Текст книги "Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945"

Автор книги: Карл Бартц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Сотрудничество между территориальными органами государственной полиции (отдел III – контршпионаж) и территориальными организациями военной разведки и контрразведки (орган абвера в соответствующем военном округе, руководитель которого находился при органе I C штаба корпуса в мирное время) в случае необходимости должно было быть тесным и надежным. Абвер информировался органами государственной полиции по каждому отдельному случаю и наоборот.

Внутри РСХА существовали трения, в особенности между СД и тайной государственной полицией. Тайная государственная полиция, с одной стороны, чувствовала, что Гейдрих обходит ее в пользу своего СД, а чиновники СД, с другой стороны, ощущали свое значительное превосходство в опыте и профессионализме.

Рейнгард Гейдрих родился в 1904 году. Его предположительно частично еврейское происхождение решительно оспаривалось семьей. Выросший в артистическом доме без упорядоченного быта – отец Гейдриха был директором консерватории в Галле, – в юности он быстро вытянулся и долгое время был болезненным. После окончания средней школы Гейдрих пошел в военно-морские силы, и благодаря железной воле, а также с помощью таких различных видов спорта, как парусный и фехтование, ему удалось так закалить свое тело, что он мог спокойно переносить суровую морскую жизнь. Фенрихом [10]10
  Фенрих– выпускник кадетского училища, кандидат в офицеры.


[Закрыть]Гейдрих проделал поход в Исландию на «Берлине», где 1-м офицером был Канарис. Это был 1923-й или 1924 год. Они были знакомы с той поры. Гейдрих стал позднее офицером связи и дослужился до чина обер-лейтенанта. Душой и телом он был морским офицером. Один радист, служивший под его началом на «Берлине», сказал о нем: «Как офицер связи, он любил прикрикнуть на нас; но никогда не подвергал наказанию».

Затем произошла история с дочерью советника по вопросам военно-морского строительства, на которой Гейдрих якобы пообещал жениться. Между тем он познакомился с суровой красавицей Линой с востока. Она, позднее ставшая его женой, расскажет об этом: «Я была дочерью простого деревенского школьного учителя, а другая гораздо красивее меня и к тому же дочерью советника и друга Рёдера».

Возмущенная невеста написала Рёдеру, а Рёдер распорядился созвать суд чести, в котором среди прочих принимал участие один старый морской товарищ Гейдриха, и поныне живущий в Вангенхейме. По рассказам госпожи Гейдрих, ее будущий муж был поставлен перед выбором: жениться или уйти в отставку. Он не женился на дочери советника и был вынужден уйти со службы. Это был не единичный случай. Так, один высокопоставленный офицер абвера в заграничном управлении был уволен в 1932 году из армии даже за супружескую неверность и снова взят на службу в абвер в 1934 году…

Как Гейдрих нередко сам рассказывал, в Гамбурге он вступил в СС. Гиммлер для создания разведслужбы искал подходящего человека и приказал ему, как бывшему «офицеру разведки» [11]11
  Здесь игра слов: по-немецки слова «разведка» и «связь», «информация» – однокоренные.


[Закрыть], прибыть в Мюнхен. Гейдрих поехал к Гиммлеру. В ходе разговора выяснилось, что Гейдрих на флоте был всего лишь офицером технической связи (радио и т. п.), но никогда не работал в разведке. Несмотря на это, Гиммлер взял его. Летом 1934 года мы встречаем Гейдриха в Берлине, где он принимает на себя руководство тайной государственной полицией.

Однажды прекрасным летним днем 1934 года Гейдрих с женой и детской коляской прогуливаются по Дёллерштрассе, где они живут. Возле них останавливается пара.

– Да ведь это Гейдрих! – восклицает маленький господин в сером костюме. Он представляет жену. Это Канарисы.

– Как, герр капитан живет здесь, в Берлине? – вопрошает пораженный Гейдрих.

– Недавно, недавно, – улыбается Канарис.

– Мы всего несколько дней как поселились здесь, на Дёллерштрассе, герр капитан.

– Не может быть! Мы тоже. Вот так совпадение!

Пока госпожа Канарис склоняется над детской коляской и что-то по-женски обсуждает с госпожой Гейдрих, мужчины пускаются в беседу.

– Будем рады видеть вас у себя, – говорит Канарис, – вы все еще музицируете, Гейдрих?

– С удовольствием примем приглашение. И если позволит герр капитан, я все еще музицирую.

Канарис подмигивает.

– Моя жена неплохо играет на скрипке. А в саду мы можем сыграть в крокет…

Они сердечно прощаются.

С этого дня началось общение между семьями Канариса и Гейдриха, окончившееся только со смертью Гейдриха.

Гейдрих никогда не забывал своего военно-морского прошлого. Он всегда ощущал привязанность к флоту, а в Канарисе видел авторитетного старшего товарища, внушающего уважение.

Позднее Канарис купил небольшой дом в берлинском районе Шлахтензее, на Дианаштрассе, которая впоследствии была переименована в Бетацейле.

Когда в 1937 году один предприниматель построил дома на Аугустасштрассе, позднее названной Штауфцейле, Гейдрихи купили себе дом без отделки под № 14. Теперь обе семьи, разделенные лишь старомодным угловым домом, жили настолько близко друг от друга, что их сады имели общую границу.

Канарис питал слабость к кулинарии. Из всех поездок по разным странам он привозил рецепты.

В белом колпаке возился он с кастрюльками и горшочками. Достаточно часто адмирал приглашал семейство Гейдрих на густой рассольник или индийское блюдо из риса с пряностями, приготовленные по рецептам, которые он держал в секрете.

Потом Гейдрих музицировал с госпожой Канарис.

Если у госпожи Гейдрих был день рождения, Канарис появлялся с подарками. Однажды он подарил ей старинную гравюру, на которой был изображен ее родной остров Фемарн.

Адмирал был отцом двух дочерей, очень привязанных к матери и державшихся особняком от других детей. Он никогда не говорил о своих детях. Его излюбленной темой, которую он постоянно поднимал, были собаки. Когда Канарис возвращался из-за границы, он всегда накануне отъезда отдавал распоряжение своим сотрудникам звонить ему домой и сообщать о его прибытии. При этом следовало спрашивать о самочувствии собак. Здоровьем жены и дочерей никогда не интересовались.

Подлинными хозяевами в доме были длинношерстные таксы; они делали что хотели, и никому не позволялось одергивать их, иначе Канарис мог сильно рассердиться.

Гейдрих считал Канариса монархически настроенным офицером. Адмирал не утаивал от него также и то, что он поддерживает отношения с капитаном Эрхардтом и майором Пабстом и время от времени встречается с ними. Но у Гейдриха никогда не возникало ни тени подозрения, что его бывший начальник готовит заговор против Гитлера.

Правда, однажды он сказал о Канарисе: «Он шпионит за самим собой и сам заваривает свою кашу». Но это скорее относилось к абверу, которым Канарис так гордился.

Можно предположить, что подчеркнуто теплые отношения Канарис – Гейдрих не были лицемерными ни с той, ни с другой стороны. Возможно, они оба были искренне убеждены, будто и в людях им удалось обнаружить приятные стороны.

Когда позднее Гейдрих уехал в Прагу, Канарис совершенно не сошелся с Кальтенбруннером. Если бы его дружба с Гейдрихом не была искренней и он бы лишь прикидывался, чтобы как можно больше вытянуть из Гейдриха и извлечь пользу для своего абвера или самому защититься от него, то Канарису было бы логичнее сразу установить подобные отношения и с Кальтенбруннером. Но он никогда не искал его дружбы. Хотя в 1943 году в Цоссене, после того как абвер был разбомблен, он устраивал несколько обедов, на которые был приглашен и Кальтенбруннер, оба ни разу не оставались один на один, а находились в окружении своих сотрудников. Доверительные отношения, существовавшие между ним и Гейдрихом, в отношении Кальтенбруннера никогда не возникали.

Мало известно, что Канарис поддерживал личные отношения с Гейдрихом даже тогда, когда его сосед уже пребывал в Праге в качестве имперского протектора. Так, уже после 15 мая 1942 года он посещал семью Гейдриха в декорированной Нейратом летней резиденции Юнгферн-Брешан под Прагой. Он приехал с женой и провел там три дня. Оба семейства совершали совместные прогулки, посещали Прагу и провели дни в добром согласии.

В те дни в Праге проходило совместное заседание руководителей абвера и гестапо, на котором вступили в силу недавно заново сформулированные «Десять заповедей», сопровождавшиеся выступлениями Канариса и Гейдриха. Был организован и большой товарищеский ужин. Все участники были гостями Гейдриха. В своих гостиничных номерах они нашли подарки, и им были оказаны другие знаки внимания.

Через восемь дней после отъезда Канарисов, 27 мая 1942 года, было совершено покушение на Гейдриха. 4 июня он умер от газовой гангрены. Благодарственное письмо Канариса за товарищеское гостеприимство одновременно явилось и выражением соболезнования. В собственноручном письме адмирал сердечно благодарил за оказанное гостеприимство. Он часто вспоминает о чудесных днях. Он был бы бесконечно счастлив, если бы у него была возможность провести и последние дни вместе с Гейдрихом.

Со служебной стороны Канарис думал о дальнейшем развитии и укреплении своего абвера. Честолюбие Гейдриха, без всякого сомнения, простиралось до того, чтобы создать мощный разведывательный аппарат и в один прекрасный день присоединить к нему абвер.

Хотя Гейдрих знал, что Канарис не придерживается их договоренностей, он не чувствовал себя еще достаточно сильным, чтобы в разгар войны забрать в РСХА и абвер. Но он вынашивал идею поглотить военную разведку и контрразведку после заключения мира. Об этом он открыто говорил, когда в 1941–1942 годах проходили новые переговоры по разграничению компетенций.

При этом речь шла главным образом об изменениях в отделе III, полномочия которого нередко пересекались с полномочиями гестапо. Канариса сопровождал полковник фон Бентивеньи, Гейдриха – шеф гестапо Мюллер, Хуппенкотен и Штрекенбах. Незадолго до Рождества Гейдрих на охоте обговорил круг проблем с Йодлем, который согласился пойти навстречу Гейдриху.

Обсуждение состоялось на Альбрехтшрассе. Гейдрих появился с часовым опозданием после поздравительного приема у Геринга. Канарис попросил Гейдриха переговорить с ним с глазу на глаз. Оба вышли в соседнее помещение и вскоре вернулись. Гейдрих начал совещание.

– Господин адмирал Канарис и я пришли к единому мнению, что объединенная разведка должна находиться в одних руках, а именно: моих. Но мы согласны, что это должно произойти после войны.

Канарис не возразил ни единым словом. Главным образом потому, что не верил в сохранение режима после войны.

– А сейчас мы хотим ограничиться лишь внесением изменений в «Десять заповедей», – продолжал Гейдрих. – Я предлагаю, чтобы господин полковник фон Бентивеньи и регирунгсрат [12]12
  Правительственный советник.


[Закрыть]Хуппенкотен разработали поправки и согласовали их.

Канарис кивнул и сказал:

– Я согласен.

Затем начались обсуждения, и за коктейлями, коньяком, чаем с ромом быстро пришли к миру.

Хуппенкотен разработал проект на основании обсуждений. Ответ адмирала состоял во встречном предложении, разработанном неким господином Герцлибом из абвера, в котором нивелировались уступки, сделанные им.

Когда Гейдрих прочел этот завуалированный отказ Канариса от своих обещаний, он впервые пришел в ярость, разозлившись на Канариса. Он написал резкое письмо шефу абвера, в котором среди прочего говорилось:

«Я больше не вижу смысла в переговорах, внешне проходящих в самой приятной форме, в ходе которых достигается согласие по всем вопросам, но затем вдруг выясняется, что стенографистка допустила ошибку и поэтому необходимо все начинать с самого начала. С сего момента я отказываюсь вести с вами какие-либо переговоры».

Канарис, опасавшийся, что Гейдрих обратится к Гиммлеру, в сопровождении Бентивеньи появился лично в приемной Гейдриха и предложил переговорить.

Но напрасно. Гейдрих отказался.

Канарис настаивал на дискуссии. Он тщетно прождал несколько часов. Наконец начальнику управления Мюллеру удалось убедить адмирала в бесперспективности его притязаний. Канарис ушел и оставил Бентивеньи, который еще долго ждал, чтобы потом также уйти несолоно хлебавши.

Канарис проинформировал Кейтеля, как своего непосредственного начальника, который позвонил Гейдриху и сказал ему, что тот, как младший, должен уступить.

Вскоре после этого в Ванзее состоялось примирение, и предложения Гейдриха с поправками были подписаны 1 марта 1942 года.

В скором времени Гейдрих уехал в Прагу. На прощальном вечере в близком кругу в доме Гейдриха присутствовал и Канарис, буквально до 10 вечера. Затем он отправился домой. В это время адмирал всегда ложился в постель.

Соглашения – как уже говорилось – были объявлены за несколько дней до покушения в Пражском Граде.

Управление Z

Чтобы понять дальнейшие события, необходимо обсудить компетенцию управления Z, центрального отдела, и заняться людьми, которые в него входили.

Этот отдел сначала был задуман как скромный административный аппарат, и, еще будучи под руководством капитана Патцига, он был передан майору Остеру, в 1932 году уволенному из вермахта. Поначалу просто подразделение, оно все разрасталось и приобретало все больший вес. Майор Остер, затем полковник, а с января 1943 года – генерал-майор и начальник штаба Канариса, урывал себе все больше и больше полномочий.

Так отдел Z в конце концов стал управлять всеми кадровыми вопросами абвера. Здесь составлялась огромная агентурная картотека. Отсюда все нити абвера расходились к другим органам власти. Здесь обрабатывалась входящая и исходящая почта. В отделе Z подготавливались программы поездок, также ему подчинялась общая бухгалтерия абвера, первый руководитель которой, регирунгсрат Шнейдер, покончил с собой, выпрыгнув с третьего этажа дома на Ноллендорфплац, поскольку ему предъявили такие требования, которые никак не вязались с его безупречной репутацией. Из картотеки управления Z труба прямой пневматической почты шла прямо в тайную государственную полицию. Входящие сообщения агентов из отделений абвера в рейхе проходили через отдел Z, где они сортировались и распределялись по отдельным группам. После обработки они направлялись в заинтересованные ведомства. Наиболее важные сообщения шли через Канариса или отдел Z высшему руководству.

Тем самым у отдела Z имелась возможность видоизменять информацию, передавать ее командованию армии как недостоверную или же задерживать ее.

Наоборот, другие отделы работали без политической ангажированности или без замыслов переворота.

Необходимо сказать, что – за исключением некоего круга внутри отдела Z – большинство офицеров абвера, а также прочие его служащие выполняли свои обязанности и долг корректно, как им и предписывалось. Оценки абвера свидетельствуют, что там работали напряженно и надежно. Хотя Остер и являлся руководителем отдела Z, его нельзя было назвать генератором идей. Им, без сомнения, был фон Догнаньи, происходивший из венгерской семьи художников.

Молодой юрист был личным референтом имперского министра юстиции и еще в мирное время лично принимал участие в ужесточении законов в отношении государственной измены. Позднее он стал руководителем бюро министерства. Необычайно рано, в возрасте 34 лет, фон Догнаньи был назначен советником имперского верховного суда. В 1942 году Догнаньи оставил юридическое поприще и вошел в правление одного кельнского страхового общества. Одновременно в звании зондерфюрер-майора он начал военную службу в управлении Z, где вскоре интеллектуально и духовно подчинил себе Остера; к его рекомендациям охотно прислушивался и Канарис.

В отделе Z сидел также и фон Гуттенберг (издатель «Белых страниц»). Здесь же работали Дельбрюк и доктор Йозеф Мюллер, который в своем мюнхенском отделении абвера категорично заявлял, что он подчиняется только и исключительно отделу Z, чьи указания и выполняет.

Этому управлению нелегально были подотчетны некоторое число доверенных лиц.

Доверенные лица заграничного управления абвера по службе сразу распределялись по отделам I, II и III. Каждый информатор проверялся и затем официально «ориентировался», то есть его вводили в интересы абвера, посвящали в технические детали и очень точно инструктировали о его задачах. На каждое доверенное лицо заводилась личная карточка «доверенного лица». В нее заносились его задания, поездки и отчеты.

Это были легальные доверенные лица заграничного отдела абвера. О них вышестоящие начальники могли тотчас составить мнение; стоило им только заглянуть в соответствующую карточку.

Но иначе обстояло дело с доверенными лицами отдела Z. Они оплачивались из черного, неконтролируемого бюджетного фонда. От этих людей не требовались, как от доверенных лиц других отделов, точные документальные подтверждения их заданий и отчетов по поездкам. Например, одно доверенное лицо отдела Z могло получить для однодневного пребывания в Копенгагене тысячу крон. Эти люди не были заранее ни «ориентированы», ни ознакомлены со своими задачами.

В этот круг входили, скажем, священник Дитрих Бонхёфер и некто майор Кратохвилл, служащий страховой фирмы «Яух и Хюбенер» в Гамбурге. Владельцы этой фирмы находились в родстве с Остером через его супругу.

Этот круг был необычайно тесно связан родственными и дружескими узами. Так, Ганс фон Догнаньи, Дитрих Бонхёфер, его брат Клаус, Дельбрюк и Гуттенберг были знакомы еще по берлинской гимназии. Из школьных отношений рождались родственные связи. Догнаньи женился на сестре братьев Бонхёфер; другая их сестра была замужем за министериальратом Шлейхером, который разрабатывал для отдела Z проекты. Невеста Дитриха Бонхёфера была кузиной Фабиана фон Шлабрендорфа.

Остер обеспечивал «черным» доверенным лицам броню, хотя не имел на это никакого права. Из некоторых доверенных лиц по приказу Канариса или Остера составляли отдельные группы и оказывали им всяческую поддержку для выполнения их (в большинстве случаев фиктивных) заданий. При этом всегда ссылались на то, будто бы эти люди выполняли особые задания для адмирала или Остера. Таким способом священник Шёнфельд, Герстенмайер, Гейнц Рюман и многие другие якобы доверенные лица отдела Z выезжали за границу. Затем позднее они передавали фиктивные донесения.

Случалось даже, что некоторые из так называемых доверенных лиц после возвращения из Швеции или Швейцарии предоставляли своим ведущим офицерам фиктивные отчеты, чтобы скрыть растрату валюты.

Однажды одно из таких псевдодонесений было действительно передано в штаб по военной экономике. Оно вернулось оттуда со следующей оценкой: «1. Донесение совершенно бесполезное; 2. Списано с одной из швейцарских газет восьмидневной давности; 3. Доверенное лицо должно быть тотчас уволено и наказано за подлог».

Ведущий офицер принес извинения, сославшись:

«Агент является личным доверенным лицом адмирала».

Если доверенные лица не могли длительное время уклоняться от призыва в вермахт, то Остер переводил их в дивизию «Бранденбург». Там они не были обязаны нести службу, но образовывали особую группу, на которую собирались опереться в случае переворота.

Об этих замыслах, естественно, не знали ни в подразделениях, ни в командовании. Но способ призыва между тем невозможно было долго скрывать втайне; вскоре об этом везде заговорили. В результате командование военных округов заявило протест по поводу подобного призыва в дивизию «Бранденбург»; так было в Гамбурге, Штеттине и Граце.

Остер и люди отдела Z держали власть в своих руках. Они были обо всем информированы. Они также знали, что тайная государственная полиция не имеет права допрашивать или задерживать военнослужащих вермахта. Они чувствовали себя уверенно под сенью «Десяти заповедей» и Пражского соглашения. Как подсказывает здравый смысл, деятельность их не была бы раскрыта вплоть до 20 июля, если бы они не чувствовали себя столь неуязвимыми. Это чувство вскоре привело к непоправимым последствиям.

Канарис требует ввести звезду Давида

Адмирал Канарис сидит в форме за своим письменным столом и разговаривает по телефону.

Кабинет шефа абвера чрезвычайно скромный и небольшой, в целом – вроде обычной конторы, в которой проводятся и небольшие совещания. У окна в правом углу стоит письменный стол с моделью крейсера «Дрезден», на котором Канарис служил младшим офицером и участвовал в сражениях у Коронеля и Фолклендских островов. Рядом с ней находится символ абвера, бронзовая группа обезьянок: «Все видим, все слышим и молчим!»

У стены, противоположной двери, стоит старый кожаный диван. Далее – стол, за которым собираются руководители отделов для докладов. Собрание руководителей отделов называется колонной. У одной из стен стоит походная кровать. Одна дверь ведет в приемную, где сидят две секретарши. Вторая выходит на террасу.

Разговор вскоре заканчивается, Канарис кладет трубку и закуривает черную сигару. Распоряжается, чтобы ему принесли кофе. Затем вызывает Догнаньи. Догнаньи быстро является; его служебный кабинет расположен за кабинетом Остера, отделенного от комнаты Канариса лишь одной приемной.

– Догнаньи, хочу вам сообщить приятную новость. Главный финансовый президиум земли Берлин-Бранденбург разрешил выезд семи евреев, которых я завербовал на работу в абвер в Южной Америке. После продажи своего имущества они могут вывезти с собой миллион в валюте. Мы организуем перевод денег в Швейцарию.

– Герр адмирал позволит задать вопрос?

– Спрашивайте.

– Господин Арнольд в списке?

– Адвокат и его семья – всего три лица – в списке.

Затем, подмигнув, Канарис замечает:

– Гитлер пожелал выслать евреев. Я воспринял это как приказ, пошел к Гиммлеру и пока заявил семерых евреев в качестве доверенных лиц для заграничной работы. Он тотчас согласился. Я также не стал мелочиться и вместо семерых евреев в главном финансовом президиуме перечислил пятнадцать. Ведь Гиммлер все равно не станет выяснять… Благодарю вас, Догнаньи.

Сотрудники абвера имели возможность помогать евреям и пользовались этим.

С 1939 года еврей, желавший эмигрировать, должен был выплатить 25-процентный беженский налог, вдобавок он должен был сдать 25 % своего имущества. Представим себе, что еврей с выездной визой обладает состоянием в 100 000 марок и собирается выехать. Тогда он сразу теряет 50 000 марок. Из оставшихся 50 000 он получал 4 %, которые конвертировались, это было 2000 марок, или чуть меньше 800 долларов. В то время отдельные эмигранты могли сохранить довольно крупную сумму, когда им вместо положенных 4 % разрешали вывезти 8 или даже 10.

Кроме того, сотрудникам абвера было легко переправить через границу не заявленные евреями деньги или незадекларированные украшения. Незадолго до войны в Швейцарии еще можно было покупать доллар за 10 марок. Во время войны курс вырос до 29–31 марки. До июня 1941 года для евреев существовала возможность выезда. В их паспорте должна была иметься виза принимающей страны. Если визы не было, то эмигрант при въезде в Швейцарию неизбежно арестовывался. Тогда путь лежал в Лиссабон, где обретались настоящие ловцы душ. Проезд из Лиссабона в США стоил 600 долларов на одного. Но, несмотря на все трудности и опасности и невзирая на все материальные потери, все больше евреев принимали решение покинуть Германию. Их положение в результате действий имперского правительства становилось невыносимым.

Как и в любой другой, в этот день к одиннадцати часам большой зал заседаний министерства пропаганды начал заполняться людьми. Ровно в одиннадцать Геббельс устраивал совещание, в котором принимали участие руководители отделов, заведующие радиостанциями и главный директор имперской радиостанции. Допускались и примерно шесть журналистов, а также представитель полиции и заместитель гауляйтера Берлина. Кроме того, присутствовали представитель штаба Гесс, позднее Борман, представитель «Германского трудового фронта», представитель люфтваффе и офицер связи между ОКХ – министерством пропаганды, полковник М.

Зал заседаний располагался на первом этаже бывшего дворца принца Леопольда, Вильгельмштрассе, 8, творения Шинкеля [13]13
  ШинкельКарл Фридрих (1781–1841) – немецкий архитектор, представитель классицизма.


[Закрыть]. В прямоугольном помещении, бывшем тронном зале, стоял очень длинный стол со столешницей, обтянутой рыжевато-коричневой кожей, вокруг которого располагалось около шестидесяти кресел. Пол был покрыт серым велюром. На Вильгельмсплац выходили три высоких окна с длинными свешивающимися занавесями и гардинами из тяжелой серой с золотой нитью камчатной ткани. У стены, противоположной окнам, располагался узкий буфет с мраморной стойкой.

Геббельс проходит через портал, отделанный древесиной ценных пород, и садится в кресло во главе длинного стола. По его правую руку садится полковник М., по левую – государственный секретарь Гуттерер. На остальных местах рассаживаются другие участники ежедневного совещания. Сначала обсуждаются животрепещущие вопросы дня. Геббельс раздает свои указания, и вскоре кажется, что заседание подходит к концу. Но тут поднимается полковник М.

– Герр рейхсминистр! По поручению господина адмирала Канариса я вынужден сообщить вам неприятную новость. Господин адмирал доводит до вашего сведения информацию, многократно подтвержденную по каналам абвера, что почти во всех шпионско-диверсионных актах замешаны берлинские евреи.

Геббельс с удивлением смотрит на полковника. Куда он клонит?

М. продолжает:

– Берлинские евреи все еще сидят в своих старых квартирах на Курфюрстендамм, Галензее и в Груневальде. Установлено, что в этих районах постоянно общаются с проживающими там евреями сотрудники иностранных пресс-служб и дипломаты. Происходят встречи, на которых евреи передают иностранцам иногда весьма секретные сведения. Донесения через этих иностранцев попадают в центры шпионажа противника. Далее, абвер установил, что в очередях у продуктовых и прочих магазинов часто стоят еврейки, которые вступают в разговоры с женщинами из очереди и распространяют пораженческие слухи. Адмирал Канарис усматривает в этом большую опасность; поэтому он обращается к вам с просьбой, герр рейхсминистр, как гауляйтеру Берлина, чтобы вы приняли меры хотя бы внешне выделить берлинских евреев. Возможно, подобно тому, как это уже сделано в Польше.

(Там Франк приказал евреям носить звезду Давида.) В большом зале установилась мертвая тишина. Все взоры устремились на полковника, которому явно было мучительно выступать.

– В дальнейшем, – продолжал он, – следует выяснить, нельзя ли сосредоточить столичных евреев в восточной части Берлина в бараках или каких-либо иных жилищах. (Вероятно, Канарис за образец брал Варшавское гетто.) Благодаря такому размещению за ними будет намного легче и проще наблюдать. Под страхом суровых наказаний евреи не должны появляться на улицах без опознавательных знаков. Легче всего их было бы контролировать, если бы они содержались где-нибудь в Восточном Берлине на относительно ограниченной территории…

Геббельс, который еще во время доклада понял все последствия подобных мер, стал несколько взволнован. Хотя можно было предположить, что он совсем не был против ужесточения курса относительно евреев, но он еще не забыл неприятных последствий берлинской «хрустальной ночи». Он перебивает полковника:

– Это невозможно! Это совершенно невозможно! Я знаю моих берлинцев! Как мы будем выходить из положения? Начнется сплошное сострадание и сочувствие. Повсюду только и будет раздаваться: «Бедные евреи!» – и эффект окажется прямо противоположным. Некоторые чувствительные евреи из-за этих опознавательных знаков покончат жизнь самоубийством, и мы еще больше утратим за границей кредит доверия.

Так как все молчали, Геббельс окинул взглядом общество за столом:

– Хочет ли кто-нибудь высказаться по предложению адмирала Канариса?

Некоторые из присутствующих попросили слова. Если они и остерегались проявить человечность, то отклоняли предложения по деловым, реально-политическим соображениям: утрата партией престижа, нежелательный эффект за границей…

На этом вопрос был исчерпан, заседание закончилось.

Примерно через две недели полковник М. на очередном совещании опять берет слово и снова объявляет о пожелании адмирала Канариса внешне пометить берлинских евреев и разместить их на казарменном положении в каких-либо «сборных пунктах» на востоке Берлина.

На этот раз полковник достает из своей желтой кожаной папки несколько документов и со значительным видом стучит по ним пальцем:

– Я принес достаточно материалов, из которых неопровержимо следует, что во многих делах по шпионажу и о государственной измене евреи выступали в качестве связных.

Геббельс подпирает подбородок правой рукой:

– Как я уже здесь говорил, введение звезды Давида привело бы не к чему иному, как усилению симпатий к евреям. Партии это нанесло бы значительный ущерб. Вы хоть понимаете это?

– Тогда я попросил бы господина рейхсминистра предоставить возможность после совещания поговорить в узком кругу.

Геббельс согласно кивает.

Полковник убирает свои бумаги в желтую папку.

После совещания Геббельс, сопровождаемый офицером и государственным секретарем Гуттерером, направляется в свой рабочий кабинет.

– Итак, герр полковник, что вы еще хотите мне сказать? – Движением руки Геббельс предлагает ему сесть.

Полковник М. откашливается:

– Герр рейхсминистр, господин адмирал Канарис просит принять его. Он хотел бы сделать доклад по еврейскому вопросу.

Геббельс листает календарь и затем называет срок:

– Скажите адмиралу, я готов принять его.

Несколько дней спустя к Геббельсу является адмирал Канарис.

Канарис приходит в форме, и у полковника М., который сопровождает его, знакомая желтая папка в правой руке.

Министр идет Канарису навстречу и пожимает ему руку.

– Рад, господин Канарис, видеть вас. Как поживаете?

– Спасибо, спасибо, господин рейхсминистр, все у меня сегодня как у всех занятых по горло людей.

– А война, господин адмирал?

Канарис улыбается:

– Наступление в России впечатляюще. У нас имеются все основания доверять настоящему положению. Продвижение вперед неотвратимо.

Геббельс согласно кивает. Он просит господ садиться и указывает на кресла, обитые золотой парчой, стоящие вокруг круглого стола, обтянутого красной кожей.

Рабочий кабинет доктора Геббельса, место принятия роковых решений, заслуживает более пристального внимания. Напротив дивана на торцовой стене висит большой портрет Гитлера, под ним стоит письменный стол, столешница которого, обтянутая красной кожей, как всегда, выглядит голой. На бюваре рядом с настольной лампой одиноко лежит папка для дел, рядом с ней зажигалка. У продольной перегородки стоит только один телефонный аппарат с трубкой на колесиках. У аппарата около ста клавиш, в каждой белая, зеленая и красная лампочки. Кабель толщиной в руку уходит в стену. Это удивительный аппарат: нажатием на определенную клавишу можно соединиться с государственными секретарями, руководителями отделов; другим переключателем можно вызвать любого главу службы пропаганды в Париже, Брюсселе, Варшаве, Осло, Гааге, Вене и т. д. Вращением рычажка и нажатием на соответствующую кнопку можно одновременно созвать на селекторное совещание «по проволоке» руководителей всех управлений пропаганды.