Текст книги "Сердце – одинокий охотник"

Автор книги: Карсон Маккалерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Знаешь начальника тюрьмы Лоуса? Помнишь, мы слышали его по радио? И ты знаешь, что такое Синг-Синг? Ну вот, папа пишет письмо Лоусу, чтобы он был с тобой подобрее, когда тебя поймают и пошлют в Синг-Синг.

Слова эти так страшно звучали в темноте, что ее самое пробрала дрожь. Она чувствовала, как трясется с перепугу Братишка.

– Там у них есть маленькие электрические стулья, как раз на твой рост. И когда пускают ток, ты поджариваешься, как кусок грудинки. А оттуда идешь прямо в ад.

Братишка скорчился в углу и замер. Мик перелезла через борт ящика и стала спускаться вниз.

– Лучше побудь здесь, двор стерегут полицейские. Может, через несколько дней я изловчусь и принесу тебе что-нибудь поесть.

Она прислонилась к стволу. Да, Братишке это будет уроком. Она всегда знала, как найти управу, и понимает этого мальчишку лучше всех. Год или два назад ему вдруг вздумалось прятаться за кустики, писать, а потом баловаться со своей пипкой. Она быстро на этом его изловила и всякий раз давала ему хороший шлепок. В три дня она вылечила его от этой привычки. Потом он даже писал не как другие ребята, а прятал руки за спину. Ей вечно приходилось нянчиться с этим Братишкой, и она знала, как с ним совладать. Немного погодя она опять влезет на дерево и уведет его домой. Ему больше никогда не захочется взять в руки ружье.

Дома все еще было как в покойницкой. Жильцы молча сидели на веранде и даже не решались качаться на качалках. Папа и мама были у себя в комнате. Папа пил пиво прямо из бутылки и шагал из угла в угол. Бэби наверняка поправится – значит, они волновались не за нее. И никто, казалось, не беспокоился о Братишке.

– Ох уж этот Братишка, – сказала Этта.

– Мне теперь стыдно на улицу выйти, – заявила Хейзел.

Этта и Хейзел ушли в среднюю комнату и закрыли за собой дверь. Билл сидел у себя, в задней комнате. Мик не хотелось ни с кем разговаривать. Она стояла в передней и обдумывала то, что произошло.

Папины шаги смолкли.

– Сделал он это намеренно, – сказал папа. – Ведь не то чтобы мальчишка возился с ружьем и оно нечаянно выстрелило. Все, кто там был, говорят, что он целился.

– Интересно, когда к нам заявится миссис Уилсон? – заметила мама.

– Ну, она себя не заставит ждать, будь спокойна!

– Это уж точно.

Теперь, когда солнце зашло, погода снова стала холодной, как в ноябре. Жильцы вошли с веранды и расселись в гостиной, но никому не приходило в голову затопить камин. Свитер Мик висел тут же на вешалке, она надела его и съежилась, чтобы поскорей согреться. Она думала о Братишке, о том, как он сидит там в холодном домике на дереве. Он же верит каждому ее слову, но, ей-богу, он заслужил, чтобы его попугали. Противный мальчишка чуть не убил эту самую Бэби.

– Мик, неужели ты не догадываешься, где может быть Братишка? – спросил папа.

– Да где-нибудь недалеко.

Папа шагал с пустой пивной бутылкой в руке. Двигался он как слепой, и лицо у него блестело от пота.

– Бедный мальчуган боится домой прийти. Знай я, где он, у меня было бы спокойней на душе. Я ведь его никогда и пальцем не тронул. Чего же ему меня бояться?

Мик решила подождать еще часа полтора. К тому времени Братишка уже будет жалеть о том, что сделал. Она всегда могла с ним управиться и научить его уму-разуму.

Немного погодя в доме снова началась суматоха. Папа опять позвонил в больницу, чтобы узнать, как там Бэби, и через несколько минут раздался ответный звонок миссис Уилсон. Она сообщила, что хочет с ними поговорить и сейчас приедет.

Папа продолжал шагать по комнате как слепой. Он выпил еще три бутылки пива.

– Дело обернулось так, что она может высудить все, до последней нитки. Взять ей с нас, правда, нечего, кроме дома, да и тот заложен. Но дело обернулось так, что она нас загонит в гроб.

Вдруг Мик пришла в голову новая мысль. А что, если Братишку и вправду будут судить, а потом запрут в тюрьму для малолетних преступников? А что, если миссис Уилсон отошлет его в исправительный дом? А что, если они действительно сделают с Братишкой какую-нибудь гадость? Ей очень хотелось побежать в домик на дереве, сесть там с Братишкой и сказать ему, чтобы он ничего не боялся. Ведь он такой худенький, маленький. И очень умный. Да она просто зарежет всякого, кто вздумает разлучить его с семьей! Ей до смерти хотелось и расцеловать его, и побить – так она его любила.

Но ей нельзя уйти, не зная, как повернется дело. С минуты на минуту появится миссис Уилсон, и Мик должна выяснить, каковы ее намерения. После этого она побежит и скажет Братишке, что ему наврала. А он уже получил свой урок, понял, что сам виноват.

К подъезду подкатило такси. Все молча, испуганно ждали на веранде. Миссис Уилсон вышла из такси с мистером Бренноном. Мик услышала, как папа нервно скрипнул зубами, когда эта пара поднималась по ступенькам. Старшие прошли в первую комнату, Мик последовала за ними и встала в дверях. Этта, Хейзел, Билл и жильцы предпочли держаться подальше.

– Я пришла, чтобы обсудить с вами то, что произошло, – заявила миссис Уилсон.

В передней комнате все было каким-то замызганным, неопрятным – Мик видела, что от взгляда мистера Бреннона ничего не укрылось.

Искалеченная целлулоидная кукла, бусы и прочий хлам, которым играл Ральф, были раскиданы по всему полу. На папином верстаке стояло пиво, а наволочки на кровати папы с мамой выглядели просто серыми.

Миссис Уилсон по-прежнему то снимала, то надевала на палец обручальное кольцо. Рядом с ней мистер Бреннон казался спокойным и молча сидел, закинув ногу за ногу. Щеки у него были иссиня-черные, и он был похож на гангстера из кинофильма. Мистер Бреннон, наверное, имеет против нее зуб. Он всегда с ней разговаривает грубо, не как с другими людьми. Наверное, заметил, как они с Братишкой слямзили у него со стойки пачку жевательной резинки. Мик его ненавидела.

– Говоря попросту, – заявила миссис Уилсон, – ваш мальчик намеренно выстрелил моей Бэби в голову.

Мик вышла на середину комнаты.

– Неправда, – сказала она. – Я при этом была. Братишка наводил ружье и на меня, и на Ральфа, и на всех вокруг. Просто, когда он целился в Бэби, палец у него случайно соскользнул. Я при этом была.

Мистер Бреннон потер нос и грустно на нее поглядел. Ух, как она его ненавидела!

– Я понимаю ваше состояние и поэтому сразу хочу перейти к делу, – сказала миссис Уилсон.

Мама звякнула связкой ключей, но папа сидел неподвижно, свесив тяжелые руки с колен.

– У Братишки и в мыслях не было в нее стрелять, – продолжала Мик. – Он просто…

Миссис Уилсон сдергивала и снова насаживала на палец кольцо.

– Обожди. Я все знаю. Я могу передать дело в суд и стребовать с вас все, что у вас есть, до последнего цента…

Папа по-прежнему сидел с застывшим лицом.

– Могу сказать одно, – вставил он. – Много вы у нас не высудите. Все, что у нас есть, – это…

– Нет, вы меня послушайте, – перебила его миссис Уилсон. – Я ведь не привела к вам адвоката и судиться не хочу. Мы с Бартоломью… с мистером Бренноном по дороге все обсудили и в общем согласны. Во-первых, я хочу поступить по чести и по совести, а во-вторых, не желаю, чтобы в ее годы имя Бэби трепали по каким-то хамским судам.

В комнате не слышно было ни звука, все сидели как прибитые. Только мистер Бренной вроде бы улыбнулся Мик, но в ответ она только строго на него покосилась.

Миссис Уилсон очень волновалась: когда она закуривала сигарету, рука у нее дрожала.

– Я не желаю с вами судиться и прочее. Все, чего я от вас требую, – это справедливости. Я не требую, чтобы вы платили за все слезы Бэби и за те страдания, которые она перенесла, пока ей не дали снотворное. Никакими деньгами за это не заплатишь. Я не требую, чтобы вы платили за урон ее карьере и крах всех наших планов на будущее. Несколько месяцев ей придется носить повязку. Она не сможет выступить на вечере, может, у нее даже останется небольшая лысина!

Миссис Уилсон и папа уставились друг на друга как загипнотизированные. Потом миссис Уилсон полезла в сумочку и достала листок бумаги.

– Вам придется заплатить только то, во что нам все это реально обойдется. За отдельную палату для Бэби в больнице и за отдельную сиделку, пока девочку не отпустят домой. Ну и разумеется, за операцию и по счету врачу. И я требую, чтобы с доктором расплатились немедленно! Кроме того, Бэби сбрили волосы, поэтому вы должны заплатить за перманент, для которого я возила ее в Атланту, потому что, когда волосы у нее отрастут, я опять ей сделаю перманент. И стоимость ее костюма плюс прочие мелкие расходы вроде этого. Я вам письменно перечислю все суммы, как только сама их буду знать. Я стараюсь вести себя с вами честно и порядочно, и вы должны заплатить мне все, как только я представлю счет.

Мама разгладила на коленях подол и коротко вздохнула.

– Мне кажется, что в общей палате, с детьми, ей будет лучше, чем в отдельной. Когда Мик болела воспалением легких… – сказала она.

– Я настаиваю на отдельной палате.

Мистер Бренной вытянул вперед свои белые короткопалые руки и покачал ими, словно они лежали на весах.

– Может, через день-другой Бэби сможет переехать в палату на двоих, к какому-нибудь другому ребенку, – продолжала мама.

Голос миссис Уилсон звучал непреклонно:

– Вы слышали, что я сказала. Раз ваш мальчик стрелял в мою Бэби, она должна иметь все удобства, пока не поправится.

– За вами, конечно, все права, – признал папа. – Видит бог, у нас сейчас нет ни гроша, но, может, мне удастся что-нибудь наскрести. Надо признаться, что вы не стараетесь злоупотреблять своим положением – спасибо хоть за это. Мы сделаем все, что сможем.

Мик хотелось остаться и дослушать разговор, но ее мучила мысль о Братишке. Когда она представляла себе, как он сидит там на дереве в темном холодном домике и думает о Синг-Синге, на душе у нее кошки скребли. Она вышла из комнаты и направилась к черному ходу. Дул ветер, на дворе было совсем темно, если не считать желтого квадрата света из окна кухни. Заглянув в окно, она увидела Порцию, которая неподвижно сидела у стола, закрыв лицо худыми длинными пальцами. Во дворе было уныло; ветер жутковато шевелил тени и погребально завывал во тьме.

Мик постояла под дубом. Но едва она ухватилась за нижнюю ветку, как ее словно ушибла страшная мысль. Она вдруг почувствовала, что Братишки тут больше нет. Она окликнула его, но никто не отозвался. Тогда она быстро и бесшумно, как кошка, вскарабкалась наверх.

– Эй! Братишка!

Даже не обшарив ящика, она поняла, что там его нет. Но чтобы удостовериться в этом, она все же залезла внутрь и ощупала все углы. Мальчишка исчез. Наверно, спустился, как только она ушла. Теперь он уже далеко, а такого смышленого малого, как Братишка, пожалуй, и не знаешь, где найти.

Она слезла с дерева и побежала на веранду. Миссис Уилсон уходила, и все вышли провожать ее на крыльцо.

– Папа! – сказала Мик. – Где-то надо искать Братишку. Он убежал. Я уверена, что тут, на нашей улице, его нет… Надо всем нам пойти его искать.

Никто не знал, куда идти и с чего начинать поиски. Папа ходил взад и вперед по улице, заглядывая во все закоулки. Мистер Бреннон вызвал по телефону такси для миссис Уилсон, а сам решил принять участие в розысках. Мистер Сингер сидел на перилах веранды и был единственным человеком, который хранил спокойствие. Все рассчитывали, что Мик скажет, где скорее всего можно найти Братишку. Но город был такой большой, а мальчик – такой хитрый, что она просто растерялась.

Может, он побежал к Порции, на Шугар-хилл? Мик пошла на кухню, где Порция все так и сидела у стола, закрыв лицо руками.

– Мне почему-то кажется, что он побежал к тебе домой. Помоги нам его найти.

– И как же я сама до этого не додумалась? Бьюсь об заклад, что бедный малыш давно сидит у меня.

Мистер Бреннон попросил у кого-то автомобиль. Он, мистер Сингер и папа сели в машину вместе с Мик и Порцией. Никто не знал, что сейчас переживает Братишка, кроме нее, Мик. Никто не знал, что он убежал, думая, будто спасает свою жизнь.

В доме у Порции было темно, только луна бросала квадратные отсветы на пол. Едва они туда вошли, как сразу же выяснилось, что в обеих комнатах никого нет. Порция зажгла в передней лампу. В квартире пахло мускусом, повсюду висели вырезанные из журналов картинки и лежали кружевные скатерти и кружевные накидочки. Но Братишки здесь не было.

– Он приходил! – вдруг воскликнула Порция. – Я вижу, что здесь кто-то был.

Мистер Сингер нашел на кухонном столе карандаш и листок бумаги. Он прочел, что там было написано, и показал остальным. Буквы были круглые, неровные, но смышленый малый сделал только одну грамматическую ошибку. Там было написано:

«Дорогая Порция, я уезжаю в Флариду. Скажи всем.

С уважением Братишка Келли».

Они стояли молча, обалдев от изумления. Папа выглядывал за дверь и рассеянно потирал нос. Потом все решили снова сесть в машину и поехать к шоссе, ведущему на юг.

– Обождите минутку, – остановила их Мик. – Хотя Братишке всего семь лет, у него хватит ума не сказать, куда он бежит, если он в самом деле хочет убежать. Насчет Флориды это просто вранье.

– Вранье? – переспросил папа.

– Факт. Братишка слышал только про два места – про Флориду и про Атланту. Мы с ним и с Ральфом не раз бывали на дороге в Атланту. Он знает, как туда попасть. Вот туда он и двинулся. Он любит рассказывать, что будет делать, если попадет в Атланту.

Они снова уселись в машину. Мик уже полезла на заднее сиденье, но Порция дернула ее за руку.

– Знаешь, что сделал Братишка? – шепнула она. – Только никому не говори. Братишка, кроме всего, стащил с комода мои золотые сережки. Вот уж не думала, что он так со мной поступит!

Мистер Бреннон запустил мотор. Они ехали медленно по направлению к шоссе на Атланту, осматриваясь по сторонам, нет ли где-нибудь на улице Братишки.

Оказывается, в Братишке и правда есть что-то поганое. Сегодня он всех удивил. Раньше это был тихий ребенок, за которым ни разу не было замечено никаких гадостей. Когда кто-нибудь обижался, он всегда конфузился и нервничал. И как только он словчился сегодня такое натворить?

Они чуть не ползком тащились по шоссе на Атланту. Миновали последние дома и двинулись мимо темных полей и лесов. По дороге то и дело останавливались и спрашивали встречных, не видел ли кто Братишку.

– Не проходил ли тут маленький босоногий мальчик в коротких плисовых штанишках?

Но, проехав миль десять, они так и не встретили никого, кто бы его видел. В открытые окна машины задувал холодный ветер, было далеко за полночь.

Они проехали еще немножко, а потом повернули назад, в город. Папа и мистер Бреннон хотели объехать всех ребят второго класса, но Мик заставила их снова повернуть на шоссе в Атланту. Она все вспоминала, как запугивала Братишку. И тем, что Бэби умерла, и Синг-Сингом, и начальником тюрьмы Лоусом. И маленькими электрическими стульями, как раз ему по росту, и тем, что он потом попадет прямо в ад. В темноте все это звучало очень жутко.

Они отъехали от города около полумили, и вдруг Мик увидела Братишку. Фары высветили его впереди очень ясно. Вот смех: он шел по самому краю дороги, подняв большой палец, чтобы его подвезли. За поясом у него торчал кухонный нож Порции, и на широком темном шоссе он выглядел таким маленьким, что ему можно было дать не больше пяти лет.

Они остановили машину, и он подбежал, надеясь, что его подвезут. Снаружи ему не было видно, кто сидит в машине, и он прищурился, будто кидал шарик. Папа ухватил его за шиворот. Он стал лягаться и отбиваться кулаками. Потом у него в руке появился нож. Папа вырвал его как раз вовремя. Мальчик дрался, как звереныш, попавший в ловушку, но в конце концов его втащили в машину. По дороге домой папа держал его на коленях, но Братишка сидел очень прямо, к нему не прислоняясь.

Его пришлось силой волочить в дом, и на шум выбежали все жильцы и соседи. Братишку втолкнули в переднюю комнату, и он забился в угол, крепко сжав кулаки и исподлобья косясь то на одного, то на другого, словно вот-вот кинется драться с ними со всеми.

Братишка не произнес ни слова с тех пор, как они вошли в дом. Но тут он вдруг начал истошно вопить:

– Это Мик! Я ничего не делал. Это Мик!

Таких воплей никто еще отродясь не слышал. Вены у него на шее вздулись, и кулачонки были твердые, как камни.

– Вы меня не словите! Никто меня не словит! – орал он.

Мик потрясла его за плечи. Она твердила, что все, чем она его пугала, выдумки. До него наконец это дошло, но он все равно не мог утихомириться. Казалось, никто никогда его не уймет.

– Я вас всех ненавижу! Я вас всех ненавижу!

Взрослые растерянно стояли вокруг. Мистер Бренной почесывал нос, уставившись в пол. Потом он тихонько вышел. Мистер Сингер, казалось, был единственным человеком, понимавшим, что тут происходит. Может, потому, что он не слышал этих ужасных криков. Лицо его было, как всегда, спокойным, и, когда Братишка на него смотрел, он как будто и сам немножко успокаивался. Мистер Сингер был не похож на других людей, и в такие минуты, как эта, остальным не мешало бы передать все в его руки. У него было больше здравого смысла, и он знал то, что обычные люди знать не могли. От его спокойного взгляда Братишка постепенно затих, и папа смог уложить его в постель.

В постели он лежал ничком и плакал. Плакал он громко, глубоко всхлипывая, и вздрагивал каждый раз всем телом. Плакал он целый час, и никто во всех трех комнатах не мог уснуть. Билл перешел на кушетку в гостиную, а Мик легла с Братишкой. Он не давал ей ни дотронуться до себя, ни прикорнуть рядом. Потом, наплакавшись до икоты, еще через час он заснул.

Мик долго не спала. Она обняла его и крепко прижала к себе. Она ощупывала его всего и потихоньку целовала. Он был такой маленький, мягкий, и от него шел солоноватый мальчишеский запах. Мик вдруг почувствовала к нему такую щемящую нежность, что сжала его изо всех сил, у нее даже руки устали. В мыслях у нее Братишка и музыка жили рядом. Ей казалось, что нет на свете такой вещи, которой она для него не сделает. Она никогда больше его не ударит и даже не будет дразнить. Всю ночь она проспала, обхватив его голову руками. А утром, когда она проснулась. Братишки уже рядом не было.

Но после этой ночи ей редко приходилось его дразнить – и ей, и кому бы то ни было. После того как он выстрелил в Бэби, малыш стал совсем не похож на прежнего Братишку. Теперь он держал язык за зубами и больше не баловался с ребятами. Чаще всего он просто сидел во дворе или в угольном сарае. Рождество подходило все ближе. Мик, конечно, мечтала о пианино, но никому не говорила об этом. Наоборот, она всем сказала, что ей хочется получить часы с Мики-Маусом. Когда Братишку спросили, чего он ждет от Деда Мороза, он ответил, что ему ничего не надо. Он спрятал шарики и складной нож и не давал никому дотронуться до своих книжек со сказками.

После той ночи никто уже не звал его Братишкой. Соседские ребята постарше стали звать его Келли – убийцей Бэби. Но он мало с кем разговаривал, и ничто, казалось, его не трогало. В семье теперь его звали настоящим именем: Джордж. Поначалу Мик не могла отвыкнуть от прежнего прозвища, да и не хотела отвыкать. Но как ни смешно, через неделю она сама стала называть его Джорджем, как и все остальные. Но он был совсем не похож на прежнего мальчика, этот Джордж; он держался особняком, будто сразу стал намного старше, и никто, даже она, не знал, что у него на уме.

Мик улеглась вместе с ним в сочельник. Он лежал в темноте и молчал.

– Брось чудить, – сказала она. – Давай лучше поразговариваем про гномов и про то, как голландские дети вместо того, чтобы вывешивать чулки, ставят деревянные башмаки для Деда Мороза.

Джордж ничего не ответил. Он заснул.

Она поднялась в четыре часа утра и разбудила всю семью. Папа затопил в передней комнате камин, а потом пустил всех их к елке, чтобы они могли посмотреть свои подарки. Джордж получил костюм индейца, а Ральф – резиновую куклу. Всем остальным было подарено что-нибудь из одежды. Мик обыскала свой чулок, нет ли там часов с Мики-Маусом, но ей подарили пару коричневых полуботинок и коробку пьяных вишен. Пока не рассвело, они с Джорджем бегали по улице, хлопали в хлопушки, пускали шутихи и съели всю коробку – оба слоя пьяных вишен. И к тому времени, когда настал день, они чувствовали только боль в животе и усталость. Мик легла на кушетку. Она закрыла глаза и вошла в свою внутреннюю комнату.

В восемь часов доктор Копленд уже сидел за письменным столом и при тусклом утреннем свете просматривал какие-то бумаги. Рядом с ним к потолку поднималось дерево – темно-зеленый косматый кедр. С тех пор как доктор начал практиковать, он ежегодно устраивал на рождество елку, и сейчас все было для нее готово. Вдоль стен передних комнат стояли ряды стульев и скамеек. Весь дом пропах сладким, пряным запахом свежеиспеченных кексов и горячего кофе. В кабинете рядом с доктором у стены сидела Порция. Она сидела, согнувшись и подперев голову ладонями.

– Отец, ты с пяти часов утра надсаживаешься за столом. Нечего было тебе вставать. Мог поваляться в кровати до самых гостей.

Доктор Копленд облизнул толстые губы. Его угнетало такое множество забот, что тут было не до Порции. Ее присутствие только его раздражало.

Наконец он не выдержал и сердито спросил:

– Чего ты здесь томишься?

– Места себе не нахожу, – сказала она. – Во-первых, из-за Вилли…

– А что с Вильямом?

– Понимаешь, он мне писал аккуратно каждое воскресенье. Письмо приходило в понедельник, на худой конец – во вторник. А вот на прошлой неделе не пришло. Я понимаю, чего беспокоиться? Вилли – он же такой добрый, покладистый парень, – что с ним может случиться? Его перевели из тюрьмы на полевые работы – что-то они там копают к северу от Атланты. Две недели назад он написал, что сегодня их поведут в церковь, просил прислать костюм и красный галстук.

– Больше Вильям ничего не писал?

– Писал, что тот самый мистер Б.Ф.Мейсон тоже у них в тюрьме. И что там он встретил Бастера Джонсона – это один его знакомый. И потом Вилли пишет, чтобы я бога ради прислала ему гармошку, потому что он очень тоскует оттого, что не может играть на своей гармошке. Я ему все послала. И шашки, и кекс с глазурью. Но теперь, даст бог, я скоро получу от него письмецо.

Глаза у доктора Копленда лихорадочно горели, и он не мог унять нервного движения рук.

– Дочка, давай обсудим все это попозже. Времени уже много, а мне надо кончить работу. Сходи на кухню, посмотри, все ли готово.

Порция встала, пытаясь напустить на себя веселый, беззаботный вид.

– А как ты решил насчет этой премии в пять долларов?

– Пока что я еще не придумал, как тут разумнее поступить, – уклончиво ответил он.

Один из его приятелей, негр-фармацевт, каждый год выдавал премию в пять долларов ученику средней школы за лучшее сочинение на заданную тему. Фармацевт предоставлял доктору Копленду право единолично оценивать представленные работы, а имя победителя объявлялось на рождественской елке у доктора. Тема сочинения в этом году была такая: «Моя жизненная цель: как я могу улучшить положение негритянской расы». Поступила только одна достойная внимания работа. Однако она была написана так по-детски и неразумно, что вряд ли стоило присуждать ей премию. Доктор Копленд надел очки и с глубочайшим вниманием снова прочел сочинение.

«Вот моя жизненная цель. Во-первых, я хочу посещать университет в Тэскиджи, хотя и не желал бы стать таким человеком, как Букер Вашингтон.[8]8
  Вашингтон, Букер Тальяферо (1858–1915) – негр-просветитель, многолетний ректор университета в Тэскиджи


[Закрыть] или доктор Карвер[9]9
  Карвер, ДжорджВашингтон (1864–1943) – знаменитый негритянский химик, специалист посельскому хозяйству и почвоведению; завещал свое состояние университету в Тэскиджи для научно-исследовательской работы


[Закрыть] И когда я увижу, что мое образование закончено, я постараюсь быть таким же хорошим адвокатом, как тот, кто защищал парней из Скоттсборо.[10]10
  «дело Скоттсборо» (1931–1937) – судебный процесс против девяти негритянских юношей, несправедливообвиненных в насилии; ввиду несостоятельности обвинения и широкого протеста общественности в конце концов дело было прекращено


[Закрыть] Я буду брать дела только у цветных против белых. Нашему народу ежедневно и по-всякому внушают, что он – низшая раса. Это неправда. Мы возрождающаяся раса. И уже недолго будем изнемогать под бременем белого человека. Мы не можем только сеять, давая другим пожинать плоды.

Я хочу быть таким, как Моисей, который вывел детей Израилевых из страны поработителей. Я хочу создать Тайное общество цветных вождей и ученых. Все цветные объединятся под началом этих выдающихся вождей и будут готовить восстание. А все другие народы мира, если они сочувствуют несчастной судьбе нашей расы и хотят, чтобы в Соединенных Штатах цветные наконец отделились от белых, придут к ним на помощь. Все цветные объединятся, произойдет революция, и в конце концов цветные займут все земли к востоку от Миссисипи и к югу от Потомака. Я создам могущественное государство под правлением Организации цветных вождей и ученых. Ни одному белому не дадут там паспорта, а если они посмеют приехать, они будут лишены всех законных прав.

Я ненавижу белую расу и буду всегда добиваться, чтобы цветная раса смогла отомстить за все свои страдания. Такова моя жизненная цель».

Доктор Копленд ощущал лихорадочный жар в крови. Часы на столе громко тикали, и этот звук действовал ему на нервы. Разве он мог присудить премию мальчику с такими дикими взглядами? Как же ему решить?

Другие сочинения вообще были лишены всякого содержания. Молодые не желали думать. Они писали только о своих личных честолюбивых целях и вовсе опускали вторую половину темы. Только одно обстоятельство заслуживало внимания. Девять сочинений из двадцати пяти начинались фразой: «Я не хочу быть прислугой». А далее выражалось желание управлять самолетом, стать чемпионом по боксу, священником или танцором. У одной девушки единственной целью в жизни было помогать бедным.

Автором смутившего его сочинения был Лэнси Дэвис. Он узнал его руку прежде, чем перевернул последнюю страницу и увидел подпись. Лэнси ему уже доставил немало хлопот. Его старшая сестра пошла в услужение, когда ей было одиннадцать лет, и ее изнасиловал белый хозяин – уже почти старик. А через год или два доктор получил срочный вызов к Лэнси.

Доктор Копленд подошел к картотеке, хранившейся у него в спальне, – там он вел истории болезней своих пациентов. Он вынул карточку «Миссис Дэн Дэвис с семьей» и проглядел записи, пока не дошел до имени Лэнси. Дата была четырехлетней давности. Сведения о мальчике были занесены более старательно, чем обычно, и чернилами: «Возраст – тринадцать лет, период половой зрелости миновал. Неудачная попытка самокастрации. Повышенная половая возбудимость и гипертрофия щитовидной железы. Бурно рыдал во время двух осмотров, несмотря на незначительную боль. Многословен – любит поговорить, но выражается бессвязно. Благополучная среда, за одним исключением. Люси Дэвис – мать, прачка. Умна, всячески достойна внимания и помощи. Поддерживать связь. Гонорар – 1 доллар (?)».

– В этом году трудно принять решение, – сообщил он Порции. – Но, как видно, все же придется присудить премию Лэнси Дэвису.

– Раз ты все уже решил, давай рассказывай мне о вон тех подарках.

Подарки, которые будут розданы на рождество, лежали на кухне. Тут были бумажные кульки с бакалеей и одеждой, к которым были пришпилены красные рождественские открытки. На елку приглашались все желающие, но те, кто заранее хотел сообщить о своем намерении, заходили (либо просили кого-нибудь из друзей) записать свое имя в гостевой книге, лежавшей на столе в передней. Кульки были навалены на полу. Их было штук сорок, и размер каждого из них определялся потребностями получателя. Некоторые подарки представляли собой небольшие пакетики орехов или изюма, другие – целые ящики, которые с трудом мог поднять взрослый мужчина. Кухня была заставлена вкусными вещами. Доктор Копленд остановился в дверях, и ноздри его раздулись от гордости.

– По-моему, ты в этом году все приготовил на славу. Люди и взаправду расщедрились.

– Капля в море. И сотой доли нет того, что нужно.

– Вот ты всегда так! Я ведь вижу, отец, ты рад-радехонек, а показывать это боишься. Лишь бы поворчать. Тут чуть не целый бушель гороха, двадцать мешков муки, около пятнадцати фунтов грудинки, барабулька, семь десятков яиц, овсянка, банки с томатами и персиками. А сколько яблок, и больше двух десятков апельсинов! Не говоря о разной одежде. И два матраса, и четыре одеяла. Вот это да!

– Капля в море.

Порция показала на большой ящик в углу:

– Ну а с этим что ты будешь делать?

В ящике был всякий хлам: кукла без головы, грязные куски кружева, кроличья шкурка. Доктор Копленд добросовестно изучил каждый предмет.

– Ничего не выбрасывай. Все пойдет в дело. Это подарки наших гостей, у которых не нашлось ничего лучшего. Потом я все это на что-нибудь употреблю.

– Тогда, может, ты осмотришь ящики и мешки, чтобы я могла их завязывать? В кухне прямо не повернешься. Пора бы уж подойти и гостям. А подарки я перетаскаю на черный ход и во двор.

Солнце взошло. День сегодня обещал быть ясным, холодным. Кухня дышала сытными, пряными запахами. На плите закипала кастрюля с кофе, а вся полка в шкафу была заставлена кексами, покрытыми глазурью.

– И ни крошечки от белых. Все от цветных.

– Нет, – возразил доктор Копленд. – Это не совсем верно. Мистер Сингер пожертвовал чек на двенадцать долларов, чтобы купить уголь. Я его пригласил прийти.

– Господи Иисусе! – воскликнула Порция. – Целых двенадцать долларов!

– Я счел возможным к нему обратиться. Он совсем не такой, как другие люди арийской расы.

– Ты прав, – сказала Порция. – А я вот все думаю о нашем Вилли. Как бы я хотела, чтобы и он повеселился тут, на елке! А еще больше – письмецо от него получить. Мучает это меня. Да ладно! Чего уж нам с тобою болтать, пора браться за дело, скоро гости придут. Время уже подошло.

Но времени еще хватало. Доктор Копленд вымылся и тщательно оделся. Он хотел порепетировать речь, которую скажет, когда все придут. Но нетерпение и беспокойство не давали ему сосредоточиться. В десять часов появились первые гости, а через полчаса все уже были в сборе.

– Желаю вам счастливого рождества! – приговаривал почтальон Джон Робертс. Он радостно сновал по набитой людьми комнате, вздернув одно плечо и отирая лицо белым шелковым платком.

– Дай вам бог еще много-много раз праздновать!

Перед домом стояла толпа. Гости не могли протиснуться в дверь и собирались кучками на веранде и во дворе. Никто не лез напролом и не грубил, в толчее был свой порядок. Приятели окликали друг друга, незнакомых знакомили, и они обменивались рукопожатиями. Дети и молодежь жались вместе и старались отойти поближе к кухне.

– Рождественские подарки!

Доктор Копленд стоял посреди передней комнаты, возле елки. У него кружилась голова. Он пожимал руки и растерянно отвечал на приветствия. Ему совали в руки подарки – некоторые были изящно перевязаны ленточками, другие просто обернуты в газету. Он не знал, куда их девать. Воздух становился спертым, а голоса – чересчур громкими. Вокруг него мелькали лица, которых он уже не мог различить. Но постепенно к нему вернулось самообладание. Он сообразил, куда сложить подарки. Головокружение проходило, все вокруг приобрело четкость. Он поправил очки и осмотрелся.