Текст книги "Глоток неба"

Автор книги: Карсон Маккаллерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Карсон Маккаллерс
Глоток неба

Перевела Анастасия Грызунова

Рассказ войдет в том избранного Карсон Маккалерс «Озарение и ночная лихорадка», который выйдет в издательстве «Независимая газета».

Некоторое время ее осунувшееся юное лицо было недовольно обращено к мягкой голубизне неба, окаймлявшей горизонт. Затем, подрагивая приоткрытыми губами, она вновь опустила голову на подушку, сдвинула панаму на глаза и недвижно замерла в полосатом парусиновом кресле. Переменчивые тени плясали по одеялу, покрывавшему худое тело. В кустах таволги, раскидавшей поблизости белые цветы, жужжали трутни.

Констанс на секунду задремала. Она очнулась от душного запаха горячей соломы – и от голоса мисс Уэлан.

– Ну‑ка. Вот твое молоко.

Из сонной дымки возник вопрос, который она не собиралась задавать, о котором сознательно и не думала:

– Где мама?

В округлых руках мисс Уэлан держала сверкающую бутылку. Налила ей, молоко бело вспенилось на солнце, и хрустальный иней затянул стекло.

– Где?.. – повторила Констанс, выпустив слово с неглубоким выдохом.

– Где‑то с детьми. Мик утром устроила скандал из‑за купальников. Думаю, поехали за ними в город.

Такой громкий голос. Такой громкий, что может качнуть хрупкие ветки таволги, и тысячи крошечных цветов лавиной рухнут вниз, вниз, вниз в волшебном калейдоскопе белизны. Беззвучной белизны. Ей останется смотреть лишь на окостеневшие колючие ветки.

– Спорим, твоя мама удивится, когда увидит, где ты сегодня.

– Нет, – прошептала Констанс, сама не зная, почему возражает.

– Мне кажется, удивится. Все‑таки первый день снаружи. Во всяком случае, я не думала, что доктор даст себя уговорить и позволит тебе выйти. Особенно после того, что с тобой сегодня ночью было.

Она оглядела лицо сиделки, раздавшееся тело под белой тканью, руки, невозмутимо сложенные на животе. И затем снова лицо – такое розовое и жирное – как может не мешать ей эта тяжесть и яркость – почему это лицо то и дело не сползает утомленно ей на грудь?

От ненависти у нее задрожали губы, а дыхание участилось.

Через секунду она произнесла:

– Раз уж я смогу на той неделе проехать три сотни миль – до самых «Горных Вершин» – наверное, ничего плохого не случится, если я немного посижу во дворе.

Мисс Уэлан протянула пухлую руку – откинуть волосы с лица девочки.

– Ну, ну, – примирительно сказала она. – Тамошний воздух свое дело сделает. Не будь нетерпеливой. После плеврита ты просто обязана не волноваться и быть осторожной.

Зубы Констанс жестко сжались. Не дай мне заплакать, подумала она. Не позволяй – пожалуйста, не позволяй ей смотреть на меня, когда я плачу. Пусть она никогда не смотрит на меня и никогда больше ко мне не прикасается. Пожалуйста, не позволяй ей – никогда больше.

Сиделка неуклюже заковыляла по лужайке, вернулась в дом, и Констанс забыла о слезах. Она смотрела, как легкий ветерок шевелит листья дуба через дорогу, а те серебряно трепещут на солнце. Опустила стакан с молоком на грудь и время от времени слегка наклоняла голову, отпивая.

Опять снаружи. Под голубым небом. Столько недель она дышала лишь желтыми стенами своей комнаты – всасывала их жалящими обжигающими вдохами. Разглядывала тяжелое изножье постели, чувствуя, как оно рушится ей на грудь. Голубое небо. Прохладная голубизна – ее можно втягивать в себя, пока вся не пропитаешься этим цветом. Она смотрела вверх, пока в глазах не вскипела горячая влага.

На улице издалека послышался звук машины; она узнала пыхтение мотора и повернула голову к узкой полосе дороге, различимой оттуда, где она лежала. Автомобиль, похоже, неуверенно качнулся, разворачиваясь в проезде, и вздрогнул, с шумом затормозив. Трещина в одном из стекол была заклеена мутной клейкой лентой. Над ней виднелась голова немецкой овчарки: язык дрожит, голова вздернута.

Первой выпрыгнули Мик с собакой.

– Глянь‑ка, мама, – позвала она громким детским голоском, почти взвизгнула. – Она вышла.

Миссис Лейн ступила на траву и обратила к дочери пустое напряженное лицо. Глубоко затянулась сигаретой, которую держала в нервных пальцах, выдула изящные серые дымные ленты, и они сплелись с солнечным светом.

– Ну? – безжизненно подсказала Констанс.

– Привет, подруга, – сказала миссис Лейн с нервическим весельем в голосе. – Кто это тебя выпустил?

Мик вцепилась в напрягшуюся собаку.

– Смотри, мама! Кинг к ней рвется. Он не забыл Констанс. Смотри. Он ее знает не хуже, чем остальных – да, малыш?

– Не так громко, Мик. Иди запри собаку в гараж.

За матерью и Мик тащился Говард – с глуповатым выражением на прыщавой четырнадцатилетней физиономии.

– Привет, сестрица, – бормотнул он после секундной неловкости. – Как ты себя чувствуешь?

Почему‑то глядя на этих троих, стоящих в тени дубов, она почувствовала, что устала больше, чем за все время с тех пор, как вышла наружу. Особенно Мик – пытается оседлать Кинга, сжимает его мускулистыми маленькими ногами, вцепилась в напрягшееся тело – казалось, собака в любой момент готова на нее кинуться.

– Смотри, мама! Кинг…

Миссис Лейн нервно дернула плечом.

– Мик – Говард, уведите это животное сию же минуту – слышите меня? – и заприте его где‑нибудь. – Тонкие руки бессмысленно жестикулировали. – Сию минуту.

Дети покосились на Констанс и двинулись по лужайке к передней веранде.

– Ну, – сказала миссис Лейн, когда они ушли, – ты что, просто встала и вышла?

– Доктор сказал, что мне можно – наконец‑то. Они с мисс Уэлан взяли старое кресло на колесиках из подвала и – помогли мне.

Слова, так много сразу, утомили ее. И когда она позволила легкому удушью перехватить дыхание, кашель начался снова. Она перегнулась через подлокотник с салфеткой в руке и кашляла, пока чахлая травинка, остановившая ее взгляд, не отпечаталась в памяти неизгладимо, как щель в полу возле кровати. Когда кашель прекратился, она выбросила салфетку в картонную коробку возле кресла и посмотрела на мать – та стояла к ней спиной возле куста таволги, рассеянно пытаясь подпалить цветы угольком сигареты.

Констанс перевела взгляд с матери на голубое небо. Ей показалось, следует что‑нибудь сказать.

– Мне бы сигарету, – произнесла она медленно, подстраивая слоги к слабому дыханию.

Миссис Лейн обернулась. Ее рот, слегка подергиваясь углами, растянулся в слишком веселой улыбке.

– Вот это было бы мило! – Она кинула сигарету на траву и затоптала носком туфли. – Я думаю, может, самой бросить курить на некоторое время. У меня во рту все воспалилось и мохнатое – как грязный котенок.

Констанс слабо рассмеялась. Каждый смешок, отрезвляя, давил на нее чудовищным грузом.

– Мама…

– Да?

– Доктор утром хотел с тобой увидеться. Просил ему позвонить.

Миссис Лейн сорвала с куста таволги цветущую веточку и смяла в пальцах.

– Зайду внутрь и поговорю с ним. Где эта мисс Уэлан? Она что, просто высадила тебя на лужайку, когда я уехала – псам на милость и…

– Тш–ш, мама. Она в доме. У нее, знаешь ли, сегодня с полудня выходной.

– Да? Ну, сейчас же еще не полдень.

Шепот легко проскользнул наружу вместе с дыханием.

– Мама…

– Да, Констанс?

– Ты… ты вернешься? – Говоря это, она смотрела в сторону – смотрела в небо, обжигающе, лихорадочно голубое.

– Если хочешь, я выйду.

Она смотрела, как мать пересекла лужайку и вышла на посыпанную гравием дорожку к парадной двери. Шаги порывисты, как у маленькой стеклянной марионетки. Каждая худая лодыжка чопорно огибает другую, тонкие костлявые руки жестко покачиваются, хрупкая шея клонится набок.

Она перевела взгляд с молока на небо и обратно.

– Мама, – произнесли ее губы, но звук получился лишь утомленным выдохом.

Она едва прикоснулась к молоку. Два жирных пятна сползли с края стакана. Значит, она сделала четыре глотка. Дважды в хрустальной чистоте, дважды – с дрожью, закрыв глаза. Констанс повернула стакан на дюйм и погрузила губы в молоко с чистого края. Молоко прохладно и дремотно поползло ей в горло.

Когда миссис Лейн вернулась, на ней были белые нитяные перчатки, а в руках позвякивали ржавые садовые ножницы.

– Ты позвонила доктору Рису?

Женщина еле заметно двинула углами рта, словно сглатывая.

– Да.

– И?

– Он считает, что лучше всего – не откладывать поездку надолго. Не оттягивать – чем быстрее ты устроишься, тем лучше.

– И когда? – Она чувствовала, как подрагивает пульс в кончиках пальцев, вибрирует на прохладном стекле, будто пчела в соцветии.

– Как насчет послезавтра?

Дыхание сорвалось на горячие удушливые вздохи. Она кивнула.

Из дома донеслись голоса Мик и Говарда. Кажется, они спорили о поясах для купальников. Голос Мик перерос в визг. Затем звуки стихли.

Вот из‑за чего она чуть не плакала. Она думала о воде: как вглядывается в ее гигантский зеленый водоворот, горячими руками ощущает ее прохладу, разбрызгивает ее долгими и легкими ударами. Прохладная вода – цвета неба.

– Ох, я чувствую себя такой грязной…

Миссис Лейн держала наготове ножницы. Она вскинула брови за охапкой белых цветущих ветвей.

– Грязной?

– Да – да. Я не была в ванне уже – уже три месяца. Меня тошнит от губки – как ею возят…

Мать присела подобрать клочок конфетной обертки, секунду тупо на него смотрела, а потом снова уронила на траву.

– Я хочу поплавать – чтобы прохладная вода вокруг. Это несправедливо – несправедливо, что я не могу.

– Тш–ш, – раздраженно прошипела миссис Лейн. – Тише, Констанс. Не надо нервничать из‑за чепухи.

– И волосы у меня… – Она подняла руку к жирному узлу, свисавшему с затылка на шею. – Не мыты – месяцы – кошмарные мерзкие волосы, я от них с ума сойду. Я могу терпеть все – и плеврит, и трубки, и туберкулез, но…

Миссис Лейн так крепко держала цветы, что те безвольно съежились, будто устыдившись.

– Тш–ш, – безжизненно повторила она. – Это необязательно.

Небо пылало ослепительно – струи голубого пламени. Удушающие и убийственные для воздуха.

– Может, если их коротко обрезать…

Садовые ножницы неторопливо чикнули.

– Ну, если хочешь – думаю, я смогу их постричь. Ты правда хочешь коротко?

Она повернула голову и немощно потянулась выдернуть бронзовые шпильки.

– Да – совсем коротко. Отстриги все.

Сальные темные волосы тяжело свесились на несколько дюймов ниже подушки. В нерешительности миссис Лейн наклонилась и взяла их в горсть. Лезвия, вспыхнув на солнце, начали медленно продираться сквозь них.

Внезапно из‑за кустов таволги появилась Мик. Голышом, не считая плавок, припухшая крохотная грудь отсвечивает на солнце шелковистой белизной. Прямо над круглым детским животиком впечатались две мягкие складки.

– Мама! Ты ее стрижешь?

Миссис Лейн брезгливо держала отстриженные волосы, некоторое время разглядывая их с той же пустотой на лице.

– Хорошо получилось, – весело сказала она. – Надеюсь, на шее пуха не осталось.

– Не осталось, – ответила Констанс, глядя на младшую сестру.

Ребенок протянул раскрытую ладошку.

– Мама, дай мне. Я могу набить ими чудненькую маленькую подушечку для Кинга. А можно…

– Не смей отдавать ей эту отвратительную дрянь, – сквозь зубы произнесла Констанс. Ее пальцы коснулись жесткой бахромы волос, затем рука утомленно упала, подергала травинки.

Миссис Лейн присела. Сдвинув белые цветы с газеты, завернула в нее волосы и оставила сверток лежать на земле возле кресла больной.

– Заберу, когда пойду внутрь…

Пчелы продолжали приглушенно жужжать в неподвижной жаре. Тени почернели, а рябь солнечного света, дрожавшая раньше под дубами, успокоилась. Констанс сдвинула одеяло до колен.

– Ты говорила папе, что я так скоро еду?

– Да, я ему звонила.

– В «Горные Вершины»? – спросила Мик, балансируя сначала на одной босой ноге, потом на другой.

– Да, Мик.

– Мама, это же там, куда ты ездишь к дядь–Чарли?

– Да.

– Это там, откуда он нам посылал кактусовые конфеты – давно–давно?

Морщины, тонкие и серые, как паутина, прорезали бледную кожу миссис Лейн вокруг рта и на переносице.

– Нет, Мик. «Горные Вершины» – это в другом конце Атланты. А то была Аризона.

– У них был вкус смешной еще, – сказала Мик.

Миссис Лейн снова начала торопливо срезать цветы.

– Я – мне кажется, я слышала, как твоя собака где‑то воет. Иди займись им – иди – беги, Мик.

– Кинг не воет, мама. Говард на заднем крыльце учит его подавать лапу. Пожалуйста, не прогоняй меня. – Она положила руки на мягкий холмик живота. – Посмотри! Ты ничего не сказала про мой купальник. Правда, мне идет, Констанс?

Больная взглянула на гибкие натянутые детские мышцы, а затем снова в небо. Два слова беззвучно вылепились на губах.

– Ого! Я хочу туда скорее. Знаешь, у них в этом году есть такая канава – по ней ходишь, и пяткам не больно. И новые горки поставили.

– Послушай меня сию секунду, Мик, и иди в дом.

Девочка посмотрела на мать и припустила по лужайке. Добежав до дорожки, остановилась и обернулась к ним, прикрыв глаза.

– Мы скоро поедем? – упавшим голосом спросила она.

– Да, возьмите полотенца и собирайтесь.

Несколько минут мать и дочь не произносили ни слова. Миссис Лейн порывисто двинулась от кустов таволги к лихорадочно–ярким цветам, окаймлявшим проезд, торопливо отхватывая соцветия. Темная тень у ее ног неотступно двигалась следом, полуденно припав к земле. Констанс наблюдала за ней, полуприкрыв глаза от слепящего света, положив костлявые руки на клокочущую, бьющуюся динамо–машину своей грудной клетки. Наконец, ощупала губами слова и выпустила их:

– Я туда сама поеду?

– Конечно, дорогая. Мы только посадим тебя на велосипед и подтолкнем.

Она растерла кусок мокроты языком, чтобы не выплевывать, и задумалась, не повторить ли ей вопрос.

Соцветия, которые можно было бы срезать, закончились. Женщина косо глянула на дочь поверх цветов, руки с голубыми венами стиснули стебли.

– Послушай, Констанс, – у клуба садоводов сегодня какое‑то событие. Обед в клубе, а потом все пойдут в чей‑нибудь сад камней. Я же беру с собой детей, поэтому я думала, что – ничего, если я пойду, а?

– Да, – ответила Констанс через секунду.

– Мисс Уэлан обещала остаться. Завтра, может быть…

Она все еще думала о том, что должна повторить вопрос, но слова слиплись в горле клейкими катышками слизи, и она чувствовала, что заплачет, если попробует их вытолкнуть. Вместо этого почему‑то произнесла:

– Милые…

– Милые, правда? Особенно таволга – такая изящная, белая.

– Я и не знала, что они уже зацвели, пока не вышла.

– Да? Я их приносила тебе в вазе на той неделе.

– В вазе… – прошептала Констанс.

– Ночью, правда. Тогда они лучше всего смотрятся. Вчера ночью я стояла у окна – и на них падал лунный свет. Ты же знаешь, как белые цветы выглядят под луной…

Внезапно Констанс подняла яркие глаза к лицу матери.

– Я тебя слышала, – сказала она с каким‑то упреком. – В коридоре – ты бродила на цыпочках. Поздно. В гостиной. И мне показалось, я слышала, как парадная дверь открылась и закрылась. А один раз я посмотрела в окно, когда кашляла, и мне показалось, я вижу белое платье – двигалось туда–сюда по траве – как привидение – как…

– Тш–ш, – сказала мать голосом колючим, точно осколки стекла. – Тише. Разговоры утомляют.

Настало время для вопроса. Пора – горло словно раздулось от созревших слогов.

– Я одна поеду в Горные Вершины, или с мисс Уэлан, или…

– Я поеду с тобой. Отвезу тебя на поезде. И останусь на несколько дней, пока не устроишься.

Мать стояла против солнца, заслонив часть ослепительного света, и Констанс могла взглянуть ей в глаза. Глаза цвета прохладного утреннего неба. Сейчас они смотрели странно недвижно – с пустым спокойствием. Голубые, как небо перед тем, как солнце выжжет его до газообразного сияния. Она глядела, дрожа, приоткрыв губы, прислушиваясь к собственному дыханию.

– Мама…

Начало приступа задавило конец слова. Она перегнулась через ручку кресла, чувствуя, как спазмы сотрясают грудь бешеными порывами, рожденными неизвестным органом внутри. Они накатывали один за другим с равной силой. И когда последний невыразительный звук вырвался на свободу, она устала так, что податливо и безвольно повисла на подлокотнике, не зная, вернутся ли к ней когда‑нибудь силы поднять закружившуюся голову.

В следующую минуту удушья глаза, все еще устремленные на нее, скользнули к простору неба. Она взглянула, вздохнула и заставила себя взглянуть снова.

Миссис Лейн отвернулась. Но спустя мгновение ее голос горько прозвенел:

– До свидания, лапа, – я сейчас побегу. Мисс Уэлан выйдет через минуту, а ты лучше иди внутрь. Пока…

Констанс почудилась слабая дрожь, сотрясшая плечи матери, когда та шла по лужайке, – дрожь, заметная не больше, чем вибрация прозрачного стекла, по которому слишком громко стукнули.

Они уехали, а перед ней возникла вечно безмятежная мисс Уэлан. За ее спиной Констанс заметила лишь, как мелькнули полуголые тела Мик и Говарда и полотенца, которыми они с чувством хлопали друг друга по задницам. И Кинга, высунувшего нетерпеливую морду над разбитым стеклом с клейкой лентой. Но она слышала натужный рев мотора, неистовый скрежет сцепления выезжавшей на дорогу машины. И даже когда последний звук затерялся в тишине, ей казалось, она все еще видит пустое бледное лицо матери, склонившейся над баранкой…

– Что случилось? – спокойно спросила мисс Уэлан. – Надеюсь, бок у тебя больше не болит.

Она дважды повернула голову на подушке.

– Ну, полно. Вернешься внутрь, и тебе полегчает.

Руки, мягкие и бесцветные, как сало, проскользили по горячей влаге, струившейся по ее щекам. И она не дыша поплыла в огромную, неподатливую голубизну, подобную небесной.