая цитатка? – подумала Рыжик. Он ведь не брал интервью у Артема, уж я-то знаю. Списал откуда-нибудь?"

"...Он ставил древнегреческие трагедии – пьесы, которые по нынешним меркам назвали бы триллерами. Кроме того, в театре промелькнула и скандальная пьеса "Гиена огненная", написанная его женой. Готовилась к постановке и вторая ее работа..."

"Он даже не упомянул моего имени! – возмутилась Рыжик. – Написанная его женой!" И стала читать дальше.

С одной стороны, статья была пронизана охами и ахами на тему "безвременно, безвременно", а с другой – показывала глубокую эрудицию и тонкую иронию самого автора. Порой казалось, что статья-то, собственно, не об Артеме, не о его театре, а о самом критике – гениальном, неповторимом, неподражаемом! Должно быть, разделавшись с рецензией, он был близок к тому, чтобы расцеловать собственное отражение в зеркале: "Ай да я!"

Это был тот самый критик, который предложил заплетающимся голосом: "Поедем ко мне?" А когда она покачала головой, удивленно спросил: "А почему?"

Рыжик в тот вечер не хотела никуда идти, но пришлось. Это ведь была презентация ЕЕ книги.

Дома она бы чувствовала себя не лучше, но там, по крайней мере, не нужно было притворяться, изображать заинтересованность в том, что происходит вокруг.

Она окончила третий курс. Ночами сидела над учебниками, лишь бы не думать ни о чем другом. Она работала, работала, работала. Встречалась с какими-то знакомыми Артема, что-то обсуждала. Оказалось, что у нее очень много дел – ЕГО дел, которые он не успел завершить... Но дни уходили, события оставались едва заметными вехами в памяти, а бессмысленная тоска никуда не исчезала. И постепенно Рыжик устала с ней бороться.

Должно быть, вечные тревоги, вечные страхи выпили почти до дна все ее силы – и душа сделалась сухой, как пергамент, и стала крошиться от любого неосторожного прикосновения.

Пока они с Артемом были вместе, Рыжик постоянно ждала, что однажды он ее все-таки бросит. Рядом с королем должна быть королева. А она с наивной наглостью заняла чужое место. Но когда-нибудь чары рассеются – тогда Артем поймет, что ошибся...

И вот он действительно бросил ее. Всего через два года. Рыжик невольно взглянула на тыльную сторону левой руки, где даже маленького шрамика не осталось, потом коснулась серебряной цепочки на шее... Загаданное желание сбылось лишь наполовину. «Пусть все что угодно! – только бы он остался со мной... ну, хотя бы ненадолго... на год... на два... А если это возможно... Если возможно – насовсем, навсегда, навеки...» Глупая просьба.

Навеки – не бывает.

Но на два года... На два года – пожалуйста.

Сейчас ей хотелось просто остаться одной, сидеть на диване в своей комнате и бессмысленно глядеть на пустую стену. Глядеть, глядеть, пока глаза не устанут и не захочется спать. А потом провалиться в черное забвение и не выныривать оттуда до следующего утра, когда придется куда-то идти, с кем-то говорить, что-то делать.

Она ощущала только усталость и опустошение. А теперь этот человек, этот... Толик. Он изо всех сил старался казаться галантным, несмотря на то, что был пьян, и совершенно искренне пытался понять, почему его ухаживания не оказывают на рыженькую девушку никакого эффекта. Нужно улыбнуться, ответить хоть что-нибудь, иначе он не отстанет. Подумает, что томная молчаливость – это всего лишь метод кокетства.

– А почему вы такая бледная? – настойчиво выпытывал Толик. – У вас такая... прозрачная кожа... декадентская бледность...

Он внезапно прикоснулся к ее щеке, легонько так. Рыжик едва сдержалась, чтобы не отстраниться и не поморщиться. К счастью, прикосновение было секундным. «Как же мне от него по-хорошему отделаться?» – вертелось в голове. По-плохому у Рыжика никогда не получалось: она не умела быть по-настоящему грубой – или хотя бы казаться такой.

Тем более что чувствовала она себя не слишком хорошо. Кажется, последний бокал вина был абсолютно ни к чему. Улыбаться, улыбаться!

– Знаете, в вас есть что-то... что-то такое... – бормотал тем временем Анатолий.

Рыжик краем глаза вдруг заметила, что на них пристально смотрит Карина Аркадьевна. Боже, что она подумает! Хотя ладно, ладно, все равно! Да и что такого – мы же просто разговариваем? Рыжик сама позвала Карину Аркадьевну и теперь почти жалела об этом.

– Вы мне должны дать свой телефон! – безапелляционно заявил великий критик.

– Лучше вы мне дайте свой, – автоматически отреагировала Рыжик: это всегда был лучший способ избавиться от назойливых ухажеров, чтобы они не звонили. Она поняла это еще в школе.

– Ну, запишите, – довольно ухмыльнулся Толик.

Рыжик для вида покопалась в сумке и достала черную записную книжечку. Пошарила еще раз, но ручки так и не нашла.

– Держите, – он щедро протянул ей свой Parker и на мгновение коснулся ее пальчиков, продолжая улыбаться. Он был бы не прочь продлить прикосновение, но Рыжик проворно выхватила ручку:

– Ну, так что же? Диктуйте! – и тоже выдавила из себя улыбку – не голливудскую, конечно, но для гражданина по имени Толик сойдет. Послушно записала цифры и протянула ручку обратно:

– Спасибо.

– И когда же вы мне позвоните? – сладким голосом прошелестел он. А глазки-то, глазки масляные!

– В самом ближайшем будущем, – уверенно отчеканила Рыжик, не забывая про улыбку. Только бы он отстал. Мне ведь еще ехать домой. Хорошо бы он не потащился меня провожать.

И, определенно, последний бокал был абсолютно ни к чему... Она думала, что легкое опьянение поможет хоть немного развеяться, но в результате получила головную боль и какое-то странное одурманенное состояние. Все вокруг она видела и слышала теперь как-то по-другому. Электрический свет отдельно от комнат, голоса отдельно от людей... и себя – отдельно от движений своего тела. «Только не хватало мне упасть в обморок!» – подумала она невесело.

Рыжик надеялась, что хотя бы внешне ведет себя как обычно. А если даже нет, она чувствовала, что ее это волнует намного меньше, чем следовало бы. Единственное, чего ей хотелось – так это сесть где-нибудь. Где-нибудь, но лучше дома. Еще она была бы не против минеральной воды. Или даже просто воды. Рыжик прошла по зальчику, тупо глядя по сторонам. В конце концов она налетела на Карину Аркадьевну, которая и вручила ей высокий и узкий стакан с холодной-прехолодной минералкой. Во взгляде бывшей свекрови плескалось столь же ледяное неодобрение.

Кажется, Рыжик говорила с кем-то еще. С облегчением понимая, что это не Толик. Да, говорила. Но все почти исчезло из воспоминаний, словно память протерли тряпочкой от ненужной пыли. Остались лица, остались голоса – но не осталось слов. И еще этот яркий, яркий электрический свет. Зачем столько света? Можно было бы ходить в темноте – и точно так же не видеть, не слышать. Точнее, не смотреть, не слушать. Какая разница? Она знала только, что очень хочет домой – прямо сейчас, но все никак не могла выбрать момент, чтобы уйти. На горизонте маячил Анатолий. Только бы он не заметил, как она уходит, и не пошел провожать!

Какие-то знакомые, то ли ее, то ли Артема. Откуда они взялись в таком количестве? Будто специально дожидались сегодняшнего дня, отсиживаясь по темным углам. Теперь они все вылезли на свет, яркий электрический свет. Голоса, голоса – если прислушаться, они все твердят одно и то же, как заевшие пластинки: «Безвременно, безвременно... Молодой, подающий надежды... Как жаль, как жаль... Милая, как ты? С тобой все в порядке?»

Я вовсе не милая, хотела сказать Рыжик, и не все со мной в порядке. Уже давно. Уже очень давно.

А с одной мозговой извилины на другую нагло прыгала назойливая мысль: «Это же мой вечер! Почему все они говорят только об Артеме?» Рыжику казалось, что пройдет еще год, и еще, и еще, но все равно будут подходить полузнакомые люди и шептать: «Нам так жаль... Безвременно... Безвременно...». Они видели в ней жену Артема, не больше, а кто она такая – никому и дела не было.

Рыжик знала, что ответят, например, ее однокурсники, если она вздумает поделиться с кем-то из них своими глупыми переживаниями: во всем есть свои плюсы и минусы. Зато тебя вон как раскручивают. И недосказанной осталась бы едкая фраза – повисла бы в воздухе кислотным шлейфом: а была бы ты никто, просто девчонка с улицы, стали бы твои книги печатать, стали бы распевать на все лады – ах, какой шедевр, какое открытие?

Да, теперь не проверишь. Наслаждайся славой, рыжая провинциалка, и не жалуйся.

Когда же, когда все это кончится? Она тонула в нестерпимо белом электрическом свете и с трудом пыталась им дышать. Что будет, когда легкие наполнятся светом? Она знала, что нужно уходить, но не могла сдвинуться с места, а люди шли мимо нее с приклеенными скорбными масками и улыбочками, скисшими, как просроченное молоко. Безвременно... Безвременно...

Я ведь что-то отвечала им, с благодарностью к себе подумала она, что-то очень вежливое. Что-то очень к месту. Я была на высоте. Наверняка кто-нибудь прошептал на ухо спутнице: «Как хорошо она держится!» – но кто вообще сказал, что она должна держаться? Может быть, ей нравится падать? Падать, падать, медленно-медленно... пока не погаснет ослепительный электрический свет...

И свет погас. У нее было впечатление, что она не потеряла сознание, а просто уснула.

Рыжик очнулась на маленьком диванчике и долго не могла понять, где находится. Дома такого диванчика никогда не было. На несколько секунд ее парализовала мысль, что она приехала к великому критику. Но у Толика на стене вряд ли висела бы в рамочке черно-белая фотография Артема.

Это была квартира свекрови.

Рыжик даже не представляла, в какой момент «упала на руки» Карине Аркадьевне, как образно выразилась та чуть позже. А может, и не образно. Как бы то ни было, Рыжик никак не могла восстановить это событие в памяти. Словно пыталась составить мозаику из распавшихся кусочков, а на самом деле они складывались лишь в «Черный квадрат» Малевича.

Сначала был свет, потом была тьма. Потом опять свет – хрустальное сияние люстры в гостиной Карины Аркадьевны. Рыжик поначалу удивилась не столько тому, что отключилась и совершенно не помнит, как это произошло. Ее поразило, что Карина Аркадьевна – Карина Аркадьевна! – привезла ее к себе.

Рыжик моргнула и обвела комнату все еще несколько одурманенным взглядом. В этой квартире царила стерильная чистота. Ни пылинки. Ни пылиночки! Как будто здесь никто не живет. Как будто здесь вообще нет ничего живого. Похоже на музей.

Рыжик вздохнула. Где бы она ни жила, о ее комнате никто бы так не сказал. Идеального порядка там не было никогда, хотя Рыжик более или менее регулярно устраивала генеральные уборки, расставляла книги по шкафам, убирала рукописи, разложив их в отдельные папки, вытирала везде пыль... И некоторое время постоянно путала, что куда положила. Но вскоре книги переселялись обратно на стол и складывались в подобие пизанских башен, а листы бумаги разлетались по всем плоским поверхностям – тумбочкам, креслам... даже на подоконнике иногда покоились какие-то черновики. Артем ее всегда подкалывал: мол, это подсознательное желание освоить окружающий мир и застолбить территорию. Ты хочешь стабильности, вот и раскладываешь везде книжки, журналы, бумажки всякие.

Наверное, Карина Аркадьевна была и так переполнена внутренней стабильностью. Незачем искусственно поддерживать чувство защищенности, если ты настолько спокойна и хладнокровна от природы.

На памяти Рыжика Карина Аркадьевна вспылила всего один раз. Когда Артем объявил ей, что собирается жениться. И рассказал – на ком. Да и то Рыжик знала об этой безобразной сцене лишь в пересказе Артема. Он чуть ли не со смехом докладывал ей, как его многоуважаемая мать цедила сквозь зубы: «Как она тебя окрутила? Она что, беременна?»

Почему ей так запомнилась эта фраза? Зачем Артем посвятил ее в подробности скандала? Может быть, для него такие разборки ничего не значили, он был независимым человеком и мог поступать, как считал нужным. Думал, что и Рыжика это не должно особо волновать.

Он познакомил ее со свекровью, когда та уже несколько успокоилась и смирилась с неизбежным. Но Рыжик все равно помнила ее слова. Помнила даже в тот миг, когда Карина Аркадьевна поцеловала ее в щеку сухими губами и пожелала счастья. И не забыла до сих пор. «Я злопамятная. Какая же я злопамятная...» – с ужасом думала Рыжик.

Карина Аркадьевна гремела посудой на кухне, имитировала бурную деятельность, желая показать, что совсем забыла про рыжую девушку в соседней комнате.

...На следующий день все казалось Рыжику сном, который привиделся ей много лет назад. Чьи-то лица, чьи-то платья... они движутся по кругу, словно хоровод, словно водоворот, все быстрее, быстрее, быстрее, и вырваться можно, только нырнув в гостеприимную темноту этого омута. И вот черная вода уже смыкается над ней...

Рыжик пыталась представить себе, как в синих сумерках Карина Аркадьевна ведет ее к своей машине, буквально тащит на себе. Получалось слабо. Конечно, Рыжик была легкой ношей. Артем говорил, что она почти невесома: «Такое впечатление, что если ты пройдешь по снегу, не останется следов». Но чтобы маленькая чопорная Карина Аркадьевна добровольно взвалила на свои плечи даже такой минимальный груз! «Наверное, все это ради семейной репутации, – решила Рыжик. – Чтобы вдова Артема не показывалась на публике в омерзительно пьяном состоянии...»

Рыжикова «Хонда» так и осталась возле театра. Чтобы забрать ее, пришлось ехать на перекладных – автобус, метро, троллейбус. К счастью, все до-презентационные воспоминания оставались достаточно четкими, и Рыжик без труда обнаружила машину во внутреннем дворике. «Хонда» безмятежно дремала у мусорного контейнера.

Возле служебного входа стояли двое граждан со вчерашней презентации. Рыжик, правда, не помнила, кто они и как их зовут, но видела их здесь не раз. Это были какие-то знакомые Артема, которые ее знакомыми так и не стали.

– А ты слышал, какой кошмар вчера случился? – бросил тот, что повыше ростом, обшаривая карманы в поисках сигарет. – Толя Смольский помер.

– Кто помер? – невнятно переспросил второй, пытаясь прикурить от непослушной пластиковой зажигалки.

– Толя Смольский, говорю. Несчастный случай. Кошмар просто. Мы ведь с ним поболтали вчера немножко... А через час – хлоп! И нет человека.

Рыжик уже прошла мимо, пропустив остатки экзистенциальных переживаний первого курильщика, когда связала имя «Толя Смольский» с тем самым вчерашним Толиком.

Она оглянулась. Наверное, неудобно вмешиваться и уточнять, что произошло? Что она скажет – «Здравствуйте! Помните меня? А что вы тут сказали про какой-то несчастный случай?» Но все же... Подойти? Спросить?

В раздумье Рыжик звякнула ключами от «Хонды», покрутив брелок-колечко на пальце, и чуть не выронила их. Велела себе: ладно, не стоит. Открыла дверь машины, села за руль.

Парни все еще стояли у подъезда и о чем-то трепались. Судя по оживленным лицам, печальная тема уже была забыта.

Что-то в душе вертелось и щекотало: нужно узнать, ну же, давай. Но ведь она этого Смольского совсем не знала. Не будут ли ее расспросы выглядеть... странно?

Потом, сказала она себе. Позвоню кому-нибудь потом. И решительно завела мотор.

Разумеется, она так никому и не позвонила. Карина Аркадьевна – вот кто мог что-то знать. Она всегда была в курсе всех театральных сплетен. Но обращаться к ней Рыжику хотелось меньше всего. Она до сих пор чувствовала неловкость из-за того, что случилось, хоть и уговаривала себя: я ни в чем не виновата, я ведь не так уж много выпила... Наверное, просто плохо себя чувствовала – вот алкоголь и подействовал сильнее, чем обычно... Но стыд не собирался никуда исчезать, несмотря на успокоительные доводы.

Впрочем, постепенно Рыжик не то что обо всем забыла, но терзаться воспоминаниями принималась с меньшей регулярностью. Как нарочно, из ниоткуда вдруг свалилось сразу столько дел, что не осталось времени рефлексировать, смакуя прошлые ошибки. И правильно, что она не стала ничего узнавать. Какая ей разница?

...К реальности Рыжика вернул взгляд на часы – при мысли, что времени не осталось. Скоро должны приехать Надя и Влад. Наверное, оба голодные с дороги, надо что-нибудь им приготовить... Не успели они с Дашей пообедать, как настала пора ужина.

Ничто так не отвлекает, как примитивные хозяйственные хлопоты. В голове не остается никаких мыслей – ни хороших, ни плохих. Но сейчас это к лучшему.

Рыжик все еще держала в руках газетную вырезку. Порвать или убрать куда-нибудь подальше? Она вложила клочок бумаги в ту же книгу и задвинула ее за стопку романов на самой нижней полке.

***

Ужин был готов, комнаты для Нади с Владом более или менее прибраны. Оставалось только сидеть с Дарьей на крылечке, любоваться сумрачным небом и болтать о всяких пустяках.

Правда, о "всяких" не получилось. Даша упорно переводила разговор на обсуждение соседа вообще и его утреннего визита в частности. Сережа с улыбкой "гордость стоматолога" казался ей на редкость подозрительным типом. Рыжик вяло пыталась возражать:

– Ну да, история ночью вышла неприятная. Но это же не значит, что мы теперь в состоянии войны. И будем вести долгие перестрелки в зарослях крапивы. Он просто очень деликатный, очень милый человек. Решил первым сгладить конфликт.

Дашенька справедливо заметила:

– А если бы тебе стукнули по башке, связали по рукам и ногам, допрашивали бы с кочергой наперевес... Ты бы на следующий день пришла с бутылкой вина и радостной улыбочкой предлагать перемирие? Ты ведь даже не успела извиниться перед ним – тогда, ночью. Да что там не успела – не стала просто. А он как ни в чем не бывало заявляется к тебе, улыбается, болтает о всяких пустяках. Ты бы вела себя так? Я – нет. Точно тебе говорю.

Рыжик задумчиво посмотрела куда-то вверх.

– Ну, не знаю...

– Конечно, не знаешь. Зато я знаю. Это не-пра-виль-но! Нормальные люди так себя не ведут! – возопила сестренка, защищая попранные законы логики. – Нет, ты, конечно, особа симпатичная. Внешне ты очень даже ничего. Но с чего бы он начал к тебе подкатывать?! Ну какой нормальный мужик, извини меня, проникнется нежными чувствами к девице, которая его нокаутировала?

– А может, он и есть – ненормальный? – в задумчивости предположила Рыжик, меланхолично покусывая травинку.

Это Дашу несколько обескуражило, но она тут же вернулась к разработке прежней темы:

– Ну, ладно, насчет "нормальный-ненормальный" я погорячилась. Бывает. Но ты же совершенно не его тип!

– А кто же его тип? – все так же машинально отозвалась Рыжик.

– Не знаю. Но это не так уж важно. Главное, что не ты. Ну я же вижу! Вижу!

– Ты прямо как Вий: "Вижу! Вижу!" – вздохнула Рыжик. – Лучше скажи, отчего Надя с Владом никак не приедут, если у тебя так развита интуиция.

– И скажу! – не смутилась Даша, не реагируя на то, что ее обозвали Вием. – Автобус как всегда не по расписанию ездит. И не надо тут обладать особой интуицией. Кхм, кхм... А вот, кстати, и они пожаловали, гости дорогие... Если меня зрение не подводит.

Зрение Дашу не подвело. Оно у сестренки было снайперское. Рыжик сощурилась и сквозь листву яблони возле забора тоже разглядела Надю. Та оглядывалась по сторонам, забавно вытянув шею – наверное, пыталась вычислить по каким-то мельчайшим признакам, этот ли дом ей нужен или все-таки соседний? Следом шагал Влад с двумя сумками.

Через несколько секунд Надя уже дергала на себя калитку, пытаясь ее открыть. Калитка не поддавалась. Рыжик пошла на выручку.

Наконец-то прорвавшись на участок, Надя звонко чмокнула ее в щечку. Рыжик тоже одарила сестру символическим родственным поцелуйчиком. При таких семейных встречах ее всегда терзали сомнения: а должна ли она целовать в щеку и Влада заодно? Но каждый раз решала, что нет, не стоит. Хотя, если вдуматься, что тут такого? Некоторые девушки так приветствуют просто хороших знакомых – и нисколько не смущаются. Вот, например, Вика всегда "клевала" Артема чуть ли не в губы и нежно ворковала: "Как я рада тебя видеть!"

Ему, правда, это не слишком нравилось, судя по выражению лица. Он не любил такие фамильярности.

Надя тем временем помахала рукой Даше. Младшая сестренка так и не поднялась с крыльца, чтобы поздороваться. Решила подождать, пока Надежда с дядей Владом подойдут сами.