Текст книги "Водяной"

Автор книги: Карл-Йоганн Вальгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– К велосипедам не бежать, – не столько спросил, сколько оценил ситуацию братишка. – Покажется подозрительным. Прогуливаемся, как ни в чем не бывало.

– Ты быстро учишься… Скоро сможешь работать на пару с отцом.

– Спасибо!

– Я шучу… А ты знаешь, он скоро объявится? Через три недели… а точнее, две недели и шесть дней.

– Все образуется, сестренка. Хватит ему сидеть.

Я промолчала. Сегодня – его день. Новые кроссовки. Отец возвращается. Скоро до него дойдет, что это за праздник. Папаша волочет с собой какого-то бандита, в доме начнется черт-те что, значит, мы будем сидеть вдвоем в комнатушке Роберта и дожидаться, пока утихнет шторм.

* * *

Томми не появился в школе и в понедельник. Это на него не похоже, он всегда рассказывал, почему и как прогулял. Может, что-то случилось? Наверное, братьям понадобилась помощь. Иногда, если выпадал большой улов, он оставался дома помогать.

В комнате отдыха сидела компашка, рассказывали, кто что делал в выходные. Другие играли в карты, в кулачный покер или в очко, или просто орали. Настроение было скверное – целых пять дней до пятницы. Показались ребята из Гломмена – значит, автобус уже пришел. Я положила мешок с тренировочным костюмом в шкаф – в него же был завернут «Walkman».

– Как выходные? – вопрос за спиной.

Ула. Подкрался незаметно, как всегда.

– О'кей.

– Приятно слышать. Пасла своего идиота? Или с Томми гуляла? Или с этим калекой, с которым ты дружишь?

С калекой… Это он о профессоре.

– Дома была.

– Да хоть где, мне-то что за дело. Не забыла – самое позднее в пятницу? А то Герард включит счетчик – мало не покажется.

Я слушала его вполуха – смотрела на дверь. Хоть бы Томми появился. Одной причиной для беспокойства стало бы меньше. Куда он подевался?

– Надеюсь, Доска, ты на этот раз не станешь трепать языком насчет пятницы? Как тогда, с котенком? Герарда опять вызывают к ректору. А Л-Г звонил моему папаше в пятницу. Мне это не нравится…

Беджик с фамилией у него на шее двигался в такт с гортанью. Под джинсовой курткой – футболка с надписью «Non-smoking generation». Некурящее поколение. Комедия, да и только – сам Ула дымит как паровоз.

– Каждый день выплывает какое-то дерьмо. Мне это не нравится, – повторил он.

Обнаружил что-то на ногте большого пальца, сунул в рот и погрыз немного. Опять посмотрел и опять погрыз.

– Чей был котенок?

Не знаю, что на меня нашло, с какого перепугу я это спросила. Слова будто сами вылетели у меня изо рта. Ула быстро обернулся и посмотрел в коридор – у дверей в классы образовались небольшие очереди. Перемена кончалась. На нижней губе прилип обкусанный ноготь.

– А мне откуда знать? Обычный бродячий кот, таких тринадцать на дюжину. Большое дело…

– А это не Педера котенок? У них же кошка окотилась.

– Повторяю – откуда мне знать, Доска? А даже если бы и знал, постарался бы забыть, что и тебе советую.

Я уже пожалела, что затеяла этот разговор, но что сделано – то сделано. Слово – не воробей… Вот так всегда со словами. Летают, как невидимые ракеты… В кого попадут, кого убьют и что разрушат – заранее не угадаешь.

Ула достал из кармана пачку сигарет, выщелкнул одну и пристроил за ухом.

– Думаю, тебе лучше помалкивать насчет этого кота. Для всех лучше.

Странно – пока мы разговаривали, Ула, которого я знала много лет, словно испарился, растаял в воздухе, и вместо него появился новый, с обкусанными ногтями – от них только узенькие полоски остались, будто вросшие в подушечки пальцев… Толстые, крепкие ляжки, мускулистые руки. Бриться он начал еще в шестом, реденькие усы, намек на бороду, мясистый нос, спортивный костюм чуть не лопается на спине. Они, по-моему, качаются у Педера в подвале, сама слышала, как хвастались, кто сколько выжимает в лежке. Здоровый амбал, и все равно мне почему-то кажется, что он меня боится, хоть и хорохорится, как может.

– Контрольная по обществоведению. – Он кивнул в сторону класса. – В этом году у меня по всем отлично, а этот… пидор он, что ли…

Я написала контрольную за двадцать минут. Вопросы были не трудные. У нас сейчас на повестке внешняя политика. НАТО, Варшавский договор, государственное устройство в разных странах, имена, кто где правит: Андропов в России, Тэтчер в Англии, Коль и Миттеран – в ФРГ и Франции соответственно.

Учить я все это специально не учила, но откуда-то все равно знала. К тому же есть вещи поважней, чем отметка по обществоведению.

Я положила на учительский стол тетрадку с контрольной и вышла. Герард наблюдал за мной. Чему он улыбается? Эта его жутковатая полуулыбка… Педер насмешливо помахал рукой, а когда я оглянулась, увидела, что чуть не весь класс провожает меня взглядами.

Я проскользнула в первый подвернувшийся туалет. Надо побыть одной.

Сидела, даже не подняв крышку, и рассматривала мазню на стенах. Тематика обычная – торчащие члены и телефонные номера – если хочешь потрахаться или чтобы тебе отсосали, звони. Иногда бывает кое-что и про нас с братишкой, но не в этот раз. Должно быть, приходил завхоз со своим спреем с краской.

Почему нет Томми? Связано это как-то с моими делами? Нет… не думаю. У него свое. Вот, не пришел, хотя сказал, что выздоровел и в понедельник будет в школе. И как-то странно говорил по телефону – чем дольше я думала, тем яснее становилось: говорил он очень и очень странно.

Туалет был напротив учительской, и я, не успев открыть дверь, наткнулась на Л-Г. Не ускользнешь. Он стоял, как дорожное заграждение, в своем потертом вельветовом пиджаке и джинсах, которые, как он считал, придают его одежде молодежный характер и «способствуют контакту с учениками».

Л-Г, похоже, никуда не торопился.

– Как хорошо, что я тебя встретил, – сказал он. – Мне стало известно, что в пятницу ты пропустила последние уроки. Хорошо бы услышать объяснение.

– Я была больна.

– Надо докладывать. Таковы правила. Могла бы позвонить из дома.

– Забыла. Что-то съела не то – вдруг такая тошнота, просто ужас.

Он придерживал рукой дверь – похоже, размышлял, не следует ли пригласить меня в учительскую и учинить более подробный допрос. За его спиной сидели учителя – кто курил, кто читал газету. Дожидались звонка.

– А знаешь, Петронелла, – сказал он, – я тебе не верю. Но на этот раз никаких мер принимать не буду. Даже письмо родителям не напишу.

На вешалке в отдельной комнатке висят плащи и сумки преподавателей, причем из учительской эта комната не просматривается. Там наверняка есть чем поживиться.

– Короче, я думаю, ты отсутствовала не по болезни, а по другим причинам… И я хочу, чтобы ты помнила – если тебя что-то беспокоит, ты всегда можешь обратиться ко мне. Это, как ты понимаешь, входит в мои обязанности.

Как хорошо и легко было бы, вдруг подумала я… на минутку только, на одну только минутку забыть про осторожность, рассказать ему все… все, что случилось… освободиться хоть чуть-чуть от всего этого скопившегося в душе дерьма… А заодно и сообщить, что папаша возвращается из тюрьмы и что пьяная в соплю мамаша валяется дома и дрыхнет в собственной блевотине, а мы с вами, дорогой Л-Г, стоим здесь и теряем время… но нет, не то у меня было настроение, чтобы откровенничать.

– Я сейчас как раз занимаюсь делом, касающимся некоторых твоих одноклассников. Не могу сказать каким именно, но в мои обязанности входит также спросить тебя, не связаны ли твои неприятности с этим делом. Если это так, можешь в любой момент прийти ко мне и все рассказать. И что бы ты ни сказала, можешь рассчитывать на мое честное слово – ни одна душа об этом не узнает.

– Ничего особенного. Просто съела что-то, живот схватило, а позвонить забыла. В следующий раз обязательно позвоню. А кстати, что с Томми, он все еще болен?

Л-Г посмотрел на меня с удивлением:

– А разве его не было на обществоведении?

– Нет.

– Значит, еще один случай отсутствия без уважительной причины. О болезни надо незамедлительно сообщать. Придется вернуться к этому вопросу на очередном собрании, чтобы все запомнили раз и навсегда.

Тон опять стал сугубо официальным, словно Л-Г увлекся ролью старшего друга и забыл на минутку, что он классный руководитель. А теперь вспомнил и посмотрел на часы – аудиенция закончена.

Я подошла к своему шкафчику. Главная классная сплетница, Джессика, уже тут. В спортивном костюме «Такано», как же, с подогревом ног, сапожки «Питер Пан», белые перчаточки с обрезанными пальцами… Она прямо символ нашего девятого: «Нивея-ультра» на губах, бигудишные локоны, белые кольца вокруг глаз от очков в солярии. Угрей у нее, правда, побольше, чем у других, и если бы не пудра, можно подумать, что ее дробью шарахнуло.

– Как контрольная?

– Нормально. А почему ты спрашиваешь?

– Вопросы трудные. К примеру, эти ракеты… «Першинги», по-моему… какие страны имеют их на вооружении. Не пойму, на кой черт нам запоминать все эти имена и названия? Если тебе интересно, спроси любого, кто знает. Учителя или не знаю кого.

Она посмотрела на меня так, точно это я виновата, что в мире существует обществоведение. Джессика училась хорошо, почти как я, но почему-то признаться в этом считала постыдным. Наверное, полагала, что парни не любят отличниц.

– А ты знаешь, что Герарда ректор вызывал в пятницу? – спросила она. – Еще до того, как ты смылась.

– Нет.

– На него заявили в полицию. Они целый час сидели в учительской – он, и Л-Г, и куратор. Говорят, там и полицейский был. Герард со своими столько творил всякого в последнее время… а теперь весь клубок размотают. Все только об этом и говорят.

Я достала из шкафа свой мешок, стараясь не слушать, как она нудит. Выше, на полке, лежали плеер и конверт с пятью сотнями крон – двести семьдесят мои, остальные – раззявистой тетки из аптеки. Может, не тянуть резину и сразу пойти к Герарду? Но он вроде не особо торопится.

– Так они из-за этого на вас с братцем накинулись?

– Из-за чего?

– Ну, вроде ты знала что-то…

– Не понимаю, о чем ты.

Джессика двумя пальцами вынула изо рта жвачку и внимательно ее рассмотрела.

– А что они с вами делали? В лесу? Я даже слушать не хотела, когда они рассказывали… Так ужасно… это правда, что они тебя разнагишали?

– Нет. Не пойму, зачем тебе изображать, что тебе есть до этого дело?

Она снова сунула жвачку в рот и начала ритмично двигать челюстями – похоже, обдумывала, не пора ли выдуть пузырь. Запахи: джуси-фрут и минестроне[15]15
  Итальянский томатный суп.


[Закрыть] из кухни. Странное сочетание.

– Но мне и правда есть дело! Они зашли слишком далеко. Педер сказал, что они с тебя сняли трусы… – она понизила голос, – и что-то затолкали в попку. Вот гады… Я бы не выдержала! Больно было?

Мне до смерти надоел этот идиотский разговор, но все же я не удержалась:

– Так почему же ты никому не расскажешь? Л-Г? Ректору? Если тебе и вправду есть дело? Так и скажи – Герард зашел слишком далеко, как ты выразилась, скажи, что слышала, что он со мной вытворял. Сделай одолжение – пойди и скажи, может, что-то и изменится. Но тебе до меня нет никакого дела, Джессика, ты только изображаешь, что тебе есть дело, а это ой как не одно и то же!

– Извини, извини… извини, что я существую! Ты ненормальная! Вечное страдание… настоящая жертва!

Она хлопнула ладонью по шкафу и ушла. В воздухе остался запах джуси-фрут и духов «Дейт». «Дейт Натали».

Я ненавидела уроки физкультуры по понедельникам. Девчонки придирчиво осматривают друг дружку в раздевалке и вовсю комментируют: кто разжирел, кто похудел, у кого грудь больше выросла, у кого волосы появились на лобке. Я была в отстающих: никакой груди, разве что намек на грудь («Ты эти прыщики зеленкой мажь, и все пройдет»), и никаких волос. У меня даже и месячные не начались – так, мазня какая-то. До седьмого класса я вообще избегала ходить в душ, не хотела ловить на себе эти взгляды. Но в седьмом это стало обязательным, вроде как неписаное правило. И хрен с ними, пусть лучше обзывают доской, чем вонючкой. А для парней главное – волосы. Чтобы там, внизу, волосы росли. Чем гуще, тем лучше, и, конечно, голос. Ломка голоса – для них прямо праздник. Кто до девятого класса пищит, тот вроде бы как третий сорт. Некоторые даже пытаются притворяться – Петтер Андреи, к примеру, самый маленький пацан в классе, тот вообще пытается горлом говорить, чтобы звучать повзрослее, не знаю, как он это делает, но звучит просто жутко – глухо и сипло, как из подземелья. Но и то лучше, чем девчачья раздевалка: у нас только и разговоров, у кого какая попа и кто как пахнет.

Я вошла в зал. Физкультурник уже начал таскать толчковые мостики из комнаты для инвентаря. Каролина Юнгман с подружками по баскетбольной команде перебрасывались мячом. Джессика бросила на меня злобный взгляд. Юнас Бенгтссон, футбольная звезда, жонглировал мячом под одобрительные возгласы одноклассников. Меня, как всегда, тут же затошнило. От вони навсегда въевшегося в потолок и стены пота, от страха осрамиться, услышать издевательский смех, упасть на пол, от едкого запаха резиновых ковриков, кожи, канатов, отполированных тысячами рук колец.

Герард со своими прихлебателями занимался стретчингом у шведской стенки. У них был такой вид, будто они только меня и ждали. Я попыталась сделать вид, что не замечаю их внимания, но мне стало очень страшно. Этот страх… за выходные он исчез, пошел навестить кого-то еще, отдохнул, а теперь вернулся с новой силой.

Герард помахал мне рукой, и я покорно подошла.

– Ула говорил, ты начала собирать деньги. Ты времени зря не теряешь, Доска.

Он подмигнул одним глазом, положил ногу высоко на перекладину и начал делать наклоны.

– Думаю, уже собрала.

– И как тебе удалось? Платные отсосы?

Педер ухмыльнулся:

– А ты знаешь, как выглядит идеальная девушка, Герард? Метрового роста и с плоской головой, чтобы было куда поставить стакан с грогом, пока она сосет.

– Описание похоже на твою мамашу, если быть честным.

Педер осекся. Герард опять повернулся ко мне:

– Приятно было поговорить с Л-Г?

– Что?

– Вы же стояли около учительской и вели приятную беседу. Старые друзья остановились посплетничать…

Я промолчала – не поняла, куда он клонит.

– Это Ула так говорит… У вас вроде бы состоялся серьезный разговор, правда, Ула?

Ула подобострастно закивал.

– А Л-Г-то… – хихикнул он. – Прямо вот-вот лапать начнет. Педофил он, что ли? Доске-то на вид больше пяти не дашь.

– Мне это не нравится. – Герард опустил ногу. – Расскажи-ка, о чем вы там щебетали… и отойди немного, от тебя пахнет, а я этого не переношу.

Я обернулась – на нас уставился весь зал. Все те же… Дженифер, она в средней школе была хуже всех, прохода мне не давала. Теперь ходит и сутулится – стесняется своего роста, и правда, за последний год вымахала в настоящую лыжу. Маркус Ларссон, классный шут, его еще называют стервятником или фильтровальщиком, за его привычку выпрашивать бычки: «Оставь докурить!» Никке Вестер, этот помешан на музыке, майка с логотипом «Клэш» и значок с перечеркнутой Каролой Хегквист. На какую-то секунду я увидела Герарда их глазами, совершенно по-иному. Оказывается, он не такой уж высокий, как я себе представляла, щеки розовые, как у ребенка, безволосые руки и ноги. Блондин, но глаза не голубые и не серые, а какие-то светло-коричневые, почти желтые. И вовсе не такой здоровенный, как Ула, к примеру, а кисти рук просто-напросто маленькие, как у девчонки. О каком-таком «клубке» болтала Джессика? Что они там разматывают?

– Я тебе одну вещь скажу, Доска… я уже почти поверил, что ты в пятницу нам не врала… что это не ты настучала. Думаю, наверное, и правда не ты, очень уж убедительно ты отрицала… так это называется? Убедительно? – Он с усмешкой оглянулся на своих лакеев. – И еще я подумал, ну что ж, она даже хочет заплатить, чтобы ее братца оставили в покое, хорошая, наверное, девочка. А тут Ула видит тебя с Л-Г, и меня опять грызут сомнения.

– Я насчет Томми спросила – не знает ли он, что с Томми.

Герард поставил на перекладину другую ногу. Вокруг нас кругами ходил Патрик Лагерберг со своей набриолиненной под яппи причесочкой, но достаточно было одного взгляда Герарда, чтобы Патрик перешел на другую сторону зала – с независимым видом, но довольно быстро.

– Да… ты, значит, спросила насчет Томми. Это ты так говоришь. Допустим, это твоя версия… А может, ты врешь? Люди врут иногда… придумывают разные небылицы. Про меня, к примеру. Знаешь, что про меня говорят? Что я якобы живьем сжег котенка. И кто-то, судя по всему, донес Л-Г. И заодно наговорил кучу разных вещей, еще похуже. И это заставляет задуматься…

Он опустил ногу, прислонился к стене и приступил к растяжке голеней.

– Разных вещей, о которых ты даже и знать не знаешь, Доска. Но я понял это только в пятницу вечером, после того как побывал у ректора. И я подумал – ну нет, это ну никак не могла быть ты…

Я покосилась на Педера. Совершенно непроницаемая физиономия. Ула – то же самое. Морды, как из камня.

– Хотя… насчет котенка могла настучать ты, а насчет всего остального – кто-то другой… Вполне возможно. И вдруг ты ни с того ни с сего стоишь и болтаешь с Л-Г… не знаю, что и думать. Что ты есть, кто ты есть…

Он вздохнул и откинул упавшие на лоб волосы. Ресницы длинные, как у девчонки.

– Не знаю, что и думать, – повторил он. – Но договор есть договор. То есть деньги ты мне должна отдать. Увидимся в раздевалке через полчасика.

И помахал несколько раз обратной стороной ладони – иди, мол, иди… как от мухи отмахнулся. И продолжил свой идиотский стретчинг. Я старалась избегать их весь урок. Вообще старалась ни о чем не думать и ничего не планировать. Самое главное – не бояться. Страх все равно где-то здесь, прячется в углу… надо что-то делать, не привлекать внимания. Держалась поближе к учителю, делала вид, что хочу во что бы то ни стало улучшить технику толчка при опорном прыжке – мол, ничего важнее для меня в мире нет. Смеялась в хоре, когда кто-то неуклюже приземлялся задницей на козла и потом сползал на другую сторону. А вот Петтер Бенгтссон сделал заднее сальто на батуте – надо притвориться, что я в восторге. Надо посочувствовать Матсу Ингельстаду – он разбежался и остановился как вкопанный, как лошадь перед препятствием, – вблизи козел показался ему слишком высоким. И посмеяться шуткам Маркуса – у этого, кстати, тоже голос еще не ломается, совсем детский, и он тоже изо всех сил старается басить. В общем, надо быть как все, одной из многих… будь это так, насколько легче было бы жить.

Герард появился у моего шкафчика за пять минут до назначенного срока.

Он был один – что-то подсказывало мне, что он велел Педеру и Уле держаться подальше.

– Покажи, – приказал он.

Я достала плеер. Он даже и не посмотрел.

– Где ты его взяла?

– Мама подарила в субботу. Ни разу даже не включала. Даже ценник на месте. Настоящий «Walkman».

– Я не слепой. Вижу, что не тостер. И что мне с ним делать? Я музыкой не интересуюсь. Музыка – это для пидоров вроде Никке Вестера. А денег сколько?

– Пятьсот. Плеер стоит тысячу двести. Итого тысяча семьсот.

– Давай сюда.

Я протянула ему конверт. Он даже не открыл, сунул в задний карман брюк.

– А как братишка?

– Нормально…

– Я просто спросил. Нелегко, наверное, в этих вспомогательных классах… и все такое. Немножко недоразвитый, да? Конечно, трудно ему понять, как одно с другим связано… и еще недержание. Так, что ли, это называется? Когда взрослые парни штаны мочат.

Я не ответила – пыталась определить, где же теперь прячется мой страх. Вроде бы в шее, она совершенно затекла.

– И папаша в тюряге. Знаю, знаю – в тюряге. Некому за вами присмотреть, бедолаги. И мамаша целыми днями дежурит у «Системета». Постоянный клиент, так сказать.

Он прислонился к шкафу и пристально смотрел на мое левое плечо. Протянул руку и снял что-то. Волос, что ли.

– А ты сама-то как думаешь, Доска, кто бы это мог настучать? Ну, если тебя исключить… Нас же всего шестеро было тогда у киоска.

– Откуда мне знать!

– А ты и не будешь знать, пока я сам для себя не решу. Скажи-ка мне… кто больше нервничал? Педер или Ула?

Господи, поскорее бы звонок на урок! Я не хотела, чтобы он втягивал меня в их разборки. Я не хотела, чтобы он прикасался ко мне, чтобы снимал с меня волоски… осталось только два урока, домоводство и английский, и меня на этих уроках не будет. У меня другие планы.

– А что скажешь насчет ланча?

– Что?!

– Минестроне… Педер почти не ел. А я съел всю тарелку, плюс пять хрустящих хлебцев с сыром. И салат. Полный набор. И никакого странного привкуса не почувствовал. А ты?

– Нет… и я не почувствовала. Суп как суп.

Он взял плеер у меня из рук, нажал кнопку «Play», потом остановил – зачем? Там даже кассеты нет внутри.

– Педер говорил – странный привкус… и не ел почти. Глаза бегают… Нервничает он, что ли? Я, кстати, передумал: я займусь твоим плеером. Ты же сперла его, правда? Откуда у твоей алкоголички деньги на «Walkman»? И как договорились: тысяча спенн в пятницу.

– Ты уже получил пятьсот.

– Не припомню… Разве? Не отложилось в памяти.

– Они у тебя в кармане.

– Это бонус. За твой разговор с Л-Г. А ты как думала, за такое надо платить. Меня, кстати, завтра опять вызывают к ректору. Целое представление – со всем школьным руководством, с куратором. Папашу тоже вытащили. Между нами говоря, Доска, мне это все смешно. Что они могут сделать? Объяснить, как я должен прожить свою жизнь? Что хорошо и что плохо, что можно, что нельзя? Плевать на них… и всегда было плевать.

Он посмотрел на меня совершенно нейтрально, будто это была самая обычная сделка. И я вдруг вспомнила его предков, они появлялись иногда на родительских собраниях. Малорослая пожилая пара, безупречно одеты, всегда на дорогих автомобилях, но они словно раз и навсегда испуганы чем-то, и Герард смотрел на них с отвращением, словно они вызывали у него приступ тошноты.

– До выходных деньги должны быть у меня, – дружелюбно сказал он. – А будешь дергаться, подниму до двух. И ведь речь не только обо мне или о тебе, это-то ты, надеюсь, поняла?

Он подошел к окну. Я проследила за его взглядом. На школьном дворе стояли несколько семиклассников, вид у них был такой, будто замерзли до крайности. Чуть поодаль на скамейке сидел Роберт в своих новых кроссовках «Стен Смит». Он, как всегда, был один и шевелил ногой кучу сухих листьев.

– Помнишь, мы проходили Вторую мировую войну в прошлом полугодии? Что там немцы делали с недоразвитыми? – Он положил руку мне на плечо. – Никто, кроме тебя, слезы не прольет, Дощечка.

Он исчез в коридоре, а я так и осталась стоять у окна. Хорошо они на нем сидят, эти кроссы. Я раздобыла ему и джинсики, чуть великоваты, зато фирменные. Он сиял, как солнце, пока не понял, что я его задабриваю, что все это ради того, чтобы он продолжал ходить в школу, несмотря на все, что произошло. Уговоры, уговоры… пыталась втолковать ему, как важно не показывать страх, это только их распаляет.

К нему подошел мальчишка из его класса и что-то сказал. Я знала его – он страдал каким-то замысловатым нервным тиком, все тело постоянно дергалось. Брат просиял и кивнул. Наверное, насчет нового прикида. Мне очень захотелось подойти к нему и посидеть рядом; я бы так и сделала, но у меня было чем заняться.

* * *

Томми жил в двухэтажном доме из асбоцемента, защищенном от морских ветров густым кустарником. Помимо дома была еще и пристройка из силикатного кирпича, ее сдавали туристам. Слева – гараж и сарай, там братья вечно возились со своими моторами. Раньше на участке был еще один старый, полуразвалившийся дом, но его снесли в шестидесятые годы. Отец Томми из рода Селе, старей их рода в деревне не было. А мама из Треслёва, рыбацкой деревни в нескольких десятках километрах к северу. В Гломмене Томми состоял в родстве почти со всеми. Роды перемешивались несколько поколений, и каждый был в курсе, к какой именно ветви он принадлежит.

Я поставила велосипед у ворот и пошла по посыпанной гравием дорожке к дому. Здесь, в деревне, так принято – люди заходят друг к другу, не спрашивая, двери никто не запирает даже летом, в туристский сезон. Томми говорит, что в Гломмене квартирных краж не бывает – что за интерес взламывать не запертый дом?

Я нажала кнопку звонка. Никто не открыл, я толкнула дверь и поднялась на второй этаж в комнату Томми.

Постель застелена, на столе учебники. Через ручку конторского кресла переброшены джинсы. На полу – грязные теннисные носки. Я посмотрела на картину над столом – рыбацкий баркас входит в гавань Гломмена. Это их старый баркас, отец сам его красил. И потом в море уже не выходил, а рисовать не бросил, стал писать картины. И первым делом написал свой старый баркас. По-моему, той же краской, что красил борта.

Я присела на кровать. И что теперь делать? Ждать или начать искать?

Наверное, он в подвале. Старшие братья оборудовали там что-то вроде комнаты отдыха. Пивной бочонок с краном, телевизор, стол для настольного тенниса. Томми иногда там играл с приставкой. А вдруг отец или мать придут? Если я в его комнате, это как бы нормально, а зачем поперлась в подвал? А еще того чище – явятся братаны. Я не то чтобы их боялась, но что-то в них такое было… в общем, одной в их обществе мне было бы страшновато.

Я подошла к окну. Отсюда виден маяк. Странно, но его вспышки по ночам Томми не мешают. Это, наверное, у них в крови – любовь к маякам. Здесь чуть не в каждой семье можно услышать рассказы: вот, чей-то дед или там прадед налетел на мель и утонул, и только потому, что маяк не работал.

На комоде лежал школьный каталог, открытый на групповом снимке нашего класса. Герард в первом ряду слева, в своем обычном прикиде: кожаная куртка, заплатанные джинсы, шейный платок. Мотоциклетный шлем на коленях. И конечно, руки в перчатках, сложены, будто он прячет под ними что-то. Рядом Педер, руки на бедрах, если присмотреться, показывает палец фотографу – непристойный жест, боссу хочет угодить. А в последнем ряду справа, точно нарочно встали как можно дальше от этой пары, мы с Томми. Томми в своей футболке с Тин-Тином, а у меня на футболке кошка. И брюки… даже на фото видно, что велики. И голова немытая. И футболка грязная, а в довершение ко всему глаза закрыты. Моргнула я, что ли?

Мы с Томми… с кем же мне еще стоять? Это так же очевидно, как то, что после зимы начинается весна или что солнце встает каждое утро. Томми появился у нас в пятом, вместе с целым классом из Гломмена. Их раскидали по разным классам нашей скугсторпской школы. И так получилось, что наши парты оказались рядом. Я и сейчас помню это чувство: что-то изменилось. Будто карты сдали по новой. С этого момента я перестала представлять интерес для остальных, будто выпала из поля зрения. Вообще-то даже и объяснить трудно, почему нас потянуло друг к другу. Вроде бы не так уж много общего. Томми – младший брат, я – старшая сестра, он парень, я девчонка, он из семьи рыбаков, они поколениями жили в Гломмене, и он знает там каждую собаку, а я вообще никого не знаю – брат да папаша с мамашей.

Но так вышло – с первого дня мы держались заодно. Вместе учили уроки, играли на переменах, болтали обо всем на свете: кто какие книжки прочитал, кто где был, почему поступил, как поступил, и почему думаешь, как думаешь. Обо всем. Я провожала его до дома – удостоверюсь, что Роберт в безопасности, и иду его провожать. Мы частенько сидели в этой самой комнате, я знала здесь все до мелочей, каждый предмет, как какой стул поставлен, запах обоев и ковра. Слушали пластинки, вместе играли в гавани. И Роберт тоже бывал с нами. Томми никогда не протестовал, спасибо ему за это. Он знал, что брат и я – одно целое. Где я, там и брат. Как бы в нагрузку.

Я посмотрела в окно на по-осеннему серое море. Не подружись я с Томми, все потеряло бы смысл.

На берегу почти никого не было. Отсюда видна крыша их рыбарни, из трубы вьется дымок. Наверное, Томми там, помогает братьям.

Я пошла к рыбарне. Там стоял небольшой фургон с открытой задней дверью. Водитель сидел на месте и дымил сигаретой. Дверь в хижину закрыта, но там кто-то есть – слышны голоса. Даже не знаю, почему я решила пройти мимо и двинуться на парковку. Что-то было опасное в этом мужике за рулем. Как он курит. Курит и курит, но как-то агрессивно, отец тоже так курил.

Я прошла мимо рыбохранилищ и свернула за угол, за забор у старого лодочного ангара. Там оторвана доска, и рыбарня видна как на ладони. Водитель проследил, пока я исчезну, и вылез из кабины, точно только этого и ждал. Вынул из кузова ящик и крикнул что-то. Дверь приоткрылась, выглянул Томми и взял у него ящик. Дверь снова закрылась. Водитель постоял несколько секунд, отшвырнул окурок, сел в машину и исчез на Глюмстенсвеген. Здесь, в гавани, было очень тихо, разве что прибой накатывал, и то еле слышно. Краем глаза я заметила какое-то движение и резко повернулась. Норка. Та же самая, по-моему, что и три дня назад. Сидит на баке для мусора и внимательно меня разглядывает. Что-то ей, наверное, не понравилось – юркнула в сторону и пропала.

Я уже решила уходить, как дверь открылась снова и появились братья Томми. Один достал коробочку снюса, выковырял пальцем дозу и торопливо сунул под верхнюю губу. Другой присел и долго вытирал башмаки носовым платком. Хотела подойти к ним и спросить насчет Томми, но что-то меня останавливало. Я не двигалась с места. Наблюдала.

Внезапно пошел холодный моросящий дождь, и меня начал прошибать озноб. Братья продолжали спорить о чем-то и никак не могли договориться. Один постучал пальцем по виску. Они засмеялись, обнялись и пошли по дороге в деревню. Но Томми остался, я видела, как он закрыл за ними дверь.

Я дождалась, пока братья скроются из виду, перелезла для быстроты через забор, по асфальтированной дорожке добежала до хижины и постучалась.

– Кто там?

– Это я, Нелла.

– Какого черта ты здесь делаешь? – Он скорее испугался, чем разозлился.

– Пытаюсь тебя найти.

– Иди отсюда! И поторопись.

– Почему это? Нам надо поговорить.

– Отойди от двери, они могут тебя увидеть!

– Кто – они?

– Братья!

– Не уйду, пока не откроешь.

Он замолчал – решал, наверное, как поступить. Брякнула задвижка, из двери появилась рука Томми, и он рванул меня в темноту.

Вначале я вообще ничего не могла разглядеть – единственное маленькое окно под крышей занавешено брезентом.

– Тебя кто-то видел?

– Не думаю. Почему ты спрашиваешь?

Томми встал на табуретку, дотянулся до окошка и сдвинул брезент. Выглянул и вроде бы успокоился немного. Спрыгнул и зажег лампу.

Я уже несколько месяцев не была у них в рыбарне. Ничего не изменилось. На стенах развешаны сети, сломанный барометр постоянно предвещает шторм. Бухты канатов на полу. Черпаки и поплавки в покосившихся картонных коробках. И посреди комнаты – Томми, бледный, точно у него и вправду температура.

– Зачем ты погасил свет?