Текст книги "Жут"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Ты думаешь, что он только нас и ждет?

– Есть же у него какое-то убежище!

– Не обязательно. Даже если бы оно было, мы его не найдем. След медведя мы не нашли, а уже начало смеркаться. Так что, нам придется отказаться от охоты.

– Эфенди, давай попробуем! – попросил он. – Твой верный Халеф намерен поведать своей Ханне, жемчужине среди жен, о том, что уложил медведя. Она будет гордиться и восхищаться мной.

– Чтобы исполнить твое желание, нам придется пробыть здесь один или два дня, а у нас нет на это времени. Через четверть часа настанет ночь. Надо спешить, чтобы попасть в дом Юнака!

– К шайтану этот дом! Лучше бы я выспался сегодня в берлоге с медведем, закутавшись в шкуру, снятую с него. Но мне надо повиноваться. Аллах дарует, и Аллах отбирает. Не стану же я ворчать на него.

Итак, мы вскочили на лошадей и поехали дальше.

Через некоторое время крутые склоны, поросшие темным хвойным лесом, отступили в сторону, образовав округлый просвет, в котором мы увидели дом, к коему притулились пара сараев или построек, напоминавших конюшни. Справа от горного хребта ответвлялся узкий отрог; здесь скальные породы поросли кустарником, лиственными и хвойными деревьями.

Там, в конце этого отрога, мы увидели человека, по одежде которого не могли даже разобрать, женщина ли это или мужчина.

– Это Гуска, господин, – сказал конакджи. – Позвать?

– Кто такая Гуска?

– Это жена Юнака, торговца углем и сажей.

– Не нужно ее звать, ведь я вижу, что она нас заметила.

Было ли это ее имя или только прозвище, позволявшее судить о душевных качествах его обладательницы? Гуска – тоже сербское слово, и означает оно «гусыня». Судя по тому, что сообщил о ней наш последний хозяин, пастух, следовало ожидать, что она наделена известным свойством этой водоплавающей птицы. Мне было любопытно узнать, как она нас примет.

Уже сейчас она начала притворяться. Она сделала вид, что не заметила нас и, понурив голову, медленно пошла к дому. Выражение «дом», вообще говоря, очень льстило этой постройке. Стены ее состояли из камней, нагроможденных друг на друга без всякого раствора, связующего их; щели между камнями были заткнуты мхом и землей. Постройка была крыта простыми жердями; сверху их присыпали сушеными листьями папоротника и тиной. Дверь оказалась такой узкой и низкой, словно ее сделали для детей, а оконные проемы – такого размера, чтобы в них можно было просунуть один только нос.

Еще печальнее выглядели оба других строения. Если бы они не прислонились так панибратски к дому, то мигом бы рухнули.

Женщина скрылась в одном из этих сараев, даже не бросив взгляд в нашу сторону. Мы спешились возле дома. Дверь была заперта. Конакджи ударил по ней прикладом.

Лишь после долгой паузы дверь приоткрылась; в щелку выглянула женщина.

Есть сказка об одной старой волшебнице, которая, поселившись в лесной чащобе, завлекала к себе любого заплутавшего странника и сталкивала его в печь, чтобы зажарить и съесть его. Глядя на эту женщину, я невольно вспомнил ту ведьму. Если имя Гуска, «гусыня», точно передает ее индивидуальность, то сравнить ее следовало бы с теми старыми-престарыми гусями, которые бросаются на чужаков, как злые цепные псы, и никогда не попадают на стол украшенные яблоками, ибо мясо их слишком жесткое.

Она была ужас какой долговязой и тощей. Рассматривая нас в щелку, она согнулась почти под прямым углом. Таким же длиннющим было ее лицо; вообще все в ней казалось несоразмерным. Острый нос, изогнутый словно серп; узкий, сбегающий вниз подбородок; широкий, беззубый и безгубый рот; огромные уши, напоминавшие лоскуты; тесно посаженные глаза, налитые кровью и лишенные ресниц; глубокие складки, в которые въелась грязь, – отвратительнее обличья быть не могло. Голову она не покрывала ничем. Жидкие волосы были не заплетены; они свешивались дико спутанными прядями; сквозь них просвечивала кожа, напоминавшая рыбью чешую. Если упомянуть еще несказанно грязную рубашку, столь же чистые панталоны, перевязанные у щиколоток, а также две голые, костлявые ноги, похоже, никогда не знавшие прикосновения воды, то легко было поверить, что эта несравненная Гуска выглядела, как горгона или фурия, уцелевшая со времен классической древности.

Стоило ей заговорить, как я чуть не вздрогнул. Раздавшиеся звуки напоминали хриплое карканье сердитой вороны.

– Что вы хотите? Кто вы? Почему здесь остановились? – прокаркала она. – Езжайте дальше!

Она сделала вид, что запирает дверь, но тут вмешался наш проводник и промолвил:

– Ехать дальше? Нет, ни в коем случае. Мы останемся здесь.

– Так не пойдет! Быть такого не может! Вам здесь искать нечего. Я чужаков у себя не принимаю!

– Я ведь тебе человек не чужой. Наверняка ты меня знаешь!

– А остальных нет.

– Они мои друзья.

– Но не мои.

Она отталкивала его, а он – ее, конечно, только для видимости.

– Будь же разумна, Гуска! – попросил он. – Мы же ничего не требуем от тебя задаром. Мы тебе все заплатим честь по чести.

Казалось, это подействовало – по крайней мере, так нам подумалось. Она стала не так рьяно обороняться и спросила:

– Хотите заплатить? Это что-то новенькое! Что ж, тогда я подумаю, стоит ли вас здесь оставлять.

– Да тут вообще нечего раздумывать. Мы требуем от тебя лишь кров и что-нибудь из еды.

– Разве этого мало?

– Этого более чем достаточно; это слишком много, – сказал я. – Еду и питье мы не требуем от тебя, а место для сна отыщем сами. Если в доме нет места, мы поспим на улице.

Было невозможно брать еду из этих пальцев, напоминавших когти и заскорузлых от грязи. А спать там, внутри? Ни за какие деньги! Комната выглядела так, словно в ней квартировали те самые прыгающие, ползающие, копошащиеся существа, эти жалящие, язвящие, кусающие вас постояльцы, которых всегда хватает даже в самых благородных домах Востока. Но здесь, в этой лачуге, наверняка прыгали, ползали, копошились и маршировали несчетные толпы и эскадроны этих кровожадных захребетников.

Пожалуй, приятно читать описание путешествий по странам солнечного Востока, странам, овеянным легендами и благоухающим ароматами, но вот путешествовать – это совсем другое дело. Чувство приличия часто запрещает мне говорить как раз вот об этих своеобразных, характерных сторонах путешествий. Восток напоминает Константинополь, который зовут «румянцем на ланитах мирового лика». Снаружи открывается великолепный вид, но стоит ступить на тесные, городские улицы, как прекрасный морок рассеивается. На Востоке есть все, воистину все – только не всегда найдется место эстетике!

Путешественнику вообще нет смысла отправляться на Восток ради невероятных приключений; он и так найдет их здесь предостаточно – каждый день, каждый час! Речь идет о мелочах повседневной жизни. Конечно, к ним неприменимы слова Уланда:

 
Прост мир языческий,
Но чуден своим величием.
 

Увы, рассказчику воспрещено говорить об этих приключениях. Многие из них приходится претерпевать в сражениях с нечистоплотностью здешнего народа, подчас не поддающейся описаниям. Я обедал у знаменитого шейха, который во время трапезы извлек из своих волос нескольких, слишком ретивых насекомых, затем, поднеся их к глазам, торжественно казнил, придавливая ногтем как гильотиной и вовсе не вытерев руки, запустил сии орудия казни в плов, скатал из него катышек, а потом отослал его мне, именуя этот дар «el Lukme esch Scharaf» – «почетным кушаньем».

Редко кто верит, что это незначительное, но все же опасное для жизни приключение имело место. Отказаться от этого почетного кушанья значило нанести оскорбление, искупить которое в пустыне можно было лишь смертью. Так что я мог сделать выбор лишь между пулей или ударом ножа, с одной стороны, и этим ужасным катышком риса. Слева от меня сидел шейх, протянувший мне кусок и ждавший, что я открою рот. Справа восседал Крюгер-Бен – так называемый полковник лейб-гвардии властителя Туниса. Он – урожденный немец – заметил, как и я, казнь нескольких ретивых тварей. Он доподлинно знал, в какой растерянности я пребываю, и на его лице читалось огромное напряжение, с каким он следил, выберу ли я рисовый катышек или свинцовую пулю. В подобном положении важно сохранять присутствие духа. Я сказал шейху самым учтивым тоном:

– До конца своих дней я буду помнить твою доброту.

Взяв угощение из его руки, я продолжил:

– Прости меня, о господин!

И, повернувшись быстро направо, к Крюгеру-Бену, я закончил свою речь:

– Я прошу тебя, ты здесь достойнейший!

Бравый командир лейб-гвардии ужаснулся. Он понял мое намерение, но был так неосторожен, что открыл рот, собираясь отказать мне в просьбе. Этой секунды было достаточно. Он еще не успел вымолвить слово, как рисовый катышек угодил ему в рот и его было уже не вытащить.

Он был самый старший. Передав ему почетное кушанье, я не только никого не оскорбил, но, наоборот, показал, что чту старших, и этот жест был встречен всеми очень тепло. Бедный «достойнейший» скроил, конечно, прелюбопытнейшую гримасу, словно ему враз удалось вкусить все горести земной юдоли. Он стискивал и стискивал зубы, глотал и глотал коварный дар, пока не стал иссиня-красным, а кусок не соскользнул вниз. По прошествии нескольких лет этот неблагодарный все еще кичился, что не забудет мою выходку.

Подобные происшествия случаются чаще, чем хотелось бы. Можно намекать на них, но не описывать их подробно. Борьба с грязью и паразитами воистину ужасна и может оскорбить изысканный вкус.

Госпожа Гуска не подозревала, что побудило меня ответить ей так. Это нарушало отведенную ей роль, а ей, видимо, полагалось положить нас по отдельности; поэтому она быстро затараторила:

– Место вроде бы есть для вас, господин. Если вы хорошо заплатите, то я найду кровать для тебя, ну а твои спутники могут спать рядом с тобой на своих попонах.

– Где кровать?

– Войди, я тебе ее покажу!

Я последовал за ней вовсе не для того, чтобы осмотреть кровать, а чтобы получить представление о домашнем хозяйстве этой «гусыни».

В какую же дыру я ступил! Здесь имелись четыре голые стены. Справа в углу лежали камни очага, а слева, в другом углу, я увидел беспорядочно сложенную кучу листвы, лохмотьев и папоротника. Женщина указала на нее, промолвив:

– Кровать там. А здесь очаг, на котором я жарю мясо.

В этой дыре царила прямо-таки адская вонь; пахло гарью и всевозможной дрянью. Не было и речи о дымоходе. Едкий дым уносился через окно. Мои спутники вошли вслед за мной. Я видел по ним, что они думали так же, как и я.

– О каком мясе ты говоришь? – осведомился я.

– О конине.

– Откуда она взялась?

– Это мясо нашей собственной лошади, – ответила она, поднеся руки к глазам.

– Вы ее закололи?

– Нет, ее кто-то растерзал.

– Гм! Кто же?

– Муж говорит, что это, наверное, медведь.

– И когда он задрал лошадь?

– Прошлой ночью.

– Аллах, Аллах! – воскликнул Халеф. – Так этот медведь ест не только малину! Вы его убили?

– Что ты говоришь? Чтобы убить медведя, нужно собрать толпу людей.

– Ты мне расскажешь, как все случилось, – попросил я ее.

– Мы сами точно не знаем. Лошадь была нужна нам, чтобы торговать. Она возила телегу с углем и…

– Так я не вижу здесь никакой телеги!

– Мы не можем держать ее здесь, ведь к дому не подъедешь – дороги тут нет. Телега всегда стоит возле жилища углежога. Лошадь же находится дома, пока мы здесь. Ночью она пасется на улице. И вот сегодня, когда мы проснулись, то не увидели ее, а принялись искать, нашли только тушу наверху, в скалах. Она была растерзана, а когда мой муж увидал следы, то сказал, что это был медведь.

– Где сейчас лежит оставшееся мясо?

– Снаружи, в сарае.

– Покажи мне.

– Не могу, господин, – испуганно сказала она. – Мой муж запретил мне пускать туда чужих людей.

– По какой причине?

– Не знаю.

– А где он сейчас?

– Пошел искать логово медведя.

– Так это же крайне опасно! Неужели твой муж такой храбрый охотник?

– Да, он таков.

– Когда он вернется?

– Видимо, вскоре.

– Так! Чужие люди сегодня были у вас?

– Нет. Почему ты о них спрашиваешь?

– Потому что твой муж запретил тебе пускать чужаков в сарай.

– Там никого не было, ни одного человека, ни сегодня и ни вчера. Мы живем так уединенно, что редко кто к нам заезжает.

В это мгновение раздался пронзительный, душераздирающий крик. Женщина затараторила, стараясь отвлечь наше внимание, но я сказал:

– Послушай! Кто там кричал?

– Я ничего не слышала.

– Зато я очень ясно слышал.

– Так это была какая-то птица.

– Нет, это был человек. У тебя и впрямь никого нет?

– Я совершенно одна.

При этом она махнула рукой конакджи, указывая на дверь. Я увидел это, повернулся и вышел.

– Господин! – она закричала мне вслед. – Куда ты идешь?

– В сарай.

– Тебе нельзя!

– Ба! Я хочу посмотреть, кто там кричал.

Тут конакджи перегородил мне дорогу и сказал:

– Останься здесь, эфенди! Ты ведь слышал, что ни один чужак…

Он осекся. Снова раздался крик, еще громче и страшнее, чем прежде.

– Ты слышишь? – возразил я ему. – Похоже, чья-то жизнь в опасности. Нам надо посмотреть.

– Но тебе же нельзя…

– Молчи! Никто не помешает мне сделать то, что я хочу.

Он сделал еще попытку удержать меня, женщина тоже, но я все же вырвался. Трое моих спутников последовали за мной. Позади шел конакджи с хозяйкой. Оба усиленно перешептывались. Насколько я мог заметить, конакджи был весьма смущен.

Я отпер сарай. В нем не было ничего, кроме разного хлама. Когда мы подошли к другому сараю, снова раздался крик – именно оттуда. Звук и впрямь был ужасный. Мы открыли сарай и вошли внутрь. Там было весьма темно.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил я.

– О, Аллах, Аллах! – раздался голос, который я сразу узнал. – Шайтан, шайтан! Он идет! Он хватает меня! Он тащит меня в ад!

– Да это же старый Мубарек! – шепнул мне Халеф.

– Разумеется. Остальные либо устроили нам засаду поблизости, либо продолжили поездку к углежогу, а его были вынуждены оставить здесь. У него жар.

– Господин, не входи туда! – промолвила женщина. – Там больной.

– Почему ты о нем промолчала?

– Нельзя нарушать его покой.

– Чем же он болен?

– Холерой. Не заходи туда! Он тебя заразит, и ты умрешь.

– Холера? Сейчас? В этом глухом лесу? Гм! Не верю я в это.

– Это правда, господин!

– Кто же он?

– Мой брат.

– Так! Он старик?

– Нет, он еще совсем молодой человек.

– Женщина, ты лжешь! Я знаю человека, лежащего здесь. Он может быть твоим братом, ведь оба вы – дьявольские отродья, но он совсем не молод. Это – старый Мубарек, и я хочу его тщательно осмотреть. Лампа у тебя есть?

– Нет.

– А лучина?

– Тоже нет.

– Послушай, принеси-ка лучины, чтобы посветить здесь, а если через минуту ты не вернешься, я так отхлещу тебя, что твоя грязная шкура лопнет.

Я взял в руки плетку. Это подействовало.

– Эфенди, – сказал конакджи, – ты не вправе вести себя так, словно ты здесь – хозяин и повелитель. Мы здесь гости и…

– И должны платить той монетой, которую здесь заслуживают: либо пиастрами, либо плетьми, – прервал я его слова. – Там, внутри, лежит Мубарек. Всюду, где бы он ни был, мы попадаем в беду, поэтому я буду поступать так, как того требует наша безопасность. Если ты будешь сбивать меня с толка, то я предположу, что ты тайно связан с нашими врагами. Причин так думать имеется уже предостаточно, и ты знаешь это. Поэтому смотри в оба!

Он умолк и больше не отваживался говорить. Женщина принесла несколько сосновых лучин, одну из которых уже зажгла. Мы зажгли остальные, взяли их в левую руку, а заряженные револьверы или пистолеты в правую руку и принялись обследовать сарай.

Интересовали нас прежде всего Мубарек, лежавший без сознания в углу, и труп лошади в другом углу. Когда мы приблизились к последнему, с него вспорхнул целый рой противных мух.

– Ты спятила? – спросил я женщину. – Там находится человек, у которого началась раневая лихорадка[6]6
  Раневая лихорадка начинается при размножении в ране болезнетворных микробов; приводит к нагноению раны, что может закончиться газовой гангреной.


[Закрыть], и рядом лежит конская туша, которую облепили тысячи насекомых. И этим мясом ты собиралась нас угощать? Ты разве не знаешь, как это опасно?

– А чем это вредно?

– Это может стоить жизни. Ты нам солгала. Тот человек – наш смертельный враг, пытавшийся нас убить. Ты хотела его утаить от нас и тем доказала, что ты с ним заодно. Это тебе дорого может стоить!

– Господин, – ответила она, – я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь.

– Не верю этому.

– Могу поклясться.

– Твоим клятвам я тоже нисколько не верю. Как попал к тебе старик?

Она бросила вопрошающий взгляд на конакджи. Тот кивнул ей. Я понял, что он сказал ей этим, но сделал вид, что ничего не заметил.

– Мимо проезжали всадники, – поведала она мне. – Один из них был болен; он не мог ехать дальше, и тогда они попросили меня оставить его здесь, пока он не окрепнет или пока они не заберут его. Они уверяли, что очень хорошо заплатят мне.

– Ты их знаешь?

– Нет.

– Почему ты сказала, что этот старый грешник твой брат?

– Я не знала, грешник он или нет. Они попросили меня так его называть и велели не подпускать к нему никого, так как его преследуют враги.

– Они описали тебе этих врагов?

– Да.

– Мы подходим под это описание?

– Совершенно точно. Поэтому я не хотела пускать тебя к нему.

В дверях раздался чей-то разгневанный голос:

– Что тут творится? Кто посмел зайти сюда без моего позволения?

Держа в руках сосновую лучину, я подошел поближе к говорившему. Женщина подбежала к нему и начала что-то нашептывать. Я не видел никакой причины мешать им. Когда они все обговорили, он обратился ко мне:

– Господин, моя жена рассказала мне, что вы угрожали ей. Я такого не потерплю. Мы приняли у себя этого больного, потому что так велит долг милосердия, и нет у вас никакого права нас упрекать.

– Кто вас упрекал?

– Ты!

– Неправда. Она укрывала его от нас.

– А это вас касается? Разве мы не можем поступать так, как нам угодно?

– Можете, наверное, но я услышал крик какого-то человека, и поскольку в ответ на мой вопрос она сказала, что там никого нет, я заподозрил что-то неладное. Я полагал, что человек очутился в беде; чтобы его спасти, я пришел сюда, хотя твоя жена не позволяла мне этого.

– Ты же его смертельный враг!

– Это ложь. Мы пощадили его, хотя он покушался на нашу жизнь. Я вовсе не намерен причинять ему зло. Наоборот, я готов ему даже помочь, если это возможно. Отнесите его в комнату. Там легче ухаживать за ним. Я осмотрю рану. Если ему еще можно помочь, я буду лишь рад. Я никогда не отниму у человека жизнь, если только мне не приходится бороться за свою собственную жизнь.

– Ты его честно обследуешь и не дашь никаких снадобий, которые сведут его на тот свет?

– Он вообще не получит снадобий. Я только перевяжу его по всем правилам медицины. Так что, немедленно вносите его в дом. Я подожду тебя здесь, потому что хотел поговорить с тобой о лошади.

Только сейчас, осветив его лучиной, я заметил сверток в его руке. Я тотчас узнал этот сверток и обратил внимание Халефа, подав ему украдкой знак.

Конакджи, торговец углем и его жена подняли Мубарека с земли и понесли мимо нас. Раненый был без сознания, но, по-видимому, чувствовал боль, поскольку жалобно застонал.

– Господин, – сказал мне Халеф, – что если Мубарек здесь не один?

– Я уверен, что остальные впрямь уехали, но, тем не менее, надо быть начеку.

– А для чего ты хочешь поговорить с этим торговцем о лошади?

– Я хочу купить у него хотя бы часть туши.

– Ты с ума сошел? Думаешь, мы будем есть это мясо?

– Нет, не мы, а другой.

– Кто?

– Наш гость. Надеюсь, сегодня ты его увидишь.

Халеф замолчал.

– Теперь посветите туда. Осмотрим труп лошади, – сказал я своим спутникам. – Вы увидите, какие же сильные лапы и зубы у этого медведя.

Могучий хищник проломил лошади череп. Черепная коробка, в которой таилось любимое лакомство медведя, мозг, была так чисто вылизана, словно ее вытерли губкой. Потом он вспорол живот. Отсутствовали внутренности, съеденные им. Он обглодал круп лошади и, наконец, принялся за ее грудь. Лишь после этого он насытился.

Лошадь была мосластой и упитанной; ей по силам было тащить тяжелый груз. Поэтому Халеф сказал:

– Но как медведь справился с такой лошадью? Она могла убежать или отбиться копытами!

– Медведь знал это так же хорошо, как и ты; при нападении он вел себя соответственно – тем более, что это бывалый зверь; у него большой опыт.

– Но подумай, лошадь ведь быстро бегает, а медведь неловок и неуклюж.

– Кто так думает, тот не знает медведя. Да, обычно кажется, что он не любит спешить; но я тебе скажу, что сам видел, как серый медведь[7]7
  Серый медведь (гризли) – североамериканский подвид бурого медведя.


[Закрыть] нагнал всадника, который изо всех сил пытался от него ускакать. Если медведя ранили, то он проявляет такую отвагу и развивает такую прыть, что с ним страшно иметь дело.

– Но как же этому медведю удалось справиться с лошадью?

– Для начала у него достало смекалки подкрасться к лошади против ветра, чтобы она не почуяла его. Подобравшись к добыче, он в несколько прыжков настиг ее и напал на лошадь спереди. Ты видишь это по ранам, оставленным на ее теле. Взгляни на разорванные передние ноги и обе раны на шее – слева и справа. Передними лапами медведь сдавил шею лошади, а задними стиснул ей передние ноги. Медвежья сила вошла в поговорку, поэтому одним махом он повалил ее; потом проломил ей череп у самого основания. Это видно вот по этим ранам. Ты и теперь все еще хочешь обняться с медведем?

– О покровитель! О хранитель! Я об этом уже не думаю. Я не раздавлю ему грудную клетку, как обещал, однако все равно не убоюсь его, если нам доведется сражаться. Только мне придется иметь при себе ружье. Это ведь самое надежное средство?

– Да, впрочем есть такие охотники, что выходят на медведя с одним лишь ножом.

– Разве может такое быть?

– Конечно. Нужны лишь хладнокровие, сила и уверенная рука. Если охотник не сумеет всадить нож прямо в сердце, то обычно гибнет сам. Если выходить на медведя с ружьем, то есть разные способы охоты. Обычно в медведя никогда не стреляют издали. Надежнее всего выйти ему наперерез со взведенным ружьем. Медведь встает на задние лапы, чтобы броситься на стрелка. С десяти шагов нужно попасть ему прямо в сердце; это смертельный удар. Поскольку медведь обычно широко раскрывает пасть, можно метиться и туда; пройдя через верхнюю часть глотки и попав прямо в мозг, пуля разит зверя наповал. Однако, даже когда медведь рухнет наземь и неподвижно растянется, надо быть очень осторожным. Прежде чем деловито склониться над поверженным зверем, нужно убедиться, что тот и впрямь убит.

Я не без умысла преподал это беглое наставление, ибо надеялся познакомиться с медведем сегодня же вечером.

Тем временем оба мужчины вернулись. Женщина осталась с больным. Торговец углем спросил:

– Что ты хотел мне сказать по поводу лошади?

– Мне хотелось узнать, вся ли ее туша понадобится тебе.

– Да, я хочу ее сохранить.

– Возьми себе лучшую часть. Куски поменьше я куплю у тебя.

– Ты? Зачем?

– Для медведя.

– О! Он свое уже получил. Ты хочешь наградить его за то, что он лишил меня лошади?

– Нет, никакая это не награда ему. Ты случайно не знаешь, давно ли медведь завелся в здешних краях?

– Я ни разу не видел его следов. Соседи живут далеко друг от друга, но если бы он у кого-то и напал на лошадь или корову, слухи все равно дошли бы до меня, ведь я торговец и разъезжаю по всей округе.

– Значит, зверь этот пришлый и не знает пока, как проще утолить свой аппетит. Поэтому я думаю, что сегодня вечером он снова придет, чтобы забрать остаток лошади. Далеко отсюда то место, где он ее задрал?

– Совсем неподалеку. Жена сказала, что она как раз была там, когда вы приехали. Лошадь лежала среди обломков скал, у края лесной полосы.

– Тогда я отнесу туда часть туши, чтобы дождаться зверя прямо на месте его злодеяния.

– Господин, что ты выдумываешь!

– Но разве в этом есть что-то необычное?

– Не говори так, бога ради! Темным вечером ты решил подстеречь огромного зверя? Еще никогда о таком не слыхивали. Если изредка здесь и появлялся заплутавший медведь, то все здешние храбрецы, взяв с собой собак, отправлялись на него сообща или вызывали военных. Потом начиналась битва, в которой гибли многие собаки, а то и люди, тогда как медведь покидал поле брани победителем, пока, наконец, его не одолевали во втором, третьем или четвертом сражении.

– Вы оказываете зверю большую честь. Тут вполне достаточно одного охотника, у которого есть хорошее ружье.

– Господин, ты задумал справиться с ним в одиночку?

– Ты разве хочешь составить мне компанию?

– Ради всех богатств мира нет! – воскликнул он, воздев перед собой руки с распростертыми от ужаса пальцами.

– Ладно, я пойду не один, а возьму с собой одного из моих спутников.

– Меня, конечно! – закричал Халеф. Его глаза заискрились.

– Да, тебя, хаджи. Ты будешь со мной, чтобы поведать потом об этом Ханне, прекраснейшей из благодетельниц.

– Хвала и награда Аллаху! Я принесу Ханне медвежий окорок и научу засаливать его и коптить, как… как… гм, о счастье, о блаженство!

От восторга он едва не выдал свою тайну – не проговорился, что преступил Коран. Его лицо сияло от упоения. Зато Оско и Омар недовольно переглянулись.

– Эфенди, – молвил Оско, – разве ты думаешь, что мы боимся медведя?

– Нет, я знаю вашу храбрость.

– Тогда мы просим тебя взять нас с собой.

– Так не пойдет. Нас не должно быть слишком много. Иначе мы вспугнем медведя, ведь он – хитрый зверь, хотя о нем часто говорят обратное. Впрочем, я доверяю вам один очень важный пост, и вполне может статься, что от вас тоже потребуется немалое мужество, ведь медведь может нанести визит и вам.

– Каким образом?

– Вы будете охранять наших лошадей, которых мы запрем здесь. Мы не оставим их сегодня на улице, ведь хищник может на них позариться. Его нюх достаточно чуток, чтобы заметить, что здесь находятся лошади. Тогда он бросит конскую тушу и отправится за свежей кониной. Так что мы с Халефом можем не дождаться медведя – он сразу проберется к сараю. В таком случае ваши выстрелы дадут нам знать, что нужна наша помощь.

– Благодарю тебя, эфенди. Я вижу, что ты все же нам доверяешь. Мы будем верно стоять на посту. Пусть только он сунется, наши пули его поприветствуют.

– Нет, все будет не так, как вы думаете. Вы останетесь в помещении, вместе с лошадьми, а не приметесь поджидать его на улице. Вы не привыкли охотиться на медведя и потому лишь безрассудно поставите на карту свою жизнь.

– Нам что, надо укрыться от медведя за дощатыми стенами?

– Да, мы ведь тоже спрячемся за скалами. У вас не очень надежные ружья, и если вы повстречаете медведя, то лишь по случайности убьете его. Медведь же наверняка растерзает кого-то из вас; в этом я уверен.

– Но как мы можем с ним сладить, если зверь будет снаружи, а мы здесь, не видя его?

– Тем проще вам будет его услышать. Этот сарай сколочен наскоро; вы не подозреваете, как остро развиты чувства у медведя. Он точно знает, где тут дверь; он попробует выдавить ее или разметать своими мощными лапами. Если это не удастся, то он обшарит весь домик, обследует каждую доску, стараясь справиться с ней. Как только он найдет хоть маленькую щелку, ему, при его неимоверной силе, не составит труда выломать доску. Теперь ваша задача ясна. Если он впрямь проберется к сараю, то вы услышите, как он начнет царапаться, и, поняв, где он находится, всадите ему пулю сквозь тонкие доски. Мы услышим выстрелы, а остальное уж наше дело.

– Так ведь нам не придется сражаться с этим зверем всерьез!

– Нет, вовсе не так. Легкая рана медведю не повредит, а вот ярость его удвоится. Он в состоянии выломать или выдавить тонкие доски, и ваши выстрелы его не смутят. Тогда он набросится на вас, и вам придется спасать свою шкуру. Выстрелить вы уже не успеете, так как не будет времени зарядить ружье. Единственное, что может задержать зверя до нашего прихода, это удар ножом в сердце или крепкий удар прикладом по носу, но не по черепу, потому что об его твердую кость вы лишь раздробите приклад. Позже я дам другие советы.

– Но ведь уже темно, – промолвил Халеф, – а наши лошади все еще бродят по улице. Что если медведь придет сейчас и убьет твоего Ри?

– Пока ему рано, да и Ри – вовсе не лошадь торговца углем. Я думаю, что мой вороной и сам мог бы справиться с медведем. Породистый конь ведет себя совершенно не так, как обычный жеребец. Мы можем спокойно оставить наших лошадей еще какое-то время пастись. Если медведь заявится, то за пару часов до полуночи, не раньше. Правда, чтобы не упустить ничего из виду, мы разведем на улице костер и усядемся возле него. Тогда лошади будут у нас перед глазами, и мы тотчас можем помочь им, взявшись за ружья. Впрочем, огонь до поры до времени отпугнет медведя даже от приманки – я имею в виду конину.

Юнак охотно согласился с моим планом. Ему было важнее всего, чтобы кто-то прикончил медведя. Он принялся разделывать конскую тушу и отделил от костей все те куски, на которые сам позарился. Мяса для медведя оставалось все еще много. За этот остаток он потребовал с меня тридцать пиастров, то есть меньше шести марок; я охотно выплатил ему деньги.

Снаружи, возле передней стены дома, лежала внушительная куча хвороста. Я купил ее у хозяина за десять пиастров и велел развести большой костер неподалеку от дверей дома; они выходили как раз к лесной полосе. Огонь костра мог развлекать нас до начала охоты. Он пылал достаточно ярко, чтобы мы могли видеть наших лошадей, пасшихся неподалеку от дома. Оско остался у костра, а остальные направились в дом. Мне хотелось повидать Мубарека.

Пока мы хлопотали на улице, мы все время слышали его стоны. Он являл собой ужасное зрелище. Его искаженные черты, его налитые кровью глаза, пена, выступавшая у него изо рта, проклятия и ругательства, которые он испускал, а также зловонный запах, источаемый им, были столь отвратительны, что мне стоило огромных усилий преклонить перед ним колени и осмотреть его рану.

Повязка снова была наложена небрежно и неумело. Когда я захотел ее снять и коснулся его руки, он зарычал от боли, как дикий зверь, и стал сопротивляться. Он принимал меня за шайтана, который стремится его растерзать, здоровой рукой защищался от меня, а также просил о пощаде и позволении вернуться на землю. Он обещал мне в виде выкупа тысячи людей, которых прикончит, чтобы отправить их души в ад.

На какое-то мгновение жар придал ему столько сил, что мне пришлось применить всю свою власть. Понадобились три человека, чтобы удерживать его, пока я снимал повязку с руки. Я тотчас увидел, что спасти его уже нельзя. Поздно было даже ампутировать раненую руку. Я оголил ему плечо, разрезав кафтан. Гангрена уже началась и здесь: его плоть гнила. Отвратительный гной источал запах разложения; это было ужасно.

Сделать ничего было нельзя, разве что дать воды, о которой он просил криком. Мы поручили это хозяйке. Можно было лишь удивляться тому, что этот человек выдержал поездку сюда. Мы с содроганием склонялись над ним и думали уже не о нашей вражде, а о том, какой ужасный конец он себе уготовил. Конакджи промолвил: