Текст книги "Нищета историцизма"

Автор книги: Карл Поппер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Надежда на то, что можно найти «законы движения общества», подобные Ныотоновым законам движения физических тел, зиждется именно на этих недоразумениях. Поскольку не существует движения общества, в любом смысле подобного или аналогичного движению физических тел, не существует и законов его движения.

Но, скажут нам, вряд ли кто-нибудь усомнится в существовании направлений или тенденций социального изменения: такие направления может вычислить любой статистик. Разве они не сравнимы с Ныотоновым законом инерции? Ответ состоит в следующем: эти тенденции существуют, более точно – их допущение часто служит полезным статистическим приемом. Но тенденции – это не законы. Суждение о существовании направлений является экзистенциальным, а не универсальным. (В универсальном законе, с другой стороны, ничего не говорится о существовании; напротив, как было показано в конце раздела 20, в нем утверждается о невозможности тех или иных вещей.) Суждение о существовании (в определенное время и в определенном месте) направления было' бы единичным историческим суждением, но не универсальным законом. Практическая значимость этой логической ситуации весьма высока: мы можем основывать научные предсказания на законах, но мы не можем (и это известно всякому статистику) основывать их на том, что тенденции существуют. Тенденция (возьмем в качестве примера тот же рост народонаселения), которая сохранялась сотни и даже тысячи лет, может измениться за десятилетие, и даже за еще более короткий срок.

Законы и тенденции весьма отличаются друг от друга'. Несомненно, именно привычка путать тенденции и законы, а также интуитивное понимание того, что такое тенденции (такие, как технический прогресс), легли в основу центральных концепций эволюционизма и историцизма: Do непреложных законах биологической эволюции и 2) о необратимых законах движения общества. Из этой путаницы и этой интуиции родилась и концепция Конта о законах последовательности, до сих пор не утратившая своего влияния.

Знаменитому различению, проведенному Контом и Миллем, между законами сосуществования, «соответствующими» статике, и законами последовательности, «соответствующими» динамике, можно дать вполне рациональную интерпретацию: есть законы, в которые не входит понятие времени, и есть законы, в формулировку которых понятие времени входит (например, законы о скоростях) Однако Конт и его последователи имели в виду нечто иное. Говоря о законах последовательности, Конт подразумевал последовательность «динамических» рядов явлений в том порядке, в каком мы их наблюдаем. Далее, важно понять, что «динамических» законов последовательности, как их себе представлял Конт, не существует. Их нет в динамике (Я говорю именно о динамике.) Ближе всего к ним в естествознании (может быть, их Конт и имел в виду) – естественные периодичности, такие, как сезоны, фазы луны, затмения или, скажем, качание маятника. Но эти периодичности, в физическом смысле динамические (хотя и стационарные), в Контовом смысле назывались бы «статическими»; в любом случае, вряд ли это законы (поскольку они зависят от конкретных условий, преобладающих в Солнечной системе; см. следующий раздел). Я буду называть их квази-законами последовательности.

Решающим моментом здесь является следующее: хотя любая актуальная последовательность явлений и происходит согласно законам природы, важно осознать, что практически ни один ряд, скажем, из трех или большего числа причинно связанных конкретных событий не подчиняется какому-то отдельному закону природы. Если ветер раскачал дерево и Ньютоново яблоко упало на землю, никто не станет отрицать, что эти события можно описать в терминах причинных законов. Но не существует какого-то одного закона, такого, как закон тяготения, или даже одного множества законов, которые могли бы описать актуальную или конкретную последовательность этих причинно связанных событий; помимо закона тяготения, нам следовало бы привлечь законы, объясняющие силу ветра, качание ветки, напряжение в черешке яблока, деформацию яблока при падении на землю, последующие химические процессы и т. д. Никакую конкретную цепь (sequence) или последовательность событий (исключая такие примеры, как движение маятника или Солнечной системы) нельзя описать или объяснить каким-либо одним законом или одним определенным множеством законов. Не существует ни законов последовательности, ни законов эволюции.

Конт и Милль считали свои исторические законы последовательности законами, определяющими цепь исторических событий в порядке их актуализации. Милль говорил о своем методе, что он «состоит в попытке с помощью изучения и анализа общих фактов истории открыть… закон прогресса; каковой закон, будучи установлен, должен… позволить нам предсказывать будущие события так же, как это происходит в алгебре, когда уже из первых членов бесконечного ряда становится понятным принцип регулярности их образования и мы можем предсказать, каким будет весь остальной ряд вплоть до любого члена». Сам Милль относился к этому методу критически; но при этом (см. начало раздела 28) полностью признавал возможность открытия законов последовательности, аналогичных законам математической последовательности, хотя и выражал сомнения в том, может ли «порядок последовательности… которую мы видим в истории, быть «строго единообразным», так чтобы его можно было сравнить с математическим рядом».

Итак, не существует законов, определяющих последовательность таких «динамических» рядов событий. С другой стороны, существуют тенденции, имеющие такой «динамический» характер, например рост народонаселения. По-видимому, их-то Милль и имел в виду, когда говорил о законах последовательности. Подозрение это подтверждается самим Миллем, называющим свой исторический закон прогресса тенденцией. Обсуждая этот «закон», он выражает «веру… что общая тенденция есть и будет, за случайными и временными исключениями, тенденцией к лучшему, – тенденцией в направлении более счастливого и совершенного состояния. Это… теорема науки» (социальной науки). То, что Милль всерьез обсуждает вопрос, вращаются ли «явления человеческого общества» «по орбите» или они движутся поступательным образом «по траектории»,' соответствует этому фундаментальному неразличению законов и тенденций, а также холической идее, согласно которой общество «движется» как целое, скажем наподобие планеты.

Не хотелось бы, чтобы меня неправильно поняли. Конт и Милль несомненно внесли величайший вклад в философию и методологию науки; в особенности это касается Контова анализа законов и научного предсказания, критики им эссенциалистской теории причинности и совместной с Миллем концепции единства научного метода. Но что касается исторических законов последовательности, то это просто набор плохих метафор.

28. Метод редукции. Причинное объяснение. Предсказание и пророчество

Критика концепции исторических законов последовательности в одном важном отношении не доведена до конца. Как я пытался показать, «векторы», или «тенденции», которые историцисты усматривают в последовательности событий, называемых историей, не являются законами. Я также указал, почему тенденцию, в отличие от закона, нельзя использовать как основу для научных предсказаний.

Из историцистов на такого рода критику смогли бы ответить только Конт и Милль. Милль признал бы, что существует путаница с законами и тенденциями. Но он напомнил бы нам, что сам критиковал ученых, принимавших «единообразие исторической последовательности» за истинный закон природы, и специально подчеркивал, что такое единообразие – «лишь эмпирический закон» (термин не очень удачный) и не может считаться надежным, пока «через согласование априорной дедукции с историческим свидетельством» он не получит статус истинного закона природы. Он бы напомнил нам, что даже сформулировал «императивное правило – никогда не переносить обобщений из истории в социальную науку, если для этого нет достаточных оснований», т. е. если обобщение не дедуцировано из естественных законов, установленных независимым образом. (Милль имел в виду законы «человеческой природы», т. е. психологию.) Эту процедуру сведения исторических и иных обобщений к некоему множеству законов большей общности Милль назвал «обратным дедуктивным методом» и защищал его как единственно правильный метод истории и социологии.

В этом возражении есть свой резон. Если бы нам удалось свести тенденцию к множеству законов, тогда мы могли бы использовать ее, подобно закону, как основу для предсказаний. Поэтому такой редукции, или обратной дедукции, еще недостаточно, чтобы устранить различие между законами и тенденциями. Сила этого возражения проявляется также в том, что метод «обратной дедукции» дает верное (хотя и бессвязное) описание процедуры, используемой не только в социальных, но во всех науках, и в гораздо большей мере, чем это полагал Милль.

И все же моя критика сохраняет силу, и неразличение законов и тенденций не может быть принято. Но для того, чтобы показать это, требуется тщательный анализ редукции, или обратной дедукции.

Во всякий момент развития науки перед ней стоят те или иные проблемы. Она не может начинать с наблюдений или с «совокупности данных», как считают некоторые методологи. Прежде чем мы начинаем собирать «данные», уже должен существовать интерес к данным определенного рода. Вначале была проблема. Проблема, в свою очередь, исходит из практических нужд или научных и донаучных убеждений, которые по той или иной причине нуждаются в пересмотре.

Возникает же научная проблема, как правило, из потребности в объяснении. Следуя Миллю, будем различать два случая: объяснение индивидуального, или единичного, специфического события и объяснение некоторой регулярности, или закона. Милль формулирует это следующим образом: «Индивидуальный факт считается объясненным, если указана его причина, т. е. установлены закон или законы… согласно которым он случается. Так, возникновение огня объяснено, если доказано, что он возник из искры, попавшей в горючие материалы; подобно этому, закон… считается объясненным, если указаны закон или законы, частным случаем которых он является и из которых его можно дедуцировать». Объяснение закона есть случай «обратной дедукции» и, следовательно, важен в нашем контексте.

Миллево объяснение объяснения или, лучше сказать, причинного объяснения в главных моментах вполне приемлемо. Но для некоторых целей оно недостаточно точно; и это играет немаловажную роль в интересующем нас здесь вопросе.

Причинное объяснение некоторого специфического события заключается в дедукции утверждения, описывающего это событие, из посылок двоякого рода: во-первых, из универсальных законов и, во-вторых, из единичных, или специфических, утверждений, которые можно назвать специфическими начальными условиями. Например, мы причинно объясняем разрыв нити, когда обнаруживаем, что эта нить могла выдержать груз всего в один фунт, а на ней было подвешено два фунта. Анализ этого причинного объяснения выявляет в нем две составляющие: (1) гипотезы, имеющие характер универсальных законов природы; в этом случае мы имеем утверждения: «всякой нити данной структуры s (определяемой материалом, толщиной и т. д.) соответствует вес w такой, что она порвется, если подвесить любой груз, превышающий w»; и «для всякой нити структуры s, соответствующий вес w, равен одному фунту». (2) Специфические (единичные) утверждения – начальные условия, относящиеся к данному событию; в этом случае у нас могут быть два утверждения: «это – нить структуры s,» и «груз, подвешенный на нити, равен двум фунтам». Таким образом, мы имеем две составляющие, утверждения двух родов, которые вместе дают полное причинное объяснение: (1) общие утверждения, имеющие характер естественных законов, и (2) специфические утверждения, касающиеся особого рассматриваемого нами случая, которые называются «начальными условиями^. Далее, из универсальных законов (1) мы можем дедуцировать с помощью начальных условий (2) следующее специфическое утверждение (З): «эта нить порвется». Это заключение (3) мы можем также назвать специфическим прогнозом. Начальные условия (точнее, ситуация, которую они описывают) обычно считают причиной рассматриваемого события, а прогноз (или, скорее, событие, описываемое прогнозом) – следствием; например, подвешивание двух фунтов на нити, способной выдержать один фунт, было причиной, а разрыв нити т– следствием*.

Этот абзац, содержащий анализ причинного объяснения специфического события, является почти точной цитатой из моей книги «Logic of Scientific Discovery», section 12. Сегодня я склоняюсь к тому, чтобы определять «причину», беря за основу семантику Тарского (которой я не знал, когда писал данную книгу): (единичное) событие А считается причиной (единичного) события Б, если и только если из множества истинных универсальных утверждений (законов природы) следует материальная импликация, в которой левый член обозначает А, а правый член – Б. Подобным же образом можно определить и понятие «научно признанной причины». О семантическом понятии обозначения см.: R. С а г п а р. Introduction to Semantics (1942). По-видимому, определение может быть улучшено, если использовать «абсолютные понятия», по выражению Карнапа. – О некоторых исторических предпосылках, касающихся проблемы причинности, см. примечание 7 к главе 25 моей книги «The Open Society and Its Enemies».

Причинное объяснение является научно приемлемым в том случае, когда универсальные законы проверены и подтверждены, а также когда имеется независимое свидетельство в пользу причины, т. е. начальных условий.

Прежде чем перейти к анализу причинного объяснения регулярностей или законов, замечу, что из нашего анализа (объяснения единичных событий) следует несколько выводов. Во-первых, нельзя говорить о причине и следствии как о каких-то абсолютах; некое событие является причиной другого события – его следствия, – если рассматривать его в свете некоторого универсального закона. Однако эти универсальные законы зачастую столь тривиальны (как в нашем примере), что мы относимся к ним обычно как к чему-то само собой разумеющемуся. Во-вторых, использование теории для предсказания некоторого специфического события является просто одним из аспектов ее использования для объяснения этого события. И поскольку мы проверяем теорию, сравнивая предсказанные события с событиями, которые произошли в действительности, наш анализ также указывает, каким образом можно проверить теорию. В каких целях теория используется – для объяснения, предсказания или проверки, – зависит от наших интересов, а также от того, какие утверждения мы считаем само собой разумеющимися или непроблематичными, а какие – подлежащими дальнейшей критике и проверке. (См. раздел 29.)

Причинное объяснение регулярности, описываемой универсальным законом, несколько отличается от [причинного] объяснения единичного события. С первого взгляда может показаться, что эти случаи аналогичны и что закон должен быть дедуцирован из (1) некоторых более общих законов и (2) определенных специфических условий, которые соответствуют начальным условиям, но не являются единичными и относятся к ситуации определенного рода. В данном случае это не так, ибо условия (2) должны быть сформулированы в законе, который мы желаем объяснить; в противном случае этот закон будет противоречить (1). (Например, если с помощью Ньютоновой теории мы желаем объяснить закон, согласно которому все планеты движутся по эллипсам, то должны вначале сформулировать в этом законе условия, при которых он будет истинен, – например, таким образом: «Если ряд планет, достаточно удаленных друг от друга, чтобы не испытывать почти никакого взаимного притяжения, движутся вокруг гораздо более тяжелого, чем они, солнца, тогда каждая из них движется, по эллипсу, с солнцем в одном из фокусов этого эллипса». Иными словами, формулировка универсального закона, который мы желаем объяснить, должна включать все условия его истинности; в противном случае мы не можем считать его универсальным (или, как говорил Милль, безусловным). Соответственно, приличное объяснение регулярности состоит в дедукции закона (содержащего условия, при которых эта регулярность выполняется) из некоторого множества более общих законов, проверенных и подтвержденных независимым образом.

Сравним теперь нашу трактовку причинного объяснения с той трактовкой, которая была предложена Миллем. Мы увидим, что пока речь идет о сведении законов к более общим законам, т. е. о причинном объяснении регулярностей, большой разницы между ними нет. Но, когда Милль обсуждает причинное объяснение единичных событий, ясного различия между (1) универсальными законами и (2) специфическими начальными условиями он не проводит. Вызвано это тем, что термин «причина» употребляется им в недостаточно ясном смысле, под причиной Милль имеет в виду то единичные события, то универсальные законы. Покажем теперь, как это влияет на объяснение, или сведение тенденций.

То, что редукция или объяснение тенденций логически возможны, не вызывает никаких сомнений. Допустим, мы обнаружили, что планеты медленно падают на Солнце. В таком случае Солнечная система оказалась бы динамической системой в смысле Конта; она бы развивалась или обладала историей, имеющей определенную тенденцию. Эту тенденцию можно было бы легко объяснить в ньютоновской физике с помощью допущения (проверенного независимым образом), что межпланетное пространство заполнено какимнибудь оказывающим сопротивление веществом, например газом. Это было бы новое специфическое начальное условие, которое следовало бы прибавить к обычным начальным условиям, касающимся расположения и импульсов планет в некоторое данное время. Пока новое начальное условие сохраняется, мы имеем систематическое изменение, или тенденцию. Далее, если изменение значительно, тогда оно должно оказывать заметное систематическое влияние на биологию и историю различных земных видов, включая человеческую историю. Это показывает способ объяснения определенных эволюционных и исторических тенденций – даже «общих тенденций», т. е. тенденций, которые сохраняются на протяжении всего рассматриваемого периода развития. Очевидно, что эти тенденции аналогичны «квази-законам» последовательности (сезонные периодичности и т. д.), упомянутым в предыдущем разделе, с той разницей, что они являются динамическими. Поэтому они даже в большей степени, чем статические «квази-законы», соответствуют туманной идее Конта и Милля об эволюционных или исторических законах последовательности. Итак, если у нас есть основания допустить, что соответствующие начальные условия сохраняются, тогда можно согласиться с тем, что сохраняются и эти тенденции или динамические «квази-законы»; так что их можно использовать, подобно законам, для предсказаний., Нет сомнения, что такие объясненные тенденции (назовем их так), или в принципе объяснимые тенденции, играют весьма значительную роль в современной эволюционной теории. Помимо тенденций, относящихся к эволюции определенных биологических форм, таких, как раковины и носороги, объяснимой оказывается и общая тенденция к увеличению числа и разнообразия биологических форм, которые распространяются в расширяющейся окружающей среде. Она объяснима в терминах биологических законов, а также начальных условий, которые содержат допущения, касающиеся среды обитания организмов, и которые, наряду с законами, предполагают действие важного механизма, называемого естественным отбором.

Кажется, будто все это говорит против нас и в пользу взглядов Милля и историцизма. Но это не так. Объясненные тенденции существуют, но их дальнейшее существование зависит от сохранения определенных специфических начальных условий (которые тоже могут быть тенденциями).

Итак, Милль и его друзья историцисты не видят зависимости тенденций от начальных условий. Они оперируют с тенденциями так, как будто они безусловны, подобно законам. Смешение законов и тенденций заставляет их верить в безусловные тенденции (которые поэтому являются общими); или – скажем так – в «абсолютные тенденции* ', например, в общую историческую тенденцию к прогрессу, к «лучшему и более счастливому состоянию». И если они вообще размышляют о «редукции» тенденций к законам, то считают эти тенденции непосредственно выводимыми из универсальных законов, таких как законы психологии (или, допустим, диалектического материализма и т. д.).

В этом, собственно говоря, и состоит главная ошибка историцизма. Его «законы развития» суть абсолютные тенденции, – тенденции, которые, подобно законам, не зависят от начальных условий и неумолимо ведут нас по определенному пути в будущее. Они составляют основу для безусловных пророчеств, которые следует отличать от обусловленных научных предсказаний.

Но как мы должны относиться к тем, кто понимает, что тенденции зависят от условий, пытается их найти и сформулировать? Спорить с ними не имеет смысла. Напротив, в существовании тенденций нет никакого сомнения. Поэтому необходимо их объяснить, т. е. как можно точнее определить условия их сохранения. (См. раздел 32.).

Иногда условия не так легко заметить. Например, существует тенденция к «концентрации» средств производства (по формулировке Маркса). Но вряд ли можно ожидать, что она сохранится при быстро уменьшающемся населении» а такое сокращение населения может, в свою очередь, зависеть от внеэкономических условий, например, от случайных изобретений или от прямого физиологического (или биохимического) воздействия индустриальной среды. Существует бесчисленное множество возможных условий; занимаясь поиском условий существования тенденций, мы должны видеть и те условия, при которых данная тенденция прекратила бы свое существование. Но как раз с этим историцист и не может справиться. Он твердо верит в свою любимую тенденцию, и ему кажется немыслимым, чтобы условия ее существования исчезли. Нищета историцизма есть главным образом нищета воображения. Историцист упрекает тех, кто не способен признать изменений в своих мирках. Однако сам он даже не способен представить, что существует изменение, происходящее в условиях изменения.