Текст книги "Гордубал"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Но тут на его голову обрушивается удар. Второй, третий. Два, три, четыре человека сосредоточенно колотят Гордубала доской по голове, так что гул идет.

– Отстаньте, – рычит Гордубал, размахивая в темноте руками, бьет кого-то по носу и падает, тщетно порываясь встать.

– Дерутся! – вопит чей-то голос. Гордубал приподнимается и валится снова; удары сыплются на него со всех сторон, он со стоном еще раз пытается встать...

– Вы чего тут! – раздается чей-то торопливый, задыхающийся голос; кнут хлещет по пыхтящему клубку тел. Кто-то ревет от злости. Эй, берегись ножа! Но Василь Герич тяжело переводит дыхание и помахивает бичом над распростертым Гордубалом.

Юрай силится встать.

– Проваливайте отсюда! – бушует староста, щелкая кнутом...

Эх, не будь ты староста, попало бы и тебе...

Да не в том дело, что староста – а просто здорово дерется Василь Герич. Вот уж и бабы решились выйти на улицу и, сложив руки на груди, поглядывают на трактир.

Юрай Гордубал снова пытается встать, голова его на коленях у Василя, кто-то обмывает ему лицо.

Это Пьоса.

– Это не честный файт[40]40
   fight – борьба, драка (англ.),


[Закрыть], Василь, – бормочет «американец». – Сзади и двое на одного.

Эх, Юрай, шестеро их было, голубчик, а не двое, и все с досками от забора. Дубовая у тебя голова, Юрай, ежели не треснула пополам.

– А что Гейза? – беспокоится избитый.

– Гейза свое получил, – говорит староста. – Унесли его.

Юрай удовлетворенно вздыхает.

– Не станет теперь распускать язык, сволочь эдакая, ворчит он и пытается подняться. Слава богу, полегчало, он уже стоит на ногах, держась за голову. – За что они на меня? – удивляется он. – Пойдем выпьем еще, Василь. Не дали мне спеть, проклятые!

– Ступай домой, Юрай, – уговаривает староста. – Я тебя провожу. Неровен час, еще подкараулят тебя.

– Очень я их боюсь! – говорит Гордубал и, пошатываясь, бредет домой.

Нет, я не пьян, Полана! Побили меня в корчме. – А за что побили? – Просто так, голубушка, шутки ради. Силою мы померились с Феделешем Гейзой.

– А знаешь, Василь, – оживившись, начинает Юрай, – у меня в Америке тоже был "файт". Кинулся на меня с молотком один майнер. Немец, что ли. А только другие отобрали у него молоток и поставили нас в круг. Деритесь голыми руками. Эх, Василь, крепко мне тогда досталось по роже, а немца я все-таки уложил. И никто не мешался в нашу драку.

– Слушай, Юрай, – строго перебивает Герич, – не ходи больше в корчму. Не то опять быть драке.

– Да почему? – дивится Гордубал. – Я к ним не лезу.

– Ну, – не сразу отвечает староста, – надо же им подраться? Иди спать, Юрай. А завтра – уволь своего батрака.

Гордубал нахмурился.

– Что ты болтаешь, Герич? И ты тоже лезешь в мои дела?

– Зачем держать чужака в доме? – настаивает Василь. Иди, иди спать. Эх, Юрай, не стоит Полана того, чтобы за нее дрались.

Гордубал останавливается как вкопанный.

– И ты туда же? Такой же, как они! – произносит он наконец. – Не знаешь ты Полану. Только я один ее знаю, а ты... Ты не смей...

Василь дружески кладет ему руку на плечо.

– Юрай! За восемь лет нагляделись мы на нее...

Гордубал гневно сбрасывает его руки.

– Проваливай, проваливай, не то... Пока я жив, Герич, видит бог, с этого дня не знаюсь с тобой. А был ты мне лучшим другом.

И, не оборачиваясь, Гордубал плетется домой, Герич фыркнул в ответ и еще долго тихонько ругался в темноте.

XIV

Утром Штепан запрягает лошадей – собрался в степь. Из хлева выползает Гордубал, опухший, страшный, глаза налиты кровью.

– Я поеду с тобой, Штепан, – объявляет он кратко.

Н-но! И телега мчится по деревне. Юрай не глядит ни на встречных, ни на коней. Выехали за околицу.

– Стой, – приказывает Гордубал, – слезай с телеги. Поговорить надо.

Штепан дерзко рассматривает побитое лицо хозяина. Чего, мол, тебе?

– Слушай, Манья, – нетвердо начинает Гордубал, – по деревне сплетни ходят про Полану и про тебя. Все это вранье я знаю, но надобно с этим покончить. Понял?

Штепан пожимает плечами.

– Нет, не понял.

– Надо тебе уйти от нас, Штепан. Ради Поланы. Заткнуть людям рты. Так надо, понял?

Штепан нагло в упор глядит на Гордубала. Тот отводит взгляд.

– Понял.

Юрай машет рукой.

– Так. А теперь езжай.

Манья стоит, сжав кулаки, – кажется, вот-вот бросится на Гордубала.

– Делай свое дело, Штепан, – ворчит Гордубал.

– Ну ладно! – цедит сквозь зубы Штепан, прыгает в телегу, замахивается кнутом, – и раз! – хлещет коней по головам.

Кони попятились, заплясали и рванулись вперед бешеным скоком. Телега понеслась, бренчит на лету, вот-вот рассыплется на куски.

Гордубал стоит па дороге, глотая пыль, потом медленно поворачивается и, понурив голову, идет домой. Эх, Юрай, так ходят старики!

XV

За одну неделю сильно сдал Юрай; казалось, у него кости стучат. Да как тут не похудеть, скажите на милость: пустяк ли это, – утром убраться, поросят накормить, почистить коней, выгнать коров в стадо, вычистить хлев, ребенка отправить в школу.

Потом на лошадях в степь – пора убирать кукурузу.

В полдень – домой, сварить для Гафьи обед, напоить коней, засыпать корму птице – и снова в степь, опять работа. А к вечеру тоже надо спешить домой, сготовить ужин, позаботиться о скотине, да еще неумелыми руками зашить Гафье юбчонку. Растет ребенок, играет, долго ли порвать одежду? Нелегко поспеть всюду, трудно не упустить чего-нибудь. Вечером вялится Гордубал на солому, как чурбан, но долго не может уснуть от тревоги. А вдруг забыл что?.. Ах, боже мой, ну конечно, забыл! Не полил цветы на окнах. И, кряхтя, встает Гордубал и плетется за лейкой.

А Полана – точно и нет ее. Заперлась в клети наперекор мужу. "Что поделаешь, – растерянно думает Гордубал, – гневается хозяйка, почему не посоветовался с ней. Почему не спросил: "Что скажешь, Полана, хочу, мол, уволить работника... Эх, жена, сама посуди, мог ли я сказать тебе: "Так и так, Полана, вот что о тебе болтают". Да что тут толковать, взял да уволил батрака, злись себе на здоровье. Палкой хозяйничать тебя не погоню!"

Ох, а так недостает Поланиных рук! Неделя только прошла, а как все заросло! Кто бы подумал, – сколько работы лежит на бабе! Мужику и половины не переделать. Ничего, сама увидит; перестанет серлиться и засмеется: "Ох, и недотепа ты, Юрай, не прибрать, ни сварить не умеешь. Ну что спросишь с мужика!"

Однажды увидел ее мельком. Вернулся зачем-то во двор, а она стоит в дверях. Точно тень. Под глазами круги, и на лбу упрямая складка. Отворотился Гордубал. "Я – ничего, я тебя, голубушка, не видел".

А Полана исчезла, как тень.

Ночью, когда Гордубал забрался в солому, слышит он, что где-то тихо скрипит дверь. Полана!

Вышла на двор и стоит. А Юрай, – руки под головой, глядит во тьму, и сердце у него замирает.

Коровы, лошади, Гафья, куры, поросята, поле, цветы – господи боже мой, хватает дел! Но труднее всего соблюсти видимость, что в семье все в порядке. Чтобы люди не судачили: у Гордубалов, мол, неладно. Есть у Юрая' замужняя сестра, могла бы помочь, могла бы обед сварить, да нет уж – благодарю покорно, лучше не надо. Соседка кивает из-за забора: посылайте, мол, Гафыо днем ко мне, Гордубал, позабочусь о ней. Спасибо, соседка, спасибо большое, не беспокойтесь. Полана чуточку прихворнула и слегла. Я могу за нее и сам похозяйничать.

Нечего вам тут вынюхивать!..

Встретил Юрай Герича, тот глядит на него, видно, поздороваться хочет. Отвернулся Гордубал: иди себе, иди, я тебя и знать не знаю.

А Гафья все робеет. Глядит, не моргнет, верно, скучает без Штепана. Что поделаешь – ребенок!

А люди невесть что болтали, рот им не заткнешь...

Коровы, кони, кукуруза, поросята, вот еще прибрать в свинарнике и напоить свиней. Надо бы желоб прочистить, чтобы стекала навозная жижа. Гордубал принимается за работу, пыхтит от усердия; сейчас на свете нет ничего, кроме свинарника. Погоди, Полана, придешь сюда, подивишься: свинарник точно изба. Вот еще свежей воды принести... И Гордубал идет с ведерком к колодцу.

Во дворе, на дышле телеги, уселся Манья, качает на коленях Гафью и что-то ей рассказывает.

Гордубал ставит ведерко на землю и, заложив руки в карманы, идет прямиком к Штепану.

Манья одной рукой отодвигает Гафью, другую сует в карман. Глаза его сузились, блестят, как лезвие ножа, в сжатой руке виден какой-то предмет, нацеленный прямо в живот Гордубалу. Гордубал усмехается. Знаю, знаю, как стреляют из револьвера. Видел в Америке. Вот тебе, – и он вынимает из кармана закрытый нож и бросает его наземь. Манья сует руку обратно в карман, не спуская глаз с хозяина.

Гордубал оперся рукой о телегу и глядит сверху вниз на Штепана. "Что мне делать с тобой? – думает он. – Господи боже, что мне с ним делать?"

Гафья удивленно переводит взгляд с отца на Штепана, со Штепана на отца и не знает, чего же ей ждать дальше.

– Ну, Гафья, – бормочет Гордубал, – ты рада, что пришел Штепан?

Девочка – ни слова, только глядит на Манью.

Гордубал нерешительно чешет затылок.

– Чего ж ты расселся, Штепан? – медленно говорит он. Ступай, напои коней.

XVI

Гордубал прямиком к клети и стучит в дверь.

– Отвори, Полана!

Дверь открывается, в ней тенью Полана.

Гордубал садится на сундук, упирается руками в колени и глядит в землю.

– Манья вернулся, – говорит он.

Полана ни слова, только дышит чаще.

– Болтали тут... – бормочет Юрай. – Про тебя и про работника. Потому и уволил. – Гордубал сердито засопел. – Да вернулся все-таки, черт. Так это нельзя оставить, Полана!

– Почему? – вырвалось у Поланы. – Из-за глупых речей?

Гордубал серьезно кивает головой.

– Да, из-за глупых речей, Полана. Мы ведь на людях живем: Штепан – мужчина, пускай сам за себя постоит. А ты... Эх, Полана, ведь я как-никак муж тебе, хотя бы перед людьми. Так-то.

Полана молча опирается о косяк, ноги ее плохо слушаются.

– Вишь ты, – тихо говорит Гордубал, – вишь ты! Гафья привыкла к Штепану. И он привязался к ребенку. А еще кони – им не хватает Маньи. Хоть он с ними и крут, а скучает без него скотина... – Юрай поднимает глаза. – Что скажешь, Полана, не обручить ли нам Гафью со Штепаном?

Полана вздрогнула.

– Да разве можно? – испуганно вырывается у нее.

– Правда, Гафья мала еще, – рассуждает вслух Гордубал. Да ведь обручить – не выдать. В старые времена, Полана, обручали даже грудных детей.

– Да ведь... она – на пятнадцать лет моложе его, – возражает Полана.

Юрай кивает согласно.

– Как и мы с тобой, голубушка. Это бывает, А так Манья не может у нас оставаться; чужой он нам. Жених Гафьи – другое дело. Он уже свой в семье, будет себе жену зарабатывать...

Полана начинает соображать.

– И тогда останется?.. – Ее голос точно натянутая струна.

– Останется? Ну да, почему не остаться? У своих, у родных. Уже не чужак, а зять. И людям рты заткнем. Увидят, что... что болтали глупости. Ради тебя, Полана. А потом.... иу, сдается мне, что любит он Гафью и толк в конях знает. Не очень работящий, правда, да не в том дело.

Полана напряженно думает, наморщив лоб.

– А по-твоему, Штепан согласится?

– Согласится, голубушка. Деньги у меня есть, достанется и ему. Мне от них какой прок? А Штепан – он жадный, луга хочет купить, коней, земли на равнине побольше. Разгорятся глаза! Будет жить у нас, как у Христа за пазухой. Чего ему раздумывать?

Лицо Поланы опять непроницаемо.

– Как хочешь, Юрай. Только я ему об этом говорить не буду.

Юрай встает.

– Сам скажу. Не беспокойся, и с адвокатом посоветуюсь как и что. Надо какую-то бумагу подписать. Все устрою.

Гордубал медлит. "Может, скажет Полана что-нибудь",– думает он. Но Полана вдруг заторопилась:

– Надо ужин готовить.

И Юрай, как обычно, плетется к себе за амбар.

XVII

И повез Манья хозяина в Рыбары – договариваться с родителями. Н-но, но! Эх, кони! Головы кверху, поглядишь – сердце радуется.

– Так у тебя, Штепан, – задумчиво спрашивает Гордубал, один старший брат, один младший и сестра замужняя? Гм! Хватает вас... А верно, что у вас кругом одна равнина?

– Равнина! – охотно отзывается Штепан, сверкнув зубами. У нас все больше буйволов разводят да коней. Буйволы любят болото, хозяин.

– Болото? – размышляет Юрай. – А нельзя ли его высушить? Видывал я такие дела в Америке.

– Зачем сушить? – смеется Штепан. – Земли избыток, хозяин. А болота жалко, там камыш растет, из него зимой корзины плетут. Вместо досок камыш у нас. Телега – плетеная, забор, хлев – плетеные. Глядите, вон такая телега едет.

Юраю не нравится равнина, конца ей нет. Да что поделаешь!

– Отец жив, говоришь?

– Жив. Вот удивится, как увидит, кого я привез, – оживляется Штепан. – Ну, приехали, вот и Рыбары.

Штепан – шапку на затылок, щелк бичом и словно барона катит Гордубала по деревне и подвозит к дому.

Навстречу выходит невысокого роста стройный парень.

– Эй, Дьюла! – кричит Штепан, – поставь коней под навес, задай им корму и напои. Сюда, хозяин!

Гордубал мимоходом бросает беглый взгляд на усадьбу. Амбар развалился, по двору бродят свиньи, кудахчут индюшки. В притолоке двери торчит огромное шило.

– Вон тем шилом, хозяин, плетут корзины, – объясняет Штепан. – А новый амбар будем весной ставить.

На пороге стоит длинноусый старик – старый Манья.

– Привез к вам, отец, хозяина из Кривой, – не без важности возглашает Штепан. – Хочет с вами потолковать.

Старый Манья вводит гостя в избу и недоверчиво ждет, что будет дальше. Гордубал садится с достоинством на самый кончик лавки, – надо же дать понять, что дело еще не на мази, и просит: – Рассказывай, Штепан, что и как.

Штепан скалит зубы и выкладывает чудную новость: хозяин, мол, выдаст за него свою единственную дочку, Гафью, когда та подрастет. А сейчас он приехал договориться об этом с отцом.

Гордубал кивает: да, так.

Старый Манья оживился.

– Эй, Дьюла, подай сюда водки! Милости просим, Гордубал. Как доехали?

– Хорошо.

– Ну, слава богу. А урожай каков?

– Урожай добрый.

– Дома все здоровы?

– Благодарим покорно, здоровы.

Когда было сказано все, что полагается, старый Манья осведомляется:

– У вас, стало быть, одна дочка, Гордубал?

– Одна. Больше не дал господь.

Старик посмеивается, ощупывая глазами собеседника.

– Не говорите, Гордубал, может быть еще и сынка бог пошлет. Распаханное поле хорошо родит.

Юрай делает движение, словно хочет махнуть рукой.

– Наверняка будет сынок, наследник, – ухмыляется старик Манья, не спуская глаз с Гордубала. – Вид у вас на славу, Гордубал, еще полсотни лет хозяйствовать будете.

Гордубал поглаживает затылок.

– Что ж, это как бог даст. Однако ж я не заставлю Гафью ждать наследства. Приданое для нее, слава богу, найдется.

У старого Маньи загораются глаза.

– Как же, как же, слыхал, слыхал. В Америке, говорят, деньги на земле валяются, ходи да подбирай. А?

– Оно, конечно, не так-то просто, – замечает Гордубал со вздохом. – Известное дело, Манья, как с деньгами. Держишь их дома – украдут. Положишь в бенк – украдут тоже. Лучше всего их в хозяйство вложить.

– Святая правда! – соглашается старый Манья.

– Гляжу я на вас, – рассудительно продолжает Гордубал, много народу ваша земля не прокормит. Болото да пустырь. Такой земли пропасть надо, чтобы одному хозяину прокормиться.

– Ваша правда, – осторожно соглашается старик. – Трудно у нас делить наследство. Вот мой старший Михаль все хозяйство получит, а двое других – только долю деньгами.

– По скольку? – выпаливает Гордубал.

Старый Манья огорченно замигал: "Ишь ты какой прыткий, не даст и опомниться человеку".

– По три тысячи, – ворчит он сердито, покосившись на Штепана.

Гордубал быстро прикидывает.

– Трижды три девять. Для круглого счета десять. Стало быть, цена всему хозяйству десять тысяч?

– Как это так – трижды три?! – сердится старик. – А дочка?

– Верно, – соглашается Гордубал, – значит, скажем, тринадцать тысяч?

– Нет, нет! – качает головой старик. – Это вы как, Гордубал, шутите?

– Какие шутки? – настаивает Гордубал. – Просто хотелось знать, Манья, что стоит хозяйство у вас на равнине.

Старый Манья смущен. Штепан вытаращил глаза.

Уж не хочет ли богач Гордубал купить их хозяйство?

– Такое хозяйство как наше не купите и за двадцать тысяч, – неуверенно говорит старик.

– Со всем, что тут есть?

Старик усмехается.

– Ишь вы хитрый, Гордубал! У нас одним коней во дворе четыре, нет, пять.

– Коней я не считал.

Старый Манья сразу стал серьезным.

– А вы, Гордубал, зачем приехали? Хозяйство покупать или дочку сватать?

Гордубал багровеет.

– Хозяйство? Это чтобы я купил хозяйство у вас в равнине! Это болото, что ли? Камыш на свистульки? Спасибо вам, Манья, уж я скажу напрямик. Коли договоримся сейчас и обручится ваш Штепан с Гафьей, запишите свою усадьбу на Штепана, а я после свадьбы выплачу Михалу его долю и Дьюле тоже.

– А Марии? – вырвалось у Штепана.

– Ну, и Марии. Больше никого у вас нет? Пускай Штепан хозяйничает тут в Рыбарах.

– А Михал куда? – не понимает старик.

– Ну, получит свою долю и пускай идет себе с богом. Парень молодой, охотнее возьмет деньги, чем землю.

Старый Манья качает головой.

– Нет, нет, – бормочет он, – так не выйдет.

– Отчего ж это не выйдет? – горячо вмешивается Штепан.

– А ты проваливай отсюда, да поживей! – обрывает его старик. – Чего лезешь в разговоры?

Обиженно ворча, Штепан выходит во двор.

Дьюла, разумеется, вертится около лошадей.

– Ну как, Дьюла? – Штепан хлопает брата по плечу.

– Добрый коняга! – тоном знатока говорит паренек. – Дашь прокатиться?

– Слишком хорош для тебя, – цедит Штепан и кивает головой в избу. – Наш старый...

– Что?

– Эх, ничего! Так и норовит счастью моему помешать!

– Какое счастье?

– А никакое! Что ты смыслишь!..

Тихо на дворе; только свинья похрюкивает, точно разговаривает сама с собой, да с болота доносится голос коростеля, лягушки квакают.

– А ты останешься в Кривой, Штепан?

– Наверно. Еще не решил, – важничает Штепан.

– А хозяйка?

– Тебе-то какое дело? – скрытничает старший брат.

Ох, и комары! Ласточки чуть не чиркают крыльями по земле. Штепан широко зевает, – едва челюсть не вывихнул. Интересно, что там поделывают старики в избе? Не откусили друг другу носы?

Штепан с досады и от скуки вытаскивает из косяка шило и с силой вгоняет его в дверь.

– А ну, вытащи! – предлагает он Дьюле. – Не осилишь!

Дьюла осиливает.

– Эй! – говорит наконец Дьюла. – Пойду к девкам, что с тобой зря время тратить?

Некоторое время они забавляются шилом, загоняя его в дверь, так что щепки летят.

Темнеет, небо над равниной затягивается синим туманом. "Зайти, что ли, в избу? – думает Штепан. – Нет, назло не пойду! "Убирайся, – крикнет старый, – не лезь в разговор". А кому, спрашивается, "американец" сватает дочь? Ему или мне? Разве не могу я сам за себя постоять? А он – "убирайся, проваливай". Нечего командовать, – злится Штепан, – я уже не ваш теперь".

Разомлевший от водки, Гордубал наконец выходи г из избы. Видно, старики договорились. Старый Манья провожает гостя, похлопывая его по спине. Штепан уже стоит у лошадей, держит уздечку, как заправский конюх. Гордубал, заметив это, с одобрением кивает головой.

– Так, значит, в воскресенье, в городе! – кричит старый Манья, и телега срывается с места. – Счастливый путь!

Штепан косится на хозяина и упрямо молчит. Небось сам расскажет.

– Вон наша река, – показывает Штепан кнутом.

– М-м.

– А вон там воз с камышом, – это наш Михал едет. У нас камыш на подстилку идет, стелем за место соломы.

– Так. – И Гордубал больше ни слова.

Штепан правит, старается, из кожи лезет вон, а хозяин только головой покачивает. Не выдержал наконец Манья.

– Так что же, хозяин, сколько вы им дали?

Гордубал поднимает брови.

– Что?

– На чем сошлись, хозяин?

Гордубал медлит. И нехотя отвечает.

– По пять тысяч каждому.

Молча обдумывает новость Штепан, а потом цедит сквозь зубы:

– Опутали вас, хозяин. Хватило бы и по три.

– М-м, – ворчит Гордубал, – отец твой, что пень дубовый.

"Эх ты, – думает Штепан, – добро раздаешь всем, а со мной говоришь так, словно получаю только я".

– И тебе тоже пять тысяч, – добавляет Гордубал, – на обзаведение.

"Ладно! – думает Штепан. – Однако ж теперь я ему вроде сына. Как же будет с жалованьем? Теперь мне платить нельзя как батраку. Отдал бы мне хоть того жеребенка. Продай, мол, а деньги себе возьми, Штепан, ты теперь у нас свой".

– Правь как следует! – распоряжается Гордубал,

– Слушаюсь, хозяин.

XVIII

И вот все уже едут из города. Дело сделано, договор у адвоката составлен исправный, обошелся в двести крон.

И то запишите, господин адвокат, и этого не забудьте. Мужик в денежных делах осторожен, его, брат, не проведешь. Да вот еще что! Пишите: половину хозяйства в Рыбарах считать за Гафьей. Хорошо, соглашается адвокат, внесу вам и – такую кла-у-зу-лу. Вот, братцы, и она тут есть. А потом все подписались. Юрай Гордубал – поставил три креста во имя отца, сына и святого духа; старый Манья – три креста, а Михал Манья, с букетиком на шляпе, важно надувает щеки и подписывается полным именем. С ними и Мария, по мужу Яношова, – у нее на голове шелковый платок, и Штепан, праздничный с головы до пят... Больше никто не будет подписываться? Нет, нет: Дьюла остался с лошадьми, да и годами еще не вышел. "Ну, так, готово, господа, желаю вам всяческих благ". Две сотни обошлось, зато исправная работа, и кла-у-зула там есть.

А потом все вместе в трактир, спрыснуть сделку, Теперь уж хочешь не хочешь, Юрай Гордубал, а надо быть на "ты" со старым Маньей. Они даже поссорились маленько, как полагается родственникам.

– Езжай, Штепан!

Штепан и рад бы вести себя с Гордубалом по-сыновьему, да какой с ним разговор? Сидит Гордубал в телеге, держится руками за край, глаза запрятал под самые брови и почти не отзывается. "Эх, нудное какое обручение, – думает Штепан, Батрак хозяину не ровня. Н-но!"

Вот и въехали в Кривую резвой рысью, простучали подковы. Юрай Гордубал исподлобья глянул кругом и вдруг взмахнул рукой, щелкнул пальцами, поет, гикает, точно на масленице.

"Пьяный, должно быть, – думают люди, оборачиваясь на него. – С чего это так разошелся "американец" Гордубал?"

На площади толпятся девушки и парни, приходится ехать шагом. Юрай поднимается, обнимает Штепана за плечи и кричит на всю улицу:

– Зятя везу, во! Эх, ах!

Штепан пытается стряхнуть его руку и шипит:

– Тише, хозяин!

Но Гордубал с силой сжимает его плечо, так что Маиья чуть не кряхтит от боли.

– Слышите! – бушует Юрай. – Зятя везу! Гафьи обручение празднуем!

Штепан хлещет коней кнутом, хмурится, в кровь кусает губы.

– Опомнитесь, хозяин! Ишь как перехватили!

Телега с грохотом заворачивает во двор Гордубала. Юрай отпускает Штепана и сразу делается тихим и серьезным.

– Прогуляй коней, – распоряжается он сухо. – Видишь, все в мыле.

XIX

Растерялась Полана, не знает, что и думать о Юрае. Гордубал потащил Штепана в трактир: он, мол, не батрак уже, а почитай что сын. Не прячется больше Гордубал за амбаром, а ходит гоголем по деревне, останавливается и судачит с бабами. "Вот, мол, Гафью просватал, правда, мала еще, да привыкла к Штепану, пока отца не было дома. А Штепан, соседушка, на нее прямо молится, как на икону. Радость – такие дети". Штепана Гордубал превозносит до небес – работящий какой, славный будет хозяин, отец ему в наследство усадьбу в Рыбарах оставит.

По всей деревне мелет языком Гордубал, а дома молчит как убитый. То да это сделай, Штепан, – и баста.

Шатается по деревне Юрай и посматривает, с кем бы еще постоять, поболтать. Даже Феделешу Гейзе махнул рукой, только от Герича отвернулся. А тот уж было руку протянул. Нет! Пока жив, не знаюсь с тобой; не о чем нам разговаривать. Знать не знаю и знать не хочу, что у тебя на уме.

Бабы смеются: диковинное обрученье! Жених насупился, как бирюк, молчит, на всех дуется. Невеста на речке играет с подружками, юбчонку засучила по пояс, понятия нет еще, что такое стыд. А Гордубал размахивает руками на площади, хвалится будущим зятем. Полана – хоть и чудная баба – да тоже хмурится, видит, что вся затея – людям на смех, а сама дома сидит, носа не высунет. Так-то, соседушки, уж и не говорите, что у Гордубалов все ладно.

Разве не видит Гордубал, что Штепан сердится?

Может, и видит, но сторонится Штепана. Бросит через плечо, что да где сделать, и идет куда-то по своим делам. А Штепан провожает его таким взглядом, словно готов вцепиться ему в глотку.

Наконец не выдержал Штепан: стал посреди двора, поджидает хозяина, зубы стиснул, так что желваки заходили на скулах. Гордубал проходит по двору.

– Пора ехать, Штепан.

И идет дальше.

Манья загораживает ему дорогу.

– Мне с вами потолковать надо, хозяин.

– Ну, чего еще? – уклоняется Гордубал. – Занялся бы лучше делом.

Штепан даже посерел от ярости. Странно, ведь он всегда был смуглый.

– Что это вы болтаете про меня и Гафью? – выпаливает он.

Гордубал поднимает брови.

– Что болтаю? Что просватал дочку за батрака.

Манью коробит от злости.

– А почему? А зачем вы... Люди меня на смех поднимают. "Скоро ли, мол, крестины, Штепан?" – "Беги, Штепан, к своей невесте, ее гусак обидел".

Гордубал гладит затылок.

– Не слушай их, пусть потешатся. Надоест.

– Мне, мне это надоело, хозяин! – цедит сквозь зубы Манья. – Не хочу быть посмешищем!

Гордубал тяжело вздыхает.

– И я тоже не хочу, потому и обручил вас. Ну, чего еще?

– Не хочу, – скрипит зубами Манья. – Не буду я тут торчать женихом сопливой девчонки всей деревне на смех.

Гордубал – руки еще на затылке – меряет его глазами.

– Погоди – как ты сказал? Не будешь?

Манья дрожит от бешенства, вот-вот заплачет.

– Не буду, не хочу! Что хотите делайте, а я...

– Не будешь?

– Не буду.

Гордубал засопел.

– Подожди здесь.

Манья стоит, захлебываясь от ярости, – ему стыдно перед всей деревней. Лучше уж убраться отсюда, чем...

Гордубал выходит из хлева и рвет какую-то бумагу. Рвет на мелкие клочки и бросает их в лицо Манье.

– Вот. Больше ты не жених. Передай отцу, что я порвал договор. – Рука в белом рукаве быстро взлетает и указывает на ворота. – Проваливай!

Манья быстро дышит, глаза его суживаются, как нож.

– Не уйду, хозяин.

– Уйдешь! А вздумаешь вернуться, у меня ружье есть.

Штепан багровеет.

– А если не уйду, тогда что?

Гордубал грудью надвигается на него. Манья отступает.

– Полегче! – шипит он.

– Не уйдешь?

– Пока не прикажет хозяйка, не уйду.

Застонав, Гордубал внезапно бьет Манью коленом в живот. Манья корчится от боли, но тут огромная ручища хватает его за шиворот, другая за штаны, поднимает на воздух, и Штепан летит через забор в крапиву,

– Так, – Гордубал переводит дух. – Не захотел в ворота, полетел через забор. – И он поворачивает обратно, поглаживая темя. Странно: как-то горячо в затылке...

За соседским забором слышно хихиканье.

XX

Полана, конечно, заперлась в каморе и притихла, точно ее и в живых нет.

Рано утром Гордубал запрягает в телегу жеребца-трехлетку и смирного мерина. Неравная пара! Мерин уныло мотает головой, жеребец держит голову кверху.

Ну и парочка!

– Скажи матери, Гафья, что я еду в город. К вечеру, бог даст, вернусь.

Пусть коровы мычат от голода, пусть лошади бьют копытами, пусть визжат свиньи и поросята. Может, перестанет Полана упрямиться, не выдержит ее крестьянская душа, выйдет Полана и займется скотиной.

Да и можно ли сердиться, когда рядом божья тварь?

Мерин помахивает головой, жеребец держит ее высоко. Вот и Штепан тоже высоко держит голову.

Жеребца-трехлетку он запрягал вместе с кобылкой – они, мол, хорошо идут в паре. Эй ты, деревенщина, чего кусаешь мерина... Полана, наверно, выйдет из клети, пока меня нет, накормит скотину и птицу, порадуется на них. Вот видишь, и неспеша можно доехать до города.

Перво-наперво к адвокату.

– Так и так, сударь, хочу, чтоб записали вы мою последнюю волю. Никто не ведает, когда придет смертный час. Вот какая воля моя: женат я, жену Поланой звать. Надо, чтобы она наследовала после мужа.

– А что вы завещаете ей, господин Гордубал? Усадьбу, деньги или ценные бумаги?

Гордубал косится с недоверием: "Зачем тебе знать?"

– Напиши: все, что имею.

– А! Ну, тогда запишем: все имущество движимое и недвижимое...

Гордубал кивает.

– Так, так, сударь, хорошо сказано. Пишите: "За любовь ее и верность супружескую завещаю все движимое и недвижимое имущество".

Вот и подписано – во имя отца и сына и святого духа. Гордубал медлит.

– А что, сударь, нельзя ли поехать в Америку снова?

– Куда там, господин Гордубал, в Америке своих рабочих излишек, никого теперь не пускают к себе американцы.

– Гм! Так. А нет ли какой-нибудь фэктори в городе?

– А, фабрика! Есть фабрики, да стоят, не работают; трудные настали времена, господин Гордубал. – Адвокат вздыхает, точно и ему приходится нести бремя трудных времен.

Гордубал кивает головой. Что поделаешь, люди уже не нужны. Никому не нужен такой Гордубал.

А жалко, зря пропадают умелые руки. А вот коням, что высоко держат голову, они пригодятся.

...Юрай Гордубал ищет командира эскадрона. Вон там, говорят ему, в казармах.

– Что, дядя, сына пришел навестить?

– Нет, не сына, хочу жеребчика продать, господин драгун.

– Здесь лошадей не покупают, – объясняет солдат, а руки уже сами тянутся к жеребцу, ощупывают ноги и шею. – Серна, а не конь, хозяин.

Тут подошел кто-то из офицеров:

– Коня продать? Трудное дело, хозяин. – И качает головой. – Сейчас мы не берем лошадей. Говорите, ваш конь призывался еще летом? Хороший конь! А объезжен ли? Что? Не объезжен? И под седлом он еще не ходил? Ах вот как, ваш работник ездил на нем без упряжки.

Вокруг уже собралось несколько офицеров.

– Что, дядюшка, можно ли попробовать жеребца?

– Отчего же нет? – отзывается Гордубал. – Только конь-то норовистый, сударь.

– А хоть бы и норовистый! Дайте-ка, ребята, узду и седло. Поглядим, сбросит ли он Тоника.

Не успел Гордубал и глазом моргнуть, как один из офицеров был уже на коне. Жеребец подпрыгнул, взвился на дыбы и сбросил седока. Тот ловко упал на спину и смеется:

– А ну-ка, ребята, ловите коня!

Толстый командир хохочет так, что даже живот у него колышется.

– Ну, хозяин, конь у вас знаменитый! Вы пока подержите его дома, а мы подадим рапорт, чтобы разрешение дали на покупку.

Гордубал, нахмурясь, запрягает коня.

– Что поделаешь, сударь, продам его цыгану или живодеру.

Командир чешет затылок.

– Слушайте, жалко ведь жеребца... Вы что, непременно хотите его с рук сбыть?

– Да, – бормочет Гордубал, – не ко двору он мне.

– Ну, оставляйте, – решает командир, – а мы вам расписку дадим, что конь у нас, а потом напишем, сколько вам за него причитается. Идет?

– Идет, чего ж тут, – соглашается Юрай. – Коняга хороший, сударь, голову высоко держит. За него восемь тысяч давали...

– Тогда забирайте его обратно, – быстро вставляет командир.

– Можно и за пять продать, – торгуется Гордубал.

Какой-то толстый военный около командира слегка кивает головой.

– Пять тысяч – это другое дело, – соглашается командир. Стало быть, мы вам напишем. А раздумаете продавать, возьмете коня назад. Идет? Получайте расписку.