Текст книги "Динамическое равновесие (СИ)"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Карина Демина
Динамическое равновесие.
Стоило Люте переступить порог, как ее подхватили и прижали к стене.
– Дорогая, я уж думал, ты не появишься…
…едва не задохнувшись от крепкого винного духа, она слабо пискнула и подумала, что, возможно, идея ее была не столь уж хороша. Темнота скрывала лицо мужчины, но не его хрипловатое учащенное дыхание.
– Извиниться не собираешься? – он игриво прикусил ухо и выругался, когда на зубах заскрежетали матушкины сапфировые серьги. Хоть бы не поцарапал в пылу-то страсти… – Что за…
И Люта решилась, она обвила шею – весьма себе массивную шею с жесткой стойкой воротничка – подтянулась и губами коснулась губ.
…нет, целоваться она умела, во всяком случае так утверждал кузен, который, собственно говоря, и выступал в роли наставника, но занятие это категорически Люте не нравилось, особенно, когда кузен язык в рот засовывал. Но ради дела и собственного светлого будущего, которое требовало решительных действий, она потерпит… хотя… этот, скрытый в темноте, целовался много лучше кузена… определенно, лучше…
…главное, что пузыри в рот не пускал.
…и слюни тоже.
А волосы у него кололись. И на затылке дыбом…
– Ты кто? – спросил мужчина, отстранившись. Холодный нос его скользнул по щеке Люты, по шее ее, замерев на пульсе.
– Какая разница? – она надеялась, что произнесла это достаточно уверенно.
– Действительно, никакой… а ты пахнешь вкусно.
Он елозил носом по горлу Люты, и все сильней вжимал ее в стену. Этак или стена затрещит, или, что вероятней, ребра Люты.
– Вкусная… маленькая только.
Не маленькая, а изящная! И нечего ее за губу кусать, не то, чтобы больно, но… Он отстранился и на руки подхватил.
– Маленькая… и легкая…
Квадратные пуговицы его кителя едва не расцарапали нос.
– Надеюсь, ты любишь музыку?
Люта кивнула: любит, но не конкретно в данный момент времени, а вообще, глобально, так сказать.
– …и не станешь возражать против клавесина?
Клавесин? Вот зачем им сейчас клавесин?! Он что, играть собрался? Это, конечно, безумно романтично, но Люта не для того сюда пришла… а… вряд ли хозяева дома обрадуются, что на их клавесине сидела Люта… неудобно, кстати, скользко… и… и этот юбки задирает…
Мамочки!
Она, конечно, собиралась пасть морально, но не так, чтобы сразу… и чтобы физически. Падать физически Люта морально не готова.
– Какие милые ножки…
…и туфелька упала на пол.
Под клавесин.
Почему-то клавесин было очень и очень жаль, и еще себя… этот схватил за ногу и держит. И вторую держит, разул, гладит ступни. Щекотно! Главное, не лягнуть и не рассмеяться, а то неудобно получится, он-то старается как… Люта зажмурилась, но не сдержала сдавленный стон.
– Какая ты…
Ступни оставили в покое, но лишь затем, чтобы пощекотать под коленкой. Нет, он определенно испытывает терпение Люты… а выше коленки лезть зачем… и панталоны не надо трогать!
Не надо трогать панталоны!
– Не спеши, маленькая, – нежно пророкотали на ухо, правда, сережку грызть не стали, что уже хорошо. И плохо, ужасно плохо, что панталоны все-таки куда-то пропали. Нет, Люта представляла, что пропали они не сами по себе, и нынешняя ситуация в принципе способствовала исчезновению, но чувствовала себя на редкость глупо.
На клавесине.
Без панталон… и этот в ухо сопит… опять полез целоваться.
А терпение-то на исходе… и где, спрашивается, матушка, которая всегда появляется крайне не вовремя. Этак, глядишь, одними панталонами дело не обойдется!
Но все-таки он хорошо целуется… вкусно. И запах терпкий сильный кружит голову… или не запах, а корсет затянули слишком туго? О корсете почему-то думать не хотелось… и вообще не хотелось думать.
…вот только руки его…
…нет, ему что, больше девать их некуда?
– Милые чулочки…
Милые. Люте тоже очень нравятся, она даже не против была бы, чтобы эти самые чулочки с подвязками на месте остались, а не… нет, на такое она не согласна! Категорически!
И тихо заскулив, Люта попыталась отползти.
Клавесин заскрипел.
А в следующий миг дверь распахнулась…
– Занято, – не дав себе труда обернуться, рявкнул мужчина. На что получил ответ:
– Вижу, что не свободно…
И белый свет газового рожка ослепил Люту…
– Люта!
– Инголф!
– Какого…
Люта, упираясь обеими руками в грудь, очень даже широкую грудь в темно-зеленом кителе… и пуговки квадратные. Если смотреть только на пуговки, то…
…свет был настолько ярким, что закружилась голова.
Или все-таки корсет виноват? Зачем было так туго затягивать… но следовало признать, что чувств она лишилась весьма своевременно. Последнее, что Люта слышала, был протяжный хруст… крышка клавесина все-таки не выдержала.
– …да она сама явилась!
– …вы хотите сказать, что моя дочь настолько бесстыдна, чтобы…
Ой, как в голове-то шумит… наверное, как в тот раз, когда они с кузеном стащили папенькино виски, и пила-то Люта исключительно из интереса…
…она многое в жизни делала исключительно из интереса.
– …я хочу сказать, что понятия не имел…
– Инголф, это переходит всякие границы…
…и зачем так орать? Нет, последний-то не орет, но папенька… и этот… Инголф, значит… неудобно получилось… нет, хорошо получилось, после такого на ней точно никто не женится.
…отправят в деревню, но не на год, а на всю оставшуюся жизнь, что очень даже с собственными Люты планами согласуется.
– Я смотрел сквозь пальцы на твои… приключения, но соблазнить невинную девушку… в моем доме! В моей гостиной! На любимом клавесине моей жены, это, согласись, чересчур.
Соглашаться Инголф не собирался, и в чем-то Люта его понимала. Хотя да, с клавесином неудобно полечилось. Она приоткрыла глаза, но перед ними маячила лишь зеленая гобеленовая обивка.
Диванчик?
Или стена. А за стеной – голоса. И оттого стена эта кажется ненадежно тонкой.
– Ваша невинная, уж извините, целовалась как…
– Еще слово и… – а это уже папенька.
Очень-очень злой папенька.
И стыдно-то как…
Люта поспешно закрыла оба глаза, в полной темноте стыдиться было легче.
– Полагаю, – этот обманчиво-мягкий голос пугал ее. – Есть вариант, который устроит обе стороны…
О нет! Только не свадьба!
…три дня Люта провела взаперти, а на четвертый ее выдали замуж. Даже не выдали – выпровадили, предварительно упаковав в кружева и рюши.
Красота.
Особенно страусовые перья в прическе хороши. И боа из шиншиллового меха, на котором просто-таки тянет удавиться. Не то, чтобы Люте жить разонравилось, скорее уж она подозревала, что дорогой новообретенный супруг ее подготовил казнь более изощренную.
Глазами вон сверкает.
Особенно левым.
А правый прищурен, и улыбка на оскал похожа.
– Я… – пискнула Люта, сдувая треклятое перо, которое покосилось и маячило перед глазами. – Я все объясню! Честно!
Он только хмыкнул. И перо из прически вытащил к вящему маменькиному возмущению. А больше не проронил ни слова, и лишь, когда в экипаже оказались, бросил:
– Жду.
– Чего?
– Объяснений, – он скрестил руки на груди… жуткий какой.
Злой.
– Понимаете, – Люта заерзала и веер сжала. – Я не хочу выходить замуж.
– Поздно.
– Ну да… наверное, – на руке переливалась свежая вязь обручального браслета. – Поздно… но когда еще не было поздно, то я не хотела выходить замуж. А меня отдавали.
– Желали избавиться, – понимающе кивнул муж.
– Нет! То есть… выдать… первый жених от меня сбежал…
– Разумно с его стороны.
– …но ведь все равно бы нового нашли. И я решила, что если меня скомпрометируют, то… меня отправят в деревню… и там неплохо… я бы жила себе дальше спокойно…
Куда это он уставился? На кружева или… "или" Люта торопливо прикрыла боа.
– Ясно, – он все еще пялился, но на сей раз на боа, и выражение лица было таким… говорящим. Люта на всякий случай за горло схватилась.
Не начнет же он ее в карете душить?
– И вы выбрали меня. Извольте объяснить, в чем я перед вами так провинился?
– Ни в чем. Просто… вот… я однажды слышала, как про вас говорили… я не подслушивала…
Приподнятая бровь. Ну да, не верит. Хотя правильно делает, потому что Люта именно подслушивала и совершенно в том не раскаивается. Маменька утверждает, что раскаиваться Люта в принципе не способна, поскольку совести у нее нет…
– Одна… леди… – под его взглядом Люта цепенела. – Она сказала, что вы… хороший любовник.
Он хмыкнул. Как-то самолюбиво так хмыкнул…
– …но при этом редкостная скотина.
И взгляд у него выразительный. А что, Люта же не сама придумала! Она лишь процитировала и… и вообще все должно было быть иначе.
– Позвольте продолжить, – он наклонился и коснулся боа. – И на основании услышанного вы составили гениальный план.
Сказано было так, что Люта осознала: плану ее категорически гениальности не доставало. Но как она могла знать, что он жениться вздумает?
– Вы рассказывайте, леди, рассказывайте…
И за боа тянет, заставляя наклоняться, пока Люта не оказывается с ним нос к носу.
– Да я уже все рассказала… почти все. Я увидела вас и вспомнила… и вы еще с леди Альви договорились… я посмотрела, куда вы идете, а ей отправила записку, что все отменяется. И вот…
– И вот, – странным тоном повторил он. – Действительно, "и вот"…
Помолчав с минуту, супруг задал следующий вопрос:
– Скажите-ка, а кто вас научил целоваться?
– А… вам зачем?
– Да так… спасибо сказать… при личной встрече.
Почему-то Люта ему не поверила, а про кузена промолчала. В конце концов, кузен точно в нынешних обстоятельствах не виноват. Супруг настаивать на ответе не стал, он отпустил боа, и Люта отпрянула, пожалуй, чересчур энергично. Затылок с глухим звуком ударился о стенку кареты.
– Аккуратней, леди, – ее супруг оскалился. – Голову не ушибите, мозгов в ней и так немного. А мне с вами жить еще…
Сказано это было печально.
И Люта отчасти его понимает. Ей с ним тоже жить, а не хочется.
Ее новый дом – пухлый особнячок о четырех колоннах и красной крыше. Пять спален. Явно заброшенная музыкальная комната – верно, собственный клавесин супруга не слишком-то вдохновлял на подвиги, огромная библиотека и подвалы, в которые Люте соваться нельзя. Муж повторил это трижды и встал поперек двери, загораживая.
И Люта кивнула.
Не сунется. Во всяком случае, в первое время, а вот когда муж немного к ней привыкнет…
Ну и наоборот тоже.
К вечеру она про мужа не то, чтобы позабыла, скорее уверилась, что он, несмотря на показную суровость, существо в целом спокойное и незлобливое. Привез. По дому провел и скрылся в подвале, ну и предвечная жила с ним. Люта к общению не стремилась, и оттого появление супруга в спальне стало для нее сюрпризом, и нельзя сказать, чтобы приятным. Мало того, что заявился на ночь глядя, так еще и нагишом.
– Вы… вы… вы зачем сюда пришли? – осторожненько поинтересовалась Люта, натягивая одеяло по самый кончик носа.
– Потому что это моя комната, леди. И моя кровать. Я в ней сплю.
– Голым?
– Голым, – зловредно подтвердил муж.
– А я где сплю?
– Тоже здесь.
Люта задумалась, нет, не то, чтобы ее совсем уж пугала перспектива спать с ним на одной кровати – муж все-таки – но некоторые моменты она предпочитала прояснить заранее.
– А вы не могли бы сегодня поспать где-нибудь еще?
Он приподнял бровь.
– Или одеться…
И вторую тоже.
Ясно.
И неудобно… ему, кажется, тоже, потому что стоит, переминается с ноги на ногу. А ноги ничего, мосластые, только волосатые какие-то. Интересно, у братца тоже такие? Или у кузена, с которым Люта целовалась… если бы знала про ноги, про то, что волосатые, в жизни не стала бы целоваться.
– Леди… – осторожно начал муж, хватая за край одеяла. Люта тут же вцепилась в другой и потянула на себя. – Одеяло, между прочим, тоже мое. И подушки.
– Нехорошо быть таким жадным!
– Нехорошо оставлять человека мерзнуть!
– Во-первых, вы не человек, во-вторых, если бы вы соизволили надеть ночную рубашку, то не замерзли бы.
Одеяло он не выпустил. Впрочем, как и Люта.
– Леди, я не к ночи будет помянуто, ваш муж.
– Я вас об этом не просила!
Люта попыталась пнуть нахала, но он, выпустив одеяло, ухватил за пятку и дернул, опрокидывая на спину. Одеяло тотчас на пол полетело, Люта едва-едва успела подушку обнять.
– А… а давайте делиться? – предложила она, выставляя подушку между собой и мужем. – Вам вон та половина кровати, а мне – эта?
Кровать выглядела достаточно просторной, чтобы уместились двое.
Одной рукой он поднял подушку, другой – Люту, причем за шиворот, отчего ночная рубашка опасно затрещала.
– Нет, леди, я не согласен.
– Отпустите!
– Ни в жизни, – он легонько встряхнул Люту, заставляя подушку отдать.
Жадина. Изверг. И… и она не успела додумать.
– Вы что творите?
– Снимаю с вас это убожество.
Не снимает – сдирает, ткань трещит и рвется.
А рубашка, между прочим, любимая, разношенная, мягонькая и в цветочек. Кажется, в незабудки. Или маргаритки? В ботанике Люта была не сильна.
– Нет!
– Почему?
– Я… я не привыкла голой спать!
– Ничего, – подол рубашки полетел на пол. – Это вопрос времени. Уверяю, привыкнете, и вам даже понравится. Да и кто сказал, что мы с вами сейчас спать собираемся?
– Вы…
– Да? Когда?
Скалится. И смотрит прямо в глаза… нет, хорошо, что в глаза.
– Когда, – Люта сглотнула, – пришли сюда…
– Люта…
…нет, целуется он хорошо, лучше кузена, но все равно неудобно как-то.
Неприлично даже.
И без одеяла.
– Открой глаза.
– Неа.
– Открой…
– А… а вы тогда перестанете мне в ухо дышать? И кусать его не надо. Пожалуйста.
Кажется, просьба Люты ему не понравилась. Нахмурился…
– Я… я вас понимаю, – Люта скрестила руки на груди, попыталась во всяком случае, поскольку груди определенно было больше, чем рук, а остатки рубашки едва-едва попу прикрывали. – Вы пришли исполнить супружеский долг.
– Вроде того.
Он почему-то отстранился и сел на краешке кровати. Сгорбился. Обиделся, наверное. Но Люта же не виновата, она с детства не любит, когда ей в уши сопят, а все из-за братца, чтоб его… он говорил, что что-то важное сказать надо, и непременно шепотом, а когда Люта соглашалась, орал… и кусался, нет, давно уже, но Люта с тех пор все равно, когда к ушам прикасаются, нервничать начинает.
– А я вам мешаю?
– Исполнять супружеский долг? – уточнил муж.
Она кивнула и, вспомнив о тайнике, вытащила из-под перины коробку.
– Хотите конфету?
Супруг протяжно вздохнул. Он выглядел таким несчастным, что Люте стало его жаль. Она села рядышком и осторожно погладила по плечу.
– Вы не переживайте. Я сейчас настроюсь, и мы все сделаем.
– Это как?
Конфету он взял.
И правильно, сладкое – успокаивает, а то он с этой свадьбой извелся весь.
– Ну… а как надо? Я лягу и буду лежать себе тихонько, а вы исполните… только, можно вас попросить?
– Не дышать в уши?
– И это тоже, я с детства не люблю, но вообще… – Люта почувствовала, как краснеет. – Вы когда сверху ложиться будете, то постарайтесь как-нибудь так, чтобы меня не раздавить.
Муж подавился конфетой.
– Просто вы тяжелый… с виду… нет, не в том смысле, что толстый… Большой… крупный… ну вы поняли, да?
– Понял, – откашлявшись, сказал супруг.
Больше говорить было не о чем, и Люта, сунув леденец за щеку, попыталась сосредоточиться… получалось не очень хорошо. Еще и муж рядом… сидит, сопит, поглядывает искоса, то на Люту, то на часы. А она не виновата, что не умеет сосредотачиваться быстро.
Был, правда, один способ, который всегда помогал.
– Леди… вы поете?
– Напеваю.
– Гимн?
– Да…
– Зачем, позвольте спросить? – супруг сунул жестянку с леденцами под перину.
– Морально готовлюсь, – Люта поерзала. – Мама говорила, что нужно очень хорошо подготовиться морально, и тогда все пройдет как надо. А… что, вам сильно мешать будет?
И не удержавшись, добавила:
– Вы же музыку любите.
Муж поднял с пола ошметки ночной рубашки и, зачем-то сунув их под подушку, предложил:
– Леди, давайте спать.
– Уже?
Она еще настроиться не успела.
– Просто спать, – муж произнес это уставшим голосом. – Вы на левой стороне, а я на правой. Или как там хотели?
– А долг?
– Боюсь, что исполнить супружеский долг под гимн я не сумею. Слишком торжественно.
– А… а как тогда?
Он только рукой махнул, а уточнять, что сей жест значил, Люта постеснялась. Она подобрала одеяло и, устроившись на своей половине кровати, завернулась в него.
И подушку подвинула подальше от центра.
– Свалиться не боитесь? – желчно поинтересовался супруг, впрочем, сам же устроился на краю.
Отвечать Люта не стала.
Ну его…
Проснулась она от холода.
Одеяло исчезло, а подушка, под которую Люта попыталась спрятаться, явно была маловата. Люта зевнула и села. Огляделась.
Понятно.
Одеяло лежало на полу, но со стороны мужа, который, презрев заключенный накануне договор, вольготно расположился поперек кровати. Он лежал на спине, широко раскинув руки, и спал.
Люта осторожно прикоснулась к мужу пальцем.
Точно спал.
И не шелохнулся… а теплый… и симпатичный, во всяком случае с левой стороны, правую она как-нибудь в другой раз рассмотрит. Совесть, которая, несмотря на матушкины уверения, все же имелась у Люты, слабо шепнула, что неприлично вот так разглядывать голого мужчину, даже если он муж.
Но интересно же!
Она до этого момента голых мужчин видела исключительно в учебнике по анатомии, который стащила у дорогого братца. С живым экземпляром всяко интересней.
И вообще, Люта не пялится, а изучает.
Исключительно в познавательных целях.
Она подобралась поближе и еще раз ткнула пальцем в ребра. Дыхание мужа на мгновенье сбилось, чтобы спустя секунду выровняться. Ресницы не дрогнули… а он не совсем и старый… нос прямой, губы аккуратные, а подбородок тяжелый, ровный. На щеках ямочки. Светлые волосы прилипли ко лбу… и шрамик этот откуда? На ожог похоже. Еще один – на шее. Третий, белым пятном – на груди… сама грудь широкая… надежная такая грудь… живот плоский, смуглый и с дорожкой светлых волос.
А ниже живота поднимается… это!
Люта отвела взгляд.
…и совсем на картинку из учебника не похоже.
…в учебнике это выглядело… безопасным? Смешным где-то… и маленьким.
– Леди, – раздался сонный голос, – если вы в меня снова ткнете, я вас укушу.
– За что?!
– За палец. Наверное.
Муж приоткрыл глаз.
– Вы не спали!
– С вами заснешь. И как осмотр? Удовлетворены?
Люта фыркнула, но отворачиваться не стала. Принципиально. Супруг же потянулся, выглядел он странно довольным. С чего бы вдруг?
– Вполне, – она села, повернулась спиной и гордо задрала подбородок. Впрочем, долго молчать у Люты никогда не получалось. – Скажите, а… это нормально?
– Что нормально?
Уходить супруг не спешил. Кажется, тоже сел, отчаянно зевая. Люта покосилась: со сна он выглядел лохматым и совершенно неопасным. Взъерошенные волосы хотелось пригладить.
И про пятна спросить.
Не только про пятна, но…
– Ну… – Люта не оборачиваясь, ткнула в это. – Нормально, что оно такое?
– Какое? – вкрадчиво поинтересовался Инголф.
– Красное!
– А какое… оно должно быть?
Откуда ж Люте знать! Если бы знала, то не спрашивала бы.
– И торчит еще… как-то очень агрессивно, – пожаловалась она, подтягивая к себе простынь, а та подтягиваться не желала, потому что такта у супруга определенно не хватало на то, чтобы привстать. Или хотя бы отвернуться.
– Вот когда "оно" торчать перестанет, тогда я и начну волноваться, – Инголф все-таки поднялся. – И вообще, леди, вы не о том думаете. Займитесь чем-нибудь полезным.
– Это чем же?
– Хозяйством.
О да, именно об этом Люта всю жизнь и мечтала…
…ближе к обеду Люта переменила о муже мнение в лучшую сторону, и виной тому была «Большая медицинская энциклопедия», обнаруженная в библиотеке. В библиотеке вообще обнаружилось огромное количество книг, но и на их фоне Энциклопедия выделялась солидностью, размерами и обложкой в серебряном окладе. Заглянула Люта исключительно интереса ради, в раздел, который посвящен был устройству мужского организма… ну и зачиталась немного. Она всегда была увлекающейся натурой. А теперь прочитанное напрямую касалось жизни, и не только Лютиной. Оставалось надеяться, что супруг явится к ужину.
Явился.
И не соизволив жену поприветствовать, рухнул на стул.
– Что это? – на содержимое тарелки он уставился с брезгливым недоумением.
– Паштет из вареной моркови, – охотно пояснила Люта, ерзая от желания поскорее окружить новообретенного мужа любовью и заботой, каковые, по уверению специалистов, требовались болеющим мужчинам. – И тыквенная каша…
– Паштет из чего?
– Из моркови. И тыквенная каша.
– И тыквенная каша? – он осторожно тронул ком вилкой. Признаться, диетические блюда выглядели несколько… несъедобными.
Супруг тарелку отодвинул и потянулся к бокалу.
Глотнул.
И сплюнул прямо на скатерть… невоспитанный какой.
– Сок сельдерея, – пояснила Люта, не дожидаясь вопроса.
А сок, кстати, вполне себе… Люта его медом сдобрила.
– Вам полезно, между прочим!
– Леди, – стул со скрежетом отодвинулся, и муж встал. – Запомните на будущее, я не ем овощей!
– А зря! Ваше здоровье предполагает овощную диету.
Это Люта прочла в "Большой медицинской энциклопедии". Потом ей попался вестник здорового питания… и сероватая, невесть как затесавшаяся в ряды серьезных фолиантов брошюрка о пользе воздержания… последнюю Люта читала особо старательно, по старой привычке важные моменты конспектируя.
– Мое здоровье?
И почему он все время переспрашивает? Свидетельствует это о проблемах со слухом? Или же с пониманием? Люта нахмурилась, вспоминая, о чем могут говорить подобные симптомы… но вспоминать, когда он вот так, медленно, приближается, было сложно.
– В-ваше, – и смотреть ему в глаза тоже было сложно… и вообще почему-то захотелось спрятаться под столом. – Вы больны!
– Да неужели?
– Вы все время язвите, – Люта вжалась в спинку стула, не смея отвести взгляд. Но палец загнула. – У вас очень скверный характер. А приступы раздражительности свидетельствуют о проблемах с печенью! И разливах желчи. А еще вы все время за поясницу держитесь, и значит, почки у вас тоже болят!
– Почки…
Он навис над Лютой, разглядывая ее с явным интересом. И нельзя сказать, чтобы этот интерес Люте пришелся по вкусу.
– А сельдерей зачем? – со странной интонацией в голосе поинтересовался он.
– Сок сельдерея рекомендуют пожилым мужчинам… если у них появляются проблемы… с исполнением супружеского долга… – Люта смотрела в его глаза, не моргая. – И еще покой… постельный.
– Постельный покой, значит?
– Слушайте, что вы все время меня переспрашиваете?!
– Да так… просто, – он склонил голову на бок. – И чем мы, позволено будет узнать, заниматься станем, если уж мне постельный покой прописан?
Люта об этом тоже думала, долго, с полчаса наверное.
– Я вам книгу почитаю… интересную… или еще шахматы есть… клавесин опять же…
…про клавесин она договаривала шепотом.
– Сожгу, – пообещал муж, отбросив со лба длинную белую прядь.
– Меня?
– Клавесин.
– Зачем?!
– Во избежание…
Дикий он все-таки человек… ладно, не человек, но дикий.
– И леди, – Инголф отстранился, позволяя Люте вдохнуть. – У меня нет приступов разлития желчи. У меня характер такой.
Подумав, он зачем-то добавил.
– С рождения.
– Сочувствую, – искренне ответила Люта.
…а ночевать он не явился. Ну и ладно, не больно-то хотелось.
Спустя две недели Люта вынуждена была констатировать, что супруг всячески избегает ее. И не то, чтобы она сильно страдала от одиночества – пришли вещи, а с ними, как мама и обещала, Лютины записи – но было обидно.
Обиду Люта заедала яблоками.
Она вообще сидела, забравшись на подоконник, благо в доме подоконники были удобно широки, устроив на коленях тетрадь, а за ухо сунув графитовый карандаш.
Мысль не шла.
Точнее, шла, но вовсе не о смещении полей, векторах и динамическом равновесии. Мысли занимал супруг. И его упрямый отказ от сельдерейного сока. Еще челка светлая, которая на глаза падает… и вообще волосы дыбом поднимающиеся…
И волосатые ноги.
Наверное, с такими жить неудобно…
И Люта со вздохом впилась в яблоко.
– Очаровательная картина, – произнес медовый женский голосок, и Люта едва яблоком не подавилась. Ну нельзя же вот так подкрадываться.
Дама, стоявшая перед ней, была несомненно хороша.
Не дама – картинка.
Тонка, звонка, изящна. И бархатная амазонка черного траурного цвета всячески эту изящность подчеркивает. А у Люты яблоко во рту застряло, кто знал, что оно окажется настолько твердым. И под насмешливым взглядом дамы, которая – странное дело – несмотря на всю красоту категорически Люте не нравилась, она сжала челюсти.
– Бедный Инголф, – дама хлопнула стеком по перчатке. – Мне его даже жаль… немного.
Она разглядывала Люту с брезгливым недоумением, от которого та остро ощущала собственную нелепость, и что простенькое домашнее платье измялось, и что на шее, небось, очередное чернильное пятно село… или на руках… и яблоко еще… сок по подбородку течет.
Люта вытерла подбородок рукавом и недружелюбно спросила:
– Вам что надо?
– Инголфа, деточка, – дама сняла перчатки и бросила их на столик, поверх Лютиных записей, между прочим. – Не будешь ли ты столь любезна сообщить ему, что пришла леди Эмери.
Будет. Отчего бы не сообщить. В конце концов, ей давно хотелось в подвал заглянуть, а тут предлог подходящий.
Муж появлению Люты не обрадовался.
– Леди, мне кажется, мы договорились…
– К вам там любовница пришла, – сказала она, вытянув шею, но разглядеть что-либо не получалось. Массивная фигура мужа загораживала проход.
– Что?
Все-таки у него явные проблемы со слухом.
– Любовница, говорю, пришла. Леди Эмери.
– Ко мне?
– Ну не ко мне же, – резонно возразила Люта. – У меня любовниц нет. И любовников тоже.
– Радует, – как-то не слишком-то радостно произнес он. – И вы ошибаетесь, леди Эмери – мой друг.
Ну да, друг… исключительно… и оттого теперь муженек волосы приглаживает торопливо, вот и зря, растрепанным он Люте больше нравился. Пуговицы домашней куртки застегивает…
– Она потеряла супруга… и пребывает в расстроенных чувствах… скорбит.
И по лестнице едва ли не бегом бросился. Про Люту забыл, как и про дверь.
– Ага, а ты ей помогаешь активно… скорбеть, – пробормотала Люта и решительно дверь толкнула.
Ого!
Место было чудесным!
Гранитная облицовка и пол, с врезанным рисунком энергоконтуров. Тонкие желобки залили расплавленным золотом и, судя по наслаиванию рисунков, защиту обновляли минимум дважды. Пара штатных поглотителей энергии, правда, не самой удачной конструкции. А вот отражатель Люта только на картинках и видела… копир… чертежный кульман… и журнал с набросками, над которым Люта застыла надолго. Она даже пальцы, предварительно облизав, вытерла, чтобы пятен не оставить.
И бумаги… целый стол, бумагами заваленный. Правда, мятыми.
Явно, злился.
Комкал.
Швырял на пол… Люта подняла и расправила лист. Интересно… очень даже интересно… она потянулась за вторым и за третьим. И когда листов стало много, то забралась в кресло. Сидя, ей всегда думалось легче…
…нет, он не прав, используя константу Гривича. Здесь явно частный случай исключения именно в силу наличия минимум трех разнонаправленных полей… то самое динамическое равновесие, над которым Люта уже полгода бьется.
– Неужели ты меня пустишь в святая святых? – медовый голос спугнул мысль, а ведь Люта почти зацепила ее.
В раздражении она сунула карандаш за ухо.
– Инголф, я тебя не узнаю!
И грудной низкий смех.
– Я сам себя не узнаю…
…неудобно как-то получается. Люта вжалась в кресло и бумаги подняла. За шкафом ее не видно… и быть может, если она тихонько посидит, то…
– Я уж боялась, ты меня забудешь.
Капризно.
– Как я мог…
Возня какая-то… и шуршание… укоризненное:
– Какой ты нетерпеливый…
– Соскучился.
И снова шуршание…
– Осторожней, – недовольное.
Снова шуршание… скрип… и звяканье, будто падает что-то. Вздох… и стон протяжный… возятся и… нет, подсматривать нехорошо, но ведь любопытно же… И вообще, это Лютин муж и она имеет полное права смотреть на него.
Женщина сидела на краю стола, широко расставив ноги, выгнувшись, упираясь в стол руками. Она запрокинула голову, и кокетливая шляпка соскользнула с волос. Сами же волосы растрепались… платье съехало, оголив плечи… ну и не только плечи.
Инголф эти "не только" целовал.
Гадость какая!
Впрочем, леди явно не возражала… и постанывала еще, судя по томному выражению лица отнюдь не из-за щекотки. Люта собиралась уже отступить, когда муженек вдруг крайне несвоевременно оторвался от прелестей любовницы… ну вот, заметил.
И глаза какие-то недобрые…
…совершенно недобрые глаза.
– Люта?!
Орать-то зачем? У нее от этого вопля сердце в пятки ухнуло.
– Я вот… – Люта сглотнула, понимая, что надо бежать. – Сижу. Яблочко кушаю… хотите?
– Люта…
Рычит… и скалится… и значит, яблочка определенно не хочет.
И леди его, всхрюкнув, одною рукой юбки одергивает, другой – грудь прикрывает, будто Люта там чего-то недоразглядела…
– Я пожалуй, пойду, – она прижалась к стене. – А вы продолжайте… только…
Оказавшись у спасительной двери, Люта не выдержала.
– Знаете, Инголф, у вас отвратительная привычка использовать вещи не по прямому их назначению, – она подобрала юбки, чтобы бежать было легче. – Я теперь об обеденном столе гадости думать буду!
Сдавленный рык подстегнул.
…от мужа Люта пряталась в библиотеке. Но наверное, не очень хорошо пряталась, если нашел… и пары часов не прошло. И думать о том, чем он в это время занимался, у Люты не было ни малейшего желания. А не думать не получалось.
Скорбели, надо полагать.
В унисон.
– Леди, – он остановился в шагах пяти и руки за спину спрятал, словно сам себе не верил. – Знаете, я всегда полагал, что бить женщин – недостойно. Но жизнь с вами, чувствую, заставит пересмотреть некоторые принципы…
И раскачивается. Хмурый.
Недовольный.
Шли бы дружить в спальню… нет, в спальню не надо, во всяком случае в ту, которую Люта заняла. С другой стороны в доме хватает комнат. Она же не виновата, что их в подвал понесло.
– Вы ничего не хотите сказать? – поинтересовался супруг.
– У… у вас тут ошибка, – Люта подвинула стопку бумаг, над которыми, собственно говоря, и просидела. – Использовать коэффициент тройного сжатия в сочетании с константой Гривича, некорректно.
– Что?
Надо будет все же уговорить его показаться врачу. Или предложить свинцовые примочки? В сочетании со спиртом, они неплохо от ранней глухоты помогают.
– Здесь частный случай исключения…
Он бровь приподнял и бумаги взял, пробежался по правкам.
– Мило, – как-то сухо бросил, раздраженно. Интересно, врожденный характер поддается исправлению? Люта подозревала, что исправить мужа будет сложнее, чем его расчеты. – Но ты ошиблась.
– Я ошиблась?!
– Вектор поляризации…
– …не имеет значения, поскольку нивелируется зеркалом… вот оно, – Люта отобрала лист и ткнула пальцем.
– Зеркало условно.
– Это тебе кажется, что условно! Нельзя…
…он совершенно не умел спорить, злился и за волосы дергал, к счастью, исключительно себя. А еще ругался, пытаясь доказать Люте, что она не права, тогда как именно она и права была. Ну кто строит дугу Эгремсона без явной связки?
