Текст книги "Краткая история мифа"

Автор книги: Карен Армстронг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Карен Армстронг
Краткая история мифа

1
ЧТО ТАКОЕ МИФ?

Человек издревле был мифотворцем. Археологи обнаружили в неандертальских захоронениях орудия труда, оружие и кости жертвенных животных – свидетельства веры в мир иной, незримый, но схожий с земным. Быть может, неандертальцы слагали сказки о том, как живется теперь их покойному собрату. Но в любом случае несомненно, что они задумывались о смерти так, как не задумывается о ней ни одно животное. Животные видят, как умирают им подобные, но, насколько нам известно, не пытаются осмыслить смерть. Неандертальские же захоронения указывают на то, что, осознав свою смертность, древнейшие люди выработали и систему представлений, позволявшую с ней примириться. Неандертальцы, хоронившие умерших с такой заботой, по всей вероятности, полагали, что реальность не ограничивается зримым, материальным миром. Таким образом, человека с незапамятных времен отличала способность порождать идеи, выходящие за пределы его повседневного опыта.

Мы – существа, устремленные на поиски смысла. Собаки не предаются мучительным раздумьям о своем предназначении, не беспокоятся о положении собак во всем мире и не пытаются взглянуть на свою жизнь с иной точки зрения. Человек же, задаваясь подобными вопросами, склонен впадать в отчаяние, столкнувшись с их неразрешимостью. Поэтому испокон веков мы сочиняли сюжеты, позволявшие человеку вписать свою жизнь в рамки более обширного целого, обнаружить некую структуру, лежащую в основе бытия, и почувствовать, что вопреки всем удручающим свидетельствам обратного жизнь вовсе не лишена смысла и ценности.

Еще одна характерная особенность человеческого сознания – способность порождать идеи и испытывать состояния, не поддающиеся рациональному объяснению. Мы обладаем воображением – способностью размышлять о предметах, не находящихся в пределах непосредственной досягаемости и даже вовсе не существовавших до того, как они возникли в нашем уме. Именно благодаря воображению возникли религия и мифология. В наши дни мифологическое мышление зачастую осуждается и сбрасывается со счетов как иррациональное и пригодное лишь для потакания человеческим слабостям. Но не следует забывать, что без воображения ученые не смогли бы постигать новые истины и изобретать новые технологии, благодаря которым вся наша деятельность стала неизмеримо более продуктивной. Воображение ученых сделало возможным полеты в космос и прогулки по Луне – свершения, некогда мыслимые лишь в области мифа. Мифология и наука сообща расширяют и помогают реализовать потенциал человека. И, как мы увидим, мифология наряду с наукой и технологией вовсе не призывает к уходу от мира, а, напротив, делает нашу жизнь в этом мире более полной и насыщенной.

На примере неандертальских захоронений нам открываются пять важных принципов, характеризующих мифологию. Во-первых, в основе мифа почти всегда лежат опыт столкновения со смертью и страх исчезновения. Во-вторых, кости жертвенных животных свидетельствуют о том, что погребение сопровождалось жертвоприношением. Мифология, как правило, связана с ритуалом. Многие мифы не имеют смысла вне породившего его священнодействия, и в профанной обстановке он непостижим. В-третьих, ритуал, связанный с неандертальским мифом, совершался над могилой, у порога человеческой жизни. Самые глубокие и значимые мифы повествуют о предельных состояниях, вынуждая нас выйти за границы обыденного опыта. Каждому из нас в том или ином смысле порой приходится идти туда, где мы еще никогда не бывали, и делать то, чего мы еще не делали. Миф повествует о неведомом, о том, для чего мы поначалу не можем подобрать слов. Таким образом, миф позволяет заглянуть в средоточие великого безмолвия. В-четвертых, миф – это не самодостаточное повествование. Он показывает нам, как следует себя вести. Неандертальцы нередко придавали телам умерших позу зародыша – как знак подготовки к перерождению; но следующий шаг усопшему предстояло сделать самостоятельно. Правильно интерпретированная мифология вводит нас в правильное духовное или психологическое состояние, обеспечивающее в дальнейшем правильное действие – в этом мире или в мире ином.

И наконец, все мифологии провозглашают существование иного мира, соседствующего с нашим и в каком-то смысле его поддерживающего. Вера в эту незримую, но более могущественную реальность, иногда именуемую миром богов, – основная идея всякой мифологии. Ее называли «вечной философией», поскольку на нее опирались мифология, ритуальная жизнь и социальная организация всех сообществ до зарождения современной науки, а в большинстве сообществ с традиционным укладом – и в наши дни. Согласно этой вечной философии у всего происходящего в мире дольнем, у всего, что мы здесь видим и слышим, есть свое соответствие в Божественном, горнем мире, и оно ярче, сильнее и долговечнее своего земного аналога [1]1
  Мирча Элиаде. Миф о вечном возвращении. В оригинале цит. по: Mircea Eliade. The Myth of the Eternal Return or Cosmos and History, trans. Willard R. Trask, Princeton, 1994, passim. – Здесь и далее примечания автора.


[Закрыть]. Вся земная реальность – лишь бледная тень, несовершенное подобие своего архетипа, изначального образца. И только участием в Божественной жизни смертный, слабый человек может реализовать свой потенциал. Мифы придавали ясный облик и четкую форму той реальности, которую люди ощущали интуитивно. Мифы повествовали о том, как живут боги, – и не ради праздного любопытства или развлечения, но для того, чтобы люди могли подражать этим могущественным существам и познавать Божественное на собственном опыте.

Для современной культуры, основанной на научных представлениях, характерно весьма упрощенное понятие о Божественном. В Древнем мире боги редко мыслились как некие сверхъестественные и почти обезличенные существа, ведущие совершенно обособленную метафизическую жизнь. Мифология относилась не к области теологии в современном понимании этого слова, а к области человеческого опыта. Люди верили, что боги, сами люди, животные и природа неразрывно связаны друг с другом, подчинены одним и тем же законам и состоят из одной и той же Божественной субстанции. Изначально мир богов не был отделен от мира людей онтологической пропастью. Говоря о Божественном, люди обычно подразумевали некие земные явления. Боги были неотделимы от бури, моря, реки или мощных человеческих эмоций – любви, ярости, сексуальной страсти – на мгновение словно бы переносящих человека на иной план существования и позволяющих взглянуть на мир новыми глазами.

Таким образом, мифология призвана поддерживать нас в затруднительных ситуациях. В древности она помогала людям найти свое место в мире и свой истинный путь. Всем нам хочется знать, откуда мы пришли, но поскольку истоки человеческого рода теряются во мгле доисторических времен, люди слагали мифы о своих праотцах – мифы, не имеющие отношения к исторической действительности, но помогавшие объяснить особенности их окружения и принятые в обществе обычаи. Точно так же всем нам хочется знать, куда мы идем, и точно так же мы слагаем мифы о загробной жизни (хотя, как мы увидим, далеко не каждая мифология обещала человеку бессмертие души). И, наконец, всем нам хочется найти объяснение тем особым мгновениям в нашей жизни, когда нам удается подняться над обыденностью. Мы чувствуем, что человек и материальный мир таят в себе нечто большее, чем можно увидеть глазами, и это чувство находит выражение в «вечной философии».

В наши дни само слово «миф» зачастую служит синонимом обычной неправды. Политик, обвиненный в каких-нибудь махинациях, заявит, что все это «миф», подразумевая, что на самом деле ничего этого не было. Когда мы слышим о богах, расхаживающих по земле, о мертвецах, встающих из могил, или о водах морских, чудесным образом расступающихся, дабы пропустить избранный народ к свободе, мы попросту отмахиваемся от всех этих «баек»: ведь они совершенно невероятны и откровенно противоречат всему, что мы считаем реально возможным. С XVIII века у нас сложился научный подход к истории, и теперь нас интересует главным образом только то, что происходило на самом деле. Но до наступления современной эпохи людей, писавших о прошлом, прежде всего интересовали не события как таковые, а то, что эти события означают. Миф представлял собой событие, в каком-то смысле произошедшее однажды, но при этом повторяющееся постоянно. Привычный нам строго хронологический подход к истории не позволяет подобрать слово для описания подобного явления. Но мифология – это особая форма искусства, устремленная за пределы истории ко вневременному ядру человеческого бытия, помогающая вырваться из хаотичного потока случайных событий и уловить отблеск самой сути реальности.

Опыт трансценденции знаком человеку с древнейших времен. Все мы стремимся испытать мгновения экстаза, затрагивающего в нас некие глубинные струны и позволяющего хоть ненадолго возвыситься над самими собой. В такие моменты мы переживаем все происходящее намного сильнее, чем обычно. Мы включаемся на полную мощность, проявляем свою человеческую природу во всей полноте. Одним из самых традиционных путей к экстазу прежде была религия; теперь же люди, не находящие экстатических переживаний в церквах, синагогах и мечетях, ищут их где угодно – в живописи, музыке, поэзии, танцах, наркотиках, сексе, спорте… Мифология, подобно музыке и поэзии, призвана пробуждать в человеке состояние экстаза – даже перед лицом отчаяния, охватывающего нас при мысли о смерти. И если миф на это не способен, значит, он отжил свое и утратил всякую ценность.

Таким образом, не следует считать миф всего лишь низшей формой мышления, которую в век разума можно отбросить за ненадобностью. Мифология – это вовсе не примитивный прообраз истории, а описанные в мифах события нисколько не притязают на роль объективных фактов действительности. Подобно роману, опере или балету, миф – это игра, но игра особая: она преображает наш раздробленный, трагичный мир и помогает выявить новые возможности, задаваясь вопросом «А что, если?..» – тем самым вопросом, которому мы обязаны важнейшими философскими, научными и научно-техническими открытиями. Такую же духовную игру, возможно, вели неандертальцы, готовившие своего умершего собрата к новой жизни: «А что, если кроме этого мира существует еще что-то? И как это может повлиять на нашу жизнь – духовную, бытовую, общественную? Возможно, мы бы изменились? Стали бы совершеннее? И если бы мы действительно изменились, разве это не означало бы, что наш миф в каком-то смысле правдив, что в нем заключена некая важная для нас истина, хотя мы и не можем доказать этого рационально?»

Человек – единственное живое существо, сохраняющее способность к игре на всю жизнь [2]2
  Йохан Хейзинга. Homo Ludens. В оригинале цит. по: J. Huizinger. Homo Ludens, trans. R.F.C. Hall, London, 1949, 5-25.


[Закрыть]. Животные (за исключением живущих в неволе, в искусственных условиях) теряют присущую детенышам игривость, как только сталкиваются с суровой действительностью в дикой природе.

Люди же и во взрослом возрасте продолжают играть различными возможностями и, подобно детям, творить воображаемые миры. В области искусства, свободного от ограничений рассудка и логики, мы создаем и сочетаем новые формы, обогащающие нашу жизнь, сообщающие нам нечто важное и в основе своей «истинное». А в области мифологии мы схожим образом выдвигаем гипотезу, воплощаем ее средствами ритуала, действуем в соответствии с нею и осмысляем ее влияние на нашу жизнь – и так нам приоткрывается еще одна из тайн мучительной головоломки жизни.

Итак, миф правдив, потому что эффективен, а не потому, что дает нам какую-то информацию о фактах действительности. Если же он не помогает нам глубже проникнуть в тайны жизни, то он бесполезен. Истинно ценный миф – это миф работающий, то есть внушающий нам новые мысли и чувства, дарующий надежду и побуждающий жить более полной жизнью.

Мифология может преобразить нас лишь при условии, что мы будем следовать ее указаниям. Миф – это, по существу, наставник: он объясняет нам, что мы должны делать, чтобы обогатить свою жизнь. Если мы не применяем его к своей жизненной ситуации и не воплощаем его в собственной жизни, миф остается таким же непонятным и чуждым, как правила незнакомой настольной игры, которые зачастую кажутся скучными и запутанными, пока не начнешь играть.

Никогда еще человек не оказывался так далек от мифа, как в наши дни. Но в старину мифология играла исключительно важную роль. Она не только помогала людям находить смысл жизни, но и раскрывала сферы сознания, недостижимые иными путями. Мифология – это ранняя форма психологии. Предания о богах и героях, спускавшихся в подземный мир, проходивших лабиринты и сражавшихся с чудовищами, выявляли тайны подсознания, показывая людям, как справляться со своими внутренними кризисами. Начиная прокладывать маршрут современного странствия в мире души, Фрейд и Юнг в попытках объяснить свои открытия интуитивно обратились к мифологии и дали новую интерпретацию старым мифам.

В этом нет ничего нового. Всегда существовали разные версии одних и тех же мифов, несводимые к какой-либо одной, ортодоксальной. Чтобы по-прежнему доносить до нас заключенную в нем вневременную истину, миф должен приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам. Этот краткий обзор истории мифологии покажет, что всякий раз, когда человечество совершало скачок в своем развитии, в соответствии с новыми условиями преображалась и мифология. Но человеческая природа во многом остается неизменной, и многие мифы, порожденные культурами, не имеющими ничего общего с современной, по-прежнему взывают к самым глубинным нашим страхам и желаниям.

2
ПАЛЕОЛИТ: МИФОЛОГИЯ ОХОТНИКОВ (20 000-8000 гг. до н. э.)

Палеолит, в ходе которого завершилась биологическая эволюция человечества, – один из самых продолжительных и важных периодов за всю историю. Во многих отношениях это были страшные и трудные времена. Люди еще не знали земледелия. Они не умели выращивать себе пищу и полностью зависели от охоты и собирательства. И мифология являлась для них не менее существенным фактором выживания, чем орудия и приемы, которые они изобретали для отлова добычи и контроля над окружающей средой. Мифы эпохи палеолита, как и мифы неандертальцев, не сохранились в письменном виде, но сыграли такую огромную роль для становления самосознания человека и понимания его места в мире, что фрагментами дошли до нас в составе мифологий более поздних культур, владевших письменностью. Немало сведений об образе жизни и занятиях древних охотников и собирателей можно почерпнуть, обратившись к примерам таких коренных народов, как пигмеи или аборигены Австралии, которые, подобно людям эпохи палеолита, живут охотничьими общинами и не прошли земледельческую революцию.

Эти коренные народы естественным образом мыслят в категориях мифа и символа, поскольку, по мнению этнологов и антропологов, они весьма чувствительны к духовной стороне своей повседневной жизни. То, что мы называем приобщением к священному или Божественному, в индустриализированной городской среде воспринимается в лучшем случае как некие особые, редкостные переживания, тогда как для австралийца, например, подобные состояния – не просто очевидная реальность, а нечто более реальное, нежели сам материальный мир. «Время сновидений», в которое австралийский абориген погружается во сне и в видениях, – это вневременное и вечное «всегда». Оно служит неизменной основой обыденной жизни, которая, напротив, подвержена смерти, приливам и отливам, беспрерывной смене событий и круговороту времен года. Во «времени сновидений» обитают предки – могущественные архетипические существа, обучившие людей таким необходимым вещам, как охота, война, секс, ткачество и плетение корзин. Следовательно, все это – священные занятия, позволяющие смертным людям соприкоснуться со «временем сновидений». Например, выходя на охоту, австралиец строит свое поведение по образцу Первого охотника, подражая ему так самозабвенно, что полностью сливается с ним воедино, погружаясь в исполненный могущества архетипический мир. И только в этом мистическом единении со «временем сновидений» он чувствует, что жизнь его исполнена смысла; отпадая же от этого мира первозданной полноты, он возвращается в мир времени, которое грозит поглотить его и обратить все его усилия в ничто [3]3
  Huston Smith. The Illustrated World Religions, A Guide to our Wisdom Traditions, San Francisco, 1991, 235.


[Закрыть].

Духовный мир при этом воспринимается так непосредственно и кажется таким привлекательным, что коренные народы убеждены: некогда он был более доступным для человека. Всем культурам известен миф о потерянном рае. В изначальном раю люди жили в тесном и повседневном общении с богами. Они были бессмертны и пребывали в гармонии друг с другом, с животными и со всей природой. В центре мира возвышалось древо, гора или столп, который соединял землю и небо и по которому люди без труда могли подниматься в обитель богов. Но потом произошла катастрофа: гора рухнула, древо срубили, и подняться на небеса стало гораздо труднее. Предание о «золотом веке» – один из древнейших и самых распространенных мифов – не претендует на историческую достоверность. Оно родилось из ярких переживаний соприкосновения с сакральным, естественных для каждого человека, и передает завораживающее ощущение духовного мира как некой почти осязаемой реальности, до которой буквально рукой подать. Большинство архаических религиозных и мифологических представлений проникнуто тоской по утраченному раю [4]4
  Мирча Элиаде. Мифы, сновидения, мистерии. В оригинале цит. по: Mircea Eliade. Myths, Dreams and Mysteries, The Encounter between Contemporary Faiths and Archaic Realities, trans. Philip Mairet, London, 1960, 59–60.


[Закрыть]. Однако миф – это не просто выражение ностальгии. Его главная задача состояла в том, чтобы научить людей возвращаться в этот архетипический мир – и не на краткие мгновения экстаза, а постоянно и регулярно, в ходе обыденной жизни.

Охотник эпохи палеолита никакими силами не смог бы понять, почему мы, современные люди, пытаемся отделить религию от обыденной мирской жизни. Для первобытных людей, как и для аборигенов Австралии, священным было все без исключения. Все, что они испытывали и наблюдали, находилось в ясной и несомненной связи с соответствующим ему явлением Божественного мира. Все сущее, даже сколь угодно низменное, могло служить вместилищем сакрального [5]5
  Мирча Элиаде. Мифы, сновидения, мистерии. В оригинале цит. по: Mircea Eliade. Myths, Dreams and Mysteries, The Encounter between Contemporary Faiths and Archaic Realities, trans. Philip Mairet, London, 1960, 59–60.


[Закрыть]. Всякое занятие было таинством, позволяющим соприкоснуться с богами. Самые обыденные действия были церемониями, приобщающими смертных ко вневременному миру вечного «всегда». Для современного человека символ, по определению, отделен от той незримой реальности, на которую он указывает, но греческое слово symballeinозначает «бросать вместе»: два предмета, прежде отделенных друг от друга, становятся единым целым, как джин и тоник в коктейле. Обращая взор на любой объект земного мира, мы тем самым соприкасаемся и с его небесным соответствием. Это чувство сопричастности Божественному было неотъемлемым элементом мифологического мировоззрения: задача мифа состояла в том, чтобы помочь людям полнее осознать вездесущую духовную сторону бытия и показать, как жить в этом мире, пронизанном духовными силами.

Древнейшие мифы учили людей прозревать сквозь покров осязаемого мира другую реальность, заключающую в себе нечто иное [6]6
  Мирча Элиаде. Трактат по истории религий. В оригинале цит. по: Mircea Eliade. Patterns in Comparative Religion, trans. Rosemary Sheed, London, 1958, 216–219; 267–272.


[Закрыть]. И для этого вовсе не требовалось уверовать во что-то невероятное, так как на том этапе, по всей видимости, еще не разверзлась метафизическая пропасть между священным и мирским. Глядя на камень, древний человек видел вовсе не инертный, неодушевленный кусок скалы. Нет, он ощущал силу, прочность, постоянство и то абсолютное бытие, которое столь разительно отличалось от хрупкого бытия человека. Сама инаковость камня делала его священным. Вот почему камень в Древнем мире часто воспринимался как иерофания – откровение священного начала. Схожим образом дерево, способное преображаться и обновляться без видимых усилий, воплощало в себе и наглядно проявляло чудесную жизненную силу, недоступную смертным. Глядя на растущую и убывающую луну, люди видели в действии еще один образец священных сил возрождения [7]7
  Мирча Элиаде. Трактат no истории религий, 156–185.


[Закрыть]– свидетельство непреложного закона, безжалостного, но и милосердного, устрашающего, но и утешительного. Деревьям, камням и небесным телам поклонялись не как самодостаточным предметам культа, а как откровениям тайной силы, выражавшейся во всех явлениях природы и указующей на иную, священную реальность.

Некоторые из древнейших мифов, вероятно восходящих к эпохе палеолита, повествовали о небе, под впечатлением от которого, по-видимому, и возникли первые представления о Божественном начале. Глядя на небо – бескрайнее, далекое и такое чуждое их ничтожной жизни, – люди переживали религиозный опыт [8]8
  Мирча Элиаде. Трактат по истории религий, 38–58.


[Закрыть]. Небо возвышалось над ними – неизмеримо огромное, недоступное и вечное. Оно воплощало самую суть трансценденции и инаковости. Человек не мог повлиять на него никакими силами. Беспрерывно разворачивающееся в небе действо, расцвеченное молниями и затмениями, бурями и закатами, радугами и метеорами, свидетельствовало об ином, вечно подвижном мире, живущем собственной жизнью. Созерцая небо, человек преисполнялся ужаса и восторга, благоговения и страха. Небо привлекало его и в то же время отталкивало. Оно казалось сверхъестественным по самой своей природе, о чем так убедительно и ярко написал выдающийся историк религии Рудольф Отто. Небо само по себе, еще безо всяких воображаемых божеств, было mysterium tremendum, terribile et fascinans [9]9
  Рудольф Отто. Идея святого. В оригинале цит. по: Rudolf Otto. The Idea of the Holy, An Inquiry into the non-rational factor in the idea of the divine and its relation to the rational, trans. John Harvey, Oxford, 1923, 5–41.


[Закрыть].

Так мы подступаем к важнейшему элементу мифологического и религиозного сознания. В наш скептический век распространилось мнение, будто люди принимают религию лишь потому, что желают получить что-либо от богов. Они стремятся склонить потусторонние силы на свою сторону. Они мечтают о долголетии и здоровье, а быть может, и о бессмертии, и пытаются вымолить у богов эти блага. В действительности же древнейшая иерофания свидетельствует, что в основе культа далеко не всегда лежат своекорыстные интересы. Люди ничего не хотели от неба и отлично понимали, что никоим образом не могут на него повлиять. С древнейших времен окружающий мир представлялся человеку исполненным глубокой тайны; он внушал людям изумление и благоговейный трепет, которые и составляют самую сущность религиозного поклонения. Пройдут века, и сыны Израиля станут называть сакральное словом «кадош». Оно означает «отделенный, другой». Опыт чистой трансценденции сам по себе приносил глубочайшее наслаждение. Осознав существование реальности, безмерно превосходящей ту, что ему привычна, и возвысившись в чувствах и воображении над ограничениями своего бытия, человек погружался в экстаз. И невозможно было даже помыслить, что небо пожелает исполнить волю ничтожного, слабого, смертного существа.

Итак, небо стало символом всего священного в эпоху палеолита – и останется таковым на много тысячелетий. Но одна особенность этого древнейшего культа свидетельствует, что мифология оказывается несостоятельной, если повествует о реальности, слишком далекой от человека. Если миф не позволяет людям каким-то образом приобщиться к священному, он оказывается бесполезным и быстро забывается. В какой-то момент (когда именно, мы не знаем) люди по всему миру начали олицетворять небо. Они стали слагать истории о «Небесном боге», или «верховном боге», собственноручно сотворившем землю и небо из ничего. Эта примитивная форма монотеизма почти наверняка восходит к эпохе палеолита. До того как возникли культы многочисленных божеств, люди почти повсеместно признавали лишь одного верховного бога, который создал мир и управляет жизнью людей.

Образ Небесного бога присутствует почти во всех пантеонах. Антропологи обнаружили его и у пигмеев, австралийских аборигенов и коренных жителей острова Фиджи [10]10
  Мирна Элиаде. Мифы, сновидения, мистерии, 172–178; Вильгельм Шмидт. Происхождение идеи Бога. В оригинале цит. по: Wilhelm Schmidt. The Origin of the Idea of God, New York, 1912, passim.


[Закрыть]. Он – первопричина всего сущего и повелитель неба и земли. Его никогда не изображают, у него нет ни святилищ, ни жрецов: он слишком возвышенное существо, чтобы поклоняться ему, как другим богам. Люди обращаются к верховному богу в молитвах, веруя, что он наблюдает за ними и наказывает за проступки. Однако в повседневную жизнь человека он не вмешивается. Утверждают, что он неописуем и не имеет ничего общего с миром людей. К нему могут взывать в критических ситуациях, но в обыденной жизни он не участвует; нередко говорят, что он «ушел» или «исчез».

Сходная участь постигла Небесных богов у народов Древней Месопотамии, индийцев ведической эпохи, древних греков и ханаанеян. В мифологиях всех этих народов Небесный бог предстает в лучшем случае как некое пассивное существо, утратившее силу и выпавшее из пантеона, который составляют более активные, интересные и близкие человеку божества: на первый план выступили такие божества, как Индра, Энлиль или Баал. Встречаются мифы, повествующие о низвержении верховного бога. Жестокий миф о том, как Небесный бог древних греков, Уран, был оскоплен своим сыном Кроносом, иллюстрирует бессилие этих творцов, отдалившихся от повседневной человеческой жизни и в результате утративших былую мощь. Священную силу Баала люди ощущали в каждой грозе; могущество Индры они чувствовали всякий раз, как их охватывала запредельная ярость битвы. Но древние небесные боги не имели никакого отношения к жизни людей. На этом примере очевидно, что мифология, полностью сосредоточившаяся на сверхъестественном, оказывается несостоятельной: она сохраняет свое значение лишь при условии, что центральное место в ней отводится человечеству.

Судьба Небесного бога напоминает об очередном распространенном заблуждении. Нередко утверждают, будто в донаучную эпоху древнейшие мифы служили людям источником сведений о происхождении Вселенной. Именно к этой категории мифов относится история Небесного бога. Однако миф этот не исполнил своего предназначения, поскольку никак не затрагивал повседневную жизнь людей, не сообщал им ничего о человеческой природе и не помогал разрешить их вечные проблемы. История исчезновения Небесных богов помогает понять, почему в наши дни Бог-Творец, почитаемый иудеями, христианами и мусульманами, перестал играть сколь-либо заметную роль в жизни многих людей. Миф – не источник фактических сведений, а в первую очередь наставник, обучающий правилам поведения. Он обнаруживает свой истинный смысл лишь тогда, когда находит ритуальное или этическое выражение в повседневной жизни. Если же рассматривать его как сугубо умозрительную гипотезу, он теряет смысл и воспринимается как никчемная выдумка.

Итак, верховные боги утратили былое величие, но само небо по-прежнему напоминало людям о священной реальности. Небесная высь оставалась мифическим символом Божественного, как и в эпоху палеолита. В мифах и мистических традициях люди постоянно стремятся к небесам и изобретают ритуалы и методы погружения в транс и сосредоточения, позволяющие воплощать в жизнь мифы о восхождении на небеса и «подниматься» на более «высокие» уровни сознания. Мудрецы в мифах ступень за ступенью восходят через все уровни небесной сферы, достигая в конце концов обители божества. Йоги, согласно преданиям, умеют летать; мистики левитируют; пророки поднимаются на горные высоты и переходят в более совершенное состояние [11]11
  Мирна Элиаде. Трактат по истории религий, 99–108.


[Закрыть]. Людям казалось, что, устремляясь к небесам, сулящим трансценденцию, можно выйти за пределы бренного человеческого бытия и обрести нечто иное. Вот почему горы в мифах так часто почитаются священными: вершина горы – место на полпути между небом и землей, место, где человек может встретить Бога, как это случилось с Моисеем. Мифы о полетах и восхождении на небеса, известные всем культурам, выражают универсальное стремление к трансценденции и освобождению от ограничений, присущих человеку. Не следует понимать эти мифы буквально. Когда говорится, что Иисус Христос вознесся на небо, это вовсе не означает, что он унесся прочь от Земли через стратосферу. Предание о том, как пророк Мухаммед бежал из Мекки в Иерусалим, а затем поднялся по лестнице к престолу Аллаха, подразумевает, что он достиг нового духовного уровня. Вознесшись на небо в огненной колеснице, пророк Илия сбросил оковы человеческого существования и перешел в область священной жизни, недоступной обыденному восприятию.

Исследователи полагают, что первые мифы о восхождении на небеса возникли еще в эпоху палеолита и были связаны с фигурой шамана – религиозного вождя в общине охотников и собирателей. Шаман владел техниками вхождения в транс, достижения экстаза; его видения и сны были сосредоточены на идеалах охоты и придавали ей духовный смысл. Охота была сопряжена с огромной опасностью. Охотники на несколько дней расставались со своими близкими, покидали безопасную пещеру и рисковали жизнью, чтобы добыть пищу для всего племени. Однако, как мы увидим, охота не сводилась только к выслеживанию и убийству зверя: как и любой род занятий, она была священнодействием. Шаман также совершал подобные походы, но на духовном уровне. Считалось, что дух его способен временно покидать тело и отправляться в небесный мир. Погружаясь в транс, шаман возносился в мир богов и совещался с ними от имени всего племени.

В пещерных святилищах эпохи палеолита, обнаруженных в Ласко (Франция) и Альтамире (Испания), сохранились наскальные рисунки со сценами охоты; кроме животных и охотников, там встречаются изображения людей в птичьих масках, символизирующих способность летать. По всей вероятности, это были шаманы. По сей день в охотничьих сообществах от Сибири до Тьерра дель Фуэго шаманы убеждены, что, входя в транс, они поднимаются на небеса и говорят с богами, подобно людям «золотого века». Шаман проходит специальную подготовку, обучаясь техникам погружения в транс. Некоторые шаманы в подростковом возрасте переживают психическое расстройство, которое становится знаком разрыва с прежним обыденным сознанием и обретения способностей, некогда присущих всем людям, но ныне утраченных. Шаман погружается в транс в ходе особых ритуалов – камланий, включающих танец и барабанный бой. Нередко он взбирается на дерево или шест, символизирующие Древо, Гору или Лестницу, некогда соединявшую небо и землю [12]12
  Мирча Элиаде. Мифы, сновидения, мистерии, 54–86.


[Закрыть]. Вот как современный шаман описывает свое путешествие через недра земли на небо:

«Когда люди поют, я танцую. Я вхожу в землю. Я иду в место, похожее на место, где люди пьют воду. Долгий путь, очень далекий… Когда я выхожу наружу, то уже взбираюсь. Взбираюсь по нитям… эти нити – там, на юге… а когда приходишь к месту Бога, становишься маленьким… Делаешь то, что должен там сделать. Потом возвращаешься туда, где все люди» [13]13
  Джозеф Кэмпбелл, Билл Мойере. Сила мифа.В оригинале цит. по: Joseph Campbell, with Bill Moyers. The Power of Myth, New York, 1988, 87.


[Закрыть].

Шаман, как и охотник, встречается в своем походе со смертью. Когда он возвращается к общине, душа его еще остается где-то вне тела, и помощникам приходится оживлять его. Они «держат голову и обдувают щеки. Так удается снова ожить. Если они не сделают этого с тобой, ты умрешь… просто умрешь, и все» [14]14
  Джозеф Кэмпбелл. Сила мифа, 87.


[Закрыть].

Полет духа не сопровождается путешествием в буквальном смысле слова: это экстатическое состояние, в котором человеку кажется, что его душа выходит из тела. Нельзя подняться на высочайшее из небес, не спустившись прежде в недра земли. Новой жизни должна предшествовать смерть. Эти древнейшие представления о духовности сохраняются и в дальнейшем: подобные мотивы встречаются в описаниях духовных путешествий, предпринимаемых мистиками и йогами во все времена. Исключительно важно, что мифы и ритуалы, связанные с восхождением на небеса, возникли еще на заре истории. Это означает, что одно из главных устремлений человека – желание преодолеть свои ограничения. Как только процесс эволюции человека завершился, оказалось, что в самой человеческой сущности заложена жажда трансценденции.