Текст книги "О зверях и людях"

Автор книги: Карл Гагенбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Но все это было ничто по сравнению с той радостью, которую я испытал по приезде в Вену, найдя моего отца снова здоровым.

Почти до начала семидесятых годов дело ограничивалось исключительно торговлей зверями, к которой впоследствии присоединялись все новые и новые предприятия. Заключительным аккордом этого периода был переезд нашей семьи в новый дом. Уже давно помещения на Шпильбуденплатц стали слишком тесны для нас. После долгих поисков весной 1878 года мне, наконец, посчастливилось найти в Гамбурге на Нёйен-Пфердмаркте подходящий участок земли с жилым домом и прилегающим к нему садом площадью 70 тысяч квадратных футов. Я купил его, а все нужные нам постройки, как то: слоновник, павильоны для хищников, помещения для дрессировки и склады для фуража, были воздвигнуты настолько быстро, что уже в середине апреля мы могли переселиться на новое место.

Ушиб слоненка, причиненный большим собратом

III. Выставка народностей – от Арктики до Огненной Земли

Народности – от Артики до Огненной Земли

В погожий осенний день 1886 года в парадном зале Jardind Acclimatation в Париже собралось блестящее общество. Здесь были представители науки, искусства и прессы. Праздновали закрытие выставки. Под флагом Гагенбека была устроена выставка сингалезов, которая после пребывания в течение двух с половиной месяцев в Париже должна была закрыться. Эта выставка вызвала во французской столице сенсацию. Она не только принесла большие доходы саду, но и послужила волнующим и поучительным зрелищем для публики. По воскресеньям выставку посещало свыше полумиллиона людей. Банкет был достойным окончанием предприятия. Произносилось много речей. Самой важной была речь главного редактора «Фигаро», который закончил ее тостом за здоровье директора сада, господина Жоффруа Сент-Илера. Ученый, скромность и порядочность которого не уступала его знаниям, отвечая на тост, заметил, что похвала принадлежит не ему одному, а также торговцу зверями Карлу Гагенбеку, который впервые собрал эту антрополого-зоологическую выставку и показал ее общественности.

Действительно, мне первому выпала на долю честь ознакомить цивилизованный мир с выставками подобного рода, которые начиная с 1876 года и по сей день сохраняют свою притягательную силу у публики. Охотно сознаюсь, что идея подобной Ставки родилась у меня не сразу, не так, как Афина из головы Зевса. Первый толчок этому дало письмо, в котором в 1874 году я сообщил моему другу художнику Генриху Лейтеманну, что задумал привести в Европу стадо оленей. Художник ответил мне на это, что для публики представило бы большой интерес, если бы я выставил оленей вместе с семьей лапландцев, которые, разумеется, должны были захватить с собой и свое оружие, и палатки, и сани, и вообще всю домашнюю утварь. Ему, несомненно, рисовалась живописная картина северной жизни, которую он мыслил себе только в полной совокупности людей и животных на фоне зимнего пейзажа. В этом предложении уже лежала счастливая идея о выставках народностей, которые в дальнейшие годы последовали одна за другой, словно звенья единой пестрой цепи. Лапландцы и нубийцы, эскимосы и сомалийцы, калмыки и индейцы, сингалезы и готтентоты, обитатели самых отдаленных частей нашей планеты до антиподов включительно протягивали друг другу руки в странствиях по столицам Европы.

Первыми были лапландцы. Один из моих агентов пригласил семью лапландцев приехать в Гамбург. В середине сентября 1874 года в Гамбурге высадилась небольшая экспедиция, состоявшая из группы лапландцев и тридцати – оленей, возглавляемая норвежцем, говорившим по-немецки. Я отправился вместе с моим другом Лейтеманном встречать пароход. Мы взобрались на борт парохода, когда тот входил в гавань, и спустились на среднюю палубу к северным гостям. Уже с первого взгляда я убедился, что предприятие будет удачным. По палубе прогуливались три мужских представителя группы, маленькие, желтощекие, одетые в меха люди.

Там же мы видели мать, нежно прижимавшую к груди своего младенца и четырехлетнюю хорошенькую девочку. Выгрузка и дальнейший переезд прошли благополучно, если не считать нескольких небольших приключений. На этот раз они, однако, сослужили нам службу, так как невольно явились прекрасной рекламой нашему предприятию. Олени на улице чего-то испугались и не давали себя вести. Неподалеку от Дамтор вырвались два молодых животных и, легко перескакивая через стены и решетки, помчались галопом по кладбищу; наконец, они очутились в зоологическом саду, где их задержали и охраняли, пока мы не пришли за ними. Этот инцидент, а также необычайный вид лапландской семьи привлекли к нам тысячи зрителей.

Я не ошибся в своем предположении. Первая выставка народностей пользовалась огромным успехом, может быть именно потому, что все предприятие носило характер непосредственности и наивной жизненной правды, без тени какой-либо фальши. Здесь не было никакого представления. Караван был доставлен на наш свободный участок земли позади дома, на Нёйен-Пфёрдмаркте, таким образом, он действительно находился на воле. Лапландцы, или, как они сами себя называют, «саами», живут, как известно, в северной части России, Финляндии и Швеции, в так называемой Лапландии с главным городом Рованиеми.

Как у себя на родине, они разбирали и снова собирали свои палатки из жердей и дубленых шкур на глазах у изумленных гамбуржцев. Мужчины изготовляли из оленьей кожи и рыбьих сухожилий сапоги, вырезали из дерева части своих саней. Большое удовольствие доставляло зрителям наблюдать, как мужчины в длинных меховых шубах и остроконечных меховых шапках набрасывали лассо на быстроногих оленей. Немалый интерес возбуждало у публики и доение оленей. Общее внимание привлекала также маленькая лапландка, которая, совершенно не стесняясь присутствием публики, с естественной простотой кормила грудью ребенка. Наши гости были настоящие дети природы, еще незнакомые с утонченной европейской цивилизованностью, и они, конечно, очень удивлялись, что могло интересовать публику в их простой безыскусной обстановке. Несмотря на холод, Лейтеманн приходил каждый день с мольбертом и рисовал лапландцев для известного тогда журнала «Munchener Bilderbogen».

С первого дня публика была в восторге, и уже с раннего утра наплыв принимал угрожающие размеры. Поток посетителей пропускался нарядом полиции через главные ворота. Спустя несколько недель, когда уже весь Гамбург насмотрелся вдоволь на наших лапландцев, я поехал с ними в Берлин, где показывал их в саду одного пивоваренного завода. Из Берлина мы направились в Лейпциг; после закрытия выставки я подарил палатки, сани и утварь лапландцев Лейпцигскому этнографическому музею, а выручку, полученную в последние дни выставки, передал городу на благотворительные цели.

Этот первый опыт устройства антрополого-зоологической выставки многому меня научил. Начало было сделано, и я пришел к твердому убеждению, что подобные выставки, имеющие большое познавательное значение, найдут у публики широкий отклик. Я делал мысленный обзор подходящих народностей для следующей выставки, и мои деловые связи привели меня с Полярного круга прямо на солнечный юг. Я поручил моему тогдашнему представителю в Нубии, по фамилии Кон, привезти в Европу некоторое количество туземцев с их дромадерами, домашней утварью и охотничьими принадлежностями. На этот раз я хотел показать картины быта жителей египетского Судана.

Охотники из Хамрана

В июне в Гамбург проездом через Триест прибыли нубийцы и с ними исключительно богатая этнографическая коллекция и много домашних животных. Эти необыкновенно высокого роста охотники из Хамрана привезли с собой огромных черных дромадеров и замечательное оружие. Один из них, молодой великан остом свыше шести футов, пользовался большим успехом у европейских дам и ранил не одно сердце. В группе была женщина по имени Хадидже, первая нубиянка, попавшая в Европу. Куда бы наши гости ни приезжали, везде они привлекали к себе необычайное внимание. В Бреславле мне, например, пришла в голову идея прокатить моих нубийцев в их перьях и украшениях, с оружием в руках по городу в самых лучших экипажах. В первой коляске сидел доктор Шлегель, директор зоологического сада, я сам и красавица Хадидже. Рядом с кучером в каждом экипаже сидел в мрачном величии суданский воин с длинным копьем в руках. Десять колясок следовали одна за другой. По дороге сделали остановку в лучшем городском кафе, которое немедленно наполнилось до отказа массой любопытных посетителей. Результатом этой прогулки было тридцать тысяч зрителей в первый же день открытия выставки.

В Гамбурге я вместе со своими одетыми в белое сынами тропического солнца посетил цирк Ренца [9]9
  Знаменитая цирковая династия Ренц многократно упоминается в мемуарах Гагенбека. В свое время она имела международную славу и являлась ведущей среди немецких артистов цирка. Был создан также фильм – «Цирк Ренц».


[Закрыть]. С безграничным восхищением смотрели мои нубийцы на пышное цирковое представление. В свою очередь экзотические гости представляли редкое зрелище для белых зрителей. Впоследствии при организации четвертой или пятой африканской выставки директор цирка Эрнст Ренц пригласил моих нубийцев для участия в пышной пантомиме «Праздник царицы Савской», для которой мною были доставлены жирафы. Впряженные в роскошные колесницы, жирафы показали высокий класс дрессировки, непревзойденный и по сей день.

Вся нубийская выставка была в 1877 году приглашена в Париж, в Jardind Acclimatation, и имела там необычайный успех, затмивший все предыдущие. Из Парижа я отправился со своей большой труппой в Лондон, в Александр-Палас, который тогда только что открылся. И здесь я также имел сногсшибательный успех. Сам лорд-мэр почтил нас своим присутствием.

Лед был сломан, существовавшее вначале недоверие рассеяно. Теперь и зоологические сады стали открывать все шире свои двери прибывающим из разных концов земного шара выставкам народностей. Миллионы европейцев впервые без труда знакомились с бытом многих народов, а ученые получали ценные антропологические и этнографические сведения. Громадный успех, выпавший на долю африканской выставки, заставил меня задуматься над тем, чтобы из экватора перенестись в высокие широты доставить оттуда в Европу совершенно там неизвестных гренландских эскимосов, о которых я и сам узнал только после недавних полярных экспедиций.

Для осуществления этого необычайного плана судьбе было угодно избрать молодого норвежца с небольшого лофотенского острова Ризо, расположенного в 250 километрах севернее Полярного круга; норвежец, только закончивший путешествие вокруг Южной Америки, в одно прекрасное утро 1877 года, в 10 часов, появился у моей конторы и сказал, словно это был сущий пустяк: «Господин Гагенбек, я доставлю вам эскимосов!» От неожиданности я громко рассмеялся. Однако в голубых глазах этого двадцатичетырехлетнего бородатого моряка светилось нечто такое, что заставляло отнестись с доверием к его словам. Я воскликнул: «Вы именно тот человек, который мне нужен!» Спустя полчаса я уже сопровождал Адриана Якобсена на Альтонский вокзал, и вскоре так неожиданно появившийся на моем горизонте полярный путешественник уже кивал мне приветливо из вагона поезда, уходящего в Копенгаген.

Когда я пытаюсь представить себе тысячемильный путь, проделанный этим жаждущим деятельности молодым штурманом, то убеждаюсь, что могу отчетливо видеть лишь его последние несколько сот шагов от Сан-Паули до Нёйен-Пфердмаркта. Возвращаясь из Вальпараисо, Якобсен встретил на вокзале канатной дороги своего брата, который за стаканом грога рассказал ему, что их старый соученик из навигационной школы в Тромсе, по имени Серен Иогансен, поймал для меня несколько белых медведей, но не рискнул отправиться так глубоко в Арктику, чтобы привезти оттуда и эскимосов. «Тогда их привезу я», – воскликнул Адриан, и спустя шесть месяцев он сдержал свое слово.

Трудности начались уже в Копенгагене, так как дорога в Гренландию шла через пороги многих приемных датского министерства внутренних дел, где отрицательно кивали головой и говорили, что они не хотят иметь ничего общего с «торговлей людьми». Лишь после того как видные люди, и в том числе берлинский профессор Рудольф Вирхов, гарантировали, что эскимосам не будет причинено никакого вреда, Якобсен смог отправиться на бриге «Валфискен» в Гренландию. Вблизи Якобсхавна ему удалось взять на борт группу эскимосов – мужчин, женщин и детей и очень интересную этнографическую коллекцию: ездовых собак, домашнюю утварь, палатки, два каяка – столь часто описываемые в литературе охотничьи лодки – и большую женскую лодку, называемую «умиак». Он захватил также большое количество различной одежды, ножи для снега, ловушки для ловли тюленей и примитивное оружие. Когда бриг поднял якорь, вся эскимосская колония окружила в свете полыхающего в небе северного сияния отъезжающих и провожала в своих быстроходных каяках выходивший из бухты Диско «Валфискен». Много было пролито и слез при прощании.

Если корабельные каюты показались эскимосам настоящими волшебными дворцами, то по прибытии в Копенгаген многочисленные впечатления уже просто не укладывались в их голове. «Разве эти огромные собаки тоже кусаются? И почему вы на ваших санях строите такие большие дома?», – спрашивали эскимосы, показывая на самую обыкновенную извозчичью пролетку. Газовое освещение в гостинице казалось им настоящей чертовщиной. Только подумать: свет без фитиля и рыбьего жира!.. Железная дорога привела их в неописуемое удивление – как это могли «собаки» тянуть за собой такое. Когда нам по дороге пришлось проехать через туннель, они все закричали: «Мы пропали, мы едем на скалу!»

Мне всегда доставляло большое удовольствие наблюдать наивных детей природы всех частей земного шара при первом знакомстве их с европейской цивилизацией. Можно было бы рассказать много интересных и забавных эпизодов, если бы я не боялся выйти за рамки настоящих воспоминаний. Последними сведениями об этих гренландских эскимосах мы обязаны перу смелого норвежского путешественника Руала Амундсена, который прожил среди них три года. Хотя они и приняли христианство, однако их нравы и обычаи напоминают языческие обряды. Основой их жизни является охота. Наш Укубак считался лучшим ловцом тюленей. В своем каяке – узком кожаном челноке – он чувствовал себя на воде как дома. Нередко случается, что подобные лодки застигает в море непогода и их бросает с волны на волну, а часто они и совсем опрокидываются. Поэтому лодки устроены так, что корпус сидящего в них охотника надежно закреплен, а когда лодка переворачивается, то, применяя силу и ловкость и помогая себе двойным веслом, охотник снова возвращается в исходное положение. Для Укубака этот маневр не представлял никаких затруднений. Он, как ванька-встанька, мог бесконечно опрокидываться вместе со своим каяком и тут же переворачиваться обратно.

Укубак был человек среднего роста. Ему было примерно тридцать лет. Его жена, одетая в хорошенькое меховое платье, даже с точки зрения «каблуны», т. е. белого, могла считаться красивой. Читатель может открыть один из энциклопедических словарей и в статье «эскимосы» найти рисунок, изображающий ее вместе с грудным младенцем. На родине ее звали Эскимо. Волосы она носила собранными в чуб посередине головы. При ней находились два восхитительных малыша. Как и все эскимоски, она носила меховые панталоны, которые надевались на голое тело, а на ногах – аккуратно сшитые башмачки, так называемые каммики. Семью дополняли двое юношей, которые немедленно выстроили себе на нашем дворе из дерна «квартиру» наполовину под землей. Совсем на эскимосский манер! Окруженные заботой фрау Якобсен, которая сопровождала группу, они чувствовали себя прекрасно в новом окружении, и я не знаю, кто больше получал удовольствия от этой выставки, наши гамбургские зрители или мои гости с Северного полюса.

Вскоре приехал мой высокоуважаемый друг Жоффруа Сент-Илер, чтобы пригласить эскимосов в Париж. Там они произвели еще больший фурор. Ученые предприняли измерение тела эскимосов, филологи попросили Укубака выступить перед недавно изобретенным Эдисоном фонографом. Его фотографировали, с него рисовали портреты. Но когда однажды попробовали снять гипсовую маску с его лица, он швырнул под ноги скульптору деньги за позирование с чисто северным эскимосским проклятием. Однако фрау Укубак, после того как ее женское сердце прельстилось одурманивающим блеском и лоском парижских бульваров, решилась дать снять маску с приплюснутого носа. Правда, фрау Якобсен стоило затем немалого труда уговорить ее снять жакет, в котором она позировала.

Теперь, наконец, немецкие зоологические сады начали открывать свои двери моим выставкам. Не мог более устоять и директор Берлинского зоологического сада доктор Бодинус. В марте 1878 года экспедиция отправилась из Парижа в Берлин, где успех превзошел все ожидания.

Из Берлина мы поехали в Дрезден, затем снова в Берлин и, наконец, в Гамбург, где эскимосы, правда всего на несколько дней, устроились в зоологическом саду. Это было как раз на пасху. При дешевизне, входной платы – всего четыре шиллинга – наплыв посетителей был громадный. Было зарегистрировано более 44 тысяч гамбуржцев, которые пожелали еще раз взглянуть на эскимосов перед их отъездом на родину. Они приехали нищими, а возвращались домой в буквальном смысле богачами. Кроме целого состояния (по их положению конечно) – 000 крон, они увозили с собой две полные подарков повозки. Как я позднее узнал от моего агента в северных морях, радость гренландских эскимосов при возвращении из Европы их земляков была неописуема. Укубак пригласил почти всех жителей бухты Диско на праздник возвращения. Около 3000 гостей единодушно помогали ему промотать его состояние до последнего эре. И как только был съеден последний кусок на этом пиршестве был выпит последний глоток кофе в снежной хижине, первый охотник за тюленями вынужден был снова отправиться на поиски пищи.

Большие успехи породили новые планы. Теперь я уже снарядил капитану Адриану Якобсену собственное экспедиционное трудно для ловли зверей в Арктике и на бриге «Айсбар» послал в новую экспедицию. Его имя приобретало все большую известность мере того, как он привозил в Европу из разных частей света невиданные ранее европейцами народности. В 1879 году он привез с южной оконечности Америки жителей Огненной Земли, а в 1880 году лабрадорских эскимосов. В 1885 году благодаря его стараниям в Европе появились первые индейцы белла-кула, а позднее и сиу, которые, не считая гастролировавших с труппой Буфало-Билла по Германии, предстали перед европейцами первыми. Из своих многочисленных путешествий, преимущественно в северных морях (но также и в южных), он привез тысячи предметов быта и домашней утвари, имевших большую этнографическую ценность, часть которых после окончания выставок перешла во владение моего шурина Генриха Умлауфа, содержателя одноименного музея торговли. Один только Берлинский этнографический музей приобрел 14 230 различных предметов, причем Якобсен по окончании своих экспедиций был назначен профессорами Вирховым и Бастианом хранителем этих коллекций. Чего только не пришлось пережить в своих путешествиях отважному капитану: кораблекрушения, голод, жажду, битвы не на жизнь, а на смерть. Свои приключения в экспедициях, которые он предпринимал частью на свой счет, частью на счет музеев, он красочно описал в известной книге «Белые границы». Когда в 1883 году я попал на Аляску к индейцам с реки Юкон, мой путешественник находился среди них. Благодаря тому, что это был опытный моряк и большой знаток северных народностей и их языков он добился в своем деле блестящих успехов, которые завоевали ему почет и признание как в высших правительственных кругах, так и в среде ученых и исследователей. С ним дружили такие, например, выдающиеся путешественники как Амундсен и Нансен.

То, что сначала казалось веселой забавой или просто приятной сменой впечатлений, впоследствии стало большим счастьем. Торговля зверями, которая была далеко не прибыльной, принесла в тот год большие убытки, и выставки народностей с лихвой их покрыли. Особенно неудачным был для меня 1879 год, когда я, несмотря на все усилия, потерял почти все, что было приобретено неустанным трудом в течение многих лет. Однако уже в следующем году фортуна снова повернулась ко мне лицом. Между моими американскими покупателями возник спор из-за приобретения индийских слонов. Местные цирковые короли хотели превзойти друг друга в количестве показываемых публике слонов. Ко мне со всех сторон посыпались заказы на поставку слонов.

В Судане появились Махди и его последователь Абдуллах, и доступ в новое государство Махдия был закрыт для всех неверных. Там, где ранее мои охотники могли свободно гулять по лесам и долам, где европейские путешественники могли беспрепятственно ездить по стране под защитой египетского правительства, царили теперь фанатические последователи нового пророка. Чтобы удовлетворить «слоновый голод» моих американских друзей, я был вынужден искать другие места, где можно было бы достать слонов. С этой целью я послал своего агента Джозефа Менгеса, который служил у меня с 1876 года и до сих пор работал в Судане, на остров Цейлон. Менгес еще в начале семидесятых годов сопровождал экспедицию Гордон-паши к Белому Нилу и собрал там много ценных и интересных сведений, которые ему очень пригодились впоследствии. Он принадлежал к числу тех гениальных натур, которые прекрасно сочетают в себе интересы дела с наукой. Благодаря этим качествам он стал одним из лучших моих сотрудников. Менгес детально ознакомился с Цейлоном, завязал там деловые связи. По его следам в коре были отправлены мною два других агента, которые занялись покупкой и отправкой слонов. Между тем Менгес снова отправился в Сомали, чтобы приобщить к сфере нашего влияния новые области. Летом 1881 года он вернулся в Европу с транспортом зверей, в составе которого были страусы, газели и дюжина красивых антилоп. К сожалению, пароход, на который погрузили транспорт зверей, при выходе из Аденской бухты был захвачен ураганом, причем большая часть ящиков была смыта огромными валами в море. Только шесть страусов и три антилопы остались в живых и благополучно достигли Гамбурга. Однако подобные неудачи в нашем деле не должны пугать.

Менгес немедленно же вернулся в Сомали, но на этот раз взял с собой большое количество разборных клеток и запасы досок для ящиков. Второй, транспорт оказался удачнее, и я мог благополучно доставить через Марсель в Алжир заказанные одной фермой 40 страусов. Остальные животные, которые были в составе транспорта, без всяких приключений добрались до Гамбурга, В этой коллекции находился новый вид дикого осла из Сомали. Зоологи, к моему удивлению, почему-то не очень заинтересовались этим ослом [10]10
  Впоследствии зоолог Ноак описал сомалийского осла как новый, особый вид настоящее время его считают лишь географической расой обыкновенного осла.


[Закрыть].

Вскоре, однако, ко мне явился тонкий ценитель моего импорта. Он был не из числа людей нашей профессии, а занимал высокое положение в обществе. Однажды, осенью 1882 года, перед обедом, когда я только что вернулся в свой зоопарк, жена мне сообщила, что минут двадцать назад в сад прошел князь Бисмарк в сопровождении двух дам и одного господина. Я сейчас же отправился туда и нашел князя перед диким ослом из Сомали. Князь спрашивал сторожа, что это за курьезное животное, однако тот не мог дать правильного ответа. Я тут же подошел к Бисмарку и рассказал, как я приобрел это животное и что это совершенно неизвестная и никем не описанная порода, добавил, что затрудняюсь найти на него покупателя, так как один директор зоологического сада не верит, что перед ним новая порода животного. «Я не зоолог – ответил мне на это Бисмарк, – но сразу с первого взгляда увидел, что это совершенно новое животное, потому что ноги у него полосатые, как у зебры, а тело имеет более красивую окраску, которая не встречается у обыкновенных ослов». Завязался оживленный разговор, и князь с большим интересом продолжал обход нашего зоопарка.

Сомалийского осла я в конце концов продал Лондонскому зоологическому саду, причем обязался также в течение года доставить бесплатно Британскому музею пару шкур животных этой породы. Данное обещание я с честью выполнил. Эти шкуры можно еще сегодня увидеть в залах Британского музея.

Между тем в Гамбург благополучно прибыл транспорт слонов, закупленных Менгесом на Цейлоне. В 1883 году с этого острова было получено мною 67 слонов. Само собой разумеется, что параллельно с этим успешно развивалось и другое предприятие – организация выставок народностей. Мой брат Джон Гагенбек, бывший в то время на Цейлоне, составил различные интересные караваны животных. Ему очень пригодилось для этого дела знание им в совершенстве страны и местных условий

В 1883 году я снова соединил две противоположности – индейцев и калмыков. Вывоз слонов в Европу навел меня на мысль выписать с Цейлона также нескольких «корнаков», по гонщиков слонов, чтобы показать публике, как работают слоны в Индии. Рабочие слоны кротки и послушны, как лошади, они выполняют труднейшие работы. Один слон может заменить четырех и более лошадей.

Выставка вызвала в Париже и Берлине исключительный интерес, так что я немедленно стал готовиться к устройству в будущем году большой Цейлонской выставки, на которой я задумал показать, кроме рабочих слонов, туземцев в широком масштабе со всеми этнографическими подробностями. Я послал своих доверенных агентов, Менгеса и Карстенса, на Цейлон, а сам отправился с волжскими калмыками в турне по европейским столицам. Калмыки называют себя монголо-ойратами; название же «калмыки» происходит от татарского слова «калемак». Большая часть этого обширного племени состоит еще под протекторатом Китая, и мой агент Бенке посетил их главное кочевье в области Кукунор, где они содержат большие стада [11]11
  Здесь Гагенбек ошибается: калмыки – это монголы, еще в XVIII веке выселившиеся из Джунгарии в приволжские и приуральские степи. На берегах озера Кукунор живут преимущественно тангуты, хотя встречаются и монголы. Поэтому этот район считать главным кочевьем монголов и тем более калмыков никак нельзя.


[Закрыть].

Исключительно интересное зрелище представляли калмыки со своими легкими палатками, называемыми кибитками, стадами Верблюдов и черных курдючных овец, у которых курдюки столь тяжелы, что их приходится возить на двухколесных тачках. Наряду с этими странными овцами большим успехом пользовались у зрителей киргизские кобылицы, которых каждый день доили. Из кобыльего молока приготовляли калмыки свой излюбленный напиток, кумыс, который теперь пользуется широкой известностью, как хорошее, лечебное средство против чахотки и других грудных болезней. Кумыс на вкус кисловат и пенится при переливании. Чтобы сделать выставку интереснее, я пригласил двух буддийских священников, которые в своем пышном облачении производили должное впечатление.

Исключительно интересное зрелище представляли калмыки со своими легкими палатками, называемыми кибитками, курдючными овцами и киргизскими кобылицами

На выставке калмыки собрали свои, напоминающие пчелиные ульи кибитки, в которых вверху имеется отверстие, заменяющее одновременно трубу от очага и окно. Жизнь и быт кочевого народа занимали ученых не в меньшей мере, чем зрителей. Ученые интересовались главным образом этнографическими предметами, зрители же приходили в восхищение, когда калмыки боролись, пели, танцевали или скакали верхом. Неизгладимое впечатление оставляла скачка калмыкских девушек, которые по-мужски сидели на своих маленьких резвых лошадках.

Короче говоря, выставка калмыков имела потрясающий успех, и ее пришлось повторить в 1884 году. Уже в Париже наплыв посетителей был огромен, но то, что происходило в Берлине, было беспримерным. Я и сейчас с удовольствием вспоминаю первую полученную мною из Берлина телеграмму: «До сих пор прошло уже около 80 тысяч посетителей. Наплыв колоссальный. Порядок поддерживается конными и пешими полицейскими». Эта депеша была послана в четыре часа пополудни. К вечеру число посетителей Берлинского зоологического сада достигло 93 тысяч.

Между тем мои агенты на Цейлоне закончили тщательную подготовку к отправке в Европу индийской выставки, которая благополучно прибыла в Гамбург в апреле 1884 года. Транспорт состоял из 67 сингалезов, 25 слонов – от самых маленьких до самых крупных рабочих – и целого стада буйволов. На пароходе прибыло также большое количество оружия и различных предметов быта, так что этнографическая выставка насчитывала сотни превосходных экспонатов. Был также богато представлен и растительный мир.

От моих сингалезов веяло каким-то духом старой страны чудес – таинственной Индии. Мы уловили не только ее живописный внешний облик, но и отблеск ее мистики. Пестрая, привлекательная картина лагеря, величественные слоны, покрытые вышитыми золотом чепраками или в рабочей сбруе, тянущие огромный груз, индийские маги и скоморохи, танцоры, исполняющие дьявольский танец в своих страшных масках, красивые, стройные баядерки с их возбуждающими танцами и, наконец, большой религиозный кортеж «Перра-Харра» – все это производило потрясающее впечатление на всех без исключения зрителей. Что это впечатление создавалось не только самим представлением, доказывает следующий небольшой эпизод, о котором я хочу попутно рассказать. Я называю его «Крупп и сингалезы».

Во время нашего турне по Германии мы побывали, также в Кельне. Отсюда несколько сингалезов в своем живописном убранстве отправилось (конечно в сопровождении европейца) в Эссен. Там они наняли экипажи, поехали кататься и оказались у корпусов завода всемирно известного пушечного короля Круппа. Так как большие заводские ворота случайно были открыты, то экипажи недолго думая без разрешения въехали на заводской двор. Завод охватило большое возбуждение. Во двор устремились рабочие, мастера, техники и инженеры, а может быть и сами директора. Они, наверно, подумали, что к ним прибыли экзотические властелины, чтобы закупить пушки и ружья.

Из вежливости наших индийских гостей расспрашивать не стали, а повели с величайшей любезностью по шумным цехам и мастерским, а затем проводили до экипажей; они поблагодарили сотрудников Круппа от имени Гагенбека и преспокойно уехали. Им вслед смотрели вытянутые лица.

Выставка открылась в Гамбурге, в Мурвейденгалле, который давно уже снесем. В течение нескольких недель громадное здание с утра до вечера было переполнено посетителями. За Гамбургом последовали Дюссельдорф, Франкфурт-на-Майне, Вена. В Вене происходило форменное паломничество огромных толп народа к пышно украшенной мною Ротонде Пратера [12]12
  Ротонда – центральная постройка венского увеселительного парка Пратера. Она была сооружена в 1873 году для всемирной выставки.


[Закрыть]. В первое же воскресенье пришлось два раза запирать кассы из-за чрезмерного наплыва публики. Мне никогда еще не приходилось так напряженно работать, как в эти четыре недели, пока выставка оставалась в Вене. Почти каждый час приходили важные лица и сановники, которых я лично должен был водить по выставке и давать объяснения. На восьмой день нашего пребывания в Вене выставку посетил сам австрийский император Франц-Иосиф. Я сопровождал августейшего посетителя по всем отделам выставки. Визит продолжался три четверти часа. При прощании император поблагодарил меня за данные ему объяснения и пожелал моему предприятию дальнейших успехов. В память посещения императором выставки двор на следующий день прислал каждому сингалезу по новенькому австрийскому дукату.