Текст книги "Черный Янгар"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 9
Рассвет
Первую женщину Янгару привел Хазмат, сказав:
– Развлекайся. Заслужил.
Три поединка.
Три победы.
Три мертвеца, оставшихся на арене. И длинная царапина, за которую Хазмат тоже спросит, но позже. Хозяин Янгу умеет выбирать момент и сегодня решил проявить доброту.
Темнокожая нуба, на предплечьях которой памятью об утраченных корнях еще цвели родовые татуировки, работала при казармах. Она была не столь стара, чтобы выглядеть плохо, но достаточно опытна. И, присев на постель, уставилась на Янгу белыми глазами.
Он же разглядывал ее слегка обвисший живот, полные бедра, обернутые красной тканью. Медные цепи на длинной шее, полную грудь с выкрашенными хной сосками.
– Хорош, – сказала нуба, приподняв грудь на ладони. – Я уметь много.
Она улыбнулась, показывая спиленные верхние зубы.
А Янгу попросил:
– Расскажи мне о своей родине.
Поняла? Нет.
Покачала головой, и толстые косицы, собранные на затылке узлом, рассыпались по плечам.
– Хазмат плати. Хазмат говори Тайко делать. Тайко делать. Не серди Хазмат.
В ее словах была своя правда.
Нуба и вправду была опытна, и даже пыталась притворяться, что ей не все равно, кто в этот час разделяет с нею постель. Но равнодушие проскальзывало и отчего-то злило Янгу.
Хотелось сделать ей больно.
Укусить.
Ударить. Наотмашь. До крови.
Останавливало то, что и удар она приняла бы покорно, улыбаясь, поблескивая белками глаз, из которых давным-давно ушла жизнь.
После этой женщины осталось ощущение грязи. И Янгу, впившись зубами в циновку, глубоко дышал. Алая пелена безумия, которую так долго пытался вызвать хозяин, подошла к краю. Еще немного – и выплеснется.
Удержал.
Потом, позже, к Янгару приводили других женщин. Хазмат не раз повторял, что по стараниям и награда. И казарменные шлюхи, безмолвные, безучастные, одинаковые в своем безразличии к работе, постепенно сменялись проститутками с улицы.
Те были дороже, и глаза их были не столь пусты. Некоторые соглашались разговаривать, но все равно спешили выполнить работу, и от этой спешки в крови опять вскипало бешенство.
Янгу хотел… он не знал, чего хотел.
Женщину?
Хазмат приводил женщин. В конце концов он позволил Янгу делать выбор. Блондинки. Брюнетки. Рыжие. Смуглокожие дочери пустыни. Или нахибки, бледные, с тусклыми рыбьими глазами.
Тонкие, что спицы, безгрудые саккийки.
И ленивые шаари, у которых красота напрямую с толщиной связана.
Иногда приводили не шлюх, но рабынь, от которых Хазмат желал получить крепкое потомство. Эти боялись и были покорны, что тоже злило.
Да, женщин было много.
И позже, в пути. Бродяги. И лицедейки, которые не брезговали продавать себя, когда заработать лицедейством не удавалось. Торговки. И первая законная добыча.
Женщина терпела его молча, отвернувшись и смежив веки.
А он напился, пожалуй, впервые в жизни. Выпил с полкувшина кислого вина, которого прежде не пробовал: Хазмат не позволял рабам то, что считал вредным.
Да, у Янгара было много женщин и по ту сторону моря, и по эту.
В последние годы они все чаще сами искали его. Останавливали взглядами, тайными жестами, появлялись в жизни, привлеченные силой, богатством или историей, которую он о себе придумал. Были и бесстыдные, и притворно-скромные, терявшие скромность за позолоченной дверью его спальни. Знатные. И простолюдинки.
Вчерашние рабыни.
Сдержанные. Холодные. Страстные.
Всякие.
И больше не было нужды заглядывать в глаза, чтобы поймать отблеск равнодушия, – их руки были холодны. Ни одна не прикасалась к Янгару так, как эта девочка. С нежностью? И с опаской, словно не веря, что действительно может коснуться. С осторожным интересом. Ласково – так, что он скорее угадывал, чем чувствовал ее прикосновения.
– Столько шрамов… – Его Налле накрыла ладошкой те самые, что остались от медвежьих когтей. Удар, пусть и пришелся вскользь, оставил глубокие раны, и ребра сломаны были, а срослись неровно. И тонкие пальчики жены изучали смятый бок.
Она не отворачивалась и не кривила брезгливо губы, когда думала, что Янгар не видит ее.
– Тебя они пугают?
– Нет.
У Налле глаза вовсе не синие, темно-зеленые с золотой искрой, точь-в-точь как ее камень. И волосы рыжие, не то медь, не то живое пламя. Не разглядеть.
Янгар пытается.
И наклоняется ниже, касается губами губ. Он знает, как быть с другими. А с нею?
– Что тебе подарить, медвежонок?
– Зачем?
– Просто так…
Его дом полон чудесных вещей, но понравится ли он жене?
Она думает недолго, но лицо становится таким серьезным, точно этот подарок будет единственным в ее жизни.
А Янгар ждет, гадая…
– Сапожки, – наконец произносит Налле.
– Сапожки?
Он ждал другого, но чего именно?
– Красные, – уточняет она. – Мягкие. Это… не сложно?
Ничуть.
У нее будут самые лучшие сапожки, которые только можно добыть на Севере. И обещание это Янгар произносит на ухо. А касаясь губами шеи, повторяет вновь:
– Не бойся, больше не будет боли.
– Хорошо. – Она устраивается на его плече. – Я не люблю, когда больно.
И ее ладонь выделяется на его коже светлым пятном. Оно скользит от шрама к шраму, и те, задубевшие, загрубевшие, ощущают это прикосновение.
– Я что-то делаю не так? – Она смотрит снизу вверх. И во взгляде нет и тени страха.
Рыжие пряди переплелись с черными.
– Все так.
– Ты дышишь… странно.
Янгар знает. С ним вообще происходит что-то, чему он не знает названия. И впервые ему стало больно от чужой боли – той, что вспыхнула в зеленых глазах. А мимолетный страх – вдруг эта пережитая ею боль отвратит? – вовсе непривычен.
Хазмат хорошо умел бороться со страхами.
– Дышу, – на ее виске билась синяя кровяная жилка, – потому что ты рядом.
Пиркко-птичка… Кто бы мог знать, какое сокровище скрывает Ерхо Ину! И не жаль за него отданных камней. И сам Тридуба уже не выглядит врагом, скорее уж тем, кого стоит пожалеть – упорхнула Пиркко-птичка из Лисьего лога.
Села на ладонь к Янгару.
Как не спугнуть?
В подземельях не существовало ни дня, ни ночи. И факелы горели ровно. Но Янгар чувствовал, как стремительно уходило время. Скоро рассвет. Янгар научился определять его приближение еще в той, прошлой жизни. И сейчас отчего-то испытывал сожаление. С первыми лучами солнца откроются двери храма, и по другую их сторону Янгара встретит новая родня.
Без радости, но по обычаю, расстелет Ерхо Ину дорожку из тростника. И коня подведет, черного, под алою попоной. А Кейсо приведет кобылицу серебристой масти.
Хороша она.
Тонкокостна, легконога и длинногрива. Янгар распорядился, чтобы гриву заплели в косицы, а косицы украсили драгоценными камнями. Чтобы попона златотканая до самой земли спускалась. Чтобы расписаны были охрой и басмой копыта.
Достойный дар для маленькой жены.
Понравится ли?
Она придремала, обняв его за шею, и теплый нос уперся в плечо. Дыхание щекотало, и на сердце становилось так легко, что Янгар не знал, что с этой легкостью делать. Ему хотелось и смеяться, и кричать, и просто лежать, разглядывая лицо Пиркко.
Здесь нет рабов.
Неправ был Кейсо. Не оттолкнула дочь Ину, не уколола ядовитым словом.
Ласковая.
Приближение чужака Янгар ощутил кожей и осторожно, стараясь не разбудить своего медвежонка, высвободил плечо. Перевернулся на живот. Подобрался, жалея о том, что из оружия при нем лишь руки… или вот до факела добраться можно.
– Господин, – шелестящий голос позвал из темноты. – Не гневайтесь, господин. Меня послал ваш друг. Вставайте, господин.
Раб в серой хламиде не смел подойти близко и отворачивался благоразумно, не желая взглядом оскорбить супругу Янгара.
– Что тебе надо?
До рассвета есть еще время. И оно всецело принадлежит тем, кто ищет милости капризной Кеннике.
– Меня послал ваш друг, – чуть громче повторил незваный гость и обернулся в темноту прохода, словно опасаясь, что за ним следят. – Тот, который толст.
Кейсо?
– Он велел передать, что… – Раб облизнул губы и съежился. – Что вам надо уйти. Сейчас.
– Зачем?
Янгар встал. То, что происходило сейчас, не укладывалось в обычаи.
– Он велел передать, что у вас больше нет дома. И ваши гости… не гости вовсе. – С каждым словом раб отступал в темноту. – И что утром у ворот храма вы встретите смерть.
– Стой!
Раб остановился, прижимаясь к стене.
– Господин. Пожалуйста. Если меня здесь увидят…
Сколько Кейсо заплатил этому человеку, чтобы он, отданный под крыло храма, нарушил его законы? Гости, значит… Дома нет, и утром за воротами… А жрецы? Что жрецы? Они не отвечают за происходящее вне стен храма. Знали? Возможно.
Вмешиваться не будут.
– Поспешите, – прошептал раб.
Янгар погасил алое пламя бешенства, которое рванулось, желая смерти, не важно – рабу или же предателю Ерхо Ину. Сначала одному. Затем – другому.
Или другой, которая спала, утонув в меховых покрывалах.
Один взгляд на нее, и ярость отступила.
Быть может, раб солгал или перепутал? Не способен же Ерхо Ину желать зла собственной дочери. Не рискнет разломить ее судьбу пополам.
– Идемте, господин. Спешить надо.
Раб прислушался к темноте.
Уходить? Пожалуй, вот только Янгар должен забрать кое-что свое. Он подхватил Налле на руки и, когда она вздрогнула, сказал шепотом:
– Это я.
– Уже пора? – Сонная, она была мягка и беззащитна.
– Пора. – Янгар коснулся лба губами. – Обними меня.
Обняла. И ничего не спросила, когда Янгар понес ее не к отделанным медными пластинами вратам, которые должны были открыться незадолго до рассвета, но в боковой неприметный проход. Только прижалась сильнее. И сердечко стучит-стучит…
Темно.
Янгар хотел взять факел, но раб замахал руками и вытащил из-под полы свечной огрызок, оплавленный, грязный. И огонек, рожденный им, был слаб.
Но хватило света, сказалась Хазматова выучка.
Раб шел быстро, ступая беззвучно – настоящая храмовая крыса, из тех, о существовании которых не задумываешься, пока однажды не переступаешь границу крысиного мира. И вдруг кольнул страх: а если не Кейсо отправил посланника? Если как раз-то Ерхо Ину, тесть дорогой? Или кто-то из гостей, благо найдутся желающие оставить Черного Янгара в подземельях.
И не извне удара ждать следует, но со спины?
Слух обострился.
И обнаженная кожа ловила малейшие токи воздуха.
Ничего. Никого. Только раб и свеча в его руке. Только дрожащая девочка, которая вцепилась в Янгара. Ей куда страшнее, и ему хочется успокоить, сказать, что все обойдется. Но слова разрушат тишину.
Вот раб остановился перед дверью, обыкновенной, дубовой, на тяжелых петлях. Он скользнул в нишу, выдолбленную в стене, и сжался в комок.
Привратник? И старый, если позволено без цепи гулять, или опытный, научившийся избавляться от цепей так, чтобы этого не заметили.
Сколько обещал ему Кейсо за помощь? Много. Столько, чтобы хватило рабу на новую жизнь. И ведь Кейсо не сегодня его нашел, но много раньше, спеша упредить несуществующую опасность.
Дверь отворилась беззвучно. Снаружи было темно. До рассвета осталось всего ничего, и скоро темнота поблекнет, соткутся в ней сизые нити рассвета.
Кейсо с лошадьми ждал на поляне. Вот только не было ни черного жеребца, ни серебряной кобылицы. Переминался с ноги на ногу тяжелый битюг Кейсо, встряхивал головой, позвякивая сбруей. Рядом с ним виднелся бессараб чалой масти, купленный Янгаром за исключительную выносливость.
Сам Кейсо сидел на пеньке, расставив колени, и начищал любимый палаш полой халата.
– Держи, ж-жених! – Кейсо кинул тюк с одеждой. – И поторопись.
Сам он был в парчовом желтом халате, местами продранном. И по золотым гиацинтам расплывались алые пятна крови. Из широких рукавов, разрезанных едва не до локтя, выглядывали пустые ножны метательных ножей.
И значит, правда… нет больше у Янгара дома.
– Рассказывай, – велел он и, вспомнив вдруг о том, кого держит в руках, едва не отшвырнул женщину, из-за которой… Пиркко сама выскользнула из рук, отступила, не спуская с Янгара настороженного взгляда.
– А что рассказывать. Свадьба была. – Кейсо спокойно водил тканью по клинку. – Гости пили. Гости ели. Гуляли. Хорошо так гуляли, до хмелю… особенно наши. За тебя-то здравицы провозглашались. Мой голос – не твой, чтобы слушали беспрекословно.
И люди, верные надежные люди, пили, не рискуя оскорбить богов отказом.
Свадьба ведь.
Не кто-нибудь женится – Янгхаар Каапо.
– Ты мне оставил две сотни, – сказал Кейсо, переворачивая палаш на другую сторону, и хоть сталь была чиста, но он все же провел по ней атласной тряпкой. – Тридуба привел вдвое больше. Наемники.
Волчье племя, беззаконное.
– С табунами пришли… подарком жениху.
– Остальные?
– Не стали вмешиваться. Отступили.
– Дальше, – приказал Янгар.
– Ворота открыли. Наши или кто из гостей? – Кейсо глянул снизу вверх, с упреком. – Кто ж разберет? Свадьба, шумно…
И за шумом шума не услыхать. Свадьба гуляет. Веселится. Вот только веселье это на крови замешено. Кейсо все же поднял голову, и взгляд его был страшен.
– Поздно спохватились. Я приказал уводить людей.
А в усадьбе, помимо воинов, и слуги, и рабы, и старые, и молодые, женщины, мужчины…
Выведут. Тайный ход, которым выбрался Кейсо, к самой реке спускается. Но и Ерхо Ину, коль задумал подобное злодеяние, позаботился о том, чтобы не осталось свидетелей.
Всех вырежет.
Сволочь.
– А дом грабить не стали, сразу подожгли. – Кейсо улыбнулся безумной кривоватой улыбкой. – Ярко так горел, видать, не обошлось без земляного масла.
Оно орехами пахнет.
Ночь.
И всадники во дворе.
Подводы, на которые грузят сундуки, бочки, тюки с тряпьем.
Люди суетятся. И не люди даже – муравьи, что проложили дорогу к дому, тащат, волокут добро.
Громко лопаются кувшины, и такая знакомая вонь расползается по двору.
Факел в руке чужака.
И пламя взмывает высоко, выше разваленного тына, выше деревьев, выше самого неба.
Кто-то кричит, и острый локоть придавливает Янгара к седлу, не позволяя вывернуться.
Пепел просеют, так будет проще найти…
Кто это сказал и когда?
Мальчишка скажет. Он знает.
Что?
Упрямый змееныш! Ничего, справятся. И не такие заговаривали.
Надо молчать.
А лучше и вовсе забыть. Совсем забыть, иначе проболтается.
О чем?
– Одевайся, – спокойный голос Кейсо прервал воспоминания. – Уходить надо.
Непослушными пальцами развязал Янгар узел. Уходить прочь… и это не бегство. Янгхаар вернется и отомстит.
Он пройдется по землям Ерхо Ину, не оставив в живых никого, кто носит это имя. Он напоит поля кровью и положит мертвецов к корням деревьев. Будут пировать волчьи стаи. Будут кричать вороны, восславляя Янгхаара-кормильца. И на всем Севере не найдется человека, который скажет, что совершена месть не по праву.
Глава 10
Удары
Странное дело, я не испытывала страха.
Стояла. Слушала. Удивлялась тому, до чего холодная земля. А ведь еще лето, кажется. И росы выпали ранние, значит, к полудню распогодится. Росы – верная примета.
И светлеющее на востоке небо, смущенное словно, предупреждает о скором появлении солнца.
Наверное, надо бежать, пока Янгар не вспомнил о моем существовании.
Куда?
К отцу? Или в храм, дверь которого, возможно, открыта?
В заросли бересклета, уже украсившиеся розово-лиловыми серьгами соцветий?
Но я стою. Смотрю, как он одевается. И здесь, в сумерках, его лицо выглядит по-настоящему черным. Янгхаар Каапо страшен в гневе. Сказал бы хоть слово…
А я по-прежнему нага, и если в храме Кеннике нагота представлялась мне чем-то естественным и правильным, то теперь мне было стыдно. Жаль, что волосы мои не столь пышны, чтобы стать плащом.
Янгар оделся, подтянул голенища сапог, нож в ножны опустил и медленно, как-то слишком медленно, точно опасаясь сорваться, повернулся ко мне.
Вот и все.
– Ты слышала?
Каждое слово. И теперь я поняла, что задумал отец. Он желал не просто унизить Янгхаара, но уничтожить.
– Слышала.
В руке Янгхаара появляется плеть.
Надо же, как у отца, только коричневая, но тоже плетеная и с шариком на конце. В нем наверняка спрятан кусочек свинца, и воздух плеть рассекает со свистом. А кожу рвет и вовсе легко. И кожу, и мясо… Однажды отец в приступе гнева запорол раба. Остыв же, приказал тело повесить на воротах, чтобы каждый видел, чем неповиновение чревато.
Я видела.
И помню.
И смотрю на руку мужа, смуглые пальцы, нежно поглаживающие рукоять. На саму эту рукоять, резную, с волчьей головой, в пасти которой вставлен красный камень. И на ременный хвост.
– Скажи, почему он это сделал? – Пальцы Янгара приподнимают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.
Снова бездна. Черная, как кровь Укконен Туули. И нежность, с которой мой муж касается меня, пугает.
– Он ведь собирался убить меня. – Голос низкий, бархатистый, ласкающий. – И гнев богов пал бы на твою голову, Пиркко…
– Нет.
Надо молчать.
Или упасть на колени.
Умолять о прощении, которого я, возможно, не заслуживаю.
– Что «нет»? – Плеть касается шеи. – Он не верит в богов?
Верит. Но в себя – больше.
– Ну же, скажи, почему Ерхо Ину пожертвовал любимой дочерью?
– Не любимой. – Мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.
Улыбается.
А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.
– Ты не Пиркко. – Толстяк роняет лоскут ткани под ноги и проводит по клинку ладонью. – Ты ведь не Пиркко?
– Нет. То есть да… Я – не она.
– А кто? – Пальцы сдавливают подбородок.
– Аану. Аану Ину.
Аану Каапо. Я больше не принадлежу роду Ину. Но я не смею причислить себя к роду мужа.
– Рыжие волосы, – заметил толстяк. – Я ведь тебя предупреждал.
Янгхаар его не слышал.
– Аану, – он повторил мое имя со странным выражением, – Аану Ину…
И плеть соскользнула с шеи, уперлась в грудь.
– Почему я о тебе не слышал?
Потому что отец не любит вспоминать о давней ошибке, да и само мое существование позорит древний славный род.
Позорило.
– Ты и вправду его дочь?
– Да.
Невозможно лгать, глядя в эти глаза.
– Я его дочь. Незаконнорожденная.
Моя мать была рабыней. А отец совершил ошибку, признав меня. Но разве я виновата хоть в чем-то?
Ноздри Янгара раздулись, а губа приподнялась.
– Ублюдок, значит… Видишь, Кейсо, до чего славно получилось – я ублюдок, она ублюдок… Нас уже двое. Ерхо Ину подобрал мне достойную невесту.
Его слова причиняли боль. Я думала, что уже привыкла к ней, и к презрению, и к гневу, и к насмешкам. Пожалуй, ко всему, – люди жестоки. И почему Янгар должен отличаться от них?
– Остынь, Янгу, – сказал толстяк, поднимаясь. – Уходить пора.
Только Янгар не услышал. Он наклонился ко мне и сделал глубокий вдох, втягивая запах моего тела.
– Почему, богов ради, ты ничего не сказала?
Боялась. Сначала отца. Затем его.
И того, что будет со мной.
И того, чего я лишусь. Одна лишь ночь – разве это много? Но ночь закончилась, и что теперь? Я найду тысячу причин, но каждая из них слабое оправдание. Вот только был ли у меня иной выбор? Возможно, что был.
– Она делала то, что ей сказали, и только. – Кейсо поднялся. – Уходим.
– Погоди.
Теперь и я ощущала его запах, резкий, какой-то звериный. А плеть вновь поднялась к лицу, и основание рукояти уперлось в лоб.
– Ты ведь не знала, что он собирается делать?
Нельзя врать, глядя в его глаза. Я не знала. Я догадывалась, что отец задумал недоброе, но…
– Скажи, – попросил Янгхаар, – хоть что-нибудь.
И наверное, слепая Акку, цвет которой – синий, а губы довеку зашиты суровой нитью, поскольку слишком злые слова произносит раздвоенный ее язык, предъявила на меня права. Иначе почему я, глядя в черные лютые глаза мужа, произнесла:
– Мой отец просил передать, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.
Я видела, как дернулся Янгар. Отпрянул. И лицо его вдруг стало белым, а из ноздрей хлынула кровь.
Я видела, как медленно, очень медленно поднялась его рука. И плеть в ней, очертив полукруг, устремилась ко мне черной гадюкой. Она скользила по воздуху, разворачивая петлю за петлей.
Я видела, как Кейсо кинулся к Янгару, пытаясь остановить удар.
И упал на плечи, сбивая с ног, вдавливая в землю. И как Янгар с рычанием и воем пытался высвободиться из объятий толстяка. Он выворачивался, неестественно запрокидывая голову, и обнаженные десны были белы. А в уголках рта появилась пена.
Я видела, как лошади шарахнулись в сторону. Землю, вывернутую копытами битюга. Раздавленную траву. Желтые одуванчики, словно монеты, рассыпанные на зеленом покрывале.
Я видела все и сразу и, наверное, могла бы увернуться, но… боль опалила лицо. Кажется, кто-то кричал, возможно, что и я. Боль была такой жгучей, невыносимой, что я почти ослепла.
Но, отняв руку от лица, уставилась на ладонь.
Красная… Красной краски мне не досталось. Была желтая. И еще рыжая. И синяя. А вот красная – она для Янгара.
Он затих. И только скулил, как-то жалостливо, по-собачьи. А толстяк, одной рукой вдавив голову Янгара в мох, второй гладил по волосам и что-то говорил, успокаивая.
Кейсо обернулся ко мне и сказал:
– Сейчас отпустит.
Кто? И кого? Он. Янгара. И позволит встать. Вернет плеть и право добить меня. Боги будут против? Какое дело богам до безумца и глупой девчонки? Да и есть ли они вовсе?
– Десять лет, девочка, он учился жить. И всего-то несколько слов…
Щеку дергало болью, нервно, мелко, и я, сама того не замечая, поглаживала рану.
И пятилась.
– Погоди… – Толстяк попытался встать, но Янгхаар рванулся под рукой, пытаясь избавиться от живых оков. – Он очнется и…
…и добьет меня.
– Аану…
Да, это мое имя.
И я не та дочь, которую Ерхо Ину любит.
И не та жена, которую желал бы получить Черный Янгар.
Я просто ублюдок.
Ошибка.
– Это приступ. У него давно не было приступов. Он не понимает, что делает… что сделал. Не уходи! – Кейсо не спускал с меня взгляда. И если бы не необходимость удерживать Янгара, он схватил бы меня. – Это пройдет. Всегда проходит…
Я не стала слушать дальше. Мне все равно, что будет с ним. С отцом. С Янгаром. С богами и людьми.
– Стой!
И страх вдруг вернулся.
Беги, Аану, беги!
Не важно куда. Прочь от храма, от поляны, от плети и мужа.
Беги, Аану.
Лес пытается задержать, хватает за спутанные волосы кривыми лапами ветвей. Хлещет по лицу, разбивая его в кровь. И кровь льется из рваной раны, которая огнем пылает.
Беги.
– Стой!
Крик несется в спину. Подгоняет. И голос уже не принадлежит Кейсо. По моему следу идет Черный Янгар. И слышу треск ветвей. Конское ржание.
Меня не собираются отпускать.
– Да стой же!
Лес ставит подножку, и я падаю в густой кустарник. Острые ветви добавляют ран, и в сетях бересклета остаются пряди моих волос.
Беги, Аану.
Боль нынешняя – ничто, а промедлишь – будет хуже. Тот, кто идет по твоему следу, пытаясь продраться сквозь заросли, не знает пощады. И я падаю. Встаю. Пробираюсь сквозь решетки еловых лап. Зажимаю ладонью щеку, чувствуя, как пульсирует кровь, сочится сквозь пальцы. Мой кровавый след не потерять.
– Стой, я не трону тебя…
Ложь. Он – охотник. И все ближе. С каждым шагом.
– Клянусь!
Уже клялся, там, в пещере. И чего стоила его клятва.
– Пожалуйста…
В какой-то момент земля уходит из-под ног. И лес, отвесив прощальный удар, отпускает. Я падаю. Качусь по ковру из гнилых листьев, которые прилипают к коже. Расцарапываю руки о корни и камни, их как-то слишком много. И, уже не в силах вынести этой новой боли, кричу.
– Аану!
Падение останавливается на дне оврага. И я, всхлипывая от обиды, пытаюсь вдохнуть, подтягиваю колени к груди, кое-как переворачиваюсь на живот, понимая, что дальше бежать не смогу.
Я не хочу умирать.
Шорох сзади заставляет обернуться.
По дну оврага, неторопливо, неуклюже, прихрамывая на переднюю лапу, шел медведь. Он был стар, и бурая некогда шерсть поседела. Массивную голову украшали шрамы. Левая глазница зверя была пуста. Впрочем, вел его нос. Я завороженно смотрела, как он – черный, подвижный – нащупывает мой след. И зверь то и дело останавливается, словно опасаясь потерять кровавую дорожку, оставленную мной на листьях. Но остановки эти длятся меньше мгновения, и зверь движется дальше.
Осторожно.
Медленно.
Неотступно. Он подбирается все ближе и ближе. И я, встав на четвереньки, вновь отползаю, уже понимая, что сейчас – не спастись.
– Аану! – Голос Янгара заставляет зверя остановиться. И тяжелая голова поворачивается к краю оврага. Приподнимаются губы, обнажая желтые клыки, каждый длиной в два моих пальца. Из пасти раздается рычание.
– Аану, отзовись же…
А в следующий миг медведь нависает надо мной. Он привстает на задние лапы. И я вижу израненное, изорванное подбрюшье.
Его гнали.
Не сегодня и не вчера. Но долго, раз за разом спуская собак, которые окружали зверя, хватали за пушистые штаны, ошалев от крови, забывали о страхе, ныряли под брюхо лесного хозяина, давились шерстью и выдирали целые куски плоти.
Но медведь ушел и от собак, и от охотников. Вот только раны загноились, и черные мясные мухи кружились над ними.
– Нет, пожалуйста… – шепотом попросила я.
Зверь вонял, но не звериным духом – болезнью, которая говорит о скорой смерти. И единственный уцелевший глаз был мутным, гноящимся.
– Пожалуйста…
Я не хочу умирать.
Но зверь помнит о боли, которую причинили ему люди. Он покачнулся и опустился на четыре лапы, нависнув надо мной. Из пасти на мое лицо капала слюна. А меж клыков показался длинный черный язык, который нежно коснулся рассеченной щеки. И боль утихла.
Наверное, потому, что я лишилась чувств.
