Текст книги "Железный крест"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

~~~

Фьельбака, 1943 год

– Я слышал, немцы наконец-то поймали этого гаденыша. – Вильгот повесил плащ на крючок в прихожей, довольно хохотнул и небрежно передал портфель Францу.

Тот поставил его на обычное место – на стул в прихожей.

– Самое время. То, чем он занимался, называется изменой родине, и никак иначе. Думаешь, никто так не думает? Да больше половины здесь, в Фьельбаке, тоже так считают… Люди – овцы, идут за бараном и блеют по команде. Мало таких, кто, как я, имеет свое мнение. Кто видит действительность, какая она есть. И попомни мои слова, этот докторский выродок – настоящий предатель родины. Надеюсь, долго они с ним цацкаться не будут.

Вильгот прошел в гостиную, устроился в своем любимом кресле и посмотрел на Франца.

– А где мой?.. Что-то ты сегодня мышей не ловишь, – произнес он капризно.

Франц побежал к буфету и налил отцу хороший стакан водки. Это был обычай, традиция – с самых ранних лет Франц, когда отец приходил с работы, наливал ему стаканчик крепкого. Мать, конечно, была не в восторге, что Франц с младенчества возится со спиртным, но говорить об этом не решалась.

– Садись, парень, садись… – Вильгот показал на соседнее кресло.

Франц послушно устроился рядом с отцом и различил знакомый запах. Стакан, поданный отцу, был явно не первым.

– Дела сегодня – лучше некуда. – Вильгот наклонился к сыну и дохнул на него перегаром. – Подписал контракт с немецкой фирмой. Экс-клю-зивный контракт! – Он со значением поднял указательный палец. – Я буду их единственным поставщиком на всю Швецию. Немцы говорят, трудно найти хороших партнеров… и я им верю! – Он опять хохотнул, одним глотком осушил стакан и протянул Францу. – Повтори. И себе налей.

Это звучало как приказ. Глаза его блестели от выпитого. Франц налил стаканчик отцу, потом себе, тоже до краев. Отец принял свой стакан и приподнял его над головой.

– До дна!

Франц почувствовал, как обжигающая жидкость горячей волной прошла по пищеводу. Несколько капель водки остались на подбородке.

Отец покровительственно улыбнулся.

– А где мать?

Франц попытался сфокусировать взгляд на отцовской макушке.

– К бабушке пошла. Сказала, придет поздно. – Свой собственный голос показался ему почему-то чужим.

– Вот и славно. Поговорим как мужчина с мужчиной. Выпей еще рюмашку.

Франц нетвердым шагом пошел к буфету, чувствуя на спине взгляд отца. Налил себе, подумал, взял всю бутылку и поставил на стол. Вильгот одобрительно протянул ему свой стакан.

– Славный ты парень…

И опять водка обожгла горло. Францу вдруг сделалось очень хорошо. Контуры предметов начали расплываться, он почувствовал необыкновенную легкость. Губы и щеки слегка покалывало.

– На этом деле мы заработаем много тысяч, – голос Вильгота стал мягче и проникновеннее, – в самые ближайшие годы. А если немцы не сбавят темпы вооружения, то и намного больше. Тогда уже речь пойдет о миллионах. Они пообещали мне найти и других заказчиков, которым мы можем понадобиться. Теперь, когда у меня уже руки на штурвале, – глаза его в предвечернем полумраке лихорадочно блестели, – когда у меня руки на штурвале… неплохое дело получишь в наследство, сынок. – Он облизал губы и положил Францу руку на колено. – Разрази меня гром, по-настоящему хорошее дело! Всех к ногтю прижмем в Фьельбаке… А когда немцы наконец придут к власти, мы будем первые… Так что давай выпьем за будущее!

Вильгот на этот раз сам налил – и себе, и Францу.

Францу никогда не было так хорошо. Подумать только – он на равных сидел и выпивал с отцом, как настоящий взрослый мужчина.

~~~

Только было Йоста собрался посвятить себя компьютерному гольфу, как в коридоре послышались шаги Мельберга. Он воровато убрал игру, вывел на дисплей очередной рапорт и попытался выглядеть сосредоточенным и целеустремленным. Шаги Мельберга приближались, но что-то с ним было не так. Каждый шаг сопровождался тихим, но все же заметным ойканьем. Йоста откатился на стуле к двери и выглянул в коридор. Первым появился Эрнст – язык его, как всегда, свисал веселой розовой лентой. За Эрнстом Йоста различил какую-то с заметным трудом передвигающуюся фигуру. Это и в самом деле был Мельберг, но очень уж не похож на себя.

– Какого черта ты на меня уставился?

Голос, тон и стиль разговора – несомненно, Мельберг.

– Что с тобой случилось? – с ужасом спросил Йоста.

Из кухни выглянула Анника – она как раз собиралась покормить Майю.

Шеф пробурчал что-то неразборчивое.

– Прошу прощения. – Анника вытаращила глаза. – Что ты сказал? Мы не расслышали.

Мельберг яростно зыркнул на нее глазами.

– Я танцевал сальсу. Вопросы есть?

Йоста с Анникой переглянулись. Обоим было трудно сохранять невозмутимое выражение.

– Ну? – прорычал Мельберг. – Какие-нибудь остроумные комментарии будут? Я жду! Только не забудьте, что у зарплаты есть вилка, а у вилки есть еще и нижний предел. – И он захлопнул дверь в свой кабинет.

Анника и Йоста сдерживались еще какое-то мгновение, но безуспешно – оба захохотали, стараясь не издавать слишком громких звуков. Йоста забежал в кухню, проверив предварительно, плотно ли закрыта дверь у Мельберга.

– Он и вправду сказал… он танцевал сальсу? Я не ослышался?

– Боюсь, что нет. – Анника вытерла слезы рукавом.

Майя со жгучим интересом наблюдала за ними, сидя с подвязанным слюнявчиком перед тарелкой.

– Но почему вдруг?

– Не знаю… первый раз слышу. – Анника, по-прежнему смеясь, покачала головой и приступила к кормлению Майи.

– Ты видела? Он же еле движется. Похож на этого тролля из «Властелина колец», как его… Голлум? – Йоста попробовал сымитировать походку Мельберга.

Анника закрыла рот рукой, чтобы не смеяться громко.

– Да, похоже, ему досталось. Он же давным-давно не тренировался. Если тренировался вообще когда-нибудь.

– Не думаю. Непонятно, как он прошел все тесты по физической подготовке.

– Хотя, знаешь, в молодости он вполне мог быть спортсменом… – Анника подумала и тут же сама себя опровергла. – Нет, вряд ли. Но это, знаешь, нарочно не придумаешь – Мельберг и сальса. Чего только не бывает.

Анника попыталась сунуть ложку с едой в рот Майе, но та упрямо отвернулась.

– Эта вредина отказывается есть, – вздохнула Анника, – если мне не удастся впихнуть в нее хоть немного, мне ее никогда больше не доверят.

Она попробовала еще раз, но проникнуть в рот Майи ложкой оказалось труднее, чем в Форт-Нокс.

– Могу я попробовать? – спросил Йоста и протянул руку за ложкой.

– Ты? – удивилась Анника. – Ну что ж, попробуй. Только не слишком обольщайся надеждами.

Йоста промолчал и поменялся с Анникой местами. Он сбросил с ложки больше половины содержимого, поднял ее высоко над головой и умело зажужжал.

– Ж-ж-ж… др-др-др… ж-ж-ж… самолет летит, летит, а вот повернул… – Он маневрировал ложкой в воздухе.

Майя следила за его действиями с внезапно проснувшимся интересом.

– Ж-ж-ж… повернул самолет и летит… и летит… летит самолет пря-а-амо Майе в рот!

Рот Майи открылся, точно по команде, и порция спагетти с мясным фаршем приземлилась на аэродром.

– Ой, как вкусно, – с интонацией искреннего удивления сказал Йоста и набрал следующую порцию. – А теперь, смотри-ка… поезд идет! Пуф-пуф-пуф… у-у-у! – загудел Йоста, изображая гудок. – Пуф-пуф-пуф-пуф… и пря-а-амо в туннель!

Майя опять открыла рот, и спагетти оказались в туннеле.

У Анники отвалилась челюсть.

– Вот это да… где ты этому научился?

– Да ну, ерунда, – смущенно сказал Йоста и набрал еще одну ложку. – Вр-р-рум, вр-р-рум… гоночная машина… вр-р-рум… срочный ремонт. Где гараж? – И машина заехала в гараж, только изо рта стекал тонкий белый ручеек выскользнувшей спагеттины.

Анника ошеломленно наблюдала, как Йоста медленно, но верно скармливает Майе остатки еды.

– Да, Йоста… – сказала она задумчиво. – Жизнь часто несправедлива…

– А вы не думали взять ребенка? – спросил Йоста, не поднимая на нее глаз. – В мое время это было редкостью. А сейчас я бы ни секунды не сомневался. В наше время чуть не каждый второй ребенок приемный.

– Мы обсуждали. – Анника рисовала указательным пальцем круги на клеенке. – Но как-то не получилось… Пытались заполнить жизнь чем-то еще… но…

– Еще не поздно, – настойчиво произнес Йоста. – Если начнете прямо сейчас, может быть, это займет не так много времени. Для вас же цвет ребенка не важен, так что подыщите страну, где очереди покороче. Знала бы ты, скольким детям в мире нужна семья! И если бы я был ребенком, я бы возблагодарил бога, что попал к таким людям, как ты и Леннарт.

Анника судорожно сглотнула, не сводя глаз со своего упрямо вычерчивающего геометрические фигуры пальца. Они с Леннартом вроде бы оставили мысль об усыновлении, но слова Йосты пробудили в ней что-то, дремавшее все эти годы, о чем она старалась не думать. Может быть, боялась. Несколько выкидышей, новая надежда, новое горе… Она боялась, сердце ее доведено до такого отчаяния, что малейшее разочарование – и оно разорвется. Они с Леннартом не могли ни на что решиться, мешал страх новой беды. Но может быть, теперь-то прошло уже достаточно времени. Теперь-то они могли бы на это осмелиться… Потому что тоска по ребенку, которую они тщательно скрывали друг от друга, никуда не делась. И не притупилась. По ребенку, которого они могли бы взять на руки, которого бы любили от всей души и который любил бы их.

– Ладно, – сказал Йоста, по-прежнему не поднимая на нее глаз, – пора делом заняться. – Он небрежно погладил Майю по голове. – Теперь она сыта. А то Патрик решил бы, что мы тут морим ее голодом.

– Спасибо, Йоста, – еле слышно сказал Анника ему в спину.

Не поворачиваясь, тот смущенно кивнул, скрылся в своем кабинете и закрыл за собой дверь. Некоторое время он сидел перед компьютером, бессмысленно уставившись на пустой дисплей. Он его попросту не видел. А видел он перед собой Май-Бритт. И мальчика, который прожил всего несколько дней. Уже столько времени прошло… вечность. Почти вся жизнь… а он до сих пор чувствовал на мизинце неосознанное еще пожатие крошечных пальчиков.

Он вздохнул и открыл любимую игру. Виртуальный гольф.

До трех часов дня ей удавалось кое-как избавляться от мучительного стыда за кошмарную сцену у Бритты. За это время она набрала пять страниц текста. Но картинки все возвращались и возвращались, в голову ничего не шло, и Эрика выбросила белый флаг.

Этот взгляд Германа, когда он увидел ее рядом со своей безумной женой… Эрика прекрасно его понимала. Конечно, она обязана была сообразить, что с Бриттой не все в порядке. С другой стороны, она не раскаивалась. Медленно, постепенно собирались элементы пазла под названием «моя мама».

Странно. Никогда раньше она не слышала об этих людях – Эрик, Бритта, Франц… А они, оказывается, в определенный период играли очень большую роль в жизни матери. И еще более странно – во взрослой жизни друзья детства, по всей видимости, никаких контактов не поддерживали. Словно забыли друг про друга. Все жили в одном и том же маленьком поселке, но словно в параллельных мирах. Образ матери, нарисованный Акселем и Бриттой, не имел ничего общего с той женщиной, которая осталась в памяти у Эрики, ее дочери. Она никогда не чувствовала в матери ни любви, ни нежности. Не видела тех качеств, о которых с такой теплотой рассказывали ее друзья детства. Эрика не могла сказать, что мать ее была человеком злым, но… она всегда была на расстоянии, закрыта и недоступна. Что же с ней случилось? Та Эльси, о которой рассказывали Аксель и Бритта, исчезла еще до рождения Эрики и Анны, и ее место заняла другая.

Эрике стало невыносимо грустно. Никогда и ничего уже не исправить. Мать погибла в автокатастрофе четыре года назад, а вместе с ней погиб Туре, их отец. Воскресить мать она не могла, не могла попросить о чем-то, потребовать компенсации, не могла обвинить. Единственное, что она могла и даже обязана сделать, – понять, что случилось с той Эльси, о которой с нежностью рассказывают ее друзья детства. Что случилось с теплой, доброй, сострадательной Эльси?

Ее мысли прервал стук в дверь, и она пошла открывать.

– Анна? Заходи. – Веки у Анны были красными, и не надо быть старшей сестрой, чтобы сообразить: что-то произошло. И, сформулировав этот вопрос в голове, она тут же задала его вслух: – Что произошло?

Вопрос прозвучал еще более тревожно, чем она хотела. Анне в последние годы досталось немало, и Эрика невольно продолжала оставаться в роли матери, роли, которую ей приходилось играть почти всю сознательную жизнь.

– Проблема одна: как соединить две семьи. – Анна сделала попытку улыбнуться. – От меня почти ничего не зависит, но выговориться не помешает.

– Заходи и выговаривайся. Я поставлю кофе и поищу какое-нибудь утешение в буфете.

– Ты, значит, вышла замуж и опять заглядываешь в буфет? А как же фигура?

– И не говори. – Эрика вздохнула. – Прямо несчастье какое-то. Еще неделя сидячей работы, и придется покупать новые штаны. В этих я уже напоминаю сосиску.

– Очень знакомо. – Анна присела за стол. – С тех пор как мы стали жить вместе, я тоже размазала по талии пару кило… Самое противное, что Дан жрет, как слон, и ему хоть бы что. Не поправляется.

– Теперь я понимаю, почему ты его так ненавидишь, – улыбнулась Эрика, ставя на стол блюдо с булочками. – А то все думаю: откуда такая беспричинная ненависть… Он что, по-прежнему трескает коричные булочки на завтрак?

– Значит, у него не изменились привычки с тех пор, как вы были вместе? – Анна засмеялась, на этот раз более искренно. – И как внушить детям принципы здорового питания, если у них перед носом сидит Дан и макает коричные булочки в горячий шоколад?

– Знаешь, все познается в сравнении. Патрик макает в шоколад бутерброды с тресковой икрой или с сыром… Так выкладывай: что случилось? Опять Белинда?

– Ну да… все идет не так, и мы с Даном утром сцепились тоже из-за этого. – Анна печально надкусила булочку. – Я пытаюсь ему втолковать, что это не ее вина. Не Белинды. Она реагирует на совершенно новую ситуацию, которую ей навязали. К тому же у нее не было возможности выбрать. Она по-своему права. Она не приглашала меня с двумя детьми сесть ей на шею.

– Здесь ты, наверное, права. Но все равно вы можете и должны потребовать, чтобы она вела себя цивилизованно. И это должен сделать Дан. Доктор Фил[11]11
  Др. Фил – американский психотерапевт, ведущий одноименной телепрограммы. Объект бесчисленных шуток и пародий.


[Закрыть] говорит, что приемные родители не имеют права заниматься воспитанием подростков.

– Доктор Фил… – Анна засмеялась так, что даже поперхнулась и закашлялась. – Да уж, Эрика, ты вовремя прервала свой отпуск по ребенку. Еще бы немножко, и… Доктор Фил!

– Нечему смеяться. Если хочешь знать, я многому научилась. – Эрику задел шутливый тон сестры.

С домашними божками шутки плохи. Сидя с Майей, она старалась не пропустить ни одной передачи и даже сейчас планировала работу так, чтобы выкроить сорок минут на Доктора Фила.

– Но здесь-то он, скорее всего, прав, – неохотно согласилась Анна. – Не могу понять: то ли Дан воспринимает ситуацию недостаточно серьезно, то ли слишком серьезно. Я из кожи вылезала, чтобы уговорить его не устраивать Пернилле скандал из-за Белинды. Но он начал бредить, что не может ей доверять, что она не справляется с воспитанием… в общем, распалился до крайности. И как раз в разгар спора является Белинда, и… в общем, все идет псу под хвост. Теперь она не хочет с нами жить. Дан проводил ее на автобус в Мункедаль.

– А что говорят дети? Эмма и Адриан? – Эрика не выдержала и взяла еще булочку.

Со следующей недели – полный контроль за питанием. Решено. Надо только по-настоящему втянуться в работу, и…

– Тьфу-тьфу. – Анна постучала по деревянному столу, – с ними все хорошо. Они обожают Дана и его девчонок, подумать только – сразу три старшие сестры.

– А Малин и Лизен – как они? – Эрика имела в виду младших сестер Белинды, одиннадцати и восьми лет.

– Тоже нормально. Они с удовольствием играют с малышами, а со мной… скажем так: они мирятся с моим существованием. Так что бесится только Белинда, но она же, ты понимаешь, в таком возрасте, когда положено беситься. – Анна вздохнула и последовала примеру Эрики – взяла еще одну булочку. – А у тебя как? Книга движется?

– Нормально. Сначала всегда идет туго, но у меня полно материалов, и еще запланировано несколько интервью, так что постепенно вся эта история обретает форму. Но…

Эрика не знала, как поступить. Конечно, инстинкт защищать и оберегать младшую сестру сидел у нее в спинном мозгу, но она считала, что Анна имеет право знать, чем она занимается.

Она вкратце поведала всю историю – начиная с медали и дневников, найденных в сундуке, и о том, что рассказали старинные знакомые их матери.

– И ты только сейчас мне об этом рассказываешь?

Эрика почувствовала неловкость.

– Да, я знаю… но, в конце концов, ты же видишь, решилась и тебя посвятить.

Анна хотела было отругать сестру за скрытность, но раздумала.

– Покажи мне, – сухо сказала она.

Эрика с облегчением вскочила со стула – она ожидала, что Анна всерьез на нее надуется.

– Сейчас принесу.

Она взлетела по лестнице, и через две минуты дневник, запачканная кровью детская рубашонка и медаль лежали на столе перед Анной.

– Откуда у нее эта штука… – не то спросила, не то подумала вслух Анна, взвешивая на ладони медаль. Она долго ее рассматривала, потом перевела взгляд на рубашку, взяла и поднесла к глазам. – Что это за пятна? Ржавчина?

– Патрик уверен, что это кровь.

Анна отшатнулась.

– Кровь? Ты хочешь сказать, что мама хранила в сундуке окровавленную детскую рубашку?

С гримасой отвращения Анна положила рубашку на стол и подвинула к себе дневники.

– Детям можно читать? – спросила она. – Никаких сексуальных подробностей? А то я могу получить пожизненную моральную травму.

– Нет, – засмеялась Эрика. – Детям можно. Там вообще читать особенно нечего. Будничные заметки – пошла туда, принесла то, сделала это… Но у меня не выходит из головы одна мысль…

Она вдруг сообразила, что сказала неправду – мысль обрела форму только сейчас. Но в то же время Эрика понимала, что где-то на периферии сознания она присутствовала уже давно.

– Слушаю, – с любопытством сказала Анна, листая дневник.

– Я все время думаю – не лежит ли где-то продолжение? Смотри… эти дневники заканчиваются в мае сорок четвертого, причем последняя тетрадь исписана до самого конца. И все. Конечно, маме могло просто-напросто надоесть вести дневник, но неужели в тот самый момент, когда кончилась тетрадь? Довольно странно…

– Значит, ты считаешь, где-то есть еще тетради? Может быть… Но почему ты надеешься, что они что-то тебе откроют? Мама вела достаточно упорядоченную жизнь. Она родилась здесь и выросла, потом вышла замуж за папу, потом родились мы… Что еще? Никаких приключений не просматривается.

– Не говори так, – задумчиво сказала Эрика, размышляя, стоит ли посвящать сестру в свои изыскания.

Ничего конкретного у нее нет, только интуиция. Она чувствовала, что нащупала контуры чего-то важного, что может как-то повлиять на ее жизнь и жизнь сестры. В первую очередь ей не давали покоя загадочная медаль и еще более загадочная окровавленная рубашонка. Наверняка они чем-то были важны для матери, но она никогда даже намеком не касалась этой темы.

Наконец она решилась и рассказала Анне о том, что открыли Эрик, Аксель и Бритта.

– Я не понимаю… Ты что, пошла к Акселю и потребовала вернуть мамину медаль через два дня после гибели Эрика? О черт, он же наверняка принял тебя за стервятницу… прилетела поклевать труп брата! – воскликнула Анна с жестокой прямотой, которую может себе позволить только младшая сестра по отношению к старшей.

– Так ты хочешь знать, что они сказали, или нет? – Эрика разозлилась. Прежде всего потому, что оценка Анны во многом совпадала с ее собственной.

Выслушав рассказ Эрики, Анна наморщила лоб и внимательно посмотрела на сестру.

– Как будто они были знакомы с другим человеком, не нашей мамой, – задумчиво произнесла она. – А что Бритта сказала про медаль? Она знала, что у мамы хранится нацистская награда?

– Я не успела спросить, – покачала головой Эрика. – У нее Альцгеймер, и… знаешь, это было как гром среди ясного неба. Только что мы замечательно беседовали, и вдруг она сделалась совершенно неконтактной. Тут вернулся ее муж, вышел из себя… и потребовал, чтобы я немедленно покинула их дом.

– Эрика! – ахнула Анна и уставилась на сестру. – Мало тебе Акселя! Ты приходишь домой к полубезумной старухе и начинаешь ее допрашивать! Ничего удивительного, что ее муж выставил тебя вон, я его прекрасно понимаю… у тебя все в порядке с головой?

– Может быть, и не все… но неужели тебя это не волнует? Почему мама хранила все это? И почему люди, которые ее знали, описывают совершенно незнакомого нам человека? Что-то там произошло… Бритта, мне кажется, близка была к тому, чтобы мне что-то поведать, но отключилась. Что-то она сказала насчет старых костей и… не помню точно, потому что это уже был бред, но я поняла ее в том смысле, что не надо ворошить прошлое. Она хотела сказать, что есть вещи, которые лучше не вытаскивать на свет. Нет, во всем этом есть что-то странное, и я не остановлюсь, пока…

Зазвонил телефон. Эрика осеклась, прервала свой бессвязный монолог и взяла трубку.

– Эрика… Привет, Карин. – Эрика повернулась к Анне и сделала большие глаза. – Спасибо, все нормально. Да, очень рада с тобой поговорить. – С этими словами она состроила Анне гримасу, смысл которой та не поняла, потому что не могла взять в толк, с кем разговаривает сестра. – Патрик? Патрика нет. Они с Майей пошли гулять и собирались заглянуть в отдел – навестить ребят. А потом… потом не знаю, куда они направились. Да… конечно, в компании веселей… он тоже собирался завтра с тобой встретиться. В десять часов, да… у аптеки. Я передам… он позвонит, если что-то изменится. Но не думаю. Спасибо. Да, разумеется. Буду рада. Спасибо, пока.

– Кто это? – недоуменно спросила Анна. – Что за Карин? И что Патрик собирается с ней делать в аптеке?

Эрика помолчала.

– Карин – бывшая жена Патрика. Она со своим музыкальным мужем переехала в Фьельбаку. И у нее тоже отпуск по ребенку, так что они с Патриком прогуливают детей на пару.

Анна чуть не задохнулась от смеха.

– Значит, ты две минуты назад организовала свидание Патрика с его бывшей женой? Потрясающе! А может, у него есть еще какие-то бывшие подружки? Тогда позвони, пусть и они присоединятся. А то не дай бог, бедняжка Патрик заскучает.

– Если ты обратила внимание, позвонила она мне, а не я ей, – сверкнула глазами Эрика на сестру. – И ничего особенного здесь нет. Они развелись много лет назад. У обоих родительский отпуск. Ты, наверное, забыла, как тоскливо катать коляску в одиночестве. Так что никаких проблем я здесь не вижу…

– Ну да, ну да… никаких проблем, – не унималась Анна. – Натянут они тебе нос в конце концов, будь уверена.

Эрика подумала, не запустить ли ей в сестру булочкой, но воздержалась. Пусть думает, что хочет. Ревновать она не собирается.

– Может, заодно поговорим и с уборщицей? – спросил Мартин.

Патрик подумал немного и потянулся за мобильником.

– Узнаю только, как там с Майей.

Выслушав доклад Анники, он улыбнулся и сунул мобильник в карман.

– Над всей Испанией безоблачное небо, – сообщил он. – Она только что уложила Майю спать в коляске. Адрес есть?

Паула полистала блокнот.

– Лайла Вальтере. Сказала, что весь день дома.

Она прочитала вслух адрес.

– Ты знаешь, где это?

– Да, думаю, это дом у южной круговой развязки на Фьельбаку.

– Желтый такой? – спросил Мартин.

– Желтый, желтый. Теперь я уверен, что ты найдешь. Сверни только направо у школы.

Дорога заняла не больше двух минут. Лайла и в самом деле оказалась дома. Вид у нее был слегка испуганный, и она никак не хотела впускать их в квартиру, да никто и не выразил такого желания – вопросов к ней было очень мало.

– Это ведь вы поддерживаете порядок в доме братьев Франкель? – Патрик постарался спросить как можно спокойнее, чтобы она не чувствовала в их появлении никакой угрозы.

– Да, я… надеюсь, у меня не будет из-за этого никаких неприятностей?

Маленького роста, одета и в самом деле так, как будто собиралась весь день оставаться дома, – в бесформенные брюки с вытянутыми коленками и кофту из такого же материала, напоминающего плюш, волосы неопределенного цвета, который иногда называют «мышиным», коротко подстрижены. Прическа наверняка очень практичная, но привлекательной ее назвать трудно. Беспокойно переминается с ноги на ногу – совершенно очевидно, ждет ответа на свой вопрос. Патрик прекрасно понимал, в чем тут дело.

– Вас беспокоит, что вы убирались у них по-черному, не платя налоги? Могу вас заверить – мы не собираемся ни сами копаться в этом, ни сообщать в налоговое управление. Мы ведем следствие по делу об убийстве, так что нас интересует совсем другое.

Он успокаивающе ей улыбнулся и был вознагражден – она наконец перестала раскачиваться.

– Да… Они просто оставляли мне конверт с деньгами на комоде раз в две недели. По средам.

– У вас был свой ключ?

Лайла покачала головой.

– Нет. Они оставляли ключ под ковриком, и я оставляла там же. После уборки.

– Как получилось, что вы все лето не убирались в доме? – Паула задала самый важный и, пожалуй, единственный вопрос, имеющий хоть какой-то смысл.

– Я думала, что… не знаю, может, они нашли кого-то еще. Я пришла, как обычно, а ключа под ковриком нет. Постучала – никто не отвечает. Потом позвонила – мало ли что бывает, может, я не поняла, может, они забыли. Никто не ответил. Аксель-то, старший, уехал на лето, это я знала – он каждый год уезжал. А тут и младшего нет… ну, я и подумала… он, думаю, тоже уехал. Мало ли что? Уехал и уехал… я еще разозлилась – за кого он меня принимает? Нахал, думаю, сказать-то мог, чтобы я не бегала туда-сюда. А тут вот оно что… Теперь-то я понимаю… – Она скорбно опустила глаза.

– И вы ничего такого не заметили, что показалось бы вам странным? – Теперь настала очередь Мартина задавать вопросы.

– Нет. – Она быстро замотала головой из стороны в сторону. – Ничего такого… Я бы заметила.

– А вы можете назвать дату, когда вы пришли и не нашли ключа под ковриком? – спросил Патрик.

– Еще бы не могла! Это был мой день рождения. Я еще расстроилась – надо же, невезуха! Я-то думала, получу деньги и куплю себе что-нибудь… – Она замолчала, очевидно, посчитав, что они и без нее знают, когда она родилась.

– И какое же это было число? Я имею в виду, ваш день рождения.

– А, ну да… что это я… семнадцатое июня. Это уж точно. Семнадцатое июня. Я к ним два раза приходила – нет ключа и нет. И на звонок не открывают. Вот я и подумала – либо забыли сообщить по старости, что уезжают, либо так, не посчитали нужным… Кто я им? – Она пожала плечами – дескать, то и дело натыкаешься на подобное хамство.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Патрик. – Это очень ценная информация.

Он протянул руку для рукопожатия и вздрогнул – рука ее была вялой и холодной, как дохлая рыба.

– И что скажете? – спросил Патрик по дороге в отдел.

– Думаю, мы с достаточно большой вероятностью можем утверждать, что Эрик Франкель был убит между пятнадцатым и семнадцатым июня, – официально сказала Паула.

– Согласен… – Патрик на большой скорости взял поворот и едва не столкнулся с мусоровозом.

Водитель успел погрозить ему кулаком, а Мартин в ужасе схватился за сиденье.

– Тебе что, права на Рождество подарили? – спокойно спросила Паула.

– О чем ты? – оскорбленно возразил Патрик. – Я прекрасно вожу машину.

– Еще бы! – ехидно расхохотался Мартин и повернулся к Пауле. – Знаешь, я хотел заявить Патрика на эту программу, «Худшие водители Швеции». Но потом подумал, что если Патрик там появится, никакой конкуренции не будет. Программа потеряет зрительский интерес.

Паула фыркнула.

– О чем ты бормочешь? – Патрик разозлился. – Сколько часов мы с тобой провели в машине! Хоть одна авария? Хоть одно происшествие? Вот именно! Чистый оговор!

Он повернулся к Мартину и сверкнул глазами, в результате чего чуть не въехал в зад затормозившему перед ним «саабу».

– I rest my case,[12]12
  Мое выступление закончено (англ., идиом.).


[Закрыть] – почему-то по-английски резюмировал Мартин.

Всю оставшуюся дорогу до отдела Патрик дулся, но скорости не превышал.

После встречи с отцом его не оставляла злость. Франц всегда так на него действовал. Впрочем, нет. Не всегда. В детстве над злостью преобладало разочарование. Разочарование, смешанное с любовью, которое с годами перешло в ненависть. Челль прекрасно понимал, что эта ненависть руководит всеми его поступками и на практике получается, что именно отец и управляет его жизнью, но сделать ничего не мог. Достаточно было вспомнить, что он пережил, когда мать потащила его к сидящему в тюрьме отцу. Холодная, серая, безликая комната для свиданий. Отцовские попытки заговорить с ним, попытки показать, что он не просто наблюдает за его взрослением из-за решетки, а принимает в нем активное участие.

Со времени последней отсидки отца прошло уже много лет, но это вовсе не значило, что он стал лучше. Умнее – да, но не лучше. Он пошел другим, более изощренным путем. А Челль, что и следовало ожидать, выбрал свой путь – прямо противоположный отцовскому. Он писал о националистских ксенофобских организациях с такой свирепой яростью, с таким гневом и презрением, что имя его стало известно далеко за пределами газеты «Бухусленец», где он числился корреспондентом. Он часто летал из Тролльхетена в Стокгольм – его приглашали на телевизионные дебаты. Он говорил о разрушительной сути неонацистских движений, о том, каким способом общество может и должно им противостоять.

В отличие от многих других полемистов, которые с отвечающей духу времени политкорректностью предлагали пригласить на эти дебаты самих неонацистов для, так сказать, открытой дискуссии, Челль придерживался твердой линии – их не только нельзя никуда приглашать, их вообще не должно быть. Они не имеют права на существование. Каждое их действие должно встречать мощное и решительное противодействие, и где бы они ни появились, им нужно немедленно указать на дверь. Этой нечисти не место среди нормальных людей.

Челль припарковал машину у дома своей бывшей жены. На этот раз он даже не позвонил – бывали случаи, когда жена, узнав о его приходе, нарочно уходила. Он не стал полагаться на случай – долго сидел в машине в полутора сотнях метров от ее дома. Когда она наконец подъехала, вышла из машины с двумя бело-зелеными пакетами «Консума» и скрылась в подъезде, он переставил машину поближе и постучал. Она открыла дверь, и лицо ее мгновенно приобрело устало-скучающее выражение.

– Что тебе надо?

Сухая, чуть ли не презрительная интонация. Челль подавил приступ бешенства. Она должна понять, насколько это серьезно. Она должна понять, что пора принимать срочные меры. Он никогда не мог полностью избавиться от чувства вины перед ней, и это только усиливало его раздражение. Неужели Карина все еще считает необходимым показывать, насколько она оскорблена и раздавлена его уходом? Прошло уже десять лет!