Текст книги "Особая реальность (перевод Останина и Пахомова)"

Автор книги: Карлос Кастанеда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

10

Я приехал к дону Хуану 30 мая 1969 года и без обиняков заявил, что хочу еще раз попытать счастья в «видении». Он с улыбкой покачал головой и сказал, что нужно набраться терпения, ибо время еще не пришло. Я настаивал на своем, утверждая, что вполне готов.

Кажется, мои докучливые просьбы ничуть ему не досаждали, и все же он попытался изменить тему разговора. На это я не поддался и спросил, как мне перебороть свое нетерпение.

– Поступай как воин, – ответил он.

– Как именно?

– Это познается на деле, а не на словах.

– Ты говорил, что воин думает о собственной смерти. Я думаю о ней непрерывно, а толку никакого.»

Дон Хуан громко причмокнул – видимо, начал сердиться. Я заявил, что не собираюсь ему надоедать и вообще, если мешаю, могу вернуться в Лос-Анджелес. Дон Хуан ласково похлопал меня по спине и сказал, что ничуть на меня не сердится; просто я и без него знаю, что значит быть воином.

– Скажи, что надо делать, чтобы жить как воин? – спросил я.

Дон Хуан снял шляпу, поскреб в голове и пристально посмотрел на меня.

– Очень ты любишь, чтобы тебе все разжевали, – усмехнулся он.

– Так уж устроен мой ум, – сказал я.

– Вот и плохо.

– Так скажи, каким образом его изменить! Я потому и спрашиваю, как стать воином; если бы я знал, то сумел бы перемениться.

Мои слова очень его рассмешили, и он снова похлопал меня по спине.

Я боялся, что дон Хуан в любой момент спровадит меня из дому, и потому быстро уселся перед ним на свою циновку и стал задавать вопросы. Меня интересовало, почему я должен ждать.

Он объяснил это так. Если я поспешу увидеть, не «залечив ран», полученных в битве со стражем, то наверняка встречусь с ним опять. Дон Хуан уверял, что в моем нынешнем состоянии эта встреча станет для меня гибельной.

– Прежде чем предпринять новую попытку видеть, нужно забыть о страже, – заявил он.

– Как его забыть?

– Для этого воину служат терпение и воля. Собственно, кроме терпения и воли, у воина ничего нет; зато с ними он творит все, что захочет.

– Но я – не воин.

– Ты начал изучать колдовство и лишен возможности к отступлению или сожалению. Тебе остается жить, как живет воин, и воспитывать в себе терпение и волю, хочешь ты того или не хочешь.

– А как их воспитывать? Дон Хуан задумался.

– Это не объяснить словами. Особенно о воле. Воля – нечто особое, таинственное. Невозможно рассказать, как ею пользоваться, но плоды ее поразительны. Главное, что следует знать: волю можно совершенствовать. Зная это, воин умеет ждать. Твоя слабость в том, что ты не знаешь, что ждешь созревания воли. Мой благодетель говорил, что воин знает, что он ждет, и знает, чего он ждет. Ты знаешь только то, что ты ждешь. Прошли годы, а ты не знаешь, чего ждешь. Обычному человеку трудно, а то и невозможно знать это. У воина здесь нет трудностей: он знает, что ждет созревания воли.

– Так что же такое воля? Может, настойчивость? Вроде той настойчивости, с которой твой внук Лусио мечтает о мотоцикле?

– Нет, – усмехнулся дон Хуан. – Настойчивость – это не воля. Лусио лишь потакает своим слабостям. Воля чиста и могущественна, она способна направлять наши действия. Воля – это то, что позволяет воину выиграть сражение, которое, по всем расчетам, проиграно.

– Значит, воля сродни мужеству.

– Нет, мужество – нечто другое. Мужественные люди – люди надежные и благородные, окруженные восторженными почитателями. Но мало кто из них обладает волей. Эти смелые люди способны на отважные с точки зрения здравого смысла поступки. Обычно они внушают окружающим опасения и страх. Воля же позволяет совершать такое, во что здравый смысл верить отказывается.

– Значит, воля – это власть над собой?

– В какой-то степени да.

– Как ты думаешь, можно воспитать волю, воздерживаясь от тех или иных вещей?

– Вроде твоих вопросов? – произнес старик таким ехидным голосом, что я оторвался от записей. Мы рассмеялись.

– Конечно нет, – продолжал дон Хуан! – Отказывать себе в чем-то – это значит тоже потакать своим слабостям. Я тебе это не советую и потому разрешаю задавать любые вопросы. Находить удовлетворение в воздержании – вещь довольно вредная. Ты думаешь, что совершаешь великое дело, а на самом деле лишь глубже увязаешь в себе. Воздержание – не есть проявление воли, о которой я говорю. Воля – это сила, а значит, ею нужно управлять, для чего требуется время. Я знаю это и потому терпелив с тобой. В твои годы я был таким же несдержанным, теперь стал другим.

Воля действует независимо от того, потакаем мы себе или нет. Твоя воля, например, постепенно приоткрывает в тебе щель.

– Какую щель?

– У каждого человека есть щель, как у младенца на темени. Только у младенца она с годами зарастает, а эта по мере развития воли открывается.

– Где она находится?

– В том месте, откуда выходят светящиеся нити. – Дон Хуан указал на живот.

– А как она выглядит? И для чего служит?

– Это отверстие, через которое воля стрелой устремляется наружу.

– Значит, воля – нечто вещественное?

– Нет. Я сказал так, чтобы ты лучше понял. Колдуны называют волей заключенную в нас силу. Не мысль, не вещество, не желание, а силу. Воздержание от вопросов – не сила и не воля, ибо оно связано с мыслью и желанием. Воля – это то, что позволяет побеждать, когда разум твердит о поражении. Воля делает колдуна неуязвимым, позволяет ему проникать сквозь стены, перемещаться в пространстве, путешествовать на луну, если он пожелает.

Больше мне ни о чем не хотелось расспрашивать; я устал и боялся, что дон Хуан выпроводит меня. Но он вдруг встал и сказал:

– Пойдем-ка на холмы.

Дорогой он продолжал говорить о воле, посмеиваясь над тем, что я не могу записывать на ходу.

Дон Хуан сказал, что воля – это сила, связывающая людей с миром. Мир – это все, что мы воспринимаем. Мы вольны выбирать любой способ восприятия, которое есть сложный процесс, совершающийся с помощью наших чувств и воли.

Я спросил, не является ли воля шестым чувством. Дон Хуан ответил: нет, скорее это взаимодействие человека с миром. Я попросил его остановиться, чтобы я мог записать сказанное. Он засмеялся и продолжал идти.

Дон Хуан позволил мне остаться у него на ночь, а утром, после завтрака, вернулся к разговору о воле.

– То, что ты называешь волей, – это характер или решимость, – сказал он. – Воля колдуна – это сила, исходящая из него и связывающая его с внешним миром. А исходит она вот отсюда, где находятся светящиеся нити. – Он показал себе на живот. – Ее можно почувствовать.

– Почему ты называешь это волей?

– Потому что так делал мой благодетель, да и другие люди знания.

– Вчера ты сказал, что мир воспринимают чувствами и волей. Разве такое возможно?

– Обычный человек способен ухватить то, что есть в мире, руками, глазами или ушами. Колдун может «хватать» еще и носом, языком и волей, особенно волей. Я не могу объяснить, как это происходит, но ведь и ты не можешь объяснить, как ты слышишь. Мы говорим о том, что слышим, а не о том, как слышим. Воспринимая мир, колдун использует волю, но она ничуть не похожа на слух. Когда мы смотрим или слушаем, создается впечатление, что мир реален и находится вне нас; когда же воспринимаем мир волей, он оказывается не таким внешним и реальным, как мы думаем.

– Дон Хуан, воля – это и есть видение?

– Нет, воля – это сила, воздействие. Видение – не сила, а скорее проникновение в суть вещей. Колдун может обладать сильной волей и все же не видеть. Только человек знания воспринимает мир чувствами и волей и, кроме того, видит его.

Я сказал, что все меньше понимаю, как воля могла бы помочь мне забыть стража. Мой растерянный вид рассмешил дона Хуана.

– Сколько раз я тебе говорил: когда пускаешься в рассуждения, заводишь себя в дебри, – сказал он. – Но теперь ты, по крайней мере, знаешь, что ждешь созревания воли, хотя и не знаешь, что это такое и как она у тебя появится. Поэтому присматривайся ко всему, что делаешь. Развить волю тебе помогут самые заурядные дела.

Все утро дон Хуан отсутствовал. Вернулся он после полудня с охапкой сухой травы и кивком головы попросил моей помощи. Мы долго молча разбирали траву.

Закончив работу, присели отдохнуть. Старик с улыбкой посмотрел на меня, словно приглашал поговорить.

Я признался, что перечитал свои записи, но так и не понял, что значит быть воином и в чем идея воли.

– Воля – не идея, – поправил дон Хуан. Помолчал немного и продолжил: – Мы с тобой не похожи друг на друга, и характеры у нас разные. У тебя натура буйная, несдержанная; я в твои годы был спокойнее, но злее. Ты похож на моего благодетеля: он вполне подошел бы тебе в учителя. Великий был колдун – но не видел, как вижу я или Хенаро. Я живу, руководствуясь видением. Мой благодетель жил как воин. Когда человек «видит», ему не нужно быть воином или еще кем-то, он видит вещи такими, каковы они есть, и сообразно этому направляет свою жизнь. Судя по характеру, ты вряд ли научишься видеть, и потому тебе лучше жить как воину.

Мой благодетель говорил: вступая на путь колдовства, человек все яснее понимает, что обычная жизнь навсегда осталась позади, что познание – страшное занятие, что силы обычного мира больше ему не защита, и если он хочет выжить, то должен приспособиться к новому образу жизни. Первое, что он должен сделать, это захотеть стать воином. Ничего другого, собственно, не остается, ибо ему открылась устрашающая природа знания. Кроме того, он начинает понимать, что смерть – его постоянный спутник: в каждой крупице знания, которая становится силой, заключен зародыш смерти. Все, к чему прикасается смерть, становится силой.

Идущего по пути колдовства на каждом шагу, на каждом повороте подстерегает гибель, вот почему он всегда помнит о смерти. Иначе он стал бы обычным человеком, втянутым в обычные дела, и утратил бы ту сосредоточенность, которая придает колдуну неодолимое могущество.

Итак, воин всегда должен помнить о смерти. Но постоянные размышления о ней приводят к тому, что человек замыкается в себе, и это его ослабляет. Следующее, что нужно приобрести, чтобы стать воином, – это отрешенность. Тогда мысль о постоянном присутствии смерти будет не навязчивой, а безразличной.

– Тебе это понятно? – спросил он и замолчал.

Я понял, что хотел сказать дон Хуан. Одного только не мог представить: каким образом достичь отрешенности. Я сказал, что уже пережил момент, когда испугался познания. Мог бы добавить, что перестал искать опоры в обыденной жизни. Я хотел – более того, нуждался в том, чтобы жить как воин.

– Теперь ты должен отрешиться, – сказал дон Хуан.

– От чего?

– От всего.

– Но это невозможно. Я не собираюсь быть отшельником.

– Быть отшельником – это самоублажение. Я имею в виду другое. Отшельника нельзя считать отрешенным, ибо он намеренно отказывается от себя, чтобы стать отшельником. По-настоящему отрешенным человека делает постоянная мысль о смерти; в этом случае он уже ни в чем себе не отказывает. Такой человек ничего не желает, ибо обрел сокровенную страсть к жизни во всех ее проявлениях. Он знает: смерть крадется за ним по пятам, она не позволит ему ни к чему прилепиться. Поэтому, не поддаваясь желаниям, он не отказывается ни от чего.

У отрешенного человека, который знает, что ему нечем оградиться от смерти, остается лишь одна опора: сила его решений. Он должен стать истинным хозяином своего выбора. Он должен ясно понимать: только он в ответе за то, что выбрал, и, если он на что-то решился, бесполезно тратить время на сожаления и самобичевание. Его решения окончательны по той простой причине, что смерть не позволит ему ни за что ухватиться.

Таким образом, вооруженный сознанием своей смерти, отрешенностью и силой своих решений, воин становится устроителем собственной жизни. Сознание смерти направляет его и наделяет отрешенностью и сокровенной страстью к жизни; сила окончательных решений позволяет выбирать без сожаления и наилучшим образом; в результате все, что ему приходится делать, он делает охотно и радостно. О таком человеке можно с уверенностью сказать: он обрел терпение и стал воином.

Дон Хуан остановился и спросил, не хочу ли я что-нибудь спросить. Я заметил: на выполнение той задачи, о которой он рассказал, может уйти вся жизнь. Он ответил, что мне просто нравится ему возражать, но он-то знает, что в своей жизни я стараюсь поступать как воин.

– Клыки у тебя острые, – усмехнулся он. – Можешь скалить их время от времени, я не обижусь.

Я оскалился и зарычал. Дон Хуан засмеялся. Потом, откашлявшись, продолжил:

– Воин, который обрел терпение, – на правильном пути к воле. Он научился ждать. Смерть сопровождает его, словно друг, и тайно советует, какой путь выбрать и чего придерживаться. И воин ждет. Я бы сказал, воин учится не спеша, потому что знает, что ждет созревания воли. И однажды ему удается совершить нечто такое, что считается невозможным. Он может не заметить этого, но с ним и дальше будут происходить необычные вещи. И тогда воин поймет: это действует исходящая из него сила. Сила, что исходит из его тела по мере продвижения по пути знания. Сначала он чувствует зуд в животе или жжение, потом боль, которая бывает настолько сильной, что вызывает судороги. Это может продолжаться несколько месяцев. Но чем сильнее боль, тем лучше; истинной силе всегда предшествует боль. Когда боль и судороги проходят, воин замечает, что воспринимает мир необычным образом: он буквально дотрагивается до окружающих вещей чем-то, исходящим из живота. Если воин способен схватывать так внешний мир, значит, он обрел волю и стал колдуном. Исходящая из него сила и есть воля. Старик умолк и, видимо, ждал вопросов. После долгих колебаний я спросил, предстоит ли и мне пережить боль и судороги. Он усмехнулся, словно ждал этого вопроса, и сказал, что боль необязательна. Он, например, ее не испытал, воля пробудилась в нем совсем неожиданно.

– Как-то я был в горах, – рассказывал он, – и наткнулся на большую голодную пуму. Я бросился бежать, она за мной. Я успел вскарабкаться на скалу и стал швырять в нее камни, но она зарычала и изготовилась к прыжку. Вот тут-то впервые и проявилась моя воля. Я остановил пуму, не дал ей прыгнуть. Она застыла на месте, и силой, исходившей из меня, я стал ее ласкать. Буквально трогал ее за соски, поглаживал их. Глаза у нее затуманились, она опустилась на землю, а я бросился бежать без оглядки.

Дон Хуан смешно скорчился и изобразил человека, который удирает со всех ног, придерживая на бегу шляпу.

– Меня совсем не радует, – заметил я, – что на пути к обретению воли меня ожидают судороги или, на худой конец, голодная пума.

– Мой благодетель был великим колдуном, – продолжал дон Хуан. – И настоящим воином, воля была лучшим его достижением. Но человек может пойти дальше: он может научиться видеть. Тогда ему не нужно быть ни воином, ни колдуном. Научившись видеть, он может, становясь ничем, стать кем угодно.

Он, так сказать, исчезает и одновременно возрастает. Может стать, кем захочет, и обрести, что пожелает. Но ему совершенно ничего не надо, и, вместо того чтобы играть с людьми, как с игрушками, он добровольно принимает правила их игры. Единственная разница между ними: человек, который видит, управляет своей глупостью, а его ближние – нет. Тот, кто видит, не вмешивается в жизнь окружающих; видение отрешает его от всего, чем он жил прежде.

– Уже одна мысль о том, что можно от всего отрешиться, приводит меня в ужас, – заметил я.

– Ты шутишь! Куда ужаснее всю жизнь знать, что тебе придется заниматься одним и тем же! Представь себе человека, который всю жизнь, до глубокой старости, выращивает кукурузу. Силы иссякли, и ему ничего не остается, как лежать, словно старый пес, и глазеть по сторонам. А мысли, чувства и желания продолжают вертеться вокруг того, чему была отдана жизнь, – вокруг кукурузы. Жизнь прожита впустую; по-моему, это ужасно. Мы – люди; наше предназначение – учиться и проникать в новые, невообразимые миры.

– Неужели они и впрямь существуют? – спросил я не без иронии.

– Глупый ты человек! – вздохнул дон Хуан. – Мы еще ничего толком не познали. Видение – для людей совершенных. А пока умерь свой пыл, стань воином, научись видеть, и тогда сам узнаешь, что новым мирам нет конца.

11

Я выполнил поручения дона Хуана, но он не отправил меня домой, как делал в последнее время, а позволил остаться. Наутро, 28 июня 1969 года, он сказал, что я буду курить.

– Чтобы увидеть стража? – спросил я.

– Нет, попробуем другое. – Дон Хуан неторопливо набил трубку, разжег и подал мне.

На этот раз я был спокоен. Затянувшись, сразу же почувствовал приятную сонливость. Когда я выкурил трубку, дон Хуан спрятал ее и помог мне встать. До этого мы сидели на циновках лицом друг к другу. Он сказал, что надо прогуляться, и, слегка подталкивая меня, заставил идти. Едва я шагнул, как мои ноги подкосились и я повалился на колени, но боли не почувствовал. Дон Хуан ухватил меня под мышки и снова поставил на ноги.

– Иди, иди, как в тот раз, – сказал он. – Где твоя воля?

Я словно прирос к земле; наконец шагнул – и потерял равновесие. Дон Хуан поддержал меня, опять подтолкнул. Ноги совсем не слушались, и я упал бы на пол, не подхвати он меня вовремя. Я уже ничего не ощущал, понимал только, что положил голову дону Хуану на плечо, так как видел комнату под углом. Он вытащил меня на веранду и дважды провел по ней, но, видно, я совсем отяжелел, и старик опустил меня на землю. Казалось, тело мое налито свинцом. Дон Хуан не стал больше со мной возиться, а только окинул взглядом. Лежа на спине, я пытался улыбнуться. Он расхохотался, потом наклонился и шлепнул меня по животу. Ощущение было странным: не болезненным, но и не приятным – вообще никаким, шлепок, и все. Дон Хуан перекатил меня по земле, но я ничего не чувствовал и сообразил это только потому, что видел веранду под разными углами. Придав мне нужное положение, дон Хуан отошел в сторону.

– Встань! – приказал он. – Встань, как в прошлый раз. Не валяй дурака, ты знаешь, как подняться. Ну, вставай же!

Я пытался вспомнить прежние действия, но никак не мог сосредоточиться. Мысли текли сами по себе, совершенно мне не повинуясь. Наконец мелькнула догадка – если я скажу, как тогда: «Встать!» – то обязательно встану. Я громко выкрикнул: «Встать!» – но из этого ничего не вышло.

Дон Хуан с досадой посмотрел на меня и направился к двери. Я лежал на левом боку, спиной к двери, поэтому, когда дон Хуан миновал меня, я решил, что он вошел в дом.

– Дон Хуан! – крикнул я, но он не ответил. Меня охватило отчаяние. Снова и снова повторял я, словно заклинание: «Встать!» – и каждый раз безрезультатно. Я готов был биться головой о землю, рыдать – но лежал неподвижно, как парализованный. Мне мучительно хотелось двигаться или говорить.

– Дон Хуан, помоги! – промычал я наконец. Он подошел и, посмеиваясь, сел рядом. Сказал, что я впал в истерику и поэтому у меня ничего не получается. Потом поднял мне голову, глянул в глаза и велел ничего не бояться.

– Ты слишком усложнил себе жизнь, – сказал он. – Надо отбросить все, что мешает. Полежи спокойно, приди в себя.

Дон Хуан опустил мою голову на землю, переступил через меня и удалился, шаркая сандалиями. На мгновение я вновь испытал страх, но тут же погрузился в совершенно безмятежное состояние. И вдруг понял причину всех моих жизненных сложностей: мой сын. Больше всего на свете мне хотелось стать настоящим отцом. Мне нравилось лепить его характер и во время прогулок незаметно учить жизни. Вместе с тем я боялся к чему-либо его принуждать, а ведь делал я именно это – то прямо, то прибегая к хитростям.

«Я не имею права вмешиваться, – подумал я. – Почему я не оставлю его в покое?»

Меня охватила меланхолия, я заплакал. Из-за слез я ничего не видел; мучительно хотелось встать, разыскать дона Хуана, рассказать о сыне… Внезапно я понял, что стою на ногах. Я оглянулся и увидел дона Хуана. Вероятно, он все время находился возле дома. Я не чувствовал своих шагов, но, кажется, направился к нему. Дон Хуан взял меня под руки и, улыбаясь, сказал:

– Молодец!

В этот момент я понял, что со мной творится что-то странное. Сначала я вспомнил то, что случилось много лет назад. Тогда после курения мне показалось, что дон Хуан смотрит на меня как бы сквозь толщу воды. Его лицо было огромным, подвижным, как ртуть, и светилось. Тогда видение было настолько мимолетным, что я не запомнил подробностей. Теперь же лицо дона Хуана оказалось совсем рядом, и я мог не торопясь его разглядеть. Когда я встал и оглянулся, я несомненно увидел дона Хуана; но когда сосредоточил взгляд на лице, не узнал его. Передо мной было нечто незнакомое. Я понимал, что это лицо дона Хуана, но в этом меня убеждали не органы чувств, а скорее память и логика. Я видел необычный светящийся предмет, нечто округлое, светящееся, подвижное… Это напоминало пульсирующий поток, заключенный в самом себе, не покидающий своих пределов и вместе с тем струящийся в каждой своей точке. Я подумал: это струится жизнь. Зрелище было завораживающим, я полностью отдался созерцанию и вскоре перестал понимать, что передо мной такое.

Внезапно меня тряхнуло, светящийся предмет задрожал, потускнел, обрел плоть – и я увидел обычное смуглое лицо дона Хуана. Он улыбался. Через мгновение его лицо снова засверкало, заискрилось, заструилось. Это был, пожалуй, не свет и не сияние, а неуловимо быстрое движение и мерцание. Светящийся предмет задергался вверх-вниз, потускнел и опять превратился в «настоящее» лицо дона Хуана. В тот же момент я осознал, что дон Хуан трясет меня и что-то говорит. Сначала я не понял слов, но в конце концов разобрал.

– Не смотри на меня! – повторял он. – Смотри в сторону.

По-видимому, поэтому он и тряс меня; когда я отводил взгляд чуть в сторону, то видел его обычное лицо, но стоило вглядеться чуть пристальней, как оно начинало светиться и мерцать.

– Не смотри на меня! – строго приказал дон Хуан.

Я отвел взгляд и уставился в землю.

– Не задерживай взгляд ни на чем, – велел дон Хуан и отступил в сторону, чтобы мне легче было идти. Я не ощущал своих шагов и вообще не понимал, как иду, но тем не менее вскоре мы оказались на заднем дворе, у канавы.

– Теперь гляди на воду, – приказал дон Хуан.

Я никак не мог сосредоточиться – отвлекало движение воды. Дон Хуан в шутливом тоне призывал меня развивать «силу взгляда». Я взглянул на его лицо: оно уже не светилось. По всему телу у меня пошел зуд: так покалывает рука или нога, когда отлежишь ее во сне. Дон Хуан толкнул меня, и я полетел в воду. Но он держал меня за руку и, когда я оказался в канаве, вытащил обратно.

Не скоро пришел я в себя. После возвращения в дом я попросил дона Хуана объяснить, что со мной было. Переодеваясь в сухую одежду, возбужденно говорил о виденном, но дон Хуан прервал меня словами, что ничего особенного не произошло.

– Эка невидаль! – усмехнулся он. – Свечение увидел!

Я стал расспрашивать, но он поднялся и сказал, что ему надо уйти. Было около пяти вечера.

Назавтра я опять попытался заговорить о происшедшем. Я спросил:

– Дон Хуан, кажется, я видел?

Дон Хуан загадочно улыбнулся. Я добивался ответа. Наконец он сказал:

– Видение похоже на это. Ты смотрел на мое лицо, и оно светилось, но все-таки это было лицо. Дымок иногда так действует.

– Но что же такое видение?!

– Когда видишь, все вокруг становится незнакомым. Все оказывается новым, происходит впервые, весь мир становится невероятным.

– Почему?

– Исчезает все знакомое. На что ни глянь – все исчезает. Вчера ты не видел. Ты смотрел на мое лицо и заметил, что оно светится. Я не испугал тебя, как страж, я был приятен тебе и интересен. Но по-настоящему ты не видел, ибо я не обратился в ничто. Впрочем, ты неплохо поработал, ты сделал первый шаг к видению. Единственной ошибкой было то, что ты на мне сосредоточился. Я стал таким же препятствием, что и страж; в обоих случаях ты спасовал – и не видел.

– Неужели вещи в самом деле исчезают?

– Они не исчезают, то есть не пропадают, если ты это имеешь в виду. Просто становятся ничем, продолжая вместе с тем существовать.

– Разве такое возможно?

– Карлос, что за дурацкая привычка болтать! – строго воскликнул дон Хуан. – Или я неправильно понял твою клятву? Похоже, что ты поклялся никогда не закрывать рта!

Судя по голосу, он был очень серьезен, но тут же рассмеялся. Я объяснил, что, когда молчу, мне становится не по себе.

– Пойдем-ка прогуляемся, – предложил дон Хуан. Мы отправились к каньону в часе ходьбы от дома.

После короткой передышки дон Хуан двинулся через густые заросли к высохшему роднику. Теперь на этом месте была лишь ложбинка.

– Сядь сюда, – сказал он. Я сел и спросил:

– А ты?

Он присмотрел себе место на каменистом склоне, метрах в пятнадцати, и сказал, что будет наблюдать за мной. Велел подсунуть под себя левую ногу, а правую согнуть, выставив колено вверх. Правой рукой, согнутой в кулак, упереться в землю, левую положить на грудь. Сидеть расслабившись и смотреть на него.

Дон Хуан достал из сумки какой-то белый шнурок с петлей на конце, набросил петлю себе на шею, а конец сильно оттянул левой рукой. Он тронул шнурок правой рукой – раздался глухой ноющий звук. Сказал, что будет играть на струне. Если я увижу, что ко мне кто-то приближается, нужно немедленно выкрикнуть заветное слово.

Я спросил, кто именно может появиться; но дон Хуан велел молчать. Прежде чем взяться за шнурок, он предупредил еще об одном. Если я увижу что-нибудь угрожающее, я должен принять боевую позу, которой он обучил меня несколько лет назад. Следовало, пританцовывая, бить о землю носком левой ноги и шлепать рукой по правому бедру. Боевая поза была одним из приемов защиты, который колдун применяет в случае крайней опасности.

На мгновение мне стало страшно. Я хотел спросить, зачем мы сюда пришли, но не успел раскрыть рта, как дон Хуан дернул шнурок. Он щипнул несколько раз, с интервалами секунд в двадцать, с каждым разом натягивая шнурок сильнее. От натуги у него дрожали руки и шея. Звук становился все чище. Дергая струну, дон Хуан издавал какой-то необычный крик, который сливался со звуком струны и усиливал его.

Ничего особенного не произошло, но, наблюдая за движениями дона Хуана и слушая звуки, я постепенно впал в транс.

Дон Хуан ослабил натяжение шнурка и посмотрел на меня. До этого он стоял ко мне спиной, повернувшись, как и я, лицом на юго-восток.

– Не смотри на меня, когда я играю, – сказал он, – но глаза ни в коем случае не закрывай. Смотри на землю перед собой и слушай.

Он дернул за шнурок. Я смотрел на землю, сосредоточенно вслушиваясь. В жизни не слышал ничего подобного! Мне стало страшно. Жуткое гудение зат полнило узкий каньон, отражаясь от каменистых склонов. Звук струны становился все выше. Эхо затихло, непонятным образом собравшись в одной точке, к юго-востоку от меня.

Дон Хуан постепенно ослабил натяжение шнурка; наконец раздался последний глухой звук. Он убрал шнурок в сумку, подошел ко мне и помог встать. Мышцы рук и ног у меня окаменели; я весь покрылся потом.

Дон Хуан повел меня прочь. Я попытался что-то сказать, но он зажал мне рот рукой. Мы выбрались из каньона окольным путем и молча пошли к дому. Вернулись, когда стемнело. Я опять попытался заговорить, но дон Хуан снова зажал мне рот.

Мы не ужинали, даже не зажигали лампу. Дон Хуан бросил на пол мою циновку и кивком указал на нее. Я послушно лег и заснул.

– Я тебе нашел дело, – сказал дон Хуан, едва я проснулся. – Начнешь сегодня; времени, сам знаешь, мало.

Поколебавшись, я спросил:

– Что ты со мной вчера делал? Дон Хуан рассмеялся:

– Знакомил с духом родника. Его можно вызывать после того, как родник высохнет, а сам он удалится в горы. Вчера я пробудил его от спячки. Но он че рассердился и указал, какая сторона тебе благоприятна. Оттуда слышался его голос.

Дон Хуан указал на юго-восток.

– А что это за шнурок?

– Манок для духа.

– Можно взглянуть?

– Нет, я сделаю тебе другой. А еще лучше, если сделаешь его сам, когда научишься видеть.

– Дон Хуан, из чего он?

– Мой – из жилы кабана. Когда обзаведешься своим, поймешь, что он живой. Он научит тебя звукам, которые ему нравятся, и со временем ты сумеешь извлекать из него музыку, полную силы.

– Зачем ты взял меня на поиски духа?

– Скоро узнаешь.

Около полудня мы уселись на веранде, и дон Хуан приготовил все для курения.

Когда мое тело онемело, он велел встать. Я встал на удивление легко. Дон Хуан помог мне походить. После этого я стал прохаживаться самостоятельно, хотя дон Хуан шел рядом. Затем он отвел меня к канаве, посадил на краю и велел, ни о чем не думая, глядеть на воду.

Я попробовал сосредоточить на чем-нибудь взгляд, но движение воды отвлекало, и я стал глазеть по сторонам. Дон Хуан встряхнул меня и снова приказал глядеть на воду, ни о чем не думая. Трудно сосредоточить взгляд на текучей воде, сказал он, но надо постараться. Я сделал три попытки; всякий раз что-нибудь отвлекало, и дон Хуан легонько меня встряхивал. Наконец удалось удержать внимание на воде. Она показалась более густой, чем раньше, и приобрела серовато-зеленый оттенок. Рябь на ее поверхности была отчетливой и резкой. Внезапно я обнаружил, что вижу не текучую воду, а ее неподвижное изображение. Вода перед моими глазами застыла. Я мог разглядеть каждую ее складку. Рябь замерла – и засветилась зеленоватым туманным свечением. Туман разрастался, делался ярче, и наконец зеленое сияние заполнило все вокруг.

Не знаю, сколько времени я провел у канавы. Светящийся зеленый туман завораживал и успокаивал, все мысли и чувства куда-то исчезли. Остались зелень, свет, покой.

Из забытья меня вывел ужасный холод. Далеко не сразу я понял, что лежу в канаве. Я хлебнул воды и закашлялся. До слез щекотало в носу. Поднявшись на ноги, я несколько раз чихнул, да так сильно, что даже пустил ветры.

Дон Хуан захохотал и захлопал в ладоши.

– Пердишь – значит, жив! – проговорил он сквозь смех и кивком позвал в дом.

Я заставил себя успокоиться. Боялся, что впаду в замкнутое угрюмое состояние, однако не испытывал ни меланхолии, ни усталости, а, наоборот, чувствовал себя бодро. Я мигом переоделся и даже начал что-то насвистывать. Дон Хуан раскрыл рот и вытаращил глаза, изображая крайнее удивление. Гримаса была такой смешной, что я расхохотался.

– Ты с ума сошел! – сказал он, сам хохоча до упаду.

Я объяснил, что стараюсь не поддаться дурному настроению, какое бывает после курения. И добавил, что после первых попыток встретиться со стражем пришел к выводу, что могу вызывать у себя способность «видеть»,– для этого нужно долго и пристально смотреть на окружающие предметы.

– Видеть – это не просто смотреть, – возразил дон Хуан. – Это умение, которому надо учиться. Впрочем, некоторые обладают им без всякого обучения. – Он посмотрел на меня так, будто я из числа этих «некоторых».