Текст книги "Железный крест"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Что вы не решались объяснить, Бритта?

Та сделала отстраняющий жест рукой, но потом передумала и наклонилась к Эрике совсем близко.

– Хотела… с тобой поговорить… но старые кости… старые кости должны лежать в земле. Ничему не поможешь… Эрик сказал, что… шепчет он, шепчет… неизвестный солдат… – Речь Бритты перешла в невнятное бормотание.

– Какие кости? О чем вы? Что сказал Эрик? – Эрика невольно повысила голос.

В тишине кухни ее вопросы звучали как истерические выкрики. Бритта закрыла руками уши и шептала что-то совсем уж несуразное. Она напомнила Эрике Майю – та поступала точно так же, когда ей пытались сделать внушение.

– Что здесь происходит? – Резкий мужской голос у нее за спиной заставил ее повернуться к двери.

На нее гневно уставился высокий старик с венчиком седых волос вокруг лысого черепа. В руках у него были два пакета с продуктами. Эрика сообразила, что это муж Бритты, Герман.

– Простите. Я… Меня зовут Эрика Фальк. Бритта дружила с моей матерью, и я хотела кое о чем ее спросить… все было просто замечательно… а потом она поставила на конфорку…

Ситуация была настолько неприятной, что Эрика никак не могла сосредоточиться и несла откровенную чушь. Бритта за ее спиной продолжала что-то бубнить.

– У моей жены болезнь Альцгеймера. – Герман поставил пакеты у холодильника.

В словах его прозвучала такая горечь, что у Эрики побежали мурашки по коже. Ей стало безумно стыдно. Альцгеймер… она должна была сообразить. Этот мгновенный переход от полной ясности к полному бреду. Она вспомнила, что читала – мозг больных людей постепенно загоняет их в угол, где нет ничего, кроме постоянного, равномерного, густого тумана.

Герман подошел к жене и осторожно отнял руки от ушей.

– Бритта, любимая… Мне пришлось поехать и кое-что купить… но я уже вернулся. – Он обнял ее и покачивался вместе с ней из стороны в сторону. – Я уже вернулся. Все хорошо… все будет хорошо…

Она постепенно успокоилась.

Он повернулся к Эрике.

– Вам лучше уйти… и я бы очень вас просил не возвращаться.

– Но Бритта сказала, что… мне очень надо узнать… – запинаясь, попыталась Эрика восстановить контакт, но он посмотрел ей в глаза и почти крикнул:

– Больше не приходите!

Эрика выскользнула из дома, чувствуя себя взломщицей. В ушах ее стоял спокойный голос Германа, увещевавшего жену. Но что это был за бред насчет старых костей? Что она хотела сказать?

Этим летом герани были необычно красивы. Виола тщательно срывала увядшие лепестки – это была необходимая мера. Ее коллекция гераней постепенно выросла до впечатляющих размеров. Каждый год она брала отростки и высаживала – сначала в маленьких горшочках с торфом, потом пересаживала в большие.

Ее любимицей была герань Морбака – ни один другой вид не мог сравниться с ней по красоте. Что-то было совершенно неотразимое в сочетании беззащитно-розовых цветов с грубоватыми острыми ветвями. Впрочем, розовидная герань ей почти не уступала.

Их оказалось на удивление много – любителей герани. С тех пор как сын посвятил ее в основные тайны Интернета, она стала постоянным членом трех форумов, посвященных гераням, и подписалась на рассылки с новостями в мире гераней. Но самое большое удовольствие доставляла ей переписка с Лассе Анреллем. Если и был во всем мире человек, который любил герань больше, чем она сама, то это Лассе.

Они обменивались письмами с тех пор, как она побывала на его лекции и прочитала его книгу о геранях. На лекции она задала множество вопросов, которые его совершенно очевидно заинтересовали. Теперь в ее папке для входящих сообщения от Лассе появлялись с завидной регулярностью. Эрик поддразнивал ее – говорил, что у нее, должно быть, тайный роман с этим Лассе у него за спиной, а все эти разговоры о геранях – лишь маскировка любовной переписки. Потом он стал называть ее… ну да, в общем, он стал называть это ее местечко «розовидной геранью», чем каждый раз приводил в смущение. Она улыбнулась воспоминанию, но на глаза тут же навернулись слезы – наверное, в тысячный раз за последние дни. Как только она вспоминала, что Эрика уже нет, начинала плакать.

Земля жадно впитывала воду. Но важно не переборщить, пусть лучше земля хорошенько подсохнет между поливами… Виоле вдруг пришло в голову, что это подходящая метафора для их отношений с Эриком. Когда они встретились, оба пребывали в изрядно подсохшем состоянии, и оба понимали, как важно соблюдать осторожность. Они продолжали жить каждый в своем доме и встречались только тогда, когда желание увидеться было обоюдным. Они с самого начала обещали друг другу: их отношения должны приносить только радость и ничего, кроме радости. Было бы преступно отравлять их будничными хлопотами, спорами и прочими неизбежными атрибутами совместной жизни. Только взаимная любовь и нежность. И приятные, ни к чему не обязывающие беседы.

Она вздрогнула – в дверь постучали. Виола поставила лейку, вытерла рукавом слезы, бросила последний взгляд на цветы, чтобы успокоиться, и пошла открывать.

~~~

Фьельбака, 1943 год

– Бритта… ну, Бритта же… успокойся! Что случилось? Опять напился? – Эльси гладила подругу по спине.

Та всхлипнула, попыталась что-то сказать, но вместо этого уткнулась носом в грудь подруги. Эльси привлекла ее поближе.

– Ничего… скоро ты сможешь уехать… найдешь работу где-нибудь и забудешь все это.

– Я никогда… никогда больше не вернусь домой. – Бритта прижалась еще тесней.

Блузка у Эльси промокла насквозь, но она не обращала внимания.

– Опять с матерью?

– Он ударил ее в лицо. – Бритта кивнула несколько раз подряд. – А потом… потом я убежала. Если бы я была парнем, я бы ему показала…

– Было бы жалко, если бы твоя красивая мордашка досталась парню.

Бритта засмеялась сквозь слезы. Эльси продолжала укачивать ее в объятиях. Она знала, что Бритту легче всего утешить комплиментом.

– Но мне так жалко малышей… – сказала Бритта, немного успокаиваясь.

– А что ты можешь сделать?

Эльси представила себе двоих младших братишек Бритты, и горло перехватило от возмущения. Отец Бритты, Торд, превратил жизнь семьи в ад. В Фьельбаке все знали, что как только Торд перебирал, а это случалось часто, он бросался с кулаками на жену Рут, тихую забитую женщину, которая пыталась объяснять синяки собственной неуклюжестью, если ей вдруг случалось появляться на людях до того, как они пройдут. Детей он тоже не жалел. Больше всего доставалось двоим мальчикам. На Бритту и ее младшую сестру он руку не поднимал.

– Чтоб ему сдохнуть… Свалился бы по пьянке в воду и утоп.

– Бритта… Ты не должна так даже думать, не только говорить. Не бойся, с Божьей помощью все наладится. Как-нибудь наладится. Не бери грех на душу… Ты что – такие мысли!..

– С Божьей помощью? – горько всхлипнула Бритта. – Бог забыл к нам дорогу. И все равно мать каждое воскресенье ходит в церковь и молится. И что, помог ей твой Бог? Тебе легко говорить… у тебя родители добрые, и с малышней не надо возиться… – закончила она чуть ли не со злостью.

Эльси немного ослабила объятия.

– Нам тоже достается, Бритта. Мать похудела так, что одна тень осталась. Волнуется. С тех пор как «Экерё» налетел на мину, она только и думает об этом. Боится, что каждый отцовский рейс будет последним. Иногда сидит у окна и сморит на море, и смотрит… заговаривает она его, что ли…

– Это не одно и то же. – Бритта хлюпнула носом и высморкалась.

– Конечно, не одно и то же, но я только хотела сказать, что… а, ладно, забудь.

Она знала Бритту с раннего детства. Продолжать разговор было бессмысленно. Эльси любила подругу, но иногда с ней бывало нелегко – за своими собственными неурядицами Бритта не видела и не хотела видеть, что у других тоже есть беды.

На лестнице послышались шаги. Бритта поспешно вытерла слезы.

– К тебе пришли. – В комнату заглянула Хильма.

За ее спиной топтались Эрик и Франц.

– Привет!

Эльси ясно видела, что мать не в восторге от посетителей, но оставила ребят, не преминув, впрочем, добавить:

– Эльси, не забудь, ты должна отнести Эстерманам стираное белье, я его уже сложила. Через десять минут. И, надеюсь, ты помнишь, что в любой момент может вернуться отец.

Она спустилась вниз. Франц и Эрик уселись на пол – стульев в каморке у Эльси не было.

– Ей, похоже, не очень-то нравится, что мы к тебе заходим.

– Мать считает, надо держаться своего круга. Мы из одного круга, вы – из другого, почище. – Эльси явно их поддразнивала.

Франц хотел что-то сказать, но то ли раздумал, то ли не нашелся. Эрик внимательно смотрел на Бритту.

– Ты чем-то огорчена?

– Тебе-то какая забота? – огрызнулась Бритта и нетерпеливо вскинула голову.

– Девчачьи страсти, – засмеялся Франц.

Бритта посмотрела на него с обожанием и тоже засмеялась. Глаза у нее по-прежнему были красные.

– Здесь не над чем смеяться, Франц. – Эльси сцепила руки на коленях. – Не у всех так все гладко, как у вас с Эриком. Война многим достается очень и очень тяжело. Ты бы подумал иногда об этом.

– «У вас с Эриком»! – повторил Эрик. – Я-то как тебе на язык попал? То, что Франц безмозглый невежда, – известно, но ты же обвиняешь меня, что я якобы равнодушен к страданиям народа… – Он обиженно посмотрел на Эльси, но тут же получил от Франца довольно сильный удар по руке.

– Безмозглый невежда? Это ты меня так называешь? Я-то считаю, что мозгов нет как раз у тех, кто бормочет что-то о «страданиях народа». Тебе что, восемьдесят лет? Повредился ты, что ли, от всех этих книжек? – Франк покрутил пальцем у виска.

– Не обращай внимания, – устало сказала Эльси.

Иногда ей до тошноты надоедали бесконечные перебранки мальчиков. Детский сад, и больше ничего.

Она прислушалась и просияла.

– Отец пришел!

Эльси уже готова была скатиться по лестнице, как вдруг ее что-то остановило – нечто в интонациях доносившегося снизу разговора. Не слышно было радостных восклицаний, каждый раз сопровождавших возвращение отца. Донеслись тяжелые шаги – отец поднимался по лестнице сам. Увидев его лицо, Эльси мгновенно поняла: случилось что-то ужасное. Она попыталась посмотреть отцу в глаза, но тот не отрываясь смотрел на Эрика. Элуф несколько раз открыл и закрыл рот, не решаясь начать разговор, потом сказал просто:

– Эрик… я думаю, тебе надо идти домой. Ты нужен родителям.

– А что случилось? Почему… – Внезапно Эрик закрыл рот рукой. Глаза его расширились – он понял, почему так серьезен отец Эльси. – Аксель? Что слу…

Он так и не смог закончить предложение – в горле встал комок. Эрик несколько раз глотнул, пытаясь от него избавиться, но ничего не вышло. Он вдруг представил себе мертвого Акселя, лица отца с матерью.

– Аксель жив, – прервал Элуф поток жутких картин, – он жив. Но его взяли немцы…

Эрик смотрел на него непонимающим взглядом. Радость, что брат не убит, тут же омрачилась еще большей тревогой – Аксель был в руках беспощадного, известного своей нечеловеческой жестокостью врага.

– Пошли, парень, я тебя провожу.

Отец сгорбился. Необходимость разговора с родителями Акселя давила на него, как скала.

~~~

Паула уютно устроилась на заднем сиденье и с удовольствием прислушивалась к шутливой перепалке Патрика и Мартина. Последний, например, сейчас заявил, что если ему чего-то и не хватает в отсутствие Патрика, то уж во всяком случае не его манеры водить машину. По всему чувствовалось, что у них давние и хорошие отношения, а Паула, послушав вопросы и предложения Патрика, почувствовала к нему уважение – толковый парень.

Вообще отдел полиции в Танумсхеде был удачным выбором. С самого момента переезда у нее появилось чувство, что она приехала домой. Она столько лет прожила в Стокгольме, что уже забыла, как выглядит быт в маленьком провинциальном поселке. К тому же Танумсхеде чем-то напоминал ей селение в Чили, где прошли первые годы ее жизни, пока они не эмигрировали в Швецию. Наверное, и это сыграло свою роль. А говоря откровенно, она даже не могла объяснить, почему Танумсхеде так пришелся ей по душе. Паула ни одной секунды не жалела, что уехала из Стокгольма. Может быть, потому, что в стокгольмской полиции она насмотрелась такого, что хуже не придумаешь, и это в какой-то степени повлияло на ее восприятие города. Но если быть честной, она никогда не чувствовала себя в Стокгольме своей. Ни в детстве, ни потом.

Когда они получили вид на жительство, им с матерью выделили маленькую квартирку на окраине. Она принадлежала к ранней, тогда еще немногочисленной волне эмиграции и была единственной в классе не шведского происхождения. И это ей дорого стоило. Каждый день, каждый час она расплачивалась за то, что не шведка, что родилась в другой стране. Она говорила по-шведски без малейшего акцента, но это не помогало. Ее выдавали темные глаза и черные волосы.

В полиции, однако, несмотря на множество предупреждений, никаких проявлений расизма она не почувствовала. К тому времени шведы настолько привыкли к людям, которые выглядят не так, как они, что ее даже и не считали эмигранткой. Может быть, потому, что она уже так долго жила в стране, а может, еще и потому, что эмигранты с латиноамериканского континента казались шведам все же не такими чужими, как, допустим, беженцы из Африки или арабских стран. Абсурд. Все, чего она достигла, – ее считали более приемлемой, чем беженцы новой волны…

Именно поэтому она так опасалась людей вроде Франца Рингхольма. Они ничего не видели, детали для них были не важны: они смотрели на внешность, и тут же на поверхность всплывали иррациональные предрассудки тысячелетней давности, предрассудки тех времен, когда люди боялись ведьм и оборотней. Это было очень близко к тому, от чего они бежали из Чили. Неумение и нежелание видеть. Диктатор определил, что есть только один правильный путь, тот, который он выбрал, а все остальное – злонамеренные попытки с этого пути уйти и увести за собой остальных. Такие, как Франц Рингхольм, существовали всегда, во все времена. Люди, которые считали, что их ум, или физическая сила, или власть дают им право судить, что нормально, а что не нормально.

– Какой номер дома, ты сказала? – Мартин прервал ее размышления.

Паула посмотрела в блокнот.

– Седьмой.

– Тогда приехали.

Патрик припарковал машину. Небольшой жилой комплекс в Куллене, рядом со стадионом в Фьельбаке.

Стандартная табличка с именем заменена на деревянную дощечку, на которой в обрамлении нарисованных от руки цветов красуется изящная старинная вязь: «Виола Эльмандер». Женщина, открывшая дверь, целиком соответствовала этому стилю: полноватая, но пропорционально сложенная, с излучающим естественное дружелюбие круглым лицом. Паула обратила внимание на ее романтическое шелковое платье в мелких цветочках и тут же представила Виолу в соломенной шляпке. Такая шляпка очень подошла бы к ее седым, забранным в аккуратный узел волосам.

– Проходите, – приветливо сказала Виола и пропустила их в прихожую.

Паула огляделась. Квартира очень отличалась от ее собственной, но она почему-то подумала, что именно так должно выглядеть жилье в Провансе, где она никогда не была. Простая, в деревенском духе, мебель, кругом цветочные мотивы на гобеленах и натюрмортах.

Гостиная была выдержана в том же, как посчитала Паула, южноевропейском стиле.

– Я поставила кофе, – сказала Виола.

На журнальном столике уже красовалось несколько розовых фарфоровых чашек – тоже в цветочках, рядом блюдо с печеньем. Мать честная, подумала Паула, и блюдо в цветочках…

– Спасибо, спасибо, – поблагодарил Патрик и осторожно присел на диван.

Они представились. Виола разлила по чашкам кофе и села в кресло, ожидая продолжения.

– Как вам это удается? – спросила Паула, пригубив кофе. – Как вы выращиваете такую красивую герань?

Мартин и Патрик с удивлением уставились на Паулу.

– У меня герань либо гниет, либо высыхает, – пояснила она.

– Ничего сложного, – скромно, но с плохо скрытой гордостью сказала Виола, – надо просто дать земле высохнуть как следует, а потом не перестараться с поливом. И еще замечательный совет мне дал Лассе Анрелль: надо время от времени удобрять мочевиной, тогда даже самые капризные сорта чувствуют себя превосходно.

– Лассе Анрелль? Спортивный комментатор из «Афтонбладет»? – недоверчиво спросил Мартин. – И на «ТВ-четыре»?

Виола, судя по всему, посчитала вопрос Мартина настолько глупым, что даже не удостоила его ответом. Для нее Лассе Анрелль был в первую очередь экспертом по герани, а то, что он в свободное время комментировал какой-то спорт, ровным счетом никакого значения не имело.

Патрик откашлялся.

– Насколько нам известно, вы регулярно встречались с Эриком Франкелем… – Он помедлил. – Сочувствую вашему горю.

– Спасибо, – сказала Виола, глядя в чашку с кофе. – Да… мы встречались. Иногда Эрик оставался у меня, но не часто… раза два в месяц.

– А как вы познакомились? – с любопытством спросила Паула.

Ей было трудно представить, что могло связывать таких на первый взгляд разных людей.

Виола улыбнулась. Оказалось, у нее совершенно очаровательные ямочки на щеках.

– Эрик читал в библиотеке лекцию… когда это было… думаю, года три назад. Или четыре? Он рассказывал о жизни в Бухуслене во время войны, и я пошла послушать. Потом мы разговорились, и, знаете, слово за слово… – Она улыбнулась какому-то приятному воспоминанию.

– Вы никогда не бывали у него дома? – Мартин после короткой внутренней борьбы потянулся за печеньем.

– Нет. Эрик считал, что так спокойней. Он ведь жил не один, они делили дом с братом. И хотя Аксель часто бывал в отъезде… нет, мы предпочитали встречаться у меня.

– Он никогда не говорил, что ему кто-то угрожает?

– Нет! Никогда! – Виола тряхнула головой. – Почему кто-то должен был угрожать Эрику, учителю истории на пенсии? Даже думать об этом дико. Абсурд!

– Может быть… но, представьте себе, ему и на самом деле угрожали. Кому-то очень не нравился его интерес к нацизму и Второй мировой войне. Кое-кому не нравится, когда историю изображают не так, как бы им хотелось.

– Эрик никогда и ничего не изображал, как вы странно выразились, – с неожиданным раздражением сказала Виола. – Эрик был истинным историком и крайне бережно обращался с фактами. Его щепетильность не знала границ. Эрик никогда не высказывался, если не был на сто процентов уверен. Истина всегда была для него истиной, независимо, укладывалась она в его теории или нет… «Изображал»… – передразнила она уже с улыбкой, заметно остыв, – не изображал, а складывал пазл. Медленно, терпеливо, кусочек за кусочком складывал пазл и никогда ничего не подгонял. Кусочек облака, кусочек голубого неба, зеленого луга… месяц за месяцем, пока не сложится. И только тогда позволял себе показать кому-то результат. Никогда не показывал полработы. – Она успокоилась, и лицо ее приобрело прежнее мягкое выражение. – У историков работа не кончается никогда. Всегда находятся новые факты, и действительность поворачивается другой стороной…

– А почему он так увлекся именно Второй мировой? – спросила Паула.

– А почему человек вообще чем-нибудь увлекается? Почему я увлеклась геранями, а не розами, к примеру? – Виола развела руками, но тут же задумалась. – Хотя в случае с Эриком не так… Не надо быть Эйнштейном, чтобы сообразить, почему Эрика так интересовала война. История с братом наложила на него колоссальный отпечаток. Думаю, за всю его жизнь это было самое сильное переживание. Он никогда об этом не говорил. Но я, как все женщины, умею читать между строк. Единственный раз он решил рассказать мне историю брата… и в этот же день я впервые видела, как он напился. Это был наш последний вечер… – У Виолы дрогнул голос. Она помолчала с минуту и продолжила: – Он пришел неожиданно, этого никогда не бывало, мы всегда договаривались о встрече. И к тому же сильно под градусом, чего раньше тоже никогда не бывало… Прошел, ни слова не говоря, к бару и налил полный стакан виски. Сел на диван и начал рассказывать. И все время прихлебывал виски. Я мало что поняла… он говорил довольно несвязно, как пьяные говорят. Но речь шла об Акселе, о том, что ему пришлось пережить в плену, как это повлияло на семью… Это-то я поняла.

– Вы сказали, ваш последний вечер… Но почему? Почему вы не встречались летом? Почему вы не поинтересовались, где он и что с ним?

Лицо Виолы исказилось – она с трудом удерживала слезы.

– Потому что Эрик со мной попрощался, – сказала она севшим голосом. – Он ушел за полночь… ушел… точнее сказать, уполз. И последнее, что он сказал… он сказал, что это наша последняя встреча. Начал рассыпаться в благодарностях… спасибо, дескать, за то, что ты появилась в моей жизни… поцеловал в щеку и исчез. Я-то поначалу решила – пьяная болтовня. Проспится. Весь следующий день, как дура, сидела у телефона, думала, позвонит, объяснит, в чем дело, попросит прощения… хоть что-то. Но он не позвонил. А меня обуяла идиотская гордость – он не звонит, так что я буду навязываться? Если бы я не была такой дурой, если бы я позвонила… может быть, он бы и не сидел там, и… – Она не закончила мысль и разрыдалась.

Паула прекрасно ее поняла и положила ладонь на руку Виолы.

– Вы ничем не могли помочь. Откуда вам было знать?

Виола вяло кивнула и вытерла слезы тыльной стороной кисти.

– Вы можете вспомнить дату? – с надеждой спросил Патрик.

– Могу посмотреть в календаре. – Виола встала. Разговор, без сомнения, причинял ей боль. – Я записываю кое-что каждый день, так что надеюсь…

Она вышла и через две минуты вернулась.

– Пятнадцатого июня. Пятнадцатого июня я была у дантиста, а Эрик приходил вечером того же дня.

– Спасибо. – Патрик встал.

Вслед за ним поднялись Паула и Мартин. Попрощавшись с Виолой, они молча вышли на улицу, думая об одном и том же – что же произошло пятнадцатого июня, если Эрик, вопреки своим правилам, напился и внезапно прервал отношения с Виолой? Что это могло быть?

– Она совершенно о ней не заботится!

– Дан, это несправедливо! Как ты можешь быть уверен, что сам не поддался бы на ту же уловку? – Анна скрестила руки на груди и оперлась на мойку.

– Я бы не поддался! – Светлые волосы Дана стояли дыбом, потому что он не переставая ерошил их.

– Нет, ты, конечно, нет… ты бы не поддался. Ты, который всерьез подозревал, что кто-то ночью проник в дом и съел весь шоколад, который лежал в буфете. Если бы я не нашла обертку под подушкой у Малин, ты бы и до сих пор искал вора с перемазанным шоколадом ртом! – Анна не знала, что уместнее – смеяться или сердиться.

Зато Дан неожиданно расплылся в улыбке.

– Да… она так убедительно утверждала, что и в глаза не видела этого шоколада.

– Вот именно… Подожди – девочка вырастет и получит «Оскара». И Белинда ей не уступит! Нет ничего удивительного, что Пернилла поверила. И ты бы поверил.

– Может быть, – неохотно согласился Дан. – Но тогда она должна была позвонить маме этой подружки и проверить. Я бы обязательно позвонил.

– Не сомневайся, что с этого дня Пернилла тоже будет проверять.

– Что вы опять про маму сплетничаете? – На лестнице появилась взлохмаченная Белинда в ночной рубашке.

Она так и провалялась, мучаясь похмельем, в постели с субботнего вечера, когда они привезли ее домой от Эрики и Патрика, и, как показалось Дану, терзалась угрызениями совести. Сейчас, похоже, она вновь дала волю злости, ставшей в последнее время ее постоянным спутником.

– Ничего плохого о твоей маме мы не говорим, – устало произнес Дан, понимая неизбежность очередного конфликта.

– Это ты что-то сказала про маму! – Этот выкрик был направлен Анне.

Та безнадежно посмотрела на Дана.

– Ни папа, ни я ничего плохого о твоей маме не сказали, – повторила она. – И не говори со мной таким тоном.

– Каким тоном хочу, таким и говорю! – завизжала Белинда. – Это мой дом, а не твой! Так что забирай свое отродье и проваливай!

У Дана потемнели глаза.

– Не смей так говорить с Анной! Она теперь живет здесь. И она, и Эмма, и Адриан. А если тебя это не устраивает…

Дан осекся. Ничего глупее в этот момент он сказать не мог.

– Не устраивает! Меня это не устраивает! Я собираю вещи и уезжаю к маме! И там и буду жить, пока они не уберутся!

Она вихрем исчезла в своей комнате. Дверь хлопнула так, что Дан и Анна вздрогнули.

– Может быть, она и права, Дан, – тихо, без выражения, сказала Анна. – Все случилось слишком быстро, у нее не было времени привыкнуть, а мы вторглись в ее дом и в ее жизнь.

– Она уже взрослая! Ей семнадцать лет, а ведет себя как пятилетка.

– Для нее это очень трудно. Вы с Перниллой развелись, когда она была в самом ранимом возрасте…

– Спасибо, спасибо, не заставляй и меня мучиться угрызениями совести! Знаю, знаю, мы развелись по моей вине, но незачем все время об этом напоминать!

Он быстрым шагом, чуть не бегом, направился к входной двери и с грохотом закрыл ее за собой – да так, что стекла задрожали. Сговорились они, что ли, вечно хлопать дверьми… Анна несколько секунд постояла у мойки. Потом опустилась на пол и заплакала.