Текст книги "Как я был великаном (сборник рассказов)"

Автор книги: Карел Чапек

Соавторы: Владимир Бабула,Йозеф Несвадба,Иржи Брабенец,Зденек Веселы,Ян Вайсс,Душан Кужел,Иржи Берковец,Йозеф Талло,Иван Фоустка
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Настоящий лабиринт.

Взгляды Родина и Гольберга встретились.

– Да, в известном смысле слова лабиринт, – подтвердил Родин, – но трагический лабиринт. Совершено преступление. И, оказывается, никто не мог его совершить. У каждого есть алиби, подтвержденное показаниями других или же приборами. Но это значит, что у нас неверный угол зрения. Должен же у кого-то из вас быть ключ, который может открыть заржавевший замок!

Глац с минуту смотрел Родину прямо в глаза.

– Нет, – устало произнес он, – я действительно не знаю, чем бы… – Он не окончил.

– Возможно, вы просто не осознаете значения той информации, которой располагаете, – вмешался Гольберг. – Попробуйте вспомнить обо всем, что хоть как-то могло вас насторожить.

– По-моему, – начал командир, – я рассказал вам все. Нет ничего, о чем бы я не упомянул, разве только какие-нибудь ничтожные подробности, которые не имеют ничего общего с убийством.

– Например?

– Ну, вроде того, что на командный пункт в субботу утром все время заходил Мельхиад: он сверлил какие-то отверстия в стене, где установлены телеэкраны. Он еще справлялся, не мешает ли нам работать… Кроме того, я разговаривал с Реей Сантос.

– Лично?

– Нет, по телефону. Я звонил после десяти, потому что не мог разобрать ее записей, она пишет, как курица лапой. Об этом я уже подробно рассказывал.

– Ну, а что бы вы могли еще нам сказать?

– Еще? Не понимаю.

– Постарайтесь припомнить какую-нибудь деталь, характерную для другого момента. Факты. Может, вы хотели бы дополнить характеристики членов экипажа.

– Возможно, вас заинтересует такая деталь, – начал Глац с некоторым колебанием, – мне трудно об этом говорить. Я скрыл, вернее, не стал тогда говорить о патологическом любопытстве Маккента. Он не только все фотографирует, обо всем выспрашивает – это, видимо, не укрылось и от вас, но – мне неприятно об этом говорить – занимается также слежкой. Я сам видел, как он подслушивал у дверей комнаты Шмидта.

– Когда это было? Вы помните дату?

– Это было… Да, в среду утром.

– А что, если настоящий Ланге спрятан где-нибудь в Париже, а Юрамото в Гонолулу? А что, если Маккент – не Маккент? – вполголоса произнес Родин. – Если этих людей подменили? Кто-то пробрался сюда, на лунную станцию, и выдает себя за астронома или биолога. Как вы на это смотрите?

– Но это же абсурд! – раздраженно воскликнул Глад. – Наши люди давным-давно знают этих ученых! По международным конференциям и симпозиумам. Это исключено!

На Луне сила притяжения в шесть раз меньше, чем на Земле. Но когда Глац уходил из комнаты, он ступал тяжело.

Без света нет тени

Рассеянный, мягкий свет упал на спокойное лицо Уго Неймана, стоявшего в дверях.

– Мне предстоит еще кое-что сделать, поэтому я хотел, чтобы вы скорее закончили – легкая улыбка скрасила неприятные слова, – этот допрос.

– Допрос? – Майор пододвинул пилоту стул. – Значит, восемь подозреваемых – восемь перекрестных допросов?

– Но вы же именно это имели в виду, не так ли? Теперь один за другим мы будем приходить сюда.

Гольберг задумчиво провел рукой по подбородку, словно решая, стоит ли ему вмешиваться в разговор.

– Вы не понимаете – майор не имел в виду настоящего допроса.

– Разумеется, – подтвердил следователь.

– Я так и понял, – согласился пилот, – но, вероятно, вы все же захотите о чем-то спросить, раз уж карты открыты…

– Я убежден, – прервал его майор, – что существуют какие-то мелочи, детали, известные кому-то из вас, которые могут вывести нас из тупика. Но что это может быть? И как отыскать их среди обычных, повседневных наблюдений?

– Понятно. Мне сейчас вспомнился один разговор, который произошел в прошлую среду или четверг. Я говорил с Шмидтом в узле связи. Он был весьма рассеян, перед ним лежал открытый блокнот с какими-то числами. «Что это вы занялись головоломками, от нечего делать? – спросил я его. – Надеюсь, вам здесь не скучно?» – Бедняга Шмидт усмехнулся и сказал: «Головоломки? Вряд ли, хотя и задали они мне задачу». И он посмотрел на меня, как на пустое место.

– Отсутствующим взглядом, – уточнил доктор.

– Вот именно.

– Видимо, у него было нарушено управление вниманием, ибо…

– Ну, конечно, – подтвердил майор, – иначе и быть не могло.

В глазах Неймана мелькнула улыбка, и Родин вдруг подумал, что этот медлительный, флегматичный человек чем-то очень привлекателен. В его медлительности чувствовалась основательность, в спокойствии – уверенность.

Родин протянул ему раскрытый блокнот Шмидта.

– Да, это его заметки. – Нейман полистал странички. – Кто бы мог подумать, что все это так окончится? Бедняга Шмидт, пилот снова взглянул на числа. – Пожалуй, это они. Держу пари, что это те самые числа.

– Вы абсолютно уверены?

– Абсолютно – нет. Но если это не те числа, что я тогда видел, то очень на них похожие. Вот все, что я хотел сказать…

Едва за Нейманом закрылась дверь, доктор вскочил с песта и возбужденно забегал по комнате.

– Выходит, радист Михаль Шмидт занимался деятельностью, о которой здесь, в Заливе Духов, никто и не подозревал! И это не какая-нибудь невинная забава, не связь с любознательными радиолюбителями! Вот почему он был озабочен! Он же признался Нейману, что ломает над чем-то голову! Возможно, это связано с его смертью?

– Исключить этого нельзя.

– Но есть еще вероятность, – продолжал Гольберг, – Шмидт вовсе не был ни с кем связан, а наоборот, сам о чем-то узнал. А что, если эти числа являются тайным сообщением, которое он стремился расшифровать? И поэтому он должен был умереть – как нежелательный свидетель?

– Мне эта мысль тоже приходила в голову, – отозвался майор.

– И еще. Если эти числа действительно как-то связаны со смертью Шмидта, то Нейман ничего общего с убийством не имеет. Ибо в противном случае он не обратил бы на них нашего внимания.

– А что, если он сделал это умышленно, в надежде выпытать, что нам известно?

– Хорошенькая работенка, – доктор взлохматил свою весьма жидкую шевелюру, – фактов практически нет, а те, что есть, можно истолковать двояко. К тому же… А вот и следующий!

Смущенно улыбаясь, в комнату вошел Юрамото.

– Я ненадолго, – селенолог присел на краешек стула, ведь река уносит грязь лишь в одном направлении. Как и река времени.

Родин мельком взглянул на часы.

– Верно. Время нас действительно поджимает. Ведь до смены экипажа станции Залива Духов осталось совсем немного – это время скоро будет измеряться часами.

– И вы предполагаете до смены закончить следствие?

– Обязан, ибо на Земле эта ваша река унесла бы с собой слишком много важных улик.

– Да, кстати, – встрепенулся Гольберг. – Вы мне напомнили. Река… форель… Простите!

– Каждый цветок тянется к солнцу. – Селенолог посмотрел на смущенного доктора. – Вы уже подумываете о возвращении?

– Конечно. Но, разумеется, лишь после того, как это дело будет… закончено.

– А пока конца не видно. Жаль. Но, как известно, последняя капля переполняет чашу. Я раздумывал над вашими словами, майор. И вспомнил об одной мелочи, которой сначала не придал никакого значения. Но сейчас, для полноты картины, мне кажется, она пригодится. В ту субботу я по телефону разговаривал с Шмидтом. Незадолго до его смерти. Не исключено, что я был последним, кто слышал его голос.

– В самом деле? Это интересно. Вы говорите, по телефону…

– Да. Он позвонил и спросил, не у меня ли случайно Мельхиад. У меня его не было. Весь разговор состоял из нескольких слов.

– Нескольких слов, – задумчиво повторил майор. – Когда это было?

– В 10.49 утра.

– Не показался ли вам вопрос Шмидта странным? Необычным?

– Нет. Определенно нет.

– А его голос?

– Тоже нет.

– Часто вам задают подобные вопросы?

– Иногда, майор, время от времени.

– Шмидт и раньше спрашивал вас о чем-нибудь по телефону?

– Кажется, нет. Нет, никогда.

Юрамото встал.

– Одна молния может озарить путнику дорогу. Мне бы хотелось, чтобы мое скромное сообщение помогло вам.

– Что у вас с ногой?

– Пустяки, – отмахнулся Юрамото, – не стоит вашего драгоценного внимания, хотя и участие согревает, подобно весеннему солнцу. Когда в ту субботу мы бежали к радиотелескопу, я оступился, вывихнул сустав и еле доковылял назад. Но теперь все прошло. И меня ничто не беспокоит.

– Если бы мы могли сказать то же самое, – пробормотал Гольберг. – Это блуждание в потемках… – он не закончил.

– Без света нет тени, – уходя, улыбнулся Юрамото, – так говорили наши деды. И чем больше вдумываешься в старые пословицы, тем больше находишь в них мудрости.

Подпись преступной руки

– Без света нет тени. – Гольберг озабоченно покачал головой. – Это всем известно. Возможно, в словах селенолога есть какой-то скрытый смысл, но как до него докопаться?

– Вас только это заинтересовало? – спросил Родин.

– Представьте себе. Однажды он нам уже помог таким образом – помните? Когда речь шла о том, сколько времени занимает дорога от радиотелескопа до базы. Кто знает – вдруг он снова хочет о чем-то нас предупредить?

Стук в дверь прервал их разговор. На пороге появился астроном Ланге.

Нет, ничего нового он не вспомнил. Но, возможно, какая-нибудь подробность всплывет во время разговора сейчас, когда к версии о смерти Шмидта относятся иначе.

– Хорошо. – Родин помолчал. – Так вы утверждаете, что были одним из последних, кто говорил с Шмидтом. У шлюзовой камеры, верно? О каких-то пустяках, кажется о солнечном шуме. Так ведь? Не могли бы вы припомнить какие-нибудь подробности?

Астроном задумчиво посмотрел на следователя.

– Насколько я помню, Шмидт жаловался, что в последнее время солнечный шум усилился. По его словам, в четверг ему еще удалось поймать несколько любительских станций, но вчера, он имел в виду пятницу, помехи сильно возросли.

– Не показалось ли вам, что этот факт его очень расстроил?

– Ну, нет. Немного огорчил, конечно, ведь наше пребывание на Луне заканчивается, и для него каждый час хорошей слышимости имел значение.

Родин взял в руки записную книжку Шмидта и начал ее перелистывать.

– У меня не выходят из головы эти загадочные числа.

– Я помню. Этот код…

– Значит, вы убеждены, что это код?

– Ну, зачем же так категорично? Просто полагаю, что это вероятно и вполне правдоподобно. Впрочем, нельзя исключить и другие варианты. Как знать – может, это пометки, связанные с каким-то опытом?

Между тем майор нашел нужную страницу, долго смотрел на нее и наконец недоуменно пожал плечами.

– Тут уж, видимо, мы действительно ничего не узнаем. А может быть, Шмидт стоял на пороге какого-нибудь важного открытия? Впрочем, здесь еще целый ряд записей, – он перевернул несколько страничек, – но тоже на о чем не говорящих. Несколько названий звезд, и одно – Альфа Орла – подчеркнуто.

– Знаете, Ланге, я много думал об этой вашей теории, сказал вдруг Гольберг, и в его словах послышался вызов.

– В самом деле? – Голос астронома прозвучал холодно, почти враждебно, будто он был настороже и взвешивал, не поднять ли брошенную перчатку. – Вы, верно, нашли новые убедительные доводы против нее, – добавил он иронически.

– Отчего же, я просто вспомнил о старых. Если не возражаете, мне хотелось бы кое-что уточнить.

Ланге молча кивнул.

– Вы утверждаете, будто человек является единственным разумным существом…

– Нет, я этого не говорю.

– Простите. Я забыл о разумных обезьянах. Итак, человек является единственным существом во Вселенной с высокоразвитым интеллектом. Этим предопределено, что человек покорит Вселенную и станет ее господином.

– Разумеется, интерпретация весьма упрощенная, но это неважно. Да, в принципе будет именно так, как вы говорите.

– И вы, вероятно, предполагаете, что когда-нибудь человек покинет Землю и земная цивилизация погибнет.

– Конечно. Ведь все течет, все изменяется, все, кроме времени и пространства, имеет начало и конец. Даже звезды не вечны.

– А человек?

– Он будет существовать всегда. К тому времени, когда погибнет Земля, человечество распространится по всей нашей Галактике.

– По-вашему, жизнь – это величайшая редкость? Единственная и неповторимая болезнь материи?

Ланге укоризненно посмотрел на Гольберга.

– Не болезнь, а высшая форма. Действительно единственная и неповторимая.

– Но ведь вы сами себе противоречите! Вы же говорите возникновение высокоорганизованных форм жизни – редчайшая случайность, которая может возникнуть во всей Галактике один раз в миллиарды лет.

– Это бесспорно, так как математически доказано.

– Допустим. Но, с другой стороны, вы пророчите человечеству вечное существование. Значит…

– Да, вечное. Но лишь в одном направлении временной оси.

– Понятно. Человечество не вечно в полном смысле слова, так как был такой период, когда оно не существовало. Оно возникло, развивается и будет вечными будущем. Так?

– Да, так.

– Допустим. Но если человечество вечно, то условия для возникновения высших форм жизни будут появляться несчетное число раз, ибо бесконечность, деленная на, несколько миллиардов, все равно остается бесконечностью. Значит, согласно вашей теории, в течение нескольких миллиардов, лет могут возникнуть другие космические цивилизации? Как же вы, ученый, можете априори утверждать, что ни одна из этих цивилизаций в интеллектуальном отношении не обгонит людей и не ниспровергнет их до уровня своеобразных галактических человекообезьян? А что, если именно в этот момент, за тысячи световых лет от нас, происходит деление клетки и существа, которые появятся в результате этого процесса, превзойдут нас по своему развитию! Почему вы думаете, что, кроме человечества, не могут появиться интеллектуально более развитые существа, у которых творческий гений человека сочетается со скоростью расчетов электронно-вычислительных машин! Заметьте, в этих своих гипотезах я не выходил за рамки вашей теории.

– Они не могут появиться! – Астроном стукнул кулаками по ручке кресла. – После человека, но крайней мере в этой Галактике, никаких развитых существ более появиться не может.

– Почему?

Доктор застыл в позе рыболова, склонившегося над удочкой в тот момент, когда дернулся поплавок.

– Да потому, что человек приспособит физические и другие условия на космических объектах для своих биологических потребностей. Экосфера человечества не может быть экосферой для других существ, за исключением полезных для человека животных.

– А не кажется ли вам, что это слишком жестокое и своевольное решение? – Доктор невольно повысил тон. – По какому праву вы так рассуждаете? Ведь выходит, что человечество затормозит развитие всех других форм жизни, умышленно закроет им путь к более высокой организации! Выходит, люди сделают это сознательно и обдуманно?

– А почему бы нет? Что вас так удивляет?

– Так по-вашему…

– Позвольте. Мы эксплуатируем моря в такой мере, как считаем это выгодным для себя. Не правда ли?

– Да, – нерешительно подтвердил Гольберг.

– Разве мы считаемся с тем, что это наносит ущерб дельфинам?

– Почему именно дельфинам? – удивился майор.

– Доктор в свое время изучал биологию, он подтвердит, что мозг дельфина в какой-то степени сходен с мозгом человека. Я повторяю, считались ли мы с этим фактом? Разве мы заботимся о том, что своей хищнической деятельностью в океане препятствуем интеллектуальному росту дельфинов, тому, чтобы они создали общество мыслящих, способных к творчеству существ?

Гольберг кусал губы, на его щеках перекатывались желваки.

– А что, если эта ваша теория верна, но в смысле, противоположном тому, какой мы, точнее, вы в нее вкладываете?

– Выражайтесь яснее.

– По вашим словам, в нашей Галактике существует одна-единственная цивилизация и никакой другой поблизости быть не может. Представьте себе на минуту, что мы не та, настоящая, а другая, лишняя цивилизация. Не та, которая будет тормозить развитие других, а та, которую будут тормозить!

– Это исключено, – холодно произнес Ланге.

– Почему? Где доказательства, что я не прав?

Послышалось чье-то деликатное покашливание. В дверях показалась Рея Сантос.

– Простите, что помешала научной дискуссии, но…

– Это не дискуссия, научной она, во всяком случае, не была, – и Ланге бросился к дверям.

– Я бы попросил! – вслед ему крикнул доктор сорвавшимся голосом. Махнув рукой, он вытащил платок и отер лоб.

– Вы знаете, о чем я подумал? – обратился Родин к Pee. Мне кажется, это не первая столь горячая дискуссия в Заливе Духов. Не припомните ли вы, спорил когда-нибудь Ланге с кем-либо из членов экипажа? Скажем, со Шмидтом?

– Со Шмидтом нет, тот не любил спорить. Но с Маккентом спорил, и неоднократно.

– Спорил или ссорился?

– Как вам сказать? Маккент, разумеется, не дразнил его умышленно, но любопытство и замечания биолога, видимо, казались Ланге провокационными.

– Я уже вторично слышу о чрезмерном любопытстве Маккента.

– Мне неприятно об этом говорить, – продолжала Рея, – но я не вправе скрывать. Я сушила пленку в фотолаборатории, дверь была полуоткрыта, и я заметила, как в комнату зашел Маккент. Он принялся ворошить медицинские карточки, а одну из них разглядывал особенно внимательно. Это была карточка Шмидта. Видимо, мне сразу надо было войти и дать ему понять… Но я не могла. Мне было стыдно. За пего.

– Понимаю. А что, по-вашему, могло его заинтересовать? Делал он какие-нибудь пометки?

– Нет. Положил карточку на место, повернулся и вышел.

– Он действительно рассматривал карточку Шмидта? Вы не ошиблись?

– Это была карточка Шмидта. Они лежат по алфавиту. Шмидта – последняя.

– Когда это случилось?

– В пятницу после обеда. Накануне смерти Шмидта.

– В пятницу… Я бы хотел задать вам еще вопрос. Когда в субботу, незадолго до тревоги, вы поднимались в оранжерею, вам не встретился Маккент?

– Маккент? Нет.

– А по его словам, он был у входа первым. Если вы его не встретили, значит, он должен был прибежать откуда-то из другого места.

– Конечно.

– Вы не заметили, откуда он появился?

– Не помню. Когда я прибежала к базе, он уже был там. Мне как-то не пришло в голову спрашивать, где он был до этого. А в чем дело?

– Так, мы просто проверяем… Смотрите-ка, целый арсенал! Вот это был бы фейерверк!

Глац подошел к столу с двумя гроздьями сигнальных пистолетов в руках.

– Здесь все – двадцать две ракетницы. И у каждой бирка. Где будем их проверять?

– Где-нибудь снаружи.

В присутствии врача, командира экипажа и доктора Гольберга следователь двадцать два раза выстрелил в лунную поверхность. Двадцать два раза вспыхивало едва заметное пламя. Двадцать два раза майор чувствовал отдачу, но не слышал выстрела. Да, на Луне другие акустические условия, другие условия для распространения волн… и совершения преступлений.

В лаборатории следователь двадцать два раза склонялся над микроскопом и наконец отложил в сторону ракетницу. Ту, что была найдена возле трупа Шмидта. Из нее были выстреляны все три ракеты.

– Фальшивка, трюк, обман! – Глаза Гольберга горели от возбуждения. – Неплохо придумано, одно колесико цепляется за другое! Шмидту приписывали самоубийство, и действительно все три выстрела произведены из его ракетницы.

– Из его ракетницы? – переспросил Родин.

– То есть, – заколебался доктор, – из пистолета, найденного у трупа. Вы правы, это не обязательно должен был быть пистолет Шмидта. Но ничего, не будь тут кое-каких неясностей, я бы, пожалуй, отважился сказать, кто из него трижды выстрелил.

Родин несколько раз подкинул на ладони пистолет.

– Кто же?

– Тот, кто упорно лжет! Почему он не сказал нам, где был в критический момент и откуда прибежал к базе? Видимо, потому, что не может объяснить, где был, ибо камуфляж с самоубийством провалился. То, что он лгал, это ясно. Что он нам говорил? Что надевал скафандр и собирался идти в лабораторию, но в этот момент взвилась ракета и в гермошлеме раздался сигнал тревоги. «Я сразу понял, что случилось, – сказал он, – ракета загорелась над радиотелескопом. А там работал Шмидт…» Затем он якобы прошел шлюзовую камеру и побежал к базе…

Родин снова посмотрел в микроскоп.

– А вы уверены, что кто лжет, тот и убивает? В таком случае человечество давно было бы истреблено. Возможно, у Маккента для этого камуфляжа была другая причина. И, кроме того, как он практически мог это сделать? В 10.53 Нейман заметил его в оранжерее. За шесть минут Маккент не мог добраться до холма. Но даже если бы и смог, то каким образом он через две минуты оказался у базы?

Гольберг взъерошил шевелюру.

– Вот это-то меня и смущает. Тогда зачем же, черт побери, ему понадобилось подслушивать у дверей Шмидта? Зачем он копался в его медицинской карточке? Накануне убийства!

– Все это так, но скажите, к чему убийце знать, какой группы у Шмидта кровь, какое давление, болел ли он в детстве и какими болезнями и так далее и тому подобное?

– Не знаю. Но разве у нас недостаточно улик для обоснованного подозрения?

– Для подозрения – да. Что же касается обоснований, это мы еще увидим. Посмотрим, что он нам скажет.

Чрезмерное любопытство

Мельхиад стал извиняться еще с порога.

– Я хотел зайти сразу после завтрака. Но вряд ли я могу быть вам полезным, я ровным счетом ничего не знаю.

Он действительно не припоминает ничего заслуживающего внимания. Испорченный кабель? Он же все сказал. Да, разумеется, кабель мог быть испорчен преднамеренно. В свете новых обстоятельств это вполне правдоподобно. Но по характеру поломки такого вывода сделать нельзя. Заметил ли он на кабеле отпечатки пальцев? Во-первых, это невозможно определить, во-вторых, ему и в голову не пришло ничего подобного.

В конце разговора Родин взял в руки гильзы.

– Убийца должен был выстрелить в Шмидта дважды и один раз в воздух, то бишь, я хотел сказать вверх. Следов ракеты, которая взвилась вверх где-то в районе радиотелескопа, нам, естественно, не найти. Но первые две ракеты должны были упасть где-то поблизости. Как по-вашему, не остались ли от них какие-нибудь следы?

Инженер некоторое время раздумывал.

– В ракетах имеются соли стронция, окрашивающие пламя в пурпурный цвет. Взяв в том месте, где был убит Шмидт, с десяток проб грунта, можно точно определить, где сгорели ракеты, даже если на первый взгляд от них не осталось и следа.

– Неплохо придумано, – заметил Родин, – но возиться с анализами!

– А для чего существуют манипуляторы? Положитесь на меня, и сегодня же к вечеру у вас будет ответ.

После ухода Мельхиада Гольберг пожал плечами.

– Не пустили ли вы козла в огород… Держу пари, что следом появится Ирма Дари.

Майор пари не принял. И оказался прав.

Не надо было быть ни следователем, ни психологом, чтобы заметить, как напряжена молодая женщина.

– Сегодня здесь у нас все напоминает кабинет зубного врача. – Ее слова звучали не очень естественно. – «Следующий, садитесь в кресло, не бойтесь, больно не будет». Ну вот, и я здесь.

За ее улыбкой что-то таилось. Но что? Сожаление, страх? Или что-то другое?

– Присаживайтесь.

Несколько секунд в комнате стояла тягостная тишина.

– Вряд ли я смогу быть вам полезной, – сказала наконец радистка, – я думала о субботе, но ни к чему не пришла.

– Когда была объявлена тревога, вы работали в узле связи?

– Да. Только что закончила передачу радиограммы. Пока я перематывала ленту с текстом – во избежание ошибок мы каждое сообщение передаем дважды, – мне задали несколько вопросов с Земли. Я ответила, и в этот момент прозвучала тревога. Я посмотрела на контрольное табло – откуда тревога – и вызвала Шмидта. Аппарат не отвечал. Я тотчас же связалась с Глацем и после этого сразу снова вставила ленту в радиотелетайп. Вот и все.

– Больше вы ничего не припомните?

– Нет… Простите, я хотела бы… Мельхиад здесь был?

– Да.

– Я… понимаете… не знаю, как бы это лучше объяснить. Борис такой… ну, немного вспыльчивый. Когда я узнала, что Шмидт убит, мне стало страшно. Понимаете, я подумала… Шмидт и я… а что, если Мельхиад о чем-то подозревал, вы знаете, что я имею в виду…

– Пока мы не располагаем фактами, свидетельствующими о том, что именно Мельхиад является убийцей. – От холодного тона следователя Ирма Дари сжалась в комок. – Вы это имеете в виду?

– Да, да. Я бы не перенесла, если бы он попал в беду. Как только я себе представляю, что из-за меня один мог лишиться жизни, а другой – чести, мне становится страшно! Борис, вспылив, может обругать, даже ударить, но он не способен на хладнокровное, заранее обдуманное убийство. Никогда!

– Почему вы думаете, что это было обдуманное убийство?

– Все свидетельствует об этом, – радистка пожала плечами, – по крайней мере мне так кажется. Умышленное повреждение телесвязи, убедительное алиби – невероятно, чтобы все это было результатом неожиданного порыва…

– Видимо, вы правы, – подтвердил Родин. – Кстати, вы уверены, что Мельхиаду не известно о вашем… – он заколебался, – о ваших взаимоотношениях со Шмидтом?

– Да, – ответ сорвался с губ молодой женщины прежде, чем Родин закончил свою мысль. – Наверняка да. Он не сумел бы этого скрыть, он не умеет играть. Вы должны были в этом убедиться… Я никогда не скажу ему о случившемся. Не потому, что боюсь. Он бы позлился-позлился, но потом понял бы, что человек но всегда волен в своих поступках. Просто я не хотела напрасно причинять ему боль. Мне ненавистны те, кто испытывают радость оттого, что причиняют другим боль.

Две пары глаз проводили Ирму до двери.

– А теперь – очередь за Маккентом, – сказал Гольберг. По-моему, его любопытство испарится, как только речь пойдет о некоторых щекотливых…

Прежде чем доктор успел закончить свою фразу, дверь вновь отворилась и на пороге появился Маккент. Быстро обшарив комнату глазами, он задержал взгляд на Родине.

– У вас есть для нас что-нибудь новое? – спросил тот.

– Да. То есть я так понял, что вы хотите с каждым из нас побеседовать в свете… ну, что ли, новых обстоятельств смерти Шмидта. Нейман сказал, что вы обнаружили какие-то шифрованные сообщения?

Следователь пропустил его вопрос мимо ушей.

– С какой целью вы интересовались медицинской картой Шмидта в пятницу? Что вы в ней искали?

– Я? – Биолог почти подпрыгнул на стуле.

– Именно вы. Итак, что вас интересовало?

– Это, верно, Рея Сантос…

– Оставьте ее в покое и отвечайте на мои вопрос.

Взгляд Маккента беспокойно перебегал со следователя на доктора.

– Это не имеет никакого отношения…

– Имеет, не имеет – позвольте судить нам. Как это произошло?

– В последнее время Шмидт не был похож на себя. Он стал задумчивым, чувствовалось, что его что-то гложет. Мне это показалось странным, и я подумал, не подскажет ли мне что-либо его медицинская карта. Вот и все.

– Это входит в ваши обязанности?

– Конечно!

– Каким же образом?

– А по-вашему, исследуя влияние здешней обстановки на растения, я могу пройти мимо того, как ее переносят люди?

– Итак, забота о коллеге. Почему же вы не попросили врача показать вам эти карточки?

– Потому что в тот момент ее не оказалось на месте, а карточки можно было посмотреть.

Следователь на мгновение был сбит с толку этим доводом, но тут же оправился и продолжил атаку:

– А для чего вам недавно понадобилось подслушивать у дверей комнаты Шмидта?

– Мне показалось, что кто-то произнес мое имя, и я остановился.

– Вы считаете, это в порядке вещей – подслушивать, что о вас говорят за вашей спиной?

– Пусть будет стыдно тому, кто за глаза говорит одно, а в глаза – другое.

– Расскажите-ка о ваших субботних передвижениях, Только точно, не утаивая… – перебил его майор.

– Для этого я и пришел сюда. – Маккент облизнул пересохшие губы. – Я хочу вам рассказать нечто почти невероятное. Но сначала мне бы хотелось спросить…

– Спрашивать буду я!

– Да, конечно. Но… дайте мне договорить. Я знал, что Шмидт убит. Еще с субботы. Я видел его там, я нашел его… я был у него первым. То есть первым после убийцы.

– Спокойнее, не все сразу. О том, что вы лгали, мы знаем.

– Лгал… да… Я боялся. Вы, конечно, сравнили показания Реи Сантос…

Майор пристально посмотрел на биолога.

– Я сейчас перейду к делу, – заверил его Маккент. – Все началось с того, что меня заинтересовало поведение Шмидта. Я же видел, что между ним и Ирмой Дари что-то было. Он довольно открыто добивался ее расположения. Но это к делу не относится. Мне показалось, что Шмидт сделал какое-то открытие и скрывает это. Ему известно что-то интересное. Он над чем-то работает. Но где? На базе? У радиотелескопа? Что это могло быть? Потолковать бы с ним наедине. Быть может, он охотнее разговорится, чем в столовой или клубе, где все время народ. И я решил взглянуть, чем занят Шмидт. Я вышел из оранжереи примерно в 10.15, обратите внимание на время…

– Не беспокойтесь, следите лучше за собой – не забудьте чего-нибудь. Итак, вы направились к радиотелескопу…

– Ровно в 10.25 я его увидел. Шмидт… – Маккент несколько раз сглотнул слюну, лоб его покрылся испариной, – он там лежал. Мне показалось, что он в обмороке или у него поврежден кислородный баллон. Я подбежал к нему и не поверил своим глазам – его скафандр был прострелен в двух местах. Представляете?…

– Дальше, дальше.

– Я растерялся, вытащил ракетницу, думал дать сигнал тревоги… потом хотел позвать на помощь по радио, но не сделал ни того ни другого. Первое, что пришло мне в голову, – радиста кто-то застрелил нечаянно, не мог же он сам всадить в себя две ракеты! Но потом я отбросил эту версию, несчастный случай исключен. Шмидта убили. Два выстрела – неопровержимое доказательство убийства. И никого нет вокруг. Это было жуткое чувство. Я сразу подумал – стоит кому-то меня увидеть у трупа Шмидта – и подозрение может пасть на меня. Поэтому я бросился бежать оттуда со всех ног. Вот и все. – Маккент отер пот со лба. – На этот раз действительно все.

Закусив губу, доктор Гольберг едва сдерживал нетерпение так хотелось ему задать Маккенту с десяток вопросов. Но он предоставил инициативу следователю.

– Скажите, Маккент, вы любите Моцарта? – неожиданно спросил Родин.

– Люблю. Откуда вы знаете?

– Какие произведения Моцарта вы здесь прослушивали?

– Здесь, в Заливе Духов? Насколько я помню, никаких. Да, точно, никаких.

– Вернемся к Шмидту. Значит, вы утверждаете, что помчались прочь от трупа? Куда – к оранжерее?

– Да, я вернулся прямо в оранжерею и лихорадочно стал обдумывать ситуацию. Неожиданно я вспомнил, что ровно в 11.00 будет проводиться проверка всех членов экспедиции, находящихся снаружи. Это значит, что с минуты на минуту следует ожидать тревоги. Если я прибегу последним, это может вызвать подозрение. Поэтому я встал и направился к базе.

– Вы никого не встретили по дороге?

– Я старался уклониться от встреч. Однако мне показалось, будто я вижу чью-то тень. Видимо, это был Нейман, проходивший мимо оранжереи в тот момент, когда я собирался выйти. Кроме того, я видел врача, Рею Сантос.

– Каким путем вы шли к базе?

– Я держался стороной, двигался вдоль склона, в тени. Наконец я притаился и стал выжидать.