Текст книги "Я боюсь. Дневник моего страха"

Автор книги: Катерина Шпиллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мама

– Ты должна взять себя в руки. Ты ничем не больна! Внуши себе это! Нельзя так распускаться! Кроме тебя, самой тебе никто не поможет!

Святая мамина вера в силу человека, его духа. В чем-то это результат советского воспитания, идеологической мифологии. А в чем-то свойственное русской интеллигенции фанатичное следование кумирам и слепая вера в них. Мама тогда была под большим влиянием Солженицына. Если кумир сказал: «Не верь, не бойся, не проси», значит так и надо жить. Всем!!! Никогда не просить, не жаловаться. Интересно, что при этом такие люди, как мама, всегда помогают встречным и поперечным – и материально, и морально, и как только могут, но ежели родной ребенок вдруг поднял лапки и сказал: «Сдаюсь!» – это все. Гроздья гнева! Полное непонимание: «Ты же моя дочь! Ты же умная!» Это приговор.

Муж

– Что я могу для тебя сделать?

– Не знаю. Помоги мне…

– Я не понимаю, чем ты больна. Что у тебя конкретно болит.

– Ну вот здесь что-то…

– Что, желудок?

– Да нет, не то…

– Я не понимаю…

* * *

Прервусь. Отложу в сторону. Вспомню…

Да, теперь, спустя более чем двадцать лет, понимаю, что прошла в одиночку тяжелейший путь борьбы с болезнью, имени которой у нас никто тогда не знал. А это была уже и депрессия, и огромное тревожное расстройство. Хорошему врачу не понадобилось бы много времени для постановки диагноза, но где они были, хорошие врачи? И разве приходило хоть кому-то в голову предложить мне пойти к доктору, если, по их мнению, я «валяла дурака»? Для близких все происходящее должно было быть несомненным сигналом того, что мне нужна помощь, что мне очень-очень плохо. Но такие уж у меня в семье были «близкие». Мою боль они близко к сердцу (да и к разуму) не принимали.

Однако сейчас я хочу рассказать о другом. В основе моей болезни, в ее основании, в самом фундаменте лежал дикий страх. С него нездоровье и началось, он и наметил началом долгий тяжкий путь в никуда. Это было то самое первобытное чувство, благодаря которому любые существа на земле могли выживать. Бояться надо было постоянно: быть бдительным, внимательным, напряженным и готовым к тому, что на тебя нападут. И напряженное ожидание чувства опасности было единственным способом вовремя среагировать и остаться целым. Именно это первобытное чувство захватило меня в плен с самого детства. Поскольку мне не надо было бояться нападения дикого голодного зверя, страх нашел другие причины и поводы не покидать меня никогда, тем более что поводы эти мне «заботливо» подкидывали самые близкие люди.

Не понимаете? Это элементарно, Ватсон! Когда с живым организмом постоянно происходит что-то не то, когда его слишком интенсивно эксплуатируют и «кантуют», заставляя постоянно пребывать в стрессе, он начинает «сбоить», быстро изнашиваться, а какие-то его детали вообще летят в тартарары к чертовой матери. Попробуйте любую машину неправильно эксплуатировать, заставлять работать в неверном режиме, трясти и пинать почем зря, засовывать в механизмы гвозди, да при этом еще и не чинить, не приводить в порядок, никак о ней не заботиться. Долго прослужит? Дудки! А разве человек прочнее машины? Он ведь даже не из металла сделан, «настройка» его систем архисложная, тонкая, любое грубое вмешательство может легко повредить нормальное функционирование всего организма.

Постоянный стресс, непроходящий страх – еще какая нагрузка! Я не буду вдаваться в медицинские пояснения, я не врач, хотя для дилетанта весьма глубоко изучила вопрос. Но любой читатель может и сам, обратившись к Интернету, узнать и разобраться в том, как все это устроено и каким образом происходит ломка организма с помощью стресса – страха. Я лишь резюмирую: здоровье ребенка неумолимо разрушается, если он постоянно боится и нервничает. И очень жаль, что огромное количество взрослых людей этого либо не знают, либо ни за что не хотят с этим считаться. На мой взгляд, это сродни преступлению. Преступлению против будущего.

И вот оно наступило – мое будущее – после детства, проведенного в постоянном страхе. Я так и не разобралась в себе к 25 годам, не поняла, что нужно бежать к врачам, а не пытаться найти понимание среди «своих»: если уж не нашла его за все детство, то о чем говорить тогда, когда ты уже взрослая, живешь самостоятельно и у тебя есть дочь? Ты больна? Да ничем ты не больна, все с тобой о’кей, как и было всегда. Естественны бесконечно повторяемые мамины слова «возьми себя в руки». Непонимание мужа тоже понятно: откуда и что может знать дурно образованный, хоть и с инженерным дипломом, молодой мужчина, гражданин СССР, особенно про психику? Ха-ха-ха!

У меня даже нет к ним, темным моим родным людям, каких-то претензий по поводу их незнания, невежества и мракобесия – большинство жителей нашей страны отличалось тем же. Но отсутствие страха за дочь, жену, отсутствие жалости к ней – вот это уже серьезней. Собственно, это главное и есть… Адская смесь невежества и равнодушия.

Не найдя никакой поддержки и опоры у близких, не понимая, что страх сделал свое дело, и я уже больна, вполне естественно было появление в моем воспаленном мозгу размышлений о Боге. Может быть, многие люди приходят к Богу именно из-за отсутствия в своей жизни любви и медицинской помощи? Тогда чем меньше врачей и знаний, тем больше у церкви прихожан. Во всяком случае, все, что происходило дальше со мной, было обусловлено именно этими факторами.

Вернемся к чтению дневника.

Встреча с Викой

Она сыграла в моей жизни намного большую роль, чем это могло показаться сначала.

Шло лето. Болезнь меня источила. Я весила уже 48 кг при росте 167 см. Практически ни дня я не чувствовала себя нормально, почти ничего не ела.

И вот появилась Вика. Спокойная, самоуверенная, безапелляционная. Она очень серьезно отнеслась тогда ко мне, посочувствовала и даже предложила помощь: подарила настойку какого-то золотого корня.

Вика первая стала говорить мне о Боге и сглазе. Шут с ним, со сглазом – дело темное, хотя и вполне вероятное. А вот Бог, крещение… Как выяснилось позже, Вика не такая уж и набожная. Бог и церковь для нее, скорее, традиция, атрибут нормальной светской жизни. Но все это меня не касается, это ее личное дело. Главное, что именно от Вики я впервые услышала: крестись. Где-то в глубине души ее я и считаю своей крестной матерью, хотя она этого и не знает (вот бы удивилась). Жаль, что потом у нас как-то не сложились отношения, кстати сказать, исключительно по моей вине: спокойная, всегда выдержанная Вика, совершенно очевидно, не могла в больших количествах выносить вечно чего-то боящуюся, нервную подругу. Стоило мне откорректировать свое внешнее поведение, как опять дела пошли на лад… Но это все позже, позже…

Итак, благодаря Вике я крестилась. Но была еще одна вещь, чрезвычайно важная, связанная с этой женщиной. Я безумно позавидовала («по-белому», конечно) гармонии, царящей в ее доме, рождающейся, как мне кажется, именно из Викиных спокойствия и уверенности. Домовитость, чистоплотность, ухоженность дома и детей. При этом – все время какие-то люди в гостях, вроде бы шумно, но никакого крика, никаких нервов, голос не повышается вообще. Вроде бы умная женщина, зато любит поболтать о тряпках, а всякой фигне, разговаривать о которой прежде я считала ниже своего достоинства. А почему? Какая же я дура была зашоренная!

Словом, я позавидовала и захотела жить так же, ну хотя бы почти. У меня появился идеал поведения, идеал дома и семьи. И одному богу известно, что вылечило меня: золотой корень, крещение или вот эта эмоциональная встряска. В любом случае и то, и другое, и третье исходило от этой маленькой женщины, благодаря которой кончилась моя болезнь.

Почти полгода почти счастья

И настал светлый период. Хотя начался он с воспаления легких (цирк!). Но даже это я вспоминаю как-то по-хорошему. Подумаешь, температура, подумаешь, кашель! Зато ноги ходят, глаза смотрят, не тошнит, сплю без трех-четырех таблеток снотворного. А главное – появился мир и покой внутри меня (Аве, Вика!). Тогда же я с легкой душой плюнула на университет и на журналистскую карьеру – все ушло и померкло перед идеей спокойной, уютной домашней жизни, просто для семьи, просто для себя. И еще фильм… Черт, забыла название. Про человека, попавшего вдруг в прошлое, к своим молодым родителям в сталинское время… А, «Зеркало для героя»! Не понимаю почему, но этот фильм завершил «строительство покоя» и здоровья во мне, хотя он был совершенно о другом. Может, он нес в себе какой-то очень положительный заряд? Не знаю…

Что вспоминается? Во-первых, цвет того периода: почему-то, когда я думаю о нем, то всегда возникают перед глазами спокойно-коричневый и теплый красный цвета. Еще вспоминаю наши вдруг случившиеся очень кучно походы в рестораны. Дважды с Викой и ее мужем, дважды с Сашкиными немцами. Было очень весело, приятно и спокойно. Да, именно спокойно. Сашина поездка во Францию – недолгая, а посему безболезненная и… спокойная (для меня). Рождение коммерческого канала на телевидении – смешно, но тоже запомнилось, все-таки что-то новое, интересное – телевизор работал весь день.

Бог

Вот тогда подумалось: я крестилась, и мир пришел ко мне. Значит, да, значит, есть! Радость, счастье – все теперь в моих руках, потому что я – божий человек. Но я не стала набожной, не стала молиться, не бросилась изучать Библию. Просто наслаждалась снизошедшей на меня благодатью. Может, в этом и была ошибка…

Не могу сказать, что все было абсолютно безоблачно. Помню, что порой какие-то досадные мелочи слегка отравляли жизнь. Но, ей-богу, на общем фоне покоя это забылось.

Это время отсутствия конфликтов с родителями, это время мира и лада в моей семье. Это время прошло.

* * *

Очень посмеялась в этом месте! Ну да, конечно, «божий человек». То есть дурачок, блаженненький, юродивый. Даже не понимала, что пишу… А примерно так и обстояло дело: радовалась, что полегчало, и благодарила боженьку. А благодарить надо было ремиссию и все равно искать врача.

Вспоминаю Вику… Не видела ее уже черт знает сколько лет. Пару раз до меня долетали вести, что не все ладно в ее жизни. Очень жаль. Я изо всех сил желаю ей только самого хорошего! Несмотря на то что путь, предложенный ею, был ложным, она искренне старалась мне помочь, она не было равнодушной. В отличие от самых близких людей.

Итак, хороший период закончился. Теперь уже могу пояснить почему: закончилась ремиссия.

Страх стукнул в мою дверь

Когда точно это произошло? Кажется, в феврале. Но сначала надо сказать, из чего, по моему убеждению, страх вырос.

Значит, было хорошо, покойно. И вот появляется предательская мысль: а насколько прочно все это? Не угрожает ли моему счастью, моему мужу, моей дочери нечто? Поначалу такие мысли легко отгонялись. Но чем лучше казалась мне жизнь, тем назойливее и упорнее мысли кусали мне мозг… Я вбила себе в голову, что Алисиному здоровью, жизни угрожают ужасные болезни – дифтерия, столбняк, скарлатина и даже простой грипп, но с жуткими осложнениями. Ведь не может быть такой благополучной моя прелестная, единственная малышка!

Я убедила себя в том, что нашу квартиру ограбят и испоганят; слишком я обожала ее, сделанную мной с любовью; да плюс уверенность, что если в доме появилось благополучие, обязательно «отымут».

Я с ужасом ждала мужа с работы: такой красивый, видный, добрый и любящий, да его же зарежут, убьют!

Вспоминается Карнеги. Когда я прочитала у него фразу «Не бойтесь быть счастливыми», только плечами пожала, мол, заумь какая-то. Но как я понимаю это теперь! Это же про меня. Я боюсь быть счастливой. Может, это типично советское – стыд за хорошую жизнь, за «невыстраданное»? А скорее, вот что: человек, нагрешивший, не имеет права, по божескому разумению, чувствовать себя хорошо.

Бог

«Обидевший да будет наказан страхом господним». Эти слова церковной молитвы я услышала много позже, а нутром поняла, прочувствовала их еще тогда. Значит, я – грешница. В чем же? Я не грабила, не убивала, не прелюбодействовала… Я – грешница в отношениях с людьми.

Да, тут я во многом виновата. Была недобра к людям, злобствовала, желала им зла. Порой я их ненавидела и не очень-то это скрывала. Пришла пора платить по счетам! И когда я это поняла, я сказала Богу: «Спасибо тебе, что ты вразумил и наказал меня таким способом – страхом, а не реальным, страшным несчастьем».

Но это было только начало.

* * *

Чувствуете, как болезнь под названием «страх» набирает обороты? Читая себя двадцатилетней давности, я преотличнейшим образом вспоминаю те свои ощущения, вплоть до холодка ужаса где-то в солнечном сплетении. Пламенный привет из детства!

Детские страхи
(из рассказов знакомых и друзей)

« Мне 5—7 лет, я живу с бабушкой. Каждый раз, когда бабушка входит в магазин, оставив меня на улице (ей так удобнее, возражения не принимаются), меня трясет от того, что она уйдет через «черный ход», а меня оставит. Со временем я научусь понимать бабушкины ценности и стану высчитывать «ценность» оставленных со мною сумок. То есть, если в сумке кочан капусты, им можно пожертвовать и «потерять» меня. Если есть «полный продуктовый набор», включающий мясо или колбасу, значит, бабушка точно вернется.

Ужас был «размером» как раз во все детское тело или немножко больше.

Страхов в жизни было очень много, но когда я погружаюсь в тот – они все блекнут, я их даже вспомнить не могу».

Возвращаюсь к запискам двадцатилетней давности…

Фобии

Это так называется в медицине. Я вполне допускаю, что, с точки зрения науки, в моей башке произошел какой-то сдвиг, называемый «навязчивыми состояниями». Я даже думаю, что это так. С той только разницей, что назвать это психическим заболеванием в бытовом смысле (он часто не совпадает с медицинским и, безусловно, является его профанацией) никак нельзя, так как я прекрасно все понимаю и анализирую. Любую свою фобию я могу разложить на составляющие. Другое дело, что это не помогает. Во мне как бы два человека (так, раздвоение личности, скажет специалист и будет неправ): один – умный, аналитик, все знает и ничем его не прошибешь, а другой – паникер, фантазер, живет в своем жутком мире ужаса, насилия и смерти, который сам же и придумал.

Мои страшные фантазии, с одной стороны, безумны, а с другой – разве не живем мы в мире абсурдного кошмара? Мать, выбрасывающая младенца на помойку, – это не кошмар? Отец, насилующий свою маленькую дочь, – не абсурд? Женщины, убивающие молодую мать и сжигающие ее 4-месячного младенца живьем, – это что? Так почему же мои страхи безумны? А если они не безумны, то как же можно жить, не боясь?

Разговор с мужем:

– Я запрещаю тебе смотреть эти криминальные хроники! Посмотри на себя – опять вся белая! Переключи на другую программу!

– Но ведь это есть. Это надо знать.

– Зачем?!

Разговор с мамой:

– Мама! Вот зачем нас так мучают: показывают весь этот ужас, пугают? Что я-то могу сделать?

– Эту массу народа надо расшевелить. Она должна ужаснуться тому, что происходит.

– А как же быть мне, таким, как я? Ведь нам этого не надо, мы и так все понимаем, ты же знаешь. Меня ведь это убивает.

–  Сейчас не до таких нервных, рефлектирующих особ, как ты. Надо что-то делать с сонным отупением большинства…

Забавно, даже в новые времена, когда обществу уже есть вроде бы дело до конкретного человека, ему все равно абсолютно плевать на меня. Это нечестно!

* * *

Ах, моя мама! Ее, как обычно, как всю жизнь, интересовали лишь проблемы общества, судьбы родины и состояние умов народных масс. А потому, когда дочь плакала и говорила, что ей плохо и страшно, это не пробивало женщину, которая вся в политике и в борьбе за очередное светлое будущее. И обществу не до меня (да и фиг бы с ним, с обществом!), и маме родной тоже (а вот это уже больно!).

Но продолжим чтение главки «Фобии». Если просто рассказывать о моих «фантазиях», которые росли, как грибы в сырости, то это, в конце концов, станет скучно. Если только так, фрагментарно…

Фобии

1. Дифтерия. Мы с Алисой гуляем в парке. К дочке подбегает ребенок лет шести с абсолютно забитым соплями носом, тяжело дышащий. Короткий диалог, и они разбегаются. Страх нагрянул минутой позже. Я вспомнила, что иногда дифтерия бывает в виде «упорно протекающего насморка со слизисто-гнойным отделяемым» (между прочим, шпарю наизусть). А у дочери нет прививки!

Дома начинается фильм ужасов. Лезу в энциклопедию, уточняю инкубационный период… Меня колотит. В 24.00 звоню в «Службу доверия», выслушиваю вежливое хамство… Не помню как, но вышла я из этого состояния довольно быстро, по-моему, на следующий день. Каково?

2. Ограбление. Я была уверена, что нас ограбят. Пару раз муж оставлял ключи в замке с наружной стороны двери. Я была убеждена, что слепок уже сняли. Но кстати, на сей раз моя фобия сослужила полезную службу – нам поставили (в обход многотысячной очереди – это услуга пристроившейся к милиции фирмешки) охранную сигнализацию. Здорово?

3, 4…?. Еще был этот чертов Сашкин военкомат, Алискин ларингит, ну и что-то там еще… Но как оказалось, и это было только начало.

Одна

Конечно, не совсем: с Алисой, с родителями на другом конце города. Но по существу, одна… Потому что набежали призраки, и не было рядом человека, который помог бы отогнать их. И это помогло им занять в моей жизни главенствующее место.

Саша уехал на полгода. Это было очень тяжелым моральным ударом по моим уже и так расшатанным нервам.

Видимо, груз ответственности за ребенка, свалившийся на меня одну, раздавил меня. Я слегка спятила на дочкином здоровье (слегка?). Уже слышу: а как же другие, остающиеся без мужей? И растят детей, и работают, между прочим, и не жалуются. Но я же говорю о себе! В чем-то я хуже этих самых «других», в чем-то, наверное, лучше. Но это я. Как будем сравнивать? Ерунда же…

Так вот, мне было очень тяжело. И не физически, а морально. Как я уже сказала, поначалу я «съехала» на здоровье Алисы. Это было и ужасно, и смешно. Но правда, как не посмеяться над тем, что я была уверена: одноразовый шприц, которым Алисе сделали прививку от дифтерии, но не при мне вскрыли, уже был использован однажды (а может, и не однажды). Я не сомневалась в этом ни минуты, а главное, чувствовала себя во всем виноватой, так как не смогла настоять на использовании своего шприца, с которым пришла в процедурный кабинет. (О, это чувство вины, как оно разрастется потом, каким большим станет – почти как страх. Собственно, они станут близнецами-братьями: страх и чувство вины.)

Смешно сейчас. А тогда… Тогда, уверовав в бесчестность медсестры, заразившей мою дочь СПИДом (и не меньше) и в свою стопроцентную вину в этом, я решила твердо… больше не жить. Этого не знал никто. Только Бог…

Бог

Мой первый ропот, но какой! «Я уже все двадцать раз поняла, я наказана, я повинилась – что тебе еще надо? Что душу мою ешь? Где твое хваленое милосердие? Или я такая страшная грешница, что в наказание из меня надо нервы по ниточке вынимать? Но уж если я такая дрянь, то… мне не о чем с тобой разговаривать!»

Тогда придумалась фраза: я-то в Бога верю, да вот Бог не верит в меня. А это страшнее, чем наоборот.

Кто-то скажет: это типичное психическое нездоровье. И я, честно говоря, растеряюсь: да, тогда действительно мои навязчивые идеи не поддавались, а точнее, с трудом поддавались моему анализу и владели мной безраздельно, как реальность. Но! Тогда одно большое НО! Такая болезнь, насколько я знаю, не может пройти сама, без лечения. А у меня в этом виде – прошла. И превратилась в нечто другое, «раздвоенное», о чем я уже писала – с полным пониманием происходящего и анализом. Хотя вроде бы и так у психов бывает… Не знаю…

Итак, страшные дни. Я ничего не ела, ничего не могла делать. Я лежала и смотрела на играющую дочь. Даже врагу моему не пожелаю пережить такие мгновения, часы! В какой-то момент Алису забрали к себе мои родители, и я осталась одна. Я твердо решила уйти, уйти из жизни навсегда, воспользовавшись отсутствием дочери.

Но на четвертый или пятый день что-то произошло, какое-то просветление. Пара телефонных звонков – маме, подружке детства, умнице и доброй чрезвычайно – и вдруг свобода! Отпустило! Кто меня спас? Что меня спасло? Бог? Но это напоминает спасение утопающего тем, кто сначала связал жертве руки, бросил в воду. А ведь таблетки уже были у меня в руке, огромная куча таблеток, чтобы заснуть навсегда. О, господи, не знаю, как с тобой разговаривать! Что ты есть в моей жизни?

Поздней ночью того же дня на левой ладони у меня появилось довольно крупное черное пятно, которое держалось недели две. «Стигма», – сказала мама и объяснила, что это такое. Но она не знала причины ее появления.

Потом было еще и еще многое, связанное с Алисой. Страх до одури… Но об этом, пожалуй, хватит. Слишком тошно…

Так как я жила? Страх стал моим постоянным спутником, с ним засыпала, он же первым говорил мне «Доброе утро!». Мне кажется, он был даже материален и ощущался, существовал вокруг меня. Вот однажды дочка спала ночь со мной и утром ее вдруг стало рвать желчью при абсолютно нормальном желудке – типично моя психическая реакция на стресс. Страх, как комар, ночью покусал и ее…

* * *

Да, помню эти свои фобии, которые навалились на меня тогда огромной кучей, каменным оползнем. Я вообще не понимала, как можно жить, если вокруг столько опасностей и ужасов. Я должна была все контролировать, обязана была обеспечить дочери полную гарантию безопасности. А это означает – все предусматривать, везде успевать, бегать за каждым микробом и вирусом, блокируя их приближение к Алисе на дальних подступах. Больше всего на свете мне хотелось посадить дочь под прозрачный колпак и чтобы она так и жила.

Да, припоминаю, как я терзалась страхами нападения на мою квартиру, за мужа по разным поводам… Ну, в записках я не очень распространилась на эту тему, а в памяти, оказывается, не все удержалось. Тем более, что через годы, когда бывали рецидивы, случались и другие кошмары, новые, свеженькие, часто «перекрывающие» старые. Словом, помню не все.

Чем сильнее меня вымучивали страхи, тем более одинокой я становилась. Делиться с близкими не только не было смысла (не реагировали), но я уже даже стыдилась этого. Почему стыдилась? Да потому, что здоровая моя натура прекрасно понимала: все это дурь и бред! Да, понимала. Но ничего с собой поделать не могла и, как обычно, относила это к собственным ничтожеству, трусости и позорной слабости.

Я все больше замыкалась в себе, уходя куда-то в глубь своего подсознания (если все же такое имеется), прислушивалась лишь к своим ощущениям, все меньше обращая внимания на мир, на жизнь вокруг, на события, не касающиеся меня, а уж тем более не реагируя на что-то радостное, светлое, позитивное. Подобному не было места в моей душе, да и потом это было в полном противоречии с моим настроением, в неразрешимом противоречии!

Вот, что я поняла за годы и годы страха: человек, сломленный им, не может не стать эмоционально глуховатым ко всем окружающим его людям. Он слишком зациклен на себе и своих демонах, что съедают его изнутри, ему слишком больно! Он не в состоянии проникаться чужими проблемами и горестями, ему бы со своими справиться. Он даже не может правильно и даже вежливо реагировать на чужие жалобы или информацию, к примеру, о чьей-то болезни. Он может выдавить из себя: «Да? Какой ужас!», но при этом глаза его пусты, даже эмоций в голосе нет. Он в себе, в своем собственном персональном аду, сидит и поджаривается на сковороде, разве есть ему дело до боли чужой? Когда вы огнем обожжете палец, в самый момент и сразу после ожога способны ли вы слушать чей-то рассказ о проблемах и болячках, возникнет ли у вас жалость и сострадание? В эти минуты вы пищите только лишь от своей боли. А человек, живущий в аду страха, не пальчик обжег. У него внутри полыхает вечный пожар, жгущий все его органы, ему постоянно невыносимо больно. И естественно, что он становится эмоционально глухим. И жить может лишь в пространстве своего страха.

Когда боль не проходит месяцами, а помощи нет никакой, очевидно, любой человек начинает просить пощады у Бога – единственного существа, которое то ли есть, то ли нет, но, говорят, он всесильный и всемогущий. Вокруг живут и дышат в две дырочки люди, существуют реально, но помощи от них никакой. Да, они не всемогущи, но ужас в том, что они и не хотят помогать… А про Бога говорят, что он любит всех людей, жалеет их. Значит, только к нему и остается обращаться теперь… Даже если его нет. А вдруг есть?

Обращаешься, молишься, просишь, плачешь… Боль, естественно, не проходит. Плацебо не действует. И тогда, вместо того чтобы, наконец, понять, что не в те двери стучался, не на ту инстанцию рассчитывал, начинаешь «катить бочку» на Бога, который то ли есть, то ли нет, огрызаться на него, предъявлять претензии… Опять бесполезное занятие, глупая потеря времени и душевных сил. Но альтернативы нет, больше некуда бежать, не к кому прислониться.

Ты – одна. И признаться себе в том, что и Бога нет, что ты совсем, окончательно и бесповоротно одна, очень страшно. Пожалуй, это самый страшный страх – знать, что никто не только тебе не поможет, но даже не посочувствует. Никто даже из самых близких… Поэтому до последнего цепляешься за Бога, ведя с ним идиотские, бессмысленные беседы, чтобы только не оставаться одной.