Текст книги "Посох Следопыта"

Автор книги: Катерина Грачёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

5. Дуэль

Камыши качались и тихонько потрескивали, сталкиваясь жёсткими листьями. Следопыт задумчиво смотрел поверх камышей.

– Йо-хоо! – громко разнеслось по воздуху, и берёзки от возмущения всплеснули руками и зашептались.

По асфальтовой дорожке, мимо разморённых тел, будто бы разложенных на пляжном песке для вяленья, пронёсся на лихом двухколесном коне Артём Непобедимый. Он помахал обеими руками пляжникам, которые даже не подняли голов. Секунда-другая – и клич уже где-то рядом:

– Йо-хоооааы…

Следопыт вскочил.

– Живой?

– О, – сказал Артём, потирая коленку. – Настя! А ты чего тут? В болото залезла. За влюблёнными шпионишь?

– За кем? – удивился Следопыт.

– Ну, за Леоном и Элен.

Настя глянула на мостки. Ленка грациозно высилась у перил, обмахиваясь большой соломенной шляпой, а Лёвка летел в воду, дрыгая ногами, длинный, как лягушка в прыжке.

– У людей и у лягушек есть что-то общее, – задумчиво сказал Следопыт. – Наверное, есть какие-то законы, которые для всей природы одинаковые.

– А, лягушек изучаешь, понятно, – сказал Артём.

– Нет, лягушки вечером вылезут, и вообще они больше в мае поют. Я смотрю за клопом-водомеркой. Знаешь, почему он не тонет и бегает по воде, как по льду? Я думаю: ведь вода тоже состоит из молекул. Наверное, он бегает по ним, как мы по гальке. Ведь он такой маленький – наверное, для него всякие микроорганизмы, как для нас кошки и собаки. Хотела бы я всё это увидеть… У меня есть микроскоп, но дома.

– А у нас бинокль есть, – сказал Артём. – Настоящий, морской. Можно на звезды смотреть. И на птиц и стрекоз тоже, – и стал лизать коленку.

– На вот, возьми подорожник, приложи, – Настя протянула ему лист. – Впрочем, ты и так не расклеишься… А ты видел личинку стрекозы? Нет? Они, представляешь, живут в воде! Едят, едят, а потом вылезают на травинку и сохнут. Потом у них кокон лопается, и вылезает стрекоза. Такая мокрая вся! И сохнет, сохнет… ужасно долго. И улетает.

– Не, я не видел. Зато мы вчера с Леоном на лодке катались. Такую выдрищу встретили! – Непобедимый широко развёл руки.

– По размерам похоже на Элен, – хихикнула Настя.

Артём поставил коня на ноги. Сказал:

– Она сейчас королевой заделалась. Не побрезговала простыми смертными, а с ней и Катя тоже, главной фрейлиной. Ну, ты знаешь, ребята строят королевство в заброшеннном саду. А Леон не играет. Мы с ним рыбу ловим.

– Почему? Тебя в короли не берут?

– Да знаешь, если честно, без тебя скучно. Какие-то они все без фантазии. Они меня, чтобы уговорить, пытались записать в придворные рыбаки, но я не согласился. Тогда они дали мне почётный титул какого-то барона Загугельманского и Алинку в жены! Тьфу на неё!

– Что значит «тьфу»? – возмутилась Настя. – Кто обидит Лисьего Шага, будет иметь дело со Следопытом!

– Какой ты Следопыт, – Артём махнул рукой. – Тебя отлучили. А Лисий Шаг… лучше в болото, чем на такой жениться! У меня с ней есть свои счёты. И охота тебе из себя её защитницу строить!

– Следопыт вызывает тебя на дуэль, – мрачно сказала Настя. – Сегодня вечером, в десять, у колодца. Оружие твоё. Или ты снова удерёшь от боя на своем быстром коне, о Артём Непобедимый, как во время Дождевой Войны?

Артём фыркнул, бросил на землю подорожник.

– Я приду, о Настя без роду-племени, отсиживающаяся в камышах! Йо-хоо! – он ударил пяткой по педали и укатил.

Настя легла, закинув руки за голову, на тёплую гальку. Над ней качались на камышинках улитки Большие Прудовики.

– У меня нет лука и нет племени. Пусть. Но у меня есть правила. И пока я выполняю их, я – Следопыт.

6. Дом

Артём заглянул в колодец, гукнул, крутнул тяжелый вертел.

– Уу! Буу. Йо-хоо! Веч-но-о-паз-ды-ва-ют-э-ти-дев-чон-…

– Но-но, – сказали сверху. Артём поднял голову. Следопыт сидел на третьей снизу развилке и качал босыми ногами.

– Опять штучки древесные, – сказал Непобедимый. – И вообще, не сыпь мне…

– Соль на рану? – спросил Следопыт, пытаясь нащупать ногой нижние ветви.

– Сор на голову! – сердито закончил Артём. – А драться я не стану. Что ты мне, враг какой? Если хочешь, я извиняюсь, только я все равно не пойму, для чего ты Лисьего Шага защищаешь. Она про тебя рассказывает, будто ты знала, что это ты переезжаешь в Малинник, и поэтому всех отговаривала объявлять бойкот. Из трусости.

Настя спрыгнула на землю. Уткнулась лбом в кленовое плечо.

– Наверное, она и правда так… поняла… Наверное. А я и вправду один раз подумала: а что, если бы я была на месте этого ребёнка, которому объявят бойкот? Ведь он ни в чём не виноват! Ведь все люди.

– Какое такое наверное! – возмутился Артём. – Про тебя врут, а тебе всё равно.

– А вдруг ты тоже её не так понял, – сказала Настя. – Разве можно про неё гадости рассказывать! Надо… уметь прощать.

– Тогда тебе всю жизнь будут нечестные бойкоты объявлять, – сердито сказал Артём. – И всякие там вруши будут побеждать.

– Ну и пусть. Значит, я буду один, – Следопыт нахмурил брови. – Обойдусь. А только я не хочу врать и обижать, и всё.

– Разве так проживёшь? – спросил Артём.

– Не знаю, – Следопыт поежился. – Только я не собираюсь врать и обижать.

– Замёрзла, – озабоченно сказал Артём. – Делать тебе нечего, ходишь неодетая на ночь глядя. Возьми куртку. А хочешь, разведём костер? У меня спички есть.

– Ты что, нельзя. Увидят. А вдруг что-то сгорит!

– Не увидят, потому что за колодцем. И не сгорит, потому что я умею с костром обращаться. Смотри. Сначала надо снять дёрн. Берёшь топор или нож и срезаешь верхний слой почвы, – Непобедимый достал ножик и стал деловито подрезать землю.

– Ой! Как коврик. А почему он не разваливается?

– Потому что тут трава, она корнями переплелась и держит землю, – Артём скатал травяной коврик и отнёс под тополь. – Это знаешь зачем? Деревяшки сгорят, останется зола, а сверху опять положим дёрн. И трава будет расти как раньше. А то некоторые рыбаки жгут прямо на траве. Придёшь на берег, он весь как раненый… Насть, ты насобирай хвороста, а я тут видел неподалёку какие-то дощечки… сейчас приду.

Потом Артём выложил решётку из палочек, под неё подсунул кусок бересты и зажег, а когда огонь укрепился, составил ветки шалашиком. Скоро костерок уже тихонько трещал и посылал вверх струйки искорок.

– Потрясающе что ты умеешь, я не умею… – вздохнул Следопыт.

– Не буду я никаким там бароном-бараном, – поделился Артём. – Опять у них будут перевороты и войны баронские. Давай лучше с тобой свой дом построим. Ну, шалаш. И чтоб никто больше не знал. Я даже место знаю. Если тебе не понравится, то поищем другое.

– Дом… настоящий? – обрадовался Следопыт. – Я решётки умею плести. Мы по ним вьюнок пустим. Будет стенка – или окно, всё равно. Еще я знаю, где шифер можно достать для чего-нибудь.

– Но чтоб никто не знал. А то сломают.

– Конечно.

Артём вдруг нахмурился.

– Отдай мою куртку, тут уже тепло. Знаешь, если только ты будешь болтать девчонкам всякую чепуху про женихов и невест… я тебе уши надеру, хоть и девочка.

– Следопыт в женихах не нуждается, – сказала Настя. – В невестах тоже. Зачем Непобедимый из племени Велосипеда говорит глупости? Или голова его закружилась от дыма костра?

– Настя… Следопыт, правда ли, что у тебя есть свои правила, в День Великого Солнцестояния начертанные на сосновом посохе?

– Правда.

– А какие они?

– Да будут мои правила известны мне одному, – сказал Следопыт. – Каждый волен выбирать себе свои правила.

…А шалаш они потом сделали. Была там и кухонка со специальной холодильной ямкой, куда можно было съестные запасы запрятывать, и комната с вьюнком по зарешёченному окошку, где Артём смастерил низенькую лавочку для сидения. И полочка была в комнате в виде деревяшки, помещённой в развилке ветвей, с Настиной губной гармошкой. И был подземный сейф под корнями, куда можно было складывать планы местности, которые они с Артёмом чертили во время велосипедных экспедиций. Это когда засыпаешь в «бардачок» велосипеда вместо гаечных ключей печенье, едешь по дорожкам, останавливаешься на привал возле каждой дачи и наносишь её на карту-схему. У Непобедимого оказался компас, и по нему можно было даже наносить азимут.

Непобедимый даже нанёс на эту карту специальную «малую территорию», к которой родители почему-то им запрещали подходить. Одни говорили, что там была за забором дача самого большого начальника, а другие некоторые говорили, что там живет злой нелюдимый лесник с огромной бородой. Почему нельзя было подходить к даче самого большого начальника или лесника, Настя не очень понимала, а вот Серёжка понимал. Он объяснял, что этот начальник-лесник такой сердитый, как медведь, вот его и отгородили от всех, так же как пионерский лагерь отгородили от дач, потому что пионеры все хулиганы, лазают через забор в огороды и таскают морковку. Вот пойти на огород и встретиться с пионером – это страшно, потому что пионер может тебя обидеть, обозвать и так далее. Вот и на малой даче можно встретиться с начальником, и кто знает, что может этот начальник натворить? А ещё у него там дворец и большие английские доги. А кто-то заглядывал в щёлку и однажды увидел там мраморных львов. А где мраморные львы и дворец, там и привидения. Вот никто больше и не живет на этой территории, кроме угрюмого лесника, который привидений не боится. Но он не подозревает, что привидения уже взяли над ним власть…

Настя в эти смешные побасенки не верила, конечно. Начальник и лесник – это разные вещи. И сказки про привидений и гномов, которых можно в полночь вызвать со свечой и зеркальцем, – это всё пионеры выдумали, у которых распорядок дня такой, что некогда план местности снимать и ничем другим по-настоящему интересным заниматься. И дома у них нет с лавочкой и губной гармошкой, и болота нет. У них там санитария, им болота не полагаются. У них там футбол, волейбол, дискотеки, загорание, – в общем, полная скукотища. Только гномов и ловить по ночам под кроватями.

Хотя если уж честно, Настя к малой даче подходить не осмеливалась. Очень уж нелюдимого лесника уважала. Которого нет. Знала, что нет, а всё равно уважала. Вдруг он всё-таки есть? И вдруг он правда не любит, когда его беспокоят.

Хороший он, этот лесник. Если б его не было, всё было бы гораздо скучнее. А так иной раз бежишь счастливый, бежишь ни о чём, просто от радости… и вдруг вспомнишь, что где-то есть загадочный заросший медведь-бородач среди мраморных львов и английских догов. Вот ведь где загадка. Почему он так живёт? О чём грустит? Может, к нему весточка пришла из далёкой Англии от английской королевы, которая догов-то ему подарила? А может, он сюда прямо из тайги, от медведей и рысей? А может, он знает тайну земных недр или воздушных замков?

Господи, как жить хорошо! Как мир безграничен!

Какой родной под ногами асфальт, солнцем нагретый, муравьями исползанный, бабочками обласканный… Небо родное-родное, как нигде! Опрокинешься в траву, глядишь в облака, деревья головами гудят-качают, радуются, поют, разговаривают с тобой. Земля то звонким сухим листом пахнет, если солнце, то глубоким, щемящим таким сырым мхом и холодными тёмными листьями – после дождя…

Лето над миром, лето – днём под солнцем, ночью под звёздами, всё так полно жизни, любви, невыразимого!

И даже дом со скамеечкой из сырой дощечки и вьюнком по перевязанным прошлогодним репейным трубкам-стебелькам. Маленький дом, большого дома частица.

Артёмка посидит пять минут в молчании – и уж заскучает:

– Да пойдём, что ли, грибы собирать! Может, повылезли уже, хоть шампиньонов поищем!

– Айда! – охотно Настя соглашается. Ей всё равно: грибы или шалаш, счастья это не нарушит. Кругом – родина…

7. Буржуи

Есть такая болезнь под названием ветрянка, когда тебя с ног до головы в зелёнке вымажут, а ты знай сиди дома и никуда не ходи.

А на дворе лето, и каждый час на счету, а ты сидишь в городе запертый и зеленеешь от тоски. Невозможно же весь день с утра до вечера только книжки читать. А тут ещё новость: на дачу делегация приехала. Телевидение! Настоящее! Ходили по территории и всё снимали. А родители почему-то наказали детям на улицы не выходить, и дети послушались – эх, Следопыта на них не было! – и телевизионщики засняли пустынные дорожки и сделали передачу про то, что есть такие обкомовские дачи, «где не слышен детский смех», и что в больших дворцах редкими наездами живут социалистические буржуи, и что надо эти дачи отнять и отдать их пострадавшим от Чернобыля или кому-то ещё, ещё не решили, кому, но главное, у буржуев отнять.

По такому случаю даже бабушка в город зачем-то поехала, хлеба накупила и стала сухари сушить.

– Бабушка, где же ты была! – укоряла Настя. – Надо было их к нам привести! И рассказать и показать, как мы вдвенадцатером в двух с половиной комнатах буржуйствуем!

– Ещё тебя там не хватало! – закричала бабушка. – Вот уж счастье, что у тебя ветрянка!

Настя обиделась, пошла к отцу.

– Папа, что с бабушкой? Это что, старческая болезнь начинается? На что ей столько сухарей? Можно подумать, она только что из блокадного Ленинграда вышла.

– Не приставай к ней, – сказал папа. – Она боится, что вдруг что-нибудь случится.

– А что может случиться?

– Наш дедушка большой начальник. Ты это знаешь. Вы по истории проходили всякие перевороты? Вот и у нас сейчас переворот. Приходят новые начальники и выгоняют старых. И что может случиться, никто не знает.

– Переворот – это когда революция, – сказал Сережка. – Когда стреляют и воюют. А сейчас никто не воюет. У нас давно другие времена!

– Зачем сухари? – не угомонилась Настя. – Ты хочешь сказать, что мы будем есть одни сухари? Но ведь кроме дедушки никто из вас не начальник, неужели мы не прокормимся, если его уволят?

– Всяко бывает, – уклончиво сказал папа. – Вдруг начнётся какой-нибудь суд, какие-нибудь разбирательства…

– Наш дедушка нечестный человек? – спросила, мрачнея, Настя. – Он совершил какое-то преступление?

– Наш дедушка очень честный человек. Но, к сожалению, он работает в нечестной, то есть, несправедливой системе.

– Как может честный человек работать в нечестной системе?

– Вырастешь – поймёшь, – ответил папа.

– Неправда. Честность и справедливость никакого отношения к возрасту не имеют. Отвечай сейчас. Как такое может быть?

– Как, как… – вздохнул папа. – Ну смотри: вот ты честный человек? И ты каждый месяц ешь немного сыра. А Петя с третьего этажа в это время ест плавленые сырки. Потому что его дедушка не начальник и сыр купить не может. Это справедливо или нет?

Настя подумала и ничего сказать не смогла. И ушла.

Значит, дедушка буржуй, они буржуйские внуки, и дачу у них теперь отнимут. И они с Артёмом больше никогда не попадут в свой дом…

Ах, справедливо ли это! Может ли это быть справедливо! Отнимут дачу, отнимут Малинник Примирения, живущего в нём толстого паука Желтобрюшика, отнимут Королевство, отнимут болото со всеми комариными личинками сразу, отнимут старую березу у песочницы вместе с корявым дуплом, их плетеные окошки среди кустов, старую беседку вместе со всеми её щелями, капельками смолы, засохшими берёзовыми серёжками… И капли на политой грядке, и развороченную Дорогу Смерти, по которой только самые отчаянные наездники гоняют свои велосипеды, и посаженный маленький-премаленький клён, и запах мокрой земли, и звёзды, на которые можно смотреть не сквозь двойное стекло, а прямо так… И придут другие, чужие, и не заметят ничего этого, и Желтобрюшика прогонят, и рамку из-под его паутины выкинут, и никто не оценит круглую ямку на синем деревянном столике, в которую залетают пушинки… Ах, и это справедливо?! Отнять все это у них – и не отдать никому, потому что это невозможно отдать…

Да что там каждый час – каждая секунда на счету!

Следопыт сжал зубами пятнистую от зелёнки подушку. Проглотил крик тоски. Справедливо… несправедливо… Но ведь снять такую передачу – разве справедливо? Эти глупые взрослые! Да если б там был Следопыт, он бы поднял свое Древесное племя, Непобедимый поднял бы племя Велосипеда, и всех остальных бы подняли, и они бы там столько детского смеха бы этим телевизионщикам устроили, что им бы мало не показалось! Впрочем, тогда, наверное, сказали бы, что вот как беспечно веселятся буржуйские дети, когда в Африке кто-то от голода пухнет.

Отнимайте! Отнимайте! Но зачем такую неправду говорить? Неправду такую – зачем? Это ещё горше, чем остаться без болотца и без водомерок!..

Настя вскочила, побежала снова к отцу.

– Папа! А что надо сделать, чтоб было справедливо?

– Не знаю. И никто не знает.

– Почему?

– Потому что люди – это не арифметика. Вот мы шли с твоим дедушкой мимо водочного магазина и видели толпу грязных алкоголиков. И дедушка сказал: «Вот, между прочим, ты думаешь, для кого мы с тобой коммунизм строим? Вот для них».

– Коммунизм, – повторила Настя. – Строите. А что такое коммунизм?

– Это когда всем поровну.

– Так какое же поровну, если не поровну?!

– А вот такое. В школе тоже не поровну: одним пятёрки, другим двойки. Справедливо это или нет? А это смотря какая учительница попадётся. И здесь то же самое. А ты мне скажешь, как справедливее: каждому по потребностям или каждому по заслугам? Если у меня потребности – станок для сырного производства изобрести, а у Петиного папы потребности – водки упиться и все разломать, а на всех сыра не хватает, так нам поровну с Петиным папой делиться или нет? У него сыр отобрать – негуманно. А у меня отобрать – вообще некому станет сыр производить, и получается ещё хуже. Поэтому я сижу и ем сыр, и буду есть. Моя совесть перед миром чиста.

– А в школе-то ты же троечник был! – сказал Серёжка. – Троечник, троечник! А по русскому так и совсем двоечник!

– Вот поэтому и ел один хлеб, – сказал папа. – И подрабатывал ещё.

– А если я буду двоечник, я тоже буду подрабатывать? – спросил Серёжка. – Вот здорово! Это я приду к тебе на работу и меня за компьютер пустят?

– Папа! – перебила Настя. – Папа! В школе – несправедливо! Потому что математичка хорошая, а физкультурница злющая и толстая. Нас гоняет, а сама сидит. Это ей за такое двойку надо, а не мне, что я ей не мастер спорта!

– Вот и в государстве так, – сказал папа. – Все мы живые люди, а не боги.

– Не боги… Но ведь ты говорил, Бога нет? – спросила Настя.

– Не знаю, – тихо сказал папа. – Но космический разум всё-таки должен быть. Кто-то же всё это создал.

– Если есть Бог, он обязан быть справедливым, – задумчиво сказала Настя, – иначе он не Бог. Но если есть космический разум, он не обязан быть справедливым, он просто очень умный, как сто тысяч академиков… Значит, справедливость не в уме? А зачем тогда мне учиться уму, если в нем нет справедливости? Или так всё и должно быть, без справедливости? А если всё без справедливости, тогда зачем быть умнее? Надо тогда сильнее, злее и хитрее. Чтоб сыру хватило.

– Ой, уйди от меня! – рассердился папа и спрятался в ванную – как будто бы мыться. Но не утерпел, выглянул ещё раз:

– Ты можешь быть умнее, злее и хитрее. Пожалуйста. Будь. Имеешь право. Но я, лично я тебе тогда руку не пожму.

Настя с Серёжкой вернулись в комнату.

– Справедли-ивость, – презрительно сказал Серёжка. – Сы-ыр! Ну и что, что у Пети нет сыра – зато он гуляет, а мы тут зеленеем. Всё чешется! И нет чтобы зимой заболеть. Все купа-аются… А мы таблетки жуём. Вот и вся справедливость! Вот я же сколько раз говорил: нельзя ездить летом в город. Будет садик, школа, коммунизм будет, а вся жизнь мимо пройдёт! Там у меня в королевстве комнатка не подметённая! И секретик раскопают! – он закручинился.

Настя не ответила. Настя думала.

Если нет справедливости, тогда жить незачем.

А если есть справедливость, то где она, где, где?! Кто, например, решал, что Петьке родиться у Петькиного папы, а мне – у моего? Ведь в конце концов кто-то же должен был и у Петькиного папы родиться…

А я? Кто я, без лука, без племени, буржуйская внучка?

Но у меня есть правила. И пока я выполняю их, я – Следопыт. Я Следопыт… Где бы я ни родилась и что бы мне ни говорили, пока я выполняю правила Следопыта, я Следопыт! И правда поцарапанного шахматного солдата – это моя правда…

– Чего ревёшь? – спросил Сережка. – У меня тоже всё чешется, так я и то не реву. Девчонка!

8. Для потомков

Настя с Ириной лежали на мостике и смотрели в воду, а в воде были окуньки.

– Ты драматизируешь ситуацию, – сказала Архивариус, моча косу в воде и привлекая рыбок. – Конечно, обидно, что мы в телек не попали… Зато я вот что тебе скажу: летом можно ходить на школьный двор и писать протоколы. Там дела-то не маленькие творятся, знай наблюдай. То ленту магнитофонную там подбросят: кто? зачем? почему размотали? Можно её собрать и прослушать. То шпионские появляются буквы заржавелые: буквы Е и буквы Ш. В больших количествах. Если бы это была азбука, то были бы все буквы. А так подозрительно. А в школе нашей знаешь что творится? Директор-то наш не прост. У него какие-то связи. Он с какой-то женщиной по четвергам встречается. И это не его жена, мы уже выяснили.

– А вам-то какая разница, жена, не жена, – удивился Следопыт.

– Как какая! Чем он занимается вне семьи? Вот начнется сентябрь, мы про него выясним всё. Ты можешь возглавлять исследование – я тебе уступлю. Ты будешь Холмс, я буду Ватсон. Я буду документацию собирать. И все вещественные доказательства, и хранить, и описывать. А ты исследовать будешь, версии выдвигать. А Витька будет по поручениям бегать. Серёжке только не проболтайся, он ещё маленький такими серьёзными делами заниматься. А ещё папа говорит, можно будет дачу все равно снимать, только подороже. Вот Артём наверняка будет продолжать покупать путёвки. И Леон, и Элен. А больше всего везёт Лисьему Шагу. Они вообще смекалистые. Купили себе в том году сад за территорией, теперь он их собственный, и никакие Думы и Советы и все на свете революции у них этот сад не отнимут. Правда, удобства во дворе, но жить можно. Яблоки вкуснющие у них. И костер разводи сколько влезет, никто не тронет.

– Это все не то, – сказал Следопыт. – Дело же не в яблоках… В нас всех вместе же дело… Если не все вместе, а только некоторые избранные – это не то! А ещё чужих сколько будет, поди им объясни, что такое королевство, что такое малинник примирения… Понимаешь?

Архивариус не понимала. Они с Большой Ногой на даче два года были всего, а до этого, страх подумать, в пионерских лагерях сидели. Утром зарядка, днём футбол, потом купание по графику и мероприятия по графику. Просто смерть. И никакого тебе болота, где можно увидеть, как стрекозья личинка вылупляется, и никаких лягушек не разведёшь… Какой директор, какие буквы, какие яблоки?! Это родина моя, родина, родина, родина! Я вон на том камне себя человеком осознал в два с половиной года. Я на этом пляже чуть шею не свернул, когда учился на руках ходить… Я весь год только и жду, когда меня на родину, на родину отпустят…

– Ты страшно жадный, Следопыт, – сказала Архивариус, пытаясь поймать рукой окунька и всех их распугав. – Малинника тебе жалко, королевства жалко. Эх! Вот шныряют – хоть руками лови! Пошли за удочками.

– Не хочу за удочками, – сказал Следопыт. – Зачем за удочками, когда они зелёные, живые плавают? За что ты их удочками? Лучше хлебу принеси.

– Да хватит их на всех, на тебя живых, а на меня жареных, – сказала Ирина. Косу из воды вынула и ушла.

Вот так и будет. Когда здесь будут чужие, все вы станете жареные. И никто не будет видеть, что вы зелёные и живые. Что вы – самая родная родина.

– Йохооо! – шины по песку, Непобедимый приехал. Поскакал по мосту, снова всех рыбок распугал, на ходу маску нацепил, кувырком в воду. Заплыл под понтон.

– Чего я на дне увидел! Там садок старый лежит! Увидел и потерял! Представляешь!

Следопыт не выдержал, разделся скорее, тоже в воду.

– Дай маску-то, что ли!

– Ага, дай, я сам ещё не нанырялся… ну, на, бери. Вот здесь, в том направлении. Только смотри не стукнись головой о понтон, когда всплывать будешь.

Ныряли, ныряли, так и не нашли садок.

– Замело! – убежденно сказал Непобедимый. – Замело, ей-ей! Ну разве что ещё раз кассету поискать!

Кассету позавчера Серёжка в воду уронил. Уронил, и не нашли.

Ныряли за кассетой, тоже бесполезно. Если садок замело, разве кассету найдешь?

– Пройдет тыща лет, придут археологи и найдут нашу кассету, – говорил Непобедимый. – И скажут: надо же, что слушали наши предки! Унесут в музей. Что ты смеёшься? Все именно так и происходит. Так что Серёга-то историю сделал. Не то что мы. Ничего не догадались утопить.

– А у меня в одном месте клад зарыт в банке, – сказал Следопыт. – Деньги, правда. А где, я не скажу. В надежном месте. Для потомков. Представляешь, кто-то будет копать, а там клад! Представляешь, как обрадуется!

– А про наш дом смотри никому не говори, – сказал Непобедимый. – Ни единой душе. Потому что не поймут и всё нарушат. Нельзя, чтобы кто-то знал. Понимаешь? Обсмеют и сломают.

– Да понимаю уж, – сказал Следопыт. – Сам не проболтайся.

– Слово Непобедимого! Настя, у меня губы синие?

– Фиолетовые.

– У тебя синие. Пошли вылезать. А то увидят – попадёт. Поймет, что ли, кто-то, что мы садок искали. Нет, погоди, я ещё раз нырну, вдруг его обратно размело!

Настя вылезла, а он все нырял. И вдруг как закричит. Вытащил садок. Старый, ржавый.

Вылез на берег, и они его разглядывать стали. И Леон пришёл.

– Тьфу, – сказал. – Нашли драгоценность. У меня этих садков три штуки, и небось поновее. На что он вам сдался? Не раскрывается даже. Тащите теперь до мусорки.

Они оделись и пошли к мусорке.

– Я сейчас кину – с пяти шагов попаду, – сказал Непобедимый. – Хэй-йо-хооо!

– Лучше б ты его не находил, – расстроилась Настя. – Оставил бы для потомков.

– Для потомков Леон ещё один утопит, – засмеялся Непобедимый. – А я озеро расчистил. Хочешь груш? Сейчас натрясём. Их хорошо печь, только мне костры запретили. Хоть к Алинке иди просись костёр поразжигать… Нет, что угодно, только не к ней. Давай лучше так есть, пускай и зелёные.

Шли и ели груши, и конь между ними ехал, спицами блестел. И беды отодвинулись как-то.

Потом Непобедимый по своим делам отправился, а Настя попроведала паука Желтобрюшика, полила посаженный ею клёнчик-малышок, пристроилась в пустой беседке под пучками сухого чеснока и разных трав. Солнце бросало косые закатные лучи, в которых блестела мелкая природная пыль, ветерок тихо-тихо шевелил ароматные травяные метёлки. Настя впитывала эту неповторимо-щемящую музыку и думала: в самом деле, что мы оставим потомкам? Тем, которые придут через тысячу лет?