Текст книги "Эхо в ночи (СИ)"
Автор книги: Карина Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,
Прикованных друг к другу в полутьме,
Ничто уже не связывает нас.
В зарешеченной наискось тюрьме.
Иосиф Бродский.
Пролог
Чикаго, 1930 год.
Город засыпал, как засыпает уставший после целого дня развлечений счастливый ребенок. Угрюмым эхом раздавались отдаленные раскаты выхлопных труб и сирены спасательных машин, то ли выехавших тушить очередной пожар, то ли спешивших снова спасать жизнь пострадавшему или, возможно, ловить очередного преступника, перебиваемый частыми настойчивыми сигналами вымотанных за день водителей, застрявших в пробке, из-за перекрывших неспешное движение немногочисленных машин, копов. «Опять?! И снова в конце дня! Они издеваются!?» – скорее всего ворчали водители, стуча натруженными пальцами по кожаным обивкам рулей. Здесь, в спальных районах, почти всегда было тихо. Только неоновые вывески мотелей поблескивали сквозь частый туман и постоянно шуршали, обращая на себя внимание прохожих и зазывая их вместо рекламы. Ах, да, здесь еще были фонари. Конечно, как всегда бывает, здешние жители добивались уличного освещения годами, завещая эту не выполненную миссию, вместе со своими квартирами, детям, а затем и внукам и, возможно, правнукам. Как случилось так, что с освещением все-таки разобрались, до сих пор остается загадкой, но, тем не менее, правдой.
Ночное небо заволокли своим прозрачно-серым покрывалом тучи, оставляя открытым для глаз только круглый яркий шар припудренной луны. Впиваясь в тучи, словно это стоило им титанических усилий, неровным строем, упираясь в горизонт, возвышались трубы многоквартирных домов. Покосившиеся электрические столбы, казалось, были на каждом шагу, беспокоя прохожих своей особой прочностью. Неясные в ночном тумане огоньки квартир, словно сговорившись, стали выключаться один за другим и улица погрузилась в полумрак. Где-то завыла собака, но, не дождавшись ответа, больше не возобновляла попыток. Женщины тоже так делают. И мужчины.
Последний гудок сирены и городские звуки погрузились в окутывающий город туман. Из узкого переулка на более широкую улицу выбежала женщина. Тщательно скрытые широкополой мужской шляпой лицо и волосы, фигуристое бежевое пальто поверх шелкового бордового пеньюара и неверный, сбивчивый стук ее черных бархатных туфелек знаменовали ее присутствие на улице. Ее руки дрожали, сжимая пистолет, а ноги запутывались, подминая под себя роскошный дорогой пеньюар, ползущий за ней по мокрой, неумело асфальтированной дороге, как пожар пробирается по засыхающему лесу. Всеобъемлющий страх объял ее, когда из тихого переулка проскользнуло такси. Ядовитый желтый цвет машины, заставил женщину спрятаться за железную стену мокрого гаража, исчерканного записями и графити красного и черного маркеров. Такси пролетело со скоростью света и скрылось в полумраке сонного района, оставляя за собой загазованный след, словно прося пройти по его следам. Женщина вышла на широкую улицу, трясясь от страха – ей явно было не до распутывания чужих загадок. Дорога здесь была более освещена и погружена в пугающую тишину, но надеяться на полное отсутствие прохожих было глупо. Не видя ничего, за полями шляпы, она вышла на проезжую улицу – безлюдную и мрачную. Остановившись посередине и прислушиваясь к не дружелюбному звуку, она не сразу поняла, что это машина и она несется с бешеной скоростью. Увидев прохожего, водитель резко затормозил, разбивая сонную тишину протяжным визгом машинных шин. Женщина, не смотря на свой явный испуг и на то, что ее глаза на время ослепили противотуманки, заметила, как кисейная занавеска голубовато-белая и закрывающая собой все окно только до подоконника, на первом этаже, любопытно дернулась. И женщина, спеша скрыться, подошла к коричневой машине. Водитель приоткрыл пассажирское окно. От бликов фонаря невозможно было разглядеть его лицо.
– Простите, сэр, вы не могли...
– Садись, милочка.
– О, это ты? Где тебя носило? – голос женщины из робкого превратился в нагловатый.
– Садись быстрее, пока тебя все не узрели, дура! – женщина послушно нырнула во мрак просторной машины.
– Где ты взял эту развалину? – спросила она расправляя оборки пеньюара.
– Взял на прокат, – неохотно бросил мужчина, держась за руль с особой непринужденностью.
– Халат, – сказала женщина и уставилась на водителя. Мужчина недоуменно посмотрел на нее, его рука на руле напряглась:
– Что «халат»? Улика?
– Нет. Этот халат надо сжечь, – сказала пассажирка, указывая на свой бордовый пеньюар.
– Да не парься, гонзэс, все сделаем. («goonzesse» – «девка»– франц. сленг).
– Я надеюсь, на тебя можно положиться, – пробурчала женщина, явно не понимая значения французского слова, но интуитивно различая, что это явно что-то не очень лестное.
– Конечно, дорогая, ради тебя я готов на все, – насмешливо проронил водитель и уставился на проезжую дорогу, освещенную рядами желтых фонарей.
Город спал и ему снились черные сны, раздающиеся эхом в тишине этой ночи.
Глава 1
Пахло зажженными спичками. Бар под незамысловатым названием «Бар», был расположен в ничем не отличающемся от других, чикагском закоулке. Небо затянули тяжелые серо-голубые тучи, давя на жителей Чикаго своей необузданной массивностью. Снова шумели сирены, тяжкие и протяжные залпы автобусных сигналов, звучащие как гнусавые песни слонов. Все городские звуки тонули за поворотом, который вел в «Бар».
У этого заведения имелся только черный вход, который был обозначен как главный яркой желтой неоновый вывеской, вертикально прикрепленной к кирпичной стене здания. Бар находился на первом этаже высоченных многоквартирных домов. В квартирах горел свет, приглушенный надменно и безоговорочно задвинутыми шторами наподобие жалюзи. Помои расположенных напротив «Бара» огромных железных мусорных баков смешались с лужами неизвестно откуда взявшейся воды. Мощеный тротуар, выложенный предусмотрительным владельцем «Бара» был чище асфальта уложенного государством для машин, но не менее прочен. Щиток с электричеством был закрыт непрочно – кто-то явно недавно своровал пробки, оставив весь дом без света. Но кто-то один, которому нужно больше всех, как всегда бывает, спас целых десять этажей от прозябания в вечерней темноте и восполнил потерю из своего скудного кошелька. И, как всегда должно быть, его за это никто не поблагодарил. Возможно даже и не заметил подмены.
Становилось темно. В баре было не многолюдно, по крайней мере, насколько можно было увидеть в полумраке его освещения. У большого окна, выходящего на ожидающий дождя осенний Чикаго, сидела ОНА. Волосы цвета дикой сливы неспешной, ленивой волной вились, водопадом брызгая на полные, чувственные плечи. Фигура, словно изящный бокал – никому не приходилось сомневаться, что ее параметры совпадают с желанными стандартами. Дуги темных бровей, всегда немного приподнятых, словно в удивлении над раскосыми, сужающимися к вискам черными глазами, как цвет ее платья, как омут, как пустота... О эти глаза, всегда немного полуопущенные, лукавые, ленивые, смакующие каждый момент. И тут совсем уже не важно какой длины были ее накладные ресницы. У нее большой чувственный рот, всегда полу-улыбающийся, такой же сладко-горькой улыбкой, балансирующей на двух гранях, как заказанный ею эспрессо. Кисло-горький... Простое платье на бретельках, обтягивая всю ее безупречную фигуру, шло до колен. Сняв надоевшие каблуки она сидела, глядя в окно, пока ее причудливая широкополая шляпа с огромным изумрудным пером покоилась подле нее на сидении, обитом бордовым плюшем. Из пустоты бара возле нее появился высокий смуглый мужчина с большими, выразительными чертами лица. В его черных глазах плясала хищная улыбка, но губы оставались неподвижны. Умудренный опытом – его морщинки у губ говорили за него о прожитой им тяжелой жизни.
– Ну и? – спросил он женщину, явно не собиравшуюся отвечать. Он стоял безупречный, подтянутый в коричневом в черную полосочку костюме, засунув руки в карманы брюк. – Ой, Агата, не раздувай трагедии. Да, я опоздал, ну и подумаешь!
Агата молчала, настойчиво отвернувшись к окну.
– Хорошо. Дорогая Агата Кэмпбелл Вашингтон, прошу простить меня, Теодора Марша, за не вписывающееся в ваш график опоздание в, – он посмотрел на свои наручные часы, – десять минут двадцать пять секунд.
Агата повернулась к нему и очаровательно улыбнувшись поднялась из-за стола. Он почувствовал исходящий от нее аромат розы и герани – ненавязчивый, успокаивающий, опьяняющий.
– Рада тебя видеть, Марш, – улыбалась она протягивая для поцелуя руку, затянутую в черную, надушенную перчатку до локтей.
– Моя красавица, не могу на тебя насмотреться, – сказал он потирая руки и усаживаясь за стол напротив нее.
– Тогда можешь не смотреть, ты женат.
– А кто сказал, что это комплимент? Опять ты носишь этот корсет? Черт побери, сейчас не восемнадцатый век, Агата! – Теодор состроил трагическую гримасу.
– Не занудничай, Марш. Терпеть не могу это в тебе.
– Ты – единственный человек, который воспринимает мой юмор таким нетривиальным образом.
– Но еще больше я ненавижу, когда ты корчишь из себя зазнайку и разбрасываешься умными словечками.
– Мне лучше помолчать?
– Да, пожалуй, – Агата сделала глоток своего кофе.
– Не дождалась меня и все же сделала заказ?
– Марш, у меня вдвое больше денег, чем у тебя, – Агата снова поднесла белоснежный стаканчик кофе к накрашенным темным, мистическим, глянцевым цветом сливовой помады, полным губам. Эта женщина все делала лениво и плавно, растягивая действия, слова и нервы.
– Расчетливая Агата, – разочарованно протянул Теодор и откинулся на спинку стула, – ты подлая, моя дорогая.
– Все мы такие, – небрежно бросила Агата, отворачиваясь к окну. Первые капли дождя тяжело разбились о землю и жестокими серебристыми проволоками, подгоняемые порывами ветра, застучали по начищенному окну, – если снимем маски, обнажим свою алчную душу.
Эти слова прозвучали грустно и до боли реалистично. Да, это был недостаток Агаты – ее реализм. Слишком уж ее внешность шла вразрез с ее душой. Тео устало выдохнул, словно настраиваясь, как радио, на другую волну. Когда Агата начинала говорить о жизни, ее было не остановить. Его тоже. Слишком уж тяжелую жизнь им пришлось прожить. Вот и привела их эта жизнь в бездну американского общества, где нужда побеждала мораль. Где общество, дорвавшееся до благ, уничтожало само себя. Где все гнило изнутри, прячась под красивой глянцевой обложкой. Но если ты не такой, как все это общество – тебе не выжить. Выжить – это единственная цель современных американцев.
– Знаешь что? – начал Тео, словно отец, уговаривающий ребенка пойти спать, вместо лишнего часика, который тот хотел провести за игрушками. – Знаешь почему я опоздал?
Агата посмотрела на Теодора вздернув правую бровь, отчего она стала похожа на полумесяц еще отчетливее, чем обычно. Но ничего не сказала.
– Я подумал о тебе. О твоих глазах. И, в общем, вот что. – Тео вытащил из кармана брюк бархатную красную коробочку. Открыв ее и дав некоторое время Агате полюбоваться, он аккуратно взял из обитой белым атласом подушечки золотое кольцо с черным камнем, огромным до неприличия. Агата удивленно раскрыла глаза и вопросительно взглянула на Тео, вытаскивая указательный палец из ручки стаканчика с кофе, поставленного на белоснежную маленькую тарелочку.
– Это агат, – сказал Тео, ожидая, пока Агата стягивала перчатку со своей левой руки. Он взял ее нежную руку в свою. На ее длинных пальцах пианистки с коротко остриженными, удлиненными по своей природной форме, ногтями, наманикюренными красным лаком, не было ни одного кольца, кроме золотого обручального, на безымянном. Тео на него даже не посмотрел. Он надел на ее указательный палец золотое кольцо с агатом и поцеловал ее руку, так нежно и трепетно, словно бы боясь спугнуть бабочку с необычными и ценными крыльями.
– Только ты, Марш, можешь еще меня удивить, – выдохнула Агата, любуясь камнем на своем пальчике.
– Видимо муж не дарит тебе такие подарки? Что, ошиблась, когда замуж выходила? – колко заметил Тео ухмыльнувшись.
– Данни не тот, за кого себя выдавал, не спорю. Но он обеспечил меня деньгами, сделал меня звездой, – иронично и слишком наигранно сказала Агата.
– Ты сама себя сделала, Агата. Перестань делать причастными к этому делу кого угодно, только не себя.
– Я просто пытаюсь его полюбить. Но... я его ненавижу.
– Почему? Он что, снова тебя бьет? – Тео встревожился и облокотился локтями о стол.
– Бывает. Но я сейчас с ним не живу. Я в мотеле.
– В мотеле, черт возьми? Зачем?
– Ненавижу его, Марш. Этот придурок совсем сошел с ума. Прошу, не спрашивай меня, не хочу еще тебя впутывать в его дела.
– Придется, милая, придется... Ой, Агата, что же ты со мной делаешь? – Тео взял руку Агаты – ту, куда надел кольцо и, отвернув от себя тыльную сторону ладони, он впился долгим поцелуем в ее запястье. – Почему бы тебе не остаться у нас? Эйко любит гостей.
– Ты так редко рассказываешь о своей жене... Почему ты на ней женился? – Агата, казалось, впервые за весь их разговор действительно заинтересовалась. Но не им, а его женой. Тео хотел было что-то сказать, но несколько секунд смотря ей прямо в глаза, выдохнул улыбнувшись:
– Черти попутали.
– Ты никогда не бываешь серьезным. Даже в выборе жены. Эйко прекрасная женщина. Скромная, в отличии от меня.
– Да ты в детстве даже у продавца хлеба не могла купить, постоянно меня просила.
– Но... – Агата оборвалась. Она хотела сказать «у меня больше никого не было», но предугадав какой вопрос за этим последует, передумала. Да, эта женщина была особой дальновидной и определенно сделала бы карьеру в бизнесе. Если бы туда допускали женщин. Но она всего лишь певица. Но сейчас ее эпоха – эпоха джаза. Ее и его, Теодора Марша, ее детдомовского друга, ее альт-саксофониста. Так странно, что они не поженились. Просто выросли, как брат и сестра. Хотя, это вполне обычно – не загорелась их искра. Перегорело.
– Так, что Агги, согласна ты?
– На что? – опомнилась Агата от своих мрачных мыслей. Она была никем. Марш прав, она сама себя слепила. Сама создала этот образ. Образ роковой леди – алчной, коварной, лицемерной. Сама создала образ и сама им стала. Ее жизнь, как сценарий для книги ужасов. Это теплое ее детское прозвище «Агги». «Агги» . «Агата» – и сердца миллионов стучали быстрее. «Агги» – и стучали их с Тео сердца. Ах, детство. Каким бы тяжелым оно ни было, его не вернуть уже никогда.
– Согласна пожить у нас с Эйко? – усмехнулся Тео и добавил примирительно: – У нас есть кошка.
– Эйко сама, как кошка, – тепло улыбнулась Агата. – Да, я согласна. У вас так тепло и уютно, как и должно быть дома...
– В квартире, – поправил Тео, внимательно следя за Агатой.
– Я позвала тебя, чтобы поговорить о концерте, но настроение уже не то. Слишком грустно, – разочарованно протянула она и откинулась на спинку стула.
– Ну, это можно легко исправить! – сказал Тео радостно. – А этот концерт в «Чикаго» поставит Мортимер. Этот твой агент собирается, кажется, продвинуть тебя в Голливуд.
– Какой Голливуд, Марш, не смеши меня! Сейчас совсем не те времена.
– Раньше Великая депрессия тебя так не пугала.
– Она мне и сейчас не страшна, пока деньги Данни – мои деньги.
– Хорошо. Ну, раз ты согласна, позволь, – Тео протянул ей свою руку, помогая встать.
Они поднялись из-за стола. Он бросил смятые доллары возле опустошенного стакана эспрессо на деревянный столик у окна. Чаевые и, конечно же, сама плата. Агата все равно никогда бы не заплатила. Никогда.
Парочка удалилась, хлопнув дверью. Дождь еще моросил, все так же шумели сигналы автобусов, басовитые голоса прохожих – грудные и гортанные, цокот женских каблуков – высоких и не очень. Люди идут с работы, держа в руках свои папки и сумки из магазина. Огни в окнах квартир, просачивающиеся сквозь щели в жалюзи. Протяжные счастливые «Goodby-y-y-e!» и уставшие радостные взгляды, возвещающие о конце рабочего дня. Мужчина и женщина под кофейным зонтом, достаточно просторным, чтобы вместить их обоих. Она – в черном плаще и на высоченных каблуках, все равно недостовавшая до его роста. И он – в пиджаке и лакированных бордовых туфлях с резной подошвой, подобранными под цвет галстука. Мода, шум, люди. Все это и есть жизнь. Все это и есть жизнь?
Глава 2
" Знай, что моя песенка до конца не спета.
Пускай завидуют все! С ней я объезжу полсвета!"
Пела Агата написанную Теодором французскую песенку. С самого детства они хотели быть французами, но судьба их обошла – он так и остался греком, а она – беспросветной американкой. Пела она везде, начиная от засоренных переулков и чикагских театров, заканчивая выездными концертами на дому у аристократов. Жизнь была хорошая – джаз слушали везде, везде его пели. Но только дома Агата не пела – Дамиан Вашингтон, ее муж, терпеть не мог абсолютно никакую музыку кроме классики. Все остальное он называл вульгарным и присваивал свой любимый титул «долго не протянет», который он применял попеременно то к людям, то к предметам неодушевленным. И всегда его «пророчества» исполнялись, точнее он сам их исполнял.
Сегодня в «Чикаго» было душно. Переполненный зал то и дело взрывался овациями, когда Агата заканчивала свои песни. В платье в пол, покрытом переливающимися темно-фиолетовыми пайетками, она была чудесна. Люди сейчас хотели слушать музыку, хотели пить и курить, тратя последние деньги, потому что им срочно нужно было забыть о кризисе, владельцы театров и кабаре знали это и пользовались. Знала и Агата. Но она понимала, что таким способом ты можешь забыть о проблеме, но уж точно ее не решишь. Это было слышно в ее голосе – как будто она переживала, горько-обреченно и упоительно-сладко о чем-то никому непонятном, но в то же время таком знакомом всем собравшимся в зале.
Люди осуждали певиц за их распутный образ жизни, за их продажность, алчность и расточительность, когда другие живут в нищете. Но слушали их песни. В этой жизни совсем нет логических цепочек и состыковок. Она состоит из разительных противоречий.
Концерт закончился, Агата печально улыбнулась и, не сказав ни слова, удалилась в глубину кулис. Зал встал, погружая сознание Агаты в резкий, взрывной шум хвалебных аплодисментов. У нее не было таланта и об этом знали все. Но была у нее такая красивая манера подать себя, после которой у людей не оставалось сомнений в ее исключительности. Они, конечно, думали, наивные, что это дар природы. Но природа не дает таких бесполезных даров – их создают люди. Так и Агата создала для себя образ дивы. Все время с кем-то, все время занята, все время роскошна. Но кто знал ее настоящей? Знала ли она сама себя? И была ли она хоть когда-нибудь настоящей? Ответ тонул в овациях зала. Мучительное чувство, что что-то очень важное ускользает от нее, заставило ее издать непонятный истеричный рев, словно желая заткнуть всех, кто аплодировал ей там, в зале театра. Сила мысли или просто стечение обстоятельств, но зал действительно замолчал. Все погрузилось в тишину и Агата, уже более спокойно, пошла по темному коридору в свою гримерку.
«Агата Стар» – гласила вывеска на перекрашенной в белый цвет деревянной двери. Агата открыла ее, дверь скрипнула, неумело протягивая одну и ту же ноту и перед певицей открылась удивительная картина. У зеркала, усыпанного со всех сторон встроенными лампочками, сидел Адам Твайс, старый друг Дамиана, который во времена, когда он работал в полиции, вытаскивал ее мужа из переделок. Рыжая девушка, тощая до неприличия, с острыми плечами и локтями, с длинными худыми ногами и неприветливыми чертами лица, сидела облокотившись о ее трюмо для грима. Завитые терракотовые волосы спускались ниже плеч, до выступающих лопаток. Девушка была одета в длинное золотое платье, не доходящее до коричневых бархатных туфелек на каблуке, сверху обтянутое черным шифоном, на котором тут и там виднелись бантики черного бархата. Адам был как всегда – одет, словно только что вылез из свалки. Небрежная белая блузка, явно купленная им только перед выходом (он имел обыкновение надевать вещи один раз и после – сразу их выкидывать, покупая новые), уже смялась под ангоровым пальто с выразительным геометрическим швом. Усы и борода из его седеющих волос как-то удивительно органично смотрелись на его грубоватом лице, что их можно было даже и не заметить. Волосы, правда, у него всегда были зачесаны бриолином. Розоватый шрам рассекал его бледную кожу вдоль левого, янтарного, почти желтого, глаза и более маленький шрам шел поперек лба. Увидев ее, оба мило беседующих собеседника, повернулись.
– Здравствуйте, мисс Стар. Ваш прелестный голос был слышен даже здесь. Вы были великолепны, как всегда, Агата, – сказал Твайс и подал ей руку для рукопожатия.
– Спасибо, Адам, – Агата пожала ему руку, глядя на девушку. Неужели Адам образумился и решил жениться?
– У вас такое красивое кольцо. Вероятно, Дамиан подарил? – сказал Твайс, разглядывая кольцо с черным агатом.
– Нет, не он, – сказала Агата и вытянула руку из его руки. Прикосновения этого скользкого типа были ей неприятны. Его янтарные глаза заискивающе взглянули на нее, но ничего не прочтя у нее в лице, Твайс опустился обратно на хлипкое кресло у трюмо.
– Жаль, – сказал он и выражение его лица стало грустным. Усилием бровей он открыл глаза и впился взглядом в спину Агаты, отвернувшейся к окну. Тривиальный пейзаж окон соседнего здания, отражающих в своей поверхности здание театра «Чикаго» был определенно лучше для нее, чем внимательные глаза бывшего копа. – Мисс Стар, простите, что именно я сообщаю вам эту новость, на это есть свои причины, но вчера ваш муж, миллиардер Дамиан Вашингтон, был убит выстрелом в сердце.
Агата только чуть повернула голову в сторону своих посетителей, как будто прислушивалась к словам Твайса. Его голос звучал печально, сразу было понятно, каких усилий ему стоило сообщить о смерти близкого друга. Он часто дышал. А она... Агата надменно усмехнулась, все еще не поворачиваясь к посетителям лицом. Холодная, презрительная, печальная усмешка тронула ее пухлые губы, накрашенные все той же мистической глянцевой помадой. Нужно изобразить хоть что-то, иначе ей несдобровать. Она вспомнила, как в детском доме ее избили за украденный ею хлеб и слезы не заставили себя ждать. Каждый раз, как она это вспоминала, ее охватывал приступ ужаса и истерики. Ее рыдания набирали силу – теперь вся она содрогалась, постепенно скатываясь на пол.
– Не-е-ет, – скулила она, – нет...
– Миссис Вашингтон, прошу успокойтесь. Эми, воды. Налей воды.
Тощая рыжая девушка была очень проворная и шустрая. Через пять минут она уже стояла у Агаты, скорчившейся у батареи и вливала ей в рот воду, налитую из красивого хрустального графина. Агату усадили на софу зеленого бархата. Она полулежала на ее мягких подушках, а слезы ее душили. Спасти ее может только «Мальборо». Она потянулась на трюмо, взяла пачку сигарет и зажгла позолоченной зажигалкой белоснежный сверток.
– Вам можно курить, мисс? У вас не пропадет голос? – спросила тощая рыжая девушка.
– Эмилия... – тронул ее за руку Адам.
– Да, Эмилья, заткнись. Тебя никто не спрашивал! – грубо оборвала Агата и затянулась. Девушка не смутилась. «Журналистка,» – подумала Агата, следя за красивым сигаретным дымом.
– Простите, мисс, я не представилась. Меня зовут Эмилия Уильямс, но я печатаюсь под псевдонимом Эмилия Сезар.
– Журналистка? – безразлично спросила Агата.
– Да, мисс.
– Американка, грезящая стать француженкой... – горько усмехнулась Агата, отворачиваясь. Кому она это говорила: себе, Эмилии или дыму сигареты? Сложно было понять. Да она и сама не понимала. Это было как-то... Риторически?... Но Эмилия сочла нужным ответить:
– Можно и так сказать.
– А моё настоящее имя Агафья Кэмпбелл, но я предпочитаю его не вспоминать. Теперь я вдова Вашингтон. Эмилья, вы вообще, что здесь делаете?
– Эмилия, мисс, – поправила безразлично тощая рыжая девушка. – Меня отправил журнал «США Ньюс» написать статью о смерти вашего мужа, мисс.
– А ты, Адам, какого черта здесь делаешь?
– Агата, я же теперь частный детектив, коп в отставке. Забыла что ли? Твой муж просил, чтобы в случае его смерти я сам лично провел расследование.
Агата не помнила. Она продолжала курить.
– Ну так проводи, – сказала она, потушив сигарету с отпечатком от ее темной помады, в позолоченной пепельнице.
– Я хочу начать с вопросов о твоем муже.
– Ты знаешь, что я неделю уже живу у Эйко и Тео. Это весь Чикаго знает.
– Знаю. Почему? Почему ты не дома?
– Потому что Данни бил меня.
– И это не новость. Почему именно Марши? Что ты у них забыла?
– Себя. Они мои друзья, моя семья. Ты что еще будешь меня тут осуждать? Какого, Адам, черта ты тут задаешь мне эти вопросы?
– Ты знаешь, что твой муж был мафиози? – спросил Адам.
– Нет, – Агата снова встала с софы и закурила новую сигарету. Было что-то упоительное в этом разрушительном курении.
– А вот я знаю другое. Дамиан говорил, что ты сливаешь ему информацию, – Агата молча курила, отвернувшись к окну. Старый хрыч.
– Было дело, – наконец промолвила она.
– Откуда ты ее брала?
– Фотографировала документы у своих старых, как и ты, поклонников, когда пела у них дома. Если у тебя возникает следующий вопрос, то нет.
– Отлично, хоть что-то, – Адам сделал запись в блокноте . – Ты знала зачем ему это?
– Что я могу понимать в документах, Адам?
– Действительно.
– А ты что ничего не пишешь, Эмилья? – колко заметила Агата, туша сигарету.
– У меня диктофон, – Эмилия указала на стоящий на столе у зеркала массивный аппарат коричневого цвета.
Адам на секунду как-будто потерялся, но записывать не перестал.
– Ты знала, что он нелегально провозил алкоголь?
– Почему нелегально?
– Ты слышала о такой штуке, как Сухой закон?
– Ой, ну и слышала. Ну и? Дамиан и не такое, судя по твоим рассказам, вытворял.
– Да что ты сбиваешь меня с толку? Ты же, плутовка, знала, что этот сукин сын, мафия. Он – их босс.
– Мать у него, как раз таки, чудесная была. Что ты как сплетница старая, Адам? Откуда у тебя такие доводы? Да и потом, это ты знал, что Дамиан – мафиози. Ты сам вытаскивал его из переделок. Вот, оказывается, каких, – Агата повернулась к нему лицом. От ее наглого голоса сводило кулаки. Так бы и сломать ей челюсть.
– Ты, получается, нечестный коп.
– Он мой друг.
– Друг, – Агата кивнула. – А зачем же ты тогда его обзываешь?
– Я и себя обзываю. Не знаю, зачем я ему помогал!
– Э... Эмилья, позвольте узнать, вы все это тоже напечатаете? Мой муж слыл хорошим человеком в Штатах.
– Эмилия, – раздраженно поправила журналистка, доставая из кармана светло-зеленый аппарат. – Нет. Газета сохранит добрую память о мистере Вашингтоне.
– Ну что, господа, продолжим допрос? – спросила Агата и снова закурила.
– Вы нервничаете? – спросил спокойно Адам.
– При виде вас я всегда переживаю. Как школьница на экзамене, – сказала Агата, щелкая зажигалкой около сигареты. Ее голос звучал насмешливо.
– Не заигрывайте со мной.
– Что вы, мистер Твайс. Ты не в моем вкусе!
– А жаль. Ты сейчас слетишь с катушек, дорогая. Звезда твоя сиять точно перестанет. Ну не бывает певичек без денежек. А у тебя их нет.
– Это еще почему? – взволнованно и нагло спросила Агата.
– Дамиан оставил все деньги Дакоте, в своем последнем переделанном завещании, которое ты не видела и не приложила свои чудесные коготки, чтобы его разорвать.
Агата усмехнулась, заслышав последнюю фразу.
– Подонок, – сорвалось у нее. Она затянулась сильнее.
– Или ты хочешь жениться на мистере Теодоре Марше? Он же пишет тебе песенки. Теперь-то, однозначно, денег больше у него.
– Я так низко не опускаюсь.
– Поднимаешь ставки?
– Вдвое.
– Не прогоришь?
– Нет. В худшем случае меня посадят.
– Не боишься?
– Чего? Ты что думаешь, дорогой, я обошла это место стороной?
– Ты сидела? – удивился Адам.
– Да, хваленый коп. Как ты не догадался вытрясти из моего прошлого полную информацию?
– Там нет такой информации.
– Значит все-таки готовился. Хочешь меня посадить?
– За что?
– Ну... К чему ты клонишь весь этот разговор?
– Миссис Вашингтон, вы забываетесь. Разговор записывают на диктофон.
– Отлично. Надеюсь, Эмилья, вы еще не выключили его. Это вы себя компрометируете, мистер Твайс.
– Думаешь, ты меня знаешь?
– Да. Хочешь побыстрее от дела отвертеться.
– Может отойдем от личностей, мисс Стар?
– Что ж, давайте, мистер Твайс.
– Так вы сидели в тюрьме? – спросил частный детектив.
– Что, простите?
– Вы сидели в тюрьме?
– У меня плохо с памятью, я забыла.
– Вопрос или прошлое?
– И то, и другое.
– Мерзавка. Я говорил Дамиану, что тебе от него нужны только деньги.
Агата гордо подняла голову, глядя на краснеющее от гнева лицо детектива.
– А ты еще и смутьян! – удивленно воскликнула она.
– Я говорил, что ты алчная певичка. Что у тебя таких, как он – миллион.
– Не преувеличивай, математик.
– А он все таки бросил Софрину, эту его чудесную первую жену.
– Слабохарактерную.
– На чужом несчастье, счастья не построишь!
– А ты видишь, чтобы его денежки были у меня в руках? Нет, они утекли к его дочке. Так что, мимо истины, детка, мимо истины.
– Агата, ты еще допляшешься! Посмотрим, как ты запоешь, когда останешься на улице.
– Наивный. Я все так же буду петь, только в Голливуде. «Знай, что моя песенка до конца не спета. Пускай завидуют все! Я с ней объезжу полсвета!»
Агата захлопнула дверь, выпроводив детектива и журналистку. Она присела на край софы и зарыдала. Обреченно, безутешно, тоскливо. Этот идиот Дамиан оставил свои деньги этой мерзкой Дакоте! И зачем тогда она все это провернула? Денег нет. Их больше нет! Чтобы сохранить карьеру, остается только одно – выйти замуж за богача. Да, у Адама правда много денег. Но откуда? Дамиан тоже ведь в долгу не оставался, платил ему за помощь. А что ей? Теперь уже ничего. Конец всему. Конец. Конечно, она жалела Софрину и винила себя. Но Софрина слишком добрая для такого подонка, как Данни! А то что она до сих пор не отошла после развода, спустя пять лет, ей чести явно не делает.
Твайс шел широко шагая, полы его пальто развивались от его быстрой ходьбы. За ним мельтешила Эми, пытаясь спасти свое платье от луж, в красивой бежевой накидке отделанной мехом, от Жана Пату (Жан Пату (Jean Patou) 1887-1936 – известный модельер и дизайнер). Большая толпа людей переходила дорогу, пожалуй даже слишком большая для пяти часов утра. Они, вероятно, расходились после концерта Агаты, начавшегося в четыре. Возле театра, из которого они вышли, с обеих сторон которого возвышались многоэтажные офисы, машин было мало. Только желтые такси мелькали, пытаясь подзаработать. «Почему так рано?» «У Агаты плотный график. Только утром нам удалось ее заманить к себе.» Сплошная ложь на каждом шагу. Как будто кто-то подстраивается под график артистов. Если этого не сделают сами артисты, они будут прозябать в грязных барах всю жизнь.
