Текст книги "Гленлионская невеста"

Автор книги: Карен Рэнни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 8

Даже Харриет не смогла испортить Дженет настроение. И Джереми не смог, хотя сегодня он казался еще более внимательным к ней, чем обычно. День тоже словно помогал ей, он не тянулся с невыносимой медлительностью, как обычно, но пробежал от утра к вечеру с отрадной быстротой. Одна мысль сопровождала ход времени: «Я поеду в Гленлион. Я поеду в Гленлион»

Она терпеливо высидела за ужином, почти не слушая лекцию, которую читала ей Харриет, не замечая взглядов Джереми, а только думая о предстоящей ночи. Жаль, что у нее нет смелой одежды, чего-то такого, что соответствовало желаниям ее сердца. Быть может, чего-то красного или ярко-зеленого. Чего-то синего, под стать небесам, или хотя бы желтого, чтобы выглядеть как провозвестник дня. Вся ее одежда была, как и полагается прислуге, только черная или коричневая, а еще у нее была шаль кремового цвета, раньше принадлежавшая Харриет. Придется удовольствоваться этой шалью, хотя для такого великолепного приключения одной шали, конечно, недостаточно.

Но ведь она может надеяться, что волосы ее хотя бы на этот раз будут послушными? Это, конечно, невозможно, но даже волосы не могли испортить ей настроение.

Она ждала, когда все лягут спать, и время тянулось медленно и нудно. Она стояла у двери, слышала, как позвонила миссис Хэнсон, вызывая свою горничную. Донесся голос Харриет, которая возражала на какое-то замечание Джереми; тихий голос слуги что-то ответил на чей-то вопрос. Потом ночь приняла всех в свои объятия, и в мире воцарилась тишина.

Стихло все, кроме ее гулко бившегося сердца.

Дженет выждала еще час, потом выбежала из дома, ее ноги в кожаных туфельках летели по темной ночной траве. Она не заметила, что пробежала мимо Лахлана, тот схватил ее за руку и привлек в свои объятия с такой силой, что оба тяжело опустились на ствол поваленного дерева.

– Ты так торопишься, девочка?

От его усмешки на сердце стало тепло, из головы вылетели все мысли о том, что подобный поступок недальновиден и рискован. Дженет посмотрела на его лицо, полускрытое ночной мглой, потрогала уголок его улыбающегося рта и поняла, что за последние семь лет нигде ее так не ждали и не радовались ей, как здесь.

– Да, Лахлан, – весело ответила она. – Тороплюсь.

– Тогда ночь ждет нас, моя девочка-живущая-близ-границы.

И он увлек ее туда, где была привязана его лошадь, и помог сесть в седло позади себя.

Замок Гленлион был громадной черной тенью, стоявшей на страже нескольких долин и маленького озерца. Факелы, горевшие то там, то тут, обозначали его очертания, подчеркивая размеры. Лахлан прокричал приветствие, и они проехали через узкие ворота и оказались на дворе. Звуки скрипок и флейт зазвучали в воздухе, послышался смех собравшихся на дворе людей.

Лахлан помог Дженет спешиться. Легкая улыбка играла на его губах; Дженет огляделась, и он прочитал вопрос в ее глазах. Двор был полон людей, и обильные улыбки клана скрывали бедность дома. В Гленлионе почти не осталось красивых вещей, но сам замок никуда не делся, он был здесь – древняя внушительная крепость, огромная и серая на фоне неба.

– Я сказал им, что ты приедешь, – объяснил Лахлан. – И они играют в честь твоего приезда.

От этих слов лицо Дженет словно расцвело. Улыбка ее выражала настоящее счастье; щеки порозовели. Она просто чудо, его Иласэд. Только что она была смелая – и тут же стала чуть ли не робкой.

Он согнул руку, положил ее руку себе на локоть и повел в Большой зал. Хотя замок знавал лучшие времена, никто не мог сказать, что Синклеры не в состоянии устроить прием, когда того требует случай. Едва они вошли, скрипки смолкли, и по знаку, поданному флейтисту, раздался волнующий звук, растаявший в дальних переходах замка.

Лахлан повернулся к Дженет, увидел ее и потерял дар речи. При свете одной свечи ее нельзя было оценить по достоинству. Теперь он увидел, что в волосах ее были оттенки настоящей рыжины, что глаза у нее синие, как небо Шотландии. Кожа бледная, но сейчас ее оживлял румянец, который под пристальным взглядом становился все ярче и ярче. Ее нельзя было назвать маленькой; она доставала подбородком до его плеча. Губы у нее были пухлые и словно манили к поцелуям. Удивит Лахлан свой клан или доставит ему удовольствие, если запечатлеет на них поцелуй прямо сейчас?

И прежде чем Лахлан успел усомниться в пристойности этого поступка, он наклонился и поцеловал ее. Он услышал общее бормотание, звуки одобрения, мужской смех – и больше не слышал ничего, потому что весь был поглощен поцелуем. Лахлан хотел узнать вкус ее губ, а вместо этого подпал под чары.

Он отодвинулся, не понимая, потолок ли то ходит ходуном, или это у него голова пошла кругом. Иласэд, кажется, тоже не осталась равнодушной к поцелую. Она прижала пальцы к губам; глаза у нее были широко раскрыты, но изумления в них не было. Удивление – возможно, но не испуг. Он улыбнулся. Они и впрямь пара. Он человек опытный, но в данный момент оказавшийся совершенно наивным; а она, будучи действительно невинной, обладает уверенностью прирожденной чаровницы. Это вряд ли хорошо, но ужасно интересно.

Вместо того чтобы представить ее – тогда конца не было бы вопросам и замечаниям, а Лахлан не желал сейчас ничего такого, – он прошел вместе с ней на середину зала, а потом дал знак скрипачам играть рил – шотландский народный танец.

Она быстро замотала головой и не приняла его руку.

– Что такое, Иласэд?

– Я сто лет не танцевала, Лахлан, и честно говоря, почти не умею. – Ее хрипловатый шепот словно обвился вокруг его тела. Всегда ли голос ее звучит так возбуждающе, или на Лахлана так подействовал их поцелуй? Если дело в нем, то вряд ли их возвращение в ее дом будет таким же спокойным, как поездка сюда. Придется три-четыре раза остановиться, чтобы снова и снова целовать Иласэд.

– Я в этом сомневаюсь, девочка. Ты, кажется, легка на ногу. Давай попробуем?

– А нужно ли? – Она оглянулась на толпу, с нетерпением взирающую на них, потом беспомощно посмотрела на него.

– Боюсь, что нужно, – ответил Лахлан.

Через пять минут он едва удерживался от смеха, боясь ранить ее чувства. Иласэд не лгала и не преувеличила, напрашиваясь на комплименты. Он держал ее за руку и показывал, куда нужно повернуть; рил танцуют быстро, не считая шагов. Но все равно она дважды наступила ему на ногу и споткнулась о свою ногу. И каждый раз при этом Дженет краснела, и видеть ее смущение становилось все более невыносимым.

Наконец танец кончился. Лахлан привлек ее к себе и, не обращая внимания на тех, кто стоял вокруг, снова поцеловал. Он сделал это не для того, чтобы она перестала конфузиться и забыла о неудачном танце. Просто не мог выдержать ни минуты, чтобы снова не испробовать вкус ее губ. Странно, как это раньше ему казалось, что месяц – совсем недолгий срок, теперь вот кажется, что это целая вечность.

– Петь ты тоже не умеешь, Иласэд? – спросил он с улыбкой. Он вспомнил слова пророчества. «У нее будет полая стопа и голос как у банши, но она спасет клан Синклеров».

Дженет покачала головой. Он прижался к ней лбом.

– У женщин есть и другие достоинства, – весело сказал он.

Ее лицо снова вспыхнуло, и ему стало еще веселее. Странно, но ему захотелось смеяться или поднять Иласэд в воздух и закружиться вместе с ней.

Он кивнул Коннаху Маколи, у которого был весьма довольный собой вид. Имеет право, подумал Лахлан. Пока что все его пророчества сбываются. Но были вещи, о которых Коннах ничего не говорил. Он никогда не говорил, например, что Гленлионская невеста окажется красавицей, смеющейся так, что Лахлану тоже хочется засмеяться, что голос у нее будет тихий, как дождевые капли, и что ему, Лахлану, будут сниться во сне ее фигура и походка.

Он снова закружил ее в риле, не обращая внимания на то, что она наступает ему на ноги и морщится каждый раз, когда сбивается с ритма. Что-то в этой жизни важно, а что-то – нет.

Он сумет научить Иласэд танцевать, но никто не сможет заставить женщину быть пленительной или заставить его мчаться к ней в темноте за много миль. Лахлан подсчитал, что в последние ночи он спал не больше трех часов, но при этом чувствовал такое воодушевление, как никогда в жизни. Почему это? Потому же, почему потолок над ним ходит ходуном, подумал он.

Глава 9

Лахлан поворачивал ее так круто, что казалось, кружится зал, но Дженет было все равно. Мир качался бы, даже если бы она стояла неподвижно. Сердце билось так громко, что она не слышала собственных мыслей.

Лахлан ее поцеловал, и одно это уже было потрясающе. Но такой поступок, совершенный на виду у всего клана, – вещь очень важная. По крайней мере Дженет так кажется. В ее стране существует множество обычаев и ритуалов, которых она не знает; ей казалось, что последние семь лет у нее просто украли. Но ошибиться в важности поцелуя было нельзя. Она целовалась впервые в жизни, да еще с таким человеком! С Лахланом Синклером! И что он ей сказал! Уж не спит ли она? И не сон ли это, вызванный приемом дуврского порошка? Пожалуйста, пусть это не будет сном! Ну пожалуйста!

Танец, слава Богу, наконец закончился. Лахлан отвел ее в угол, нарочно повернулся спиной к залу – хотел ли он показать этим, что ему нет дела до присутствующих, или предлагал тем самым остальным отступить в сторону. Дженет не понимала, в чем дело, пока он медленно вел ее к стене, то и дело усмехаясь. Пусть Лахлан не хочет больше заниматься кражами, но во всем остальном он настоящий негодник. Она поняла это по блеску в его карих глазах, по тому, как изогнулись уголки его губ. Последняя мысль, которая появилась за эти несколько мгновений, – что ему не следует казаться таким самоуверенным.

Когда он поднял голову, Дженет вздохнула и закрыла глаза. Конечно, такие порочно-прекрасные вещи должны быть вне закона. Лахлан хорошо целуется. Даже при всей своей невинности она это поняла. Поцелуй Лахлана Синклера был таким же крепким, как виски, которое гнал ее отец в Тарлоги.

От человека, шагнувшего между ними, пахло торфяным дымом. Волосы у него были длинные и белые, он держал в руке посох, почти такой же высокий, как и он сам. Длинный плащ покрывал поношенную рубаху и штаны, а сапоги представляли собой не более чем болтающиеся куски кожи, связанные шнурками.

Яркие синие глаза незнакомца устремились на Дженет; его губы, скрытые бородой, сложились в ехидную усмешку. Дженет охватило странное чувство, ей показалось, что он смеется над какой-то тайной шуткой, сутью которой была она, Дженет. Она нахмурилась, и это, казалось, развеселило старика еще больше.

Он повернулся к Лахлану:

– Значит, мальчик, ты смягчился.

То был вопрос, требовавший немедленного ответа.

– Да, – улыбнулся Лахлан.

– Значит, ты обещаешься ей?

Лахлан молча смотрел на старика. В зале все стихло, словно в ожидании. Лахлан прекрасно понимал, чего ждет клан – его согласия на брак, но не на брак, заключенный по-английски. По-английски Лахлан обвенчается позже. Они хотят видеть свадьбу шотландца здесь и сейчас, среди музыки и смеха.

Лахлан посмотрел на Иласэд. Он принес много жертв ради своего клана, но это была не жертва. Иласэд он действительно любит.

– Ты интриган, старик, но эту победу я уступаю тебе.

– Победа не моя, мальчик, – возразил Коннах. – Она предсказана судьбой.

Лахлан вышел на середину зала вместе с Дженет, торжественно взял ее за руку обеими руками и сказал:

– Я буду твоим, девочка, если ты этого захочешь. Я обещаю.

Дженет ошеломленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на старца, который казался счастливым, точно гордый отец семейства. Потом кивнула, и зал наполнился смехом и приветственными возгласами.

Только что она стояла, держась за руку Лахлана; и вот уже переходит от одного члена клана к другому, и все сердечно целуют ее в щеки. Дженет походила на лист в потоке, который может только нестись по течению. Она улавливала только обрывки слов, и они словно плыли над ней. A bheil thu toilichte – это, кажется, о счастье. Mi sgith. Кажется, это значит «устала»? Она целую вечность не говорила на гэльском языке. Она совсем забыла его, помнила всего несколько фраз, но, кажется, понимала.

Они вышли из зала. Но не сели на уставшую лошадь Лахлана, а выскользнули во двор и пошли по тропинке, едва освещенной факелами, укрепленным на стене.

– Лахлан! – Дженет остановилась на тропинке и подождала, пока Лахлан обернется. – Куда мы идем?

– Туда, где сможем побыть наедине, девочка.

– Ты снова хочешь поцеловать меня?

– Да, я подумывал об этом. У тебя есть возражения?

Она отвернулась и, нахмурившись, посмотрела в темноту.

– Что такое, девочка? – Он подошел к Дженет. Провел пальцем по ее плечу вниз, к обнаженному локтю. Она натянула шаль ниже, чтобы закрыть голые руки. Лахлан стоял так близко, что она чувствовала его дыхание.

– Знаешь, когда ты меня целуешь, все мысли вылетают у меня из головы, – тихо призналась она. Это ему понравилось, об этом сказала его тихая усмешка.

– Жаль было бы, если бы было наоборот. Это означало бы, что я плохо тебя целую.

– Мне кажется, Лахлан, что ты целуешь очень хорошо, – упрямо сказала она.

Не следовало ему так очаровательно смеяться. Он обнял ее.

Она заглянула ему в лицо, затемненное ночной мглой, освещенное бледным серебром луны.

– Ты попросил меня выйти за тебя замуж, Лахлан?

– Не совсем так, девочка.

– А-а…

– Ты разочарована? Да? – Он нагнулся и поцеловал Дженет. Она задрожала. И припала к нему.

– Я знаю тебя всего десять часов, – пробормотала она.

– Ты их сосчитала, да?

Она кивнула.

– Слишком мало для предложений и поцелуев, да. Иласэд?

Она снова кивнула.

– Ты всегда такая благовоспитанная, девочка? Такая англичанка?

За вопросом последовал новый поцелуй. Этот был еще более крепким, чем тот, которым они обменялись в Большом зале. Она заморгала, прижалась к Лахлану и снова заморгала.

Необыкновенно странный звук проник сквозь окутывающее ее облако. Он был жалобный и трогательный; казалось, сама земля подает голое. Дженет прислушалась. То был резкий стон неземной красоты, примитивный и странно приятный.

– Это волынки, Иласэд.

Она никогда не слышала волынку – они были запрещены законом еще до того, как она родилась, – но порой Дженет казалось, что она может представить себе этот звук, такой чистый и такой настоящий, что от жажды услышать его пробирало до костей.

– Разве они не запрещены?

Она скорее почувствовала, чем увидела, что он пожал плечами.

– Это английский закон, и притом старый. Кто узнает, чем мы здесь занимаемся?

– Что они играют?

– Жалобу Синклеров. Хочешь знать слова?

Она кивнула.

– «Это зовет тебя мое сердце теперь, когда опускается ночь; все гордые Синклеры приветствуют тебя здесь, в этой долине. Родина – это улыбка, которой тебя встречают; родина – это земля, по которой ты будешь ходить; родина – это Гленлион и дух тех, кто в нем живет». – Он привлек ее к себе. – Это красивая мелодия, девочка, но некоторые говорят, что ее играют слишком часто. Как бы то ни было, это наши волынки, и мы имеем на них право.

Ее охватило ощущение будущей утраты, такое сильное, что Дженет никак не могла с ним справиться. Она обвила одной рукой его шею, прижалась лбом к его груди; другая ее рука легла ему на плечо. Она больше никогда не приедет сюда. Обстоятельства отошлют ее далеко от Гленлиона, далеко от границы, быть может, даже в Лондон.

Но эта ночь принадлежит ей. А с нее довольно и этого.

Глава 10

Он обхватил ладонями ее лицо. Он наклонился так, что всего дюйм разделял их губы. Он терпеливо ждал. Она затаила дыхание. С губ ее слетел какой-то звук, и Лахлан понял, что она скорее становится его соучастницей, чем сдается.

Как долго он хочет ее? С тех пор как впервые увидел или даже раньше? С самого начала своей жизни? Кажется, именно так.

– Иласэд, – шепотом проговорил он ей в губы. Их поцелуй будил нечто большее, чем страсть. Желание отдать себя. Любовь.

Наконец он отодвинулся и прижался лбом к ее лбу. Лахлан тяжело дышал, она крепко схватилась за его руки, щеки у нее горели там, где он ласково прикасался к ним. Предвкушение – часть любви, и он хотел, чтобы она ощутила всю меру наслаждения и всю его боль.

Ощутила так, как он это ощущал. Кровь у него горела, дыхание было хриплым.

Он встал перед ней на колени и протянул руки к ее туфлям.

– Лахлан? – В ее голосе был вопрос, но она не отступила. Он положил руку ей на лодыжку. Слегка сжал ее, и Дженет подняла ногу. Он быстро снял с нее туфельку.

– У тебя красивые ноги, Иласэд.

– Спасибо, – сказала она.

Какая она вежливая, его Иласэд. Будет ли она благодарить его потом таким вот благовоспитанным английским голоском? Лахлан усмехнулся. Будет, если он все сделает правильно.

Еще одно движение, и вторая туфелька была снята. Он провел руками по ее ногам вверх, к подвязкам на чулках. И взглянул на нее. Она внимательно смотрела на него, но не отодвигалась. Легкая дрожь пробежала по ее телу, словно она постепенно пробуждалась от его прикосновений.

– Мне хотелось прикасаться к тебе с той ночи, когда я впервые увидел тебя, Иласэд. – Его руки сомкнулись на ее колене. Грубые чулки мешали ему прикасаться к ее коже. Почему она не носит шелка и тонкие ленты? И почему платья у нее не такие красивые, какие бывают у богатых английских мисс? Это наблюдение позабавило его, хотя единственное, что действительно заботило Лахлана в ее одежде, – это как бы поскорее все снять. Потом можно будет задавать вопросы и получать на них ответы.

Он начал медленно поднимать подол ее юбки. Лахлан умел соблазнять, а она действовала с ним в лад – руки ее упали по бокам, глаза не отрывались от его рук. Он осторожно сложил ее пальцы вокруг края закатанной юбки. Соучастие пьянит гораздо сильнее, чем руководство. Он хотел, чтобы она была его соучастницей.

Теперь ее ноги были на виду, и он провел пальцем до верхней части чулка и зацепил его, как крючком. И впервые ощутил ее кожу, теплую и мягкую. Что-то вроде рычания сорвалось с его губ – совершенно мужской звук, выражающий одновременно удовольствие и предостережение. Если она это поняла. Лахлан неторопливо скатал чулок вниз по ноге.

Когда нога обнажилась, он поцеловал колено. Руки ее задрожали – то ли в знак протеста, то ли от обуревающих ее чувств, он не понял. Но она ничего не сказала, только тихонько вздохнула, еле слышно.

– Иласэд, – сказал он, чертя ее имя губами по коже.

Он снял с нее и второй чулок. Но целовать не стал, а отодвинулся и посмотрел. Одну руку Дженет прижала к губам, другой держала у талии юбку, не давая ей опуститься.

– Вид у тебя в точности такой, как в ту ночь, когда я впервые увидел тебя, бродящую по воде и разыгрывающую из себя брауни. – Голос его прозвучал резче, чем ему хотелось. Она ничего на это не сказала, да он и не ждал ее слов.

Он поцеловал второе колено, провел пальцами по ноге от лодыжки до колена. Дженет задрожала от этого прикосновения.

– Кожа у тебя горячая, как будто тебя сжигает лихорадка.

В этом они очень походили друг на друга. Он был охвачен огнем, который смирял только огромным усилием воли. Иначе Лахлан уже взял бы ее и утолил жажду, томившую его все эти дни. Но она была невинна, и он хотел, чтобы она наслаждалась и вздыхала в его объятиях до рассвета.

Все знают, что Синклеры в таких делах истинные мастера.

Его руки двинулись дальше, вверх от колен, пальцы скользили по гладкой коже, и снова с губ Дженет сорвался тихий вздох. Этот вздох, казалось, был в равной степени вызван и ее невинностью, и его смелостью.

Его руки поднялись еще выше, добрались до той точки, где сходятся бедра. Он посмотрел на Дженет. Глаза у нее были закрыты.

– Здесь ты тоже горячая, Иласэд.

У нее задрожали колени. Она прижала кулак к губам, чтобы заглушить готовый сорваться с них звук.

Лахлан привлек ее к себе, и она упала в его объятия, как перышко. Целовать ее было все равно, что падать в бездну, где единственными постоянными величинами были ее руки, хватающиеся за него, и биение крови в его жилах. Тело требовало – торопись! Быстрее! Рассудок словно утратил способность рассуждать здраво и подчинился телу. И оба лихорадочно торопили его.

«Терпение, Лахлан».

Он уложил ее на траву Гленлиона и расшнуровал платье.

– Я хочу сделать тебя своей, Иласэд, прямо сейчас, – сказал он, и в его голосе уже не было никакой насмешки. – Скажи мне, что ты не боишься. – «Пожалуйста».

Она только помотала головой из стороны в сторону. Она все еще держала руками свою юбку, и он осторожно разжал ее пальцы. Он путался в ее одежде; весь предыдущий опыт вылетел у него из головы; дрожащие пальцы и быстрое дыхание выдавали спешку и вожделение.

Каким-то образом, оставаясь молчаливой и неподвижной, она превратила его в алчного зверя. Когда его руки нашли ее груди и обхватили их, Лахлан издал гортанный вздох облегчения. Скоро он утолит свою жажду.

Он поднял ее платье выше, к самой груди, и там оно скомкалось и запуталось. Он выбранился отчасти от отчаяния, отчасти потому что стало смешно. На помощь пришла Иласэд – она села и стянула платье через голову.

Потом проделала то же самое со своим бельем. Наконец она оказалась полностью, великолепно обнаженной.

Еще минута – и он тоже был наг.

Приличная женщина остановила бы его руки, или отодвинулась, или сказала бы «нет», когда он сообщил о своих намерениях. Но она пренебрегла этими вехами, старательно указывающими путь к продуманной жизни. Неизбежное осуждение просто не имело никакого значения. Гордость была похоронена под будущим одиночеством. Последствия обладали меньшей властью, чем любопытство. Она была страшно одинока, она покинула родину, а теперь ей предлагали ночь свободы с человеком из ее народа. Слышать гэльскую речь и шотландские волынки, побыть какое-то время шотландской девушкой – все это казалось даром, ниспосланным свыше. Ей хотелось всего того, что было родным, всего того, что приказали забыть, и чувство это было слишком живым для приличного общества, страсти – слишком сильными для человека ее положения. Ей хотелось на несколько часов побыть той, какой она могла бы быть, если бы обстоятельства не изменили ее жизнь.

А больше всего она хотела его.

Ей хотелось бы, чтобы от нее пахло розами, чтобы волосы у нее были расчесаны до блеска, чтобы платье было из шелка. Но она не стала бы менять час или место их соединения. Пусть все произойдет здесь, в Гленлионе, и звуки волынок будут тихим и мечтательным фоном происходящего. Она навсегда запомнит все это.

Лахлан коснулся губами ее сосков, и она выгнулась в удивлении. Она обхватила руками его голову, пальцы ее запутались в его густых волосах. С неожиданной властностью она привлекла к себе его губы, и его тихий смех тут же превратился в гортанный стон.

Никогда еще ни одна женщина не обнимала с такой жадностью свою гибель.

Все ее существо требовало того, о чем она мечтала в эти дни. Требовало его. Лахлана.

Он гладил ее в сокровенных местах, и она тихонько постанывала. Он наклонился и прошептал что-то ей на ухо, какие-то хриплые и красивые слова на гэльском языке. Это было очень уместно, именно сейчас, под открытым небом, когда свидетелями были только земля и звезды.

Она раздвинула ноги, молча призывая его. Он тут же отозвался, опустился на нее и вошел резко и внезапно.

И остановился, услышав тихий стон боли. Обнял и прошептал:

– При других обстоятельствах я бы порадовался твоей невинности, Иласэд, но вряд ли теперешние обстоятельства подходят для этого.

Странно было в такой момент слышать юмористические замечания.

Она пошевелилась под ним, обхватив руками его бедра и побуждая войти глубже. Боль, которую она при этом почувствовала, сопровождалась его бранью, тихой и страстной. Боль эта не была невыносима, хотя то, что находилось внутри ее, было твердое, как железо, и почти такое же тяжелое.

– Моя невинность больше не препятствие, – пробормотала она, стараясь скрыть улыбку. Но тут он начал ее целовать, а потом поднял голову и посмотрел на нее. В темноте она не могла различить выражения его лица. Рассердился ли он?

– Мы потеряли напрасно несколько дней, – сказал он.

– А сейчас теряем драгоценные мгновения, – сказала она. И снова он почувствовал голод. Лахлан схватил ее за руки, сплетая свои пальцы с ее пальцами.

– Пойдем со мной, Иласэд, потому что я не могу ждать. – И он принялся наносить удары медленные и длинные; ритм их был стар, как время.

Она не сводила глаз с его лица, хотя оно было окутано мглой. Дженет знала, что он тоже смотрит на нее.

Чувства, которые она испытывала, постепенно отодвинули боль на второй план. По спине время от времени пробегал блуждающий огонек; внутри словно загорелся шнур, и пламя поднималось вверх и охватывало ее целиком. Пламя это было окрашено в оранжевый, красный, синий и ярко-лиловый цвет и во все оттенки этих цветов, какие только можно себе представить.

Она закрыла глаза, чувствуя себя беспомощной перед этим пламенем. Лахлан целовал ее, что-то шептал на ухо. Tha gaol agam ort. Она хорошо знала эти слова, часто слышала их от своих родителей. Я тебя люблю. Кожа его была липкой от пота, руки сжали ее бедра, и Дженет закричала, а он поцелуем заглушил ее крик, побуждая этим поцелуем коснуться всех цветов волшебной радуги, стать частью его, как он уже стал частью ее.

Он унес ее, этот грабитель, туда, где она никогда еще не бывала, туда, где не было молчания и одиночества, а только рыдающая радость и где связаны воедино плоть, рассудок и сердце.

Когда все было кончено, когда ночь уже неохотно уступала место первым осторожным рассветным лучам, Дженет обняла его, не чувствуя ни стыда, ни сожаления из-за своего поступка.

Ведь Лахлан – возлюбленный ее сердца.