Текст книги "Совсем не Аполлон"

Автор книги: Катарина Киери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

18

Открывая дверь в класс, я почувствовала, как в груди будто бы что-то зашевелилось. Сердце забилось чаще. Кровь словно лишний круг по телу пробежала.

Стефан, как обычно, сидел вместе с Йеспером за последней партой, даже смотреть не пришлось. Месяцем раньше я бы даже не вспомнила о них, входя в класс. Несколькими днями раньше я просто села бы рядом с ними, ни о чем не думая. Но теперь все было как-то по-другому. Стефан побывал у меня дома. Мы вместе провели субботний вечер. Я неуверенно взглянула в их сторону. Стефан осторожно улыбнулся мне и быстро повернулся к Йесперу. И оттого, что он так быстро отвернулся, я села за другую парту – ближе к двери.

Лена посмотрела на меня, проходя мимо. Задержалась на мгновение, набрала воздуха в легкие, словно собираясь что-то сказать, но все же не остановилась. Может, мама рассказала ей, что видела меня в библиотеке? Может, и с кем я была – тоже рассказала? Узнала ли она Стефана? Сказала ли, как крепко схватила меня за руку?

Если Ленина мама не узнала Стефана, если она не упомянула о нем, говоря с Леной, то никто, кроме нас самих, не знает, что мы ходили в библиотеку вместе. И кроме Андерса Страндберга, конечно. И Йеспера, если Стефан ему рассказал. Но его осторожная улыбка и то, как быстро он отвернулся, говорили об обратном.

Не было, конечно, ничего особенного в том, что мы сходили туда вместе. И все же это было удивительно. Как и то, что он пришел ко мне домой и принес кассету со своей мелодией, предложив встретиться тем же вечером. Удивительно, что сказал: «Ты много думаешь, да?»

Интересно, а Стефану все это тоже кажется удивительным? Это ведь он все придумал: что я могу написать текст на его музыку, что можно зайти ко мне домой, потом вместе пойти в библиотеку. Может быть, и отвернулся он так быстро потому, что для него все это тоже было необычно? Или, может быть, дело в том, что со мной было скучно – так скучно, что он уже и сам не рад своей затее?

–  Честно скажи, Лаура, почему ты пошла с ним в библиотеку?

– О чем ты?

–  Ты прекрасно знаешь, о чем я, Лаура. Не в саксофонисте ли Андерсе Страндберге – он же учитель математики, он же рецензент – дело?

–  Может быть…

–  Разве Стефан – не просто прикрытие, как пишут в романах?

–  Не знаю…

–  Использовала невинного мальчика в своих грязных целях. Позор.

–  Но…

Может быть, так оно и было. Сначала. Но не только. И мне не хотелось, чтобы Стефан решил, будто я скучная. Я была бы рада снова куда-нибудь с ним пойти. Мне хотелось сочинить стихи. Вот приду домой и сяду писать.

Барбру записала на доске изменения в расписании последних дней перед каникулами, повернулась к нам, обвела класс решительным взглядом и произнесла:

– А теперь, друзья мои, займемся предпраздничной уборкой!

Она смотрела на нас с улыбкой затейницы, словно ожидая какой-то особой реакции. Таковой не последовало, и Барбру снова превратилась в обычную учительницу. Игривая улыбка исчезла. Мне вдруг стало жаль ее. Ждала, наверное, что мы воспримем новость как первоклашки, станем удивленно переглядываться, пытаясь понять, что за уборку она имеет в виду. Но за партами, устремив на Барбру пустые, непроницаемые взгляды, сидели старшеклассники.

– Сегодня вся школа объединит усилия в борьбе с хулиганскими надписями.

Вот эти словечки – «объединить усилия» и «в борьбе» – ужасно раздражают. Учителя сидят на своих совещаниях и пишут в блокнотах, что все должны «объединить усилия» и что-то сделать. Но ведь такое не случается по заказу. Можно отдать указание, можно велеть выполнить задание, но нельзя заставить «объединить усилия» как по волшебству. Так не бывает.

Каждому классу выделили участок. Нашему досталась комната отдыха. Ведра, тряпки, щетки, скребки, перчатки и разнообразные чистящие средства выстроились на столе для пинг-понга в ожидании учеников, которым не терпится «объединить усилия в борьбе с надписями».

Задание ни у кого не вызвало восторга, некоторые громко запротестовали; но, с другой стороны, закончив «борьбу», мы могли отправляться домой.

– Все надписи – долой!

Как лозунг на митинге. И мы кое-как взялись за работу, вооружившись тряпками и прочими инструментами борьбы с вандализмом.

Все надписи – долой. Всё, кроме краски, которой выкрашены стены. Я взяла пару перчаток и тряпку и посмотрела на Стефана по другую сторону стола. Он улыбнулся – и на этот раз не отвернулся.

Все надписи – долой. Оглядевшись по сторонам, я заметила какие-то слова на стене у окна. «Сардина хочет, чтобы банку повернули к морю и открыли» [7]7
  Строка из стихотворения шведского поэта Вернера Аспенстрёма (1918–1997).


[Закрыть], – вот что там было написано. Я узнала эту строчку, где-то я это уже читала. Строчка из стихотворения – но автора я не могла вспомнить. Хорошие слова – поразительно, что кому-то пришла в голову такая мысль.

Стефан подошел и наклонился ко мне:

– Все надписи – долой, не забывай!

И отошел в сторону вместе с Йеспером.

Я вздохнула и принялась осторожно стирать строчку мокрой тряпкой. Никакого эффекта. С тяжелым сердцем я стала тереть сильнее. По-прежнему никакого эффекта – только краска вокруг надписи посветлела. Новая попытка, еще немного чистящего средства. Сардина не сдавалась, она крепко держалась за стену – вместе со своей тоской по морю.

Дома я достала замороженную пиццу и разогрела. Мне предстояло провести несколько часов наедине с текстом, которого еще не существовало, зато уже было настроение, волнующее предчувствие, нетерпеливое ожидание. Мне хотелось скорей превратить все это в слова. Скорее отдать готовый текст Стефану. Я заварила чаю и налила себе большую чашку. Закрыла дверь в свою комнату, чтобы ничто не мешало, не спугнуло те слова, которые я еще не успела поймать и записать.

Я прослушала запись пару раз, чтобы запомнить ритм и мелодию, и села за письменный стол. Ручка и бумага лежали передо мною. Я решила не выходить из комнаты, пока текст не будет готов. Ну, разве что в туалет – или чтобы налить еще чаю.

 
Ты легкий огонь…
 

Это стало первой строчкой припева, слова подошли к ритму и мелодии. Тут же возникло продолжение: «…ты трепетный свет».

Теперь в тексте был некий «ты», и кто же это? Кто-то конкретный? Может быть, Стефан так подумает? Я решила, что это «ты» просто вызвано музыкой и что любое сходство с реальностью – чистая случайность. Существует же художественный вымысел – может быть, это он и есть?

 
Раскрыта ладонь —
В окне силуэт.
 

Оставалось написать три куплета. Прошел уже час. Мне предстояло выпить не одну чашку чаю, чтобы дописать текст до конца.

В пять двадцать я услышала, как открывается входная дверь. Мне оставалось сочинить всего одну строчку – в первом куплете, как это ни странно. Там было пустое место – строки, которая рифмовалась бы со словами «снежинка в ночи, сиянье зимы».

Язаписала множество рифм на слово «зимы»: умы, тюрьмы, сумы… Но как я ни старалась, строчка не выходила. В голове было пусто, мозг отключился. Так досадно: не хватает всего одной жалкой строчки!

После ужина позвонила Анника:

– Просто хотела узнать, как у тебя дела.

– Спасибо, хорошо.

Так всегда говорят. Но на этот раз слова были искренними. Мне и вправду было хорошо.

Я чувствовала, как она думает, собираясь что-то сказать. Я знала, о чем пойдет речь, и ждала, когда она заговорит. Села на пол в своей комнате, туго натянутый провод телефона прижало дверью.

– Вы поговорили?

Осторожный вопрос, деликатный тон.

– Она не захотела, – ответила я приглушенным голосом. – Я пыталась… То есть… Не было подходящего момента. Ничего не вышло. Она очень… расстроилась.

– А ты?

– Я?

– Ты расстроилась?

– Да… Ей пришлось принимать таблетки… успокоительное.

Стоило мне вспомнить об этом, как внутри снова что-то сжалось.

– Лаура, ты не виновата.

– Ну да…

– Не позволяй себе думать, что ты виновата.

Ком переместился вверх, в горло.

– Ей тогда никто не помог, она так и не проработала, не проговорила свою утрату. А потом заперла эту травму внутри себя. И это не имеет отношения к тебе. Даже не думай.

Глаза защипало. Мне стало грустно, но это была не холодная и одинокая печаль. Слова Анники, ее забота, ее решительное сочувствие согревали меня, пробуждали радость посреди грусти. Как на день Люсии, в актовом зале школы. Печаль и вместе с ней радость. Радостная печаль. Печальная радость. Я вспомнила слова, вышитые на салфетке в доме престарелых, где жили бабушка с дедушкой: «Разделенная радость вдвое больше, разделенная печаль вполовину меньше». Я запомнила это сразу, как только разгадала тайну букв, – в то время я читала все подряд, все надписи, все, что состояло из букв. Тогда я и не думала о том, что означают слова на салфетке. А сейчас вдруг вспомнила. Вышитая крестиком мудрость.

– Я думала прийти к вам на Рождество. Если можно. Рождество. Осталось несколько дней. Завтра надо пойти за подарками.

– Я разрешаю.

– Отлично. Тогда увидимся.

Я стала мыть посуду. Нужно было чем-то заняться. Мама с папой вешали фонарики на елку во дворе. Я открыла дверь, и на меня устремился поток свежего морозного воздуха.

– Анника придет к нам на Рождество.

Родители изумленно посмотрели на меня, подняв головы от елки.

– Вот как, – произнесла мама. – Но…

– Никаких «но».

Я улыбнулась. Они посмотрели друг на друга и удивленно улыбнулись в ответ. И я закрыла дверь.

Когда я уже засыпала, в голове возникла недостающая строка:

 
И пламя свечи среди тьмы.
 

19

Я вписала строчку в первый куплет, вложила листок в пластиковый файлик и осторожно спрятала в сумку, рядом со спортивной одеждой. Я хотела, чтобы песня была рядом со мной, хотела отдать ее Стефану в подходящей обстановке. Одна мысль о том, что он прочтет, и пугала, и воодушевляла. Мне и правда хотелось этого. Но, может быть, художественный вымысел завел меня слишком далеко. Может быть, я… выдала себя.

Мы столкнулись у раздевалки после физкультуры. Сердце забилось изо всех сил. Листок с текстом трепетал в сумке. Я хотела показать его. Но не смела.

– Я написала…

И снова какая-то пробка в горле. Слова будто застряли на полпути. Мне пришлось основательно прокашляться, прежде чем я смогла продолжить. Стефан посмотрел на меня с мягкой улыбкой.

– В общем, я вчера написала текст. На твою музыку.

– Здорово. Он у тебя с собой?

– Нет, – быстро соврала я, даже не моргнув. И даже не понимая зачем. – Он дома.

– Можно прочесть?

– Да… конечно.

Я немного подумала.

– Я, наверное, смогу зайти к тебе домой сегодня вечером. Чтобы показать текст.

И тут мне почудилось, что это совсем не то, что было в субботу, когда Стефан зашел ко мне домой. Что мое необдуманное предложение слишком прямолинейно. Я тут же пожалела о своих словах и подумала, что надо бы сбавить обороты.

И взгляд у Стефана изменился – стал более серьезным. Вопрошающим. Или это я внушила себе. Может, надо сделать вид, что я вдруг вспомнила о том, что листок лежит в сумке, что я просто забыла о нем? Или я снова слишком много думаю?

– Или я могу принести его завтра в школу, – я попыталась выпутаться из собственных силков.

– Нет, лучше приходи ко мне вечером, – быстро ответил Стефан.

И что-то блеснуло в его глазах.

Второй раз за последний месяц я села в автобус и поехала в центр, покупать рождественские подарки, с некоторым волнением вспоминая, что произошло в прошлый раз: стеллаж с дисками в музыкальном отделе «Олене», рука Андерса Страндберга на моем плече, Ленин взгляд, мое дурацкое предложение выпить кофе. Как мне хотелось лечь и умереть… Ленин звонок вечером. Мысль о тех происшествиях больше не была невыносимой – лишь неприятной. Мне больше не хотелось сбежать за тридевять земель или умереть. Та пятница казалась такой далекой. Неужели я такая бесчувственная, стряхнула с себя все проблемы и тут же бросилась писать любовные песни, не успев разобраться с прежней влюбленностью?

В городе было полно народу: взрослые и дети, охотники за покупками, спешащие по делам, веселые и не очень. Из колонок доносился звон рождественских колокольчиков. Люди так толпились, что за спинами не было видно товаров на прилавках, а уж о том, чтобы подойти поближе к этим прилавкам, нечего было и думать. Километровые очереди в кассы и общая атмосфера на грани истерики. Я чувствовала себя сардиной, рвущейся прочь из банки, к морю. Соблазн бежать прочь был велик. Сесть в автобус, вернуться домой, зажечь свечу и думать о младенце из Вифлеема. Я выбралась на улицу и стала размышлять, где может быть поспокойнее. Надо найти место, где воздух не дрожит от напряжения и спешки. Барахолка! В подвале одного старого дома. Мы с Леной были там однажды. Стоит попробовать.

Магазинчик находился в паре кварталов от центра. Самодельная вывеска и надпись «Открыто». Запросто можно пройти мимо, не обратив внимания. Я спустилась в подвал по крутой лестнице.

Посетителей, кроме меня, не было, а вот вещей – сколько угодно. Просто уйма. От сахарниц до диванов в стиле рококо. Книги, диски, игрушки, кухонная утварь, птичьи клетки, коллекции марок и прихватки. И много чего еще. Уж здесь-то наверняка можно найти что-то хорошее. Надо только поискать. Как говорится, присмотреться к лесу и разглядеть деревья.

У самой стены, за письменным столом, который, возможно, тоже продавался, сидел старичок. Бросив на меня хитрый взгляд, он кивнул в знак приветствия. Я кивнула в ответ. Приятно, что не пришлось нарушать тишину словами, – здесь было так спокойно и умиротворенно. Ни звона колокольчиков, ни рождественских песен, ни объявлений о специальных предложениях к Рождеству, ни взмокших от пота плачущих детей. Только редкие покашливания старика. Сардина почуяла море.

Я несколько раз медленно обошла переполненную вещами комнату, замечая всё новые предметы. Потрясающий скворечник со всевозможными украшениями, миниатюрной изгородью из жердочек и маленьким почтовым ящиком. Абажур из бутылочных крышечек. Гипсовый бюст Бетховена. Я потрогала фарфоровую кукольную посуду, понюхала старое одеяло, погладила белое кружево скатерти. Чуть не оцарапала палец о гвоздь, торчащий из самодельной табуретки. А старичок все покашливал.

Час спустя я направлялась к выходу со старым пакетом в руке. Внутри лежали три рождественских подарка: бетонная подставка для книг – Аннике, красивый расписанный вручную цветочный горшок – для мамы и кассета с записями птичьих голосов – для папы. Я была довольна уловом – и ценами тоже: все вместе стоило меньше сотни.

Уже открыв дверь, я вдруг кое-что заметила. На стене слева висела небольшая картина. Зимний пейзаж, написанный маслом. Приглушенные тона. Открытое поле, дальше еловый бор. Сумерки, луна и несколько точек, изображающих, наверное, звезды. Настроение этой картины глубоко тронуло меня – как образ, который давно живет внутри, который всегда с тобой, где бы ты ни был. Как повторяющийся сон. Я ощущала себя внутри картины, как я стою там, именно я, рядом с лесом. Сердце застучало, дыхание сбилось. «Песня Лауры». Маленькие, крошечные буквы – но надпись все же читалась. Картина называлась «Песня Лауры».

У меня закружилась голова. Хотелось заплакать. Хотелось стоять и смотреть на картину, присесть перед ней. Я вышла из Магазинчика и села на ступеньки крутой лестницы. Пахло бетонным подвалом и пылью. Было прохладно. Сердце сильно билось.

Переведя дыхание, я вернулась внутрь и посмотрела на картину, надеясь обнаружить имя художника. Нашла: «А. С.».

Старичок кашлянул. Я вздрогнула: совсем забыла о нем, забыла, что в мире есть другие люди. Я посмотрела на него.

– Четыреста крон.

Купить картину? Об этом я даже не подумала. Одно ее существование уже поражало до глубины души. Владеть картиной, которую написал другой человек, – хотела ли я этого? Да. И в кошельке моем осталось ровно четыреста крон. А потом мне еще заплатят за статью. Могу себе позволить.

– Вместе с рамой.

Старичок засмеялся. Я улыбнулась в ответ.

– А кто ее написал, вы не знаете?

– Андерс Страндберг.

На этот раз закашлялась я. Погодите-ка. Это безумие, сумасшествие, это за гранью разумного.

– Как вы ска… Андерс? Страндберг?

Старичок вопросительно посмотрел на меня:

– Ты о нем слышала? Кажется, он так и не обрел известности. И до старости не дожил. А жил в нашем городе.

Не дожил до старости. То есть умер. То есть это не тот Андерс Страндберг.

– Я приняла его за другого человека.

Старичок просиял:

– Ты, наверное, про внука его. Имя то же самое. Музыкант – и чем там он еще занимается? Журналист, кажется.

Значит, дедушка музыканта написал картину, которая теперь лежала на моем столе. Скоро «Песня Лауры» будет висеть на стене в комнате Лауры. В раме. Удивительно. Поразительно. Очень странно. Я ведь могла выйти из магазинчика, так и не заметив ее. Могла вообще не пойти туда, я ведь и не собиралась даже, я туда обычно не заглядываю.

Красиво завернув подарки, я положила их в нижний ящик стола. Картина осталась лежать на столе: когда будет время, хорошенько подумаю, куда ее лучше повесить.

«Песня Лауры» на столе – и песня Лауры в сумке. Я достала файлик с листком и положила в конверт. Мама с папой уже поужинали. Я подогрела свою порцию колбасы с пюре в микроволновке, быстро поела, взяла конверт и оделась, чтобы идти к Стефану. Может быть, сначала позвонить? Убедиться, что он дома. А если ответит не он? Как мне представиться? «Здравствуйте, это Лаура». Нет, так нельзя – они меня не помнят. «Здравствуйте, это Лаура, одноклассница Стефана». Ужасно глупо, как первоклашка. Придется идти без звонка. Может быть, Стефан «забыл позвонить», собираясь ко мне, по той же причине.

– Привет, Лаура! – радостно произнесла мама Стефана, открыв дверь.

Либо у нее была очень хорошая память на лица, либо Стефан рассказал ей о том, что я приду. Я надеялась на второе. Хотя мне, конечно, не жалко – пусть у мамы Стефана будет хорошая память.

– Заходи. Стефан в подвале. Я его позову.

Она спустилась по лестнице, а я осталась стоять у входной двери в куртке. Отдать конверт и уйти? Или войти? Я стояла, не раздеваясь, ожидая дальнейших указаний.

Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что в этом доме действительно живут творческие люди. На стенах в прихожей много ярких картин, написанных в одном стиле. Я догадалась, что это картины мамы Стефана. Там же – несколько вставленных в рамку детских рисунков Стефана и его младшего брата. Много фотографий, красивые коряги и музыкальные инструменты. Меховая шапка Стефана на полке. Я, как обычно, мысленно сравнила увиденное с нашей прихожей и, как всегда, признала поражение своего дома. Он казался таким скучным. Но скоро на стене в моей комнате будет висеть настоящее произведение искусства.

– Здорово.

Стефан поднялся по лестнице, перешагивая через ступеньку. За ним шла мама, ступая на каждую. На щеках Стефана краснели пятна, которых я не замечала раньше. Он остановился на верхней ступеньке и пропустил вперед маму. Она перевела взгляд с него на меня и улыбнулась. Вид у Стефана был смущенный.

– Я принесла песню, – сказала я после того, как его мама вышла из прихожей, и протянула конверт через перила.

– Спасибо, – ответил Стефан, держа конверт в вытянутой руке и неуверенно глядя на меня. – Ты торопишься?

Я посмотрела на часы, хотя прекрасно знала, что они показывают половину восьмого.

– Вроде бы нет…

Стефан кивнул в сторону подвала.

– Йеспер тоже тут. Мы играем на «Плейстейшн».

Сказав это, он смущенно засмеялся – как будто признался, что играет с «Лего».

– Может, хочешь поиграть с нами?

Он спросил не из вежливости. Он искренне хотел, чтобы я осталась.

– Я не умею.

– Научишься за минуту.

– Ладно…

Кажется, Стефан обрадовался. Я разделась. Когда мы спускались по лестнице, он повернулся ко мне и помахал конвертом:

– Потом прочту! Здорово.

Мы прошли через комнату вроде гостиной, на стенах которой висело еще больше картин, чем в прихожей, а потом оказались там, где, очевидно, Стефан и обитал. Йеспер сидел на полу, полностью сосредоточенный на телевизоре и на джойстике, который держал в руках. На экране соревновались скутеры. Стефан улыбнулся мне и посмотрел на Йеспера.

– Алло, оторвись на секунду. У нас в гостях дама.

Меня еще никто в жизни не называл дамой. Йеспер бросил растерянный взгляд на нас, стоящих у него за спиной.

– Чего? Ой… привет.

Скутеры финишировали – все, кроме одного, въехавшего в сугроб. Наверное, это Йеспер, подумала я. Он вздохнул:

– А я так удачно шел…

Стефан засмеялся, глядя на меня:

– Он всегда так говорит, когда гоняет в одиночку!

Йеспер шутливо передразнил:

– Всегда так говорит… Я правда удачно шел!

Комната Стефана была почти вдвое больше моей, но обставлена скромно. Письменный стол без ящиков. Стеллаж с несколькими книгами, множество дисков и музыкальный центр. Широкая кровать. Телевизор. На стенах морские карты, афиша старого вестерна, несколько детских фотографий Стефана в рамках и тканый вымпел с изображением Джими Хендрикса. Йеспер сидел, скрестив ноги, на большом персидском ковре. Он напомнил мне Тюре Свентона из детских детективов.

Стефан положил конверт с текстом песни на стол и взял второй джойстик с пола.

– Хочешь попробовать?

– Я лучше сначала посмотрю.

Я села на кровать и стала следить за игрой, ничего не понимая: ни кто играет за кого, ни как управляют персонажами.

Мама Стефана постучала в дверь и предложила чаю. Мы со Стефаном, очевидно, подумали об одном и том же – о мамином зеленом пойле. Он бросил на меня быстрый взгляд, и мы обменялись улыбками, полными взаимопонимания.

– Нет, спасибо, – ответил он маме. – Я не хочу потерять оставшихся друзей.

Мама Стефана засмеялась:

– Вообще-то я купила обычного чая.

Стефан посмотрел на нас с Йеспером:

– Хотите?

– Да, спасибо, – ответила я – прямо маленькая воспитанная девочка, которая сидит на краешке кровати и наблюдает за тем, как играют мальчики.

Мама Стефана вышла, и я решила, что не хочу так же тихо и послушно сидеть на кровати, когда она вернется.

– Давайте я попробую, – сказала я и пересела на ковер.

Было непросто, но постепенно стало получаться. Проехав несколько кругов, я уже держалась на дороге, почти не вылетая на обочину. Стефан и Йеспер давали дельные советы и отчаянно болели за меня, когда я стала приближаться к финишу, обогнав остальных. К сожалению, я слишком разволновалась и совсем потеряла скорость.

Потом мы соревновались между собой и я, конечно, все время приходила последней, несмотря на то что Стефан пару раз пытался поддаться. Заметив это, Йеспер громко запротестовал:

– Да за поддавки вообще можно дисквалифицировать!

– Чего? – невинно переспросил Стефан. – Это что, новые правила Евросоюза?

Играть оказалось ужасно интересно, я могла бы просидеть еще несколько часов с джойстиком в руках.

Интересно, когда я последний раз играла с таким азартом? Наверное, отвечая на вопросы викторины во время классного часа года три назад.

Мама Стефана принесла чай и имбирное печенье, за ней примчался младший брат Стефана. Я пыталась вспомнить, сколько ему лет. Он точно учился не в старших классах. Может быть, десять или одиннадцать.

– Можно поиграть?

Стефан посмотрел на маму, явно прося помощи. Та лишь невинно улыбнулась в ответ. Стефан вздохнул:

– Деткам твоего возраста в это время положено спать.

– Сейчас всего девять. Мне еще полчаса можно не спать.

– В наше время все было иначе, – пробурчал Стефан. – «Веселые картинки Бьорне». Посмотрел – и в кровать.

Братишка бросил свирепый взгляд на Стефана.

Йеспер встрепенулся.

– Уже девять? Черт, я должен был быть дома полчаса назад.

– Вот видишь, – жаловался Стефан маме. – Даже Йеспер ложится спать в половине девятого. А этому вы разрешаете полночи бузить.

– Я обещал матери помочь принести елку, – пояснил Йеспер, – мне надо бежать!

Мальчик тут же уселся перед экраном и запустил игру за две секунды. Спустя еще три он с головой ушел в нее, полностью отключившись от окружающего мира. Мы со Стефаном сидели на полу, попивая чай с печеньем и наблюдая за игрой. Это, вне всякого сомнения, был игрок высшего класса: выбирал самые трудные маршруты и худшие погодные условия. После двух гонок он повернулся к нам и совершенно серьезно поинтересовался:

– Вам не о чем говорить?

Переглянувшись, мы рассмеялись. Он бросил на нас непонимающий взгляд и вернулся к игре.

Стефан взял еще печенья и торжественно посмотрел на меня:

– Чудесная зима в этом году, не правда ли?

Я чуть не подавилась чаем, попеременно смеясь и кашляя. Утирая слезы, я пыталась вдохнуть полной грудью. Стефан изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица.

– Говорят, погода и далее будет чудесной.

Я захохотала.

– Но это, говорят, только на побережье – чем дальше от моря, тем холоднее.

Вскоре мы оба смеялись так, что чуть не падали навзничь. Брат Стефана недоуменно смотрел на нас, и тут в дверь постучали.

На пороге стоял Андерс Страндберг, недоумевая, отчего это мы валяемся на ковре, пытаясь перевести дыхание.

– Я не помешал?

– Нет!

Стефан встал и утер слезы.

– Я просто пытался поддержать беседу.

Андерс Страндберг засмеялся:

– Я только хотел поздороваться. Мы репетировали.

Он махнул рукой назад – наверное, имея в виду, что там папа Стефана.

– Здрасте, – одновременно выпалили мы со Стефаном, переглянулись и снова расхохотались, как малыши, которым показали пальчик.

Андерс Страндберг притворно покачал головой.

– И еще меня попросили передать гонщику, что пора ложиться спать.

Гонщик оторвался от игры и вопросительно взглянул на Андерса Страндберга.

– Да, именно тебе, – ответил тот.

Братишка Стефана дошел до конца маршрута, медленно выключил приставку и понуро отправился прочь. Мы смотрели ему вслед.

Вдруг я кое-что вспомнила:

– Я сегодня купила картину.

Оба посмотрели на меня.

– Картину Андерса Страндберга.

– Моего дедушки? Здорово. Где?

– На барахолке в городе.

Стефан вопросительно посмотрел на нас.

– О чем это вы?

– Сегодня я увидела одну картину. Выбирала подарки к Рождеству в магазинчике вроде секонд-хенда. Художника звали Андерс Страндберг. Продавец сказал, что это «дедушка музыканта».

Произнося последние слова, я попыталась изобразить диалект старичка. Вышло не очень, но Андерс Страндберг и Стефан все же улыбнулись, оценив мои старания. Почувствовав отклик, я продолжила:

– Знаете, как называется картина?

Они, конечно, не знали.

– «Песня Лауры».

– Как? – не понял Андерс Страндберг.

– Ничего себе, – ахнул Стефан. – Невероятно. Оба умолкли, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Я почувствовала, что голова снова начинает кружиться. Перед глазами плыли неясные образы в странных сочетаниях, я вспомнила запах подвальной пыли. Картина была бессловесным рассказом о чем-то важном. Или все это случайность? Или все-таки послание мне? Глаза налились слезами, откуда-то взялось всепоглощающее чувство избранности.

– А что на картине? – тихо спросил Стефан.

Я сглотнула.

– Зимний пейзаж. Луг или что-то вроде. А за ним – еловый бор.

Но голос не сорвался.

– У меня такое чувство, будто я там была.

Стефан посмотрел на меня, словно понимая, о чем я говорю.

– Странно, – задумчиво произнес Андерс Страндберг. – Я думал, он писал только морские пейзажи.

– А кто такая Лаура? – спросил Стефан. – Бабушка?

– Нет, бабушку звали Эдит. Не знаю…

«Песня Лауры». Печальная песня без слов, полная тепла. Воздух был словно наэлектризован. Если бы они оба вдруг посмотрели на меня, я бы заплакала. Но они не посмотрели. Я встала, засобиралась домой.

– Здорово было бы взглянуть на эту картину, – сказал Андерс Страндберг.

– Я могу как-нибудь принести ее в школу.

– Или я могу зайти к тебе домой.

Я посмотрела на него, не веря своим ушам.

– Чтобы тебе не пришлось носить картину туда и обратно, – добавил он.

Андерс Страндберг – ко мне домой. Я не упала в обморок и даже не задрожала. Сердце не забилось сильнее. Я вообще ничего особенного не почувствовала.

– Конечно, – ответила я. Что тут такого. Либо картину в школу, либо Андерс Страндберг ко мне домой.

Стефан тоже встал. Он подошел к письменному столу и взял конверт, показал мне и улыбнулся.

– Потом прочту. Песню Лауры.

Выйдя на мороз, я ощутила, как горят щеки. И не только щеки – горело все тело. Я чувствовала жар и воодушевление. Я шла по вечерней зимней улице – точнее, меня уносило потоком, в котором переплетались образы и события, неясные предчувствия. Мороз холодил горящие щеки.

На часах было десять. На улице уже никого не было, только изредка мимо проезжали машины. Я свернула на нашу улицу. Около моего дома стояла Лена. Неподвижно, лицом к входу.

Я замедлила шаг, словно боясь ее спугнуть – будто она дикий зверь в лесу. Она увидела меня, и мне показалось, что она не знает, что предпринять: остаться или сбежать? Она выбрала нечто среднее: начала уходить, но медленно. Я догнала ее. Теплота и воодушевление поддерживали меня, и я решила ни за что не отпускать от себя эти чувства. Что бы ни случилось.

– Привет.

Она уклончиво кивнула в ответ.

– Ты хотела зайти ко мне?

Разумеется, нет. Точно не в такое время. Но мне хотелось задать именно этот вопрос.

– Нет, – ответила она, немного поколебавшись. – Я просто гуляла.

Мы стояли друг напротив друга. Я смотрела на нее, Лена смотрела на свой ботинок, ковыряющий снег, спрятав руки в карманы куртки.

– Я… Это…

Я ждала продолжения:

– Да?

– Ай, ладно…

Она подняла голову.

– Ты тоже гуляла?

Держаться за тепло внутри, не расцеплять пальцев.

– Нет, я была у Стефана.

Вышло удивительно непринужденно.

– Мы играли на «Плейстейшн».

Я засмеялась. И правда звучит как «играли в „Лего“». По Лениному лицу пробежала горькая тень.

– Интересно?

– Да, интересно.

Я хотела добавить подробностей, чтобы она поняла, как было здорово, но у меня и без того было огромное преимущество, и мне совсем не хотелось ее добивать.

Я не хотела сдаваться, но и причинять ей боль не было ни малейшего желания.

Она стояла передо мной, держа руки в карманах, и смотрела на свои ботинки. Такой Лены я раньше не видела. Лены, которая была не совсем Лена. Может быть, я даже ждала ее. Давно ждала.

– Дома сейчас нелегко?

Она бросила на меня быстрый взгляд и так же быстро пожала плечами:

– Не знаю. Просто… так много…

Она умолкла, силы явно покидали ее.

– Мне надо домой. Холодновато.

Я кивнула. Наверное, и вправду было холодно, но я не мерзла. Лена пошла прочь.

– Увидимся, – сказала я.

– Угу, – ответила Лена.