Текст книги "Щедрый Буге (СИ)"

Автор книги: Камиль Зиганшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

В замешательстве огляделся. Вокруг стоял глухой, ставший сразу враждебным, лес. Сверху безостановочно сыпал нудный дождик. На мне не осталось ни одной сухой нитки. Слякотно, холодно, голодно. Еды, кроме трех размокших сухарей, никакой. Спички, первейшая необходимость, отсырели и не зажигались. Компас остался в палатке. Стало жутко.

Мокрый Индус стоял рядом и, насупившись, наблюдал за мной.

Индус, домой! Где палатка? Ищи! Ищи...– уговариваю я его, в надежде, что собака укажет верную дорогу.

Пёс же, опустив морду вниз, виновато отворачивается. Похоже, он

догадывался чего от него ждут, но, к сожалению, помочь оказался неспособен.

Поразмыслив, я решил, что в этой ситуации мне не остается ничего другого, как спуститься по Туломи к Хору, а там, как говорят, война план покажет.

Ближе к устью ключа пошли, чередуясь, то сплошные изнуряющие заросли колючего элеутерококка, то высокие вертлявые кочки, покрытые жесткой, заиндевелой травой, то топкие зыбуны. По ним ступал, замирая от ужаса. Сделаешь неверный шаг – провалишься в «окно» с ледяной жижей. Было ощущение будто идешь по слабо натянутой резиновой пленке: почва при каждом шаге упруго прогибается и далеко вокруг расходятся тяжелые волны, покачивающие тощие «копёнки». Осрамившийся Индус плелся понуро сзади.

18

Передохнуть негде. Попытался прислониться измученным телом к худосочному стволу, но он затрещал и повалился – слабый грунт не держал. Даже небольшого усилия хватило, чтобы свалить его.

Сразу вспомнились бесконечные глухие заломы на реке Чуи (крупный верхний приток Хора), по которой мы с Юрой Сотниковым сплавлялись несколько лет назад после перехода через водораздел Сихотэ-Алиня с побережья Японского моря. Незадолго до сплава после тайфуна по реке прокатился могучий паводок, нагромоздивший огромные лесины, лохматые выворотни, перекрывшие долину многометровыми валами в несколько

ярусов. Полноводная река, будучи не в силах разнести, разорвать переплетения лесных великанов, с рокотом разливалась по всей пойме. Приближаться к завалам на лодке, по чистой свободной от растущих деревьев и кустов, воде опасно, так как стремительное течение тут же тянет под завал и раздавит, истреплет между бревен в клочья. Поэтому шли по затопленной, заросшей лесом пойме пешком с рюкзаками на спинах, лодкой на головах, по колено, а нередко и по пояс в воде, на ощупь выбирая дорогу.

Разбои тянулись шесть километров, но они отняли у нас двое суток.

О, что это был за переход! Сущий ад! Кругом вода. Море воды, но плыть по ней невозможно – лодке не протиснуться между стволов. Земля под водой раскисла и ноги глубоко вязнут. С большим усилием выдираешь их из хляби, но при следующем шаге всё повторяется.

Иногда проваливались в коварные ямы. В этих случаях герметичные рюкзаки выполняли роль заплечных поплавков. Вокруг полчища мошки. Казалось вся окрестная мошкара караулила нас на этом переходе. Её так много, что трудно дышать. Несчетные армады набрасываются и облепляют серым пеплом все доступные участки тела. Проведешь рукой по лицу – с пальцев кровяная кашица комочками отваливается. Шли голодные, грязные, мокрые и опухшие от бесчисленных укусов. Шаг вперед – лодку на себя – рукой по серой маске покрывшей лицо. Шаг вперёд – лодку на себя – рукой

19

по лицу. И так двое суток! А как «спали» посреди этой топи лучше и не вспоминать!

общем, без паники, Камиль! И не из таких переделок выходили! Собравшись с силами, выбрался на гривку и увидел длинную кисть с

пятью огненно-красными рубинами ягод, свисавшую с коричневого гибкого побега с шелушащейся корой. Это были ягоды лимонника. Съев их, я вскоре почувствовал прилив сил, но, к сожалению, ненадолго. Уже через километр опять потянуло лечь. Эх, найти бы несколько таких кистей! Говорят, что горсть ягод лимонника дает силы весь день гнать зверя. Дальше лианы лимонника стали попадаться чаще, но ягод на них не было. Птицы склевали все до единой.

тоской пошарив в пустых карманах, я в который раз за сегодняшний день вспомнил поговорку «идешь на день, бери на три». И дал себе зарок на будущее всегда носить запас еды, а спички заворачивать в полиэтиленовый мешочек.

К вечеру стало подмораживать. Холодный ветер обжигал лицо и руки. Верхняя одежда быстро превратилась в ледяной панцирь. Каждый шаг теперь сопровождался хрустом штанов и куртки. Выйдя на коренной берег Хора, с облегчением вздохнул и даже несколько раз притопнул ногой по твердой почве, убеждаясь, что топь действительно кончилась.

Последние километры брёл как во сне. Чувства притупились, мысли спутались. Их неясные обрывки блуждали в голове, и только одна, точно боль, не давала покоя: «Что скажет Лукса, не пошел ли он на поиски».

Я боялся, что он упрекнет при встрече: «Однако тебе в тайгу без проводника нельзя». Но и тут ошибся. Лукса или был уверен во мне, или просто привык за долгую охотничью жизнь к подобным задержкам, но, когда

ввалился в палатку и в полном изнеможении упал на спальник, он только пробурчал, пыхнув трубкой:

Что так долго ходишь, все остыло.

20

тепле мной овладело единственное желание: лежать и ни о чем не думать. Было обидно, что столько сил истрачено впустую из-за моей невнимательности.

Пройдет время, и я научусь довольно свободно определяться на местности, по какому-то внутреннему, дремавшему до поры чувству ориентации. Этот древний, но утраченный людьми инстинкт возможно сродни способности птиц возвращаться после зимовки точно к своему родному гнезду. Для

пробуждения и развития этой способности человеку необходимы

соответствующая обстановка и практика. При этом уверенно

ориентироваться в тайге может научиться далеко не каждый. Тут важно иметь еще хорошую зрительную память, позволяющую запоминать рельеф местности и развитое пространственное воображение.

Выпив шесть кружек чая, но так и не утолив жажду, я несколько ожил и, оглядевшись, заметил висевшие на перекладине шкурки белок.

Лукса, поздравляю! У тебя сегодня удачный день!

Не больно, только белок подстрелил. Смотри, уже выходные – мех зимний, мездра спелая. Белка линяет последней, значит, соболя тоже созрели,

ответил промысловик и продолжил прерванное занятие – надувать очищенный зоб рябчика. Получился легкий полупрозрачный шарик. Завязав его, повесил рядом со шкурками.

Для чего он тебе?

Внукам игрушка. Побольше готовить надо. Внуков беда как много. Всегда на Новый год полную коробку везу.

ОТЧЕГО КАМЕНЕЮТ РОГА

Разбудил ритмичный стук. Я выглянул из палатки и присвистнул от удивления: в полушаге от входа побирушка сойка остервенело терзала беличью тушку. На мое появление она никак не отреагировала. Доклевала

21

находку, бесцеремонно оглядела меня черным глазом и горделиво поскакала дальше, выискивая, чем бы еще поживиться.

Судя по тому, что чай был чуть теплый, Лукса ушел давно. Я оделся и выбрался из жилища. Денек – чудо! Все пропитано солнцем. В лесу возобновилась хлопотливая жизнь. Вовсю тарабанит труженик-дятел, в пух и прах разбивая старуху ель. Звонкими, чистыми голосками перекликаются синицы. Задорно посвистывают рябчики. Изредка пронзительно и хрипло кричит таежная сплетница – сойка.

Хор нынче необычайно красив. Сплошной лентой, чуть шурша друг о друга хрустальными выступами, плывут льдины, припорошенные белой пудрой. В промежутках между ними вода лучится приятным нежно-изумрудным светом. Идти на охоту было поздно, да и обессилил после вчерашних блужданий. Поэтому спустился к реке и насторожил поблизости под берегом несколько ловушек.

Лукса вскоре вернулся довольный. Еще бы! – Убил чушку буквально в полукилометре от стана. Гордо извлек из рюкзака увесистый шмат мяса, печень и сердце. Задабривая покровителя охотников, он отрезал сочный кусочек мякоти и бросил в огонь:

Спасибо, Пудзя, хорошая чушка.

Перекусив, пошли за остатками свиньи. Жирненькая! Слой сала в два пальца толщиной.

Кабаньим жиром улы хорошо смазывать. Не промокают в сырую погоду. Одно плохо – сильно скользят по снегу, – наставлял в дороге Лукса.

Сумерки быстро сгущались, и, незаметно подкравшись, тьма обступила нас со всех сторон. Небо затянуло тучами. Мохнатые снежинки закружились в воздухе как бабочки: то взлетали, то опускались, гоняясь друг за дружкой. Затарившись поспешили в лагерь.

этот вечер у нас был настоящий таёжный ужин. Сварили полный котел мяса, мелко нарезали и поджарили сердце, печень и, довольные удачным началом сезона, пировали, беседовали на самые разные темы. Намолчавшись

22

за день в тайге, Лукса любил донимать меня неожиданными вопросами. Он во всём пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:

Солнце у нас одно, но почему утром оно светит плохо, а днем так сильно, что и смотреть нельзя? – или же – Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими и ест олень мягкую траву, а к гону рога становятся как камень.

Я, используя свои книжные познания, как мог объяснял:

Верно, молодые рога – панты, мягкие, пронизаны массой кровеносных сосудов и нервов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шерсткой.

От мошки защищает, – вставил Лукса.

Когда панты вырастают в полную величину, в их тканях происходят сложные солевые процессы. Проще говоря, начинается окостенение. Начинается оно с самых кончиков отростков, с поверхностного слоя и постепенно переходит все ниже и глубже. Кожица отмирает и, как ты сам рассказывал, олени счищают её о стволы деревьев. После отрастания рогов пантачи часто посещают солонцы – организм требует восполнения запасов солей. А теперь, Лукса, ты мне ответь – кто из зверей самый крепкий на рану?

Ишь как извернулся!.. Самый крепкий лось будет. Самый слабый – изюбр. Медведь и кабан между ними. Сохатый даже с пробитым сердцем может бежать. Он от охотника не так уж быстро уходит – силы бережёт. В сопку идет не прямо, а как река петляет. Изюбр – дурак. Горяч. Раненый прыжками уходит, всегда прямо вверх. На рану он совсем слабый – даже с мелкашки свалить можно. Один раз у меня так было: собака загнала изюбра на отстой. Подбежал, смотрю наверх, ничего не вижу – пихта мешает. Стрельнул, да в спешке не переключил с «мелкашки» на «жакан». Слышу: копыта по камням защелкали. Обида взяла – уходит рогач, ёлка-моталка. Бросился догонять, а изюбр сам мне навстречу идёт. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни мертвый.

– Всякого такого, наверное, с тобой много бывало, расскажи, Лукса, что-нибудь еще.

23

– Это можно, – добродушно согласился промысловик. Прихлебывая из кружки чай, заваренный на обрезках лиан лимонника, он допоздна вспоминал случаи из своей охотничьей жизни; рассказывал о повадках зверей, о тонкостях их промысла. Наконец, я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:

– Лукса, а тигр или волки на нас не нападут?

– Зверь не глупый. Ему плохо не делаешь – он не трогает.

Но случается же, что хищные звери нападают на человека.

Неправда! Сказки это. Нападает когда защищаться надо. Что, колонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, могут броситься на тебя. Однако один хуза в тайге есть – шатун. Очень ненадежный зверь, ёлка-моталка. Он может напасть.

лесу, после ночного снегопада, никаких следов. Лишь снежные «бомбы», сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где испятнать бугристыми воронками пухлое одеяло.

Разошлись рано, хотя можно было и не ходить – капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это время зверьки наследят, и сразу видно, где постоянные, излюбленные проходы, а где случайный след.

Откопал, проверил старые капканы. В два попались мышки, Лукса говорит, что я слишком чутко настраиваю сторожок и поэтому он срабатывает от веса даже таких крохотных грызунов. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле лаза, но в него даже не заглянула – сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют только охотники.

Лукса весь день гонял косуль. Дважды ему удавалось приблизиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о насквозь промерзший подлесок.

– Косулю хорошо с собакой гонять,– сетовал бывалый промысловик,– она круг делает и на то же место выбегает. Тут ее и бей.

– Чего ж тогда Пирата не взял?

24

Он дурак! Только по зрячему идет. Встретит другой след, отвлекается и уходит по нему до следующего.

УРАГАН

Седьмое ноября! По всей стране торжества, а у нас обычный трудовой день. Я нарубил приманки и пошел бить новый путик по пойме Хора, но вскоре пришлось вернуться, чтобы надеть окамусованные* лыжи. Из-за выпавшего снега пешком ходить стало невозможно.

Если бы таежники знали имя человека, первым догадавшегося оклеить лыжи камусом, то они наверняка поставили бы ему памятник. Короткие, жесткие волосы камуса надежно держат даже на самых крутых склонах. При хорошем камусе скорее снег сойдет со склона, чем лыжи поедут назад. Правда ходить на таких лыжах без привычки неловко, надо иметь определенный навык. Поначалу я тоже шел тяжело, неуклюже.

Порой приходится читать в книгах «охотник, лихо скатившись с сопки, помчался к зимовью». Хочется верить, что где-то это и возможно, но только не в сихотэ-алинских дебрях. Попробуй скатись, когда выстроились один за другим кедры, ели, пихты, ясени, а промежутки между ними затянуты густым подлеском, переплетены лианами.

За ключом, на вздымающемся к востоку обширном нагорье, появились миниатюрные следочки кабарги – самого крошечного и самого древнего оленя нашей страны. Изящный отпечаток маленьких копытец четко прорисовывался на снегу. Кабарга испетляла всю округу в поисках своего любимого лакомства – длинного косматого лишайника, сизыми прядями свисающего с ветвей пихт и елей.

Лукса рассказывал, что раньше охотники даже специально валили такие деревья и устанавливали самострелы, натягивая на высоте локтя волосяные нити. Слух у кабарги острый. Она издалека слышит падение дерева и приходит кормиться. Неравнодушны к этому лишайнику и многие другие

25

обитатели тайги, особенно белки. Но они не едят его, а используют для утепления гнезд.

Среди оленей кабарга примечательна отсутствием рогов. Этот существенный недостаток возмещается острыми саблевидными клыками, растущими из верхней челюсти. И хотя по величине они не могут соперничать с клыками секачей при необходимости кабарожка может постоять за себя, ведь длина ее клыков достигает десяти сантиметров.

*Окамусованные – оклеенные камусом. Камус – шкура с голени лося или изюбря. Можно использовать и лошадиный камус. Он тяжелее, но лучше других скользит по снегу.

Охотиться на кабаргу без хорошей собаки – бесполезное занятие. Благодаря чрезвычайно острому слуху она не подпустит охотника на выстрел. Поэтому я, не задерживаясь, зашагал дальше, сооружая в приглянувшихся местах амбарчики на соболей и норок. Чтобы привлечь их внимание, вокруг щедро разбрасывал накроху – перья и внутренности рябчиков.

На становище вернулся, когда над ним уже витали соблазнительные запахи жареного мяса. Лукса колдовал у печки, готовя праздничное угощение – запекал на углях жирные куски кабанятины, сдобренные чесноком.

После праздничного ужина мы с особым удовольствием слушали по транзистору концерт. Но перед сном приподнятое настроение было испорчено – хлынул дождь.

Когда таймень хочет проглотить ленка, он обдирает с него чешую, – в мрачной задумчивости произнес Лукса, и тут же спохватившись, добавил: – Ничего. Терпеть надо. Жаловаться нельзя, елка-моталка. Поправится еще погода.

После дождя снег покрылся ледяной коркой, и я с утра остался в палатке, тем более, что нужно было заняться и хозяйственными делами. Невольно подумалось о рябчиках*. Смогут ли бедолаги пробить корку льда и выбраться из снежного плена? К полудню начался снегопад, а часом позже с

* Зимой рябчики (так же как тетерева и глухари) ночуют в снегу

26

горных вершин донесся нарастающий гул. Деревья беспокойно зашевелились, зашушукались, и вскоре налетел, понесся в глубь тайги могучий порыв ветра. Зеленые волны побежали по высоким кронам елей и кедров, сметая новенькие снежные шапки. Воздух на глазах мутнел, становился плотным, тяжелым. Шквал за шквалом ветер набирал силу и, наконец, достиг резиновой упругости. Тайга напряженно стонала, металась, утратив свои обычные величие и покой. Деревья шатались, скрипя суставами, как больные. По реке тянулись длинные космы поземки. Недалеко

хлестким, как удар бича, треском повалилась ель. А два громадных ясеня угрожающе склонились над нашим матерчатым жилищем.

Залив нещадно дымящую печь и захватив спальный мешок, я с опаской выбрался наружу. Ураган, видимо, достиг наивысшего напряжения. Вокруг творилось что-то невообразимое. Было темно, как ночью. Небо смешалось с тайгой. Все потонуло в снежных вихрях, сдобренных обломками веток, коры и невесть откуда взявшимися листьям. Постоянно, то в одном, то в другом месте падали деревья. На фоне несусветного рева казалось, что они валятся бесшумно.

Забравшись в карман под обрывистым берегом, наглухо закупорился в мешке, как рябец в тесной снежной норе. В голову лезли беспокойные мысли: «Где Лукса? Что с ним? Тоже, наверное, отсиживается, пережидая непогоду. Не придавило ли палатку? Переживут ли звери такое жуткое ненастье?»

вечеру ветер заметно осел, но, отбушевав, ураган время от времени пролетал на слабеющих крыльях, выстреливая плотными снежными зарядами. Вскоре снег повалил плавно, мягкими хлопьями. Воцарилась гнетущая тишина, особенно заметная после такого буйства стихии.

Лукса пришел поздно, изнуренный и потрясенный бурей.

Чего Пудзя так сердился? – недоуменно сокрушался он. – Зимой деревья совсем нельзя гнуть. Беда как много тайги ломал. Обходить завалы устал. Ладно до конца не ходил – на развилке ключа отсиделся.

27

Ночью ветер опять многоголосо завыл голодным зверем, заметался по реке

сопкам в поисках поживы. Врываясь в печную трубу, он наполнял палатку таким густым дымом, что мы начинали задыхаться от удушья.

Проснулся от смачной ругани Луксы, яростно поносившего всех подряд -

дрова, и печку, и погоду, Высунув голову, я закашлялся от едкого чада. Оказывается, у него от искры, вылетевшей из печки с порывом ветра, загорелся, точнее, затлел спальник. Пока охотник почувствовал, что горит, возле колена образовалась огромная дыра. Легко понять несдержанность старого следопыта и простить ему крепкие выражения, ведь зимой в этих краях спиртовой столбик нередко опускается до отметки минус сорок градусов.

Выбравшись утром из занесенной снегом и обломками веток палатки, мы не признали окрестностей.

Мне не раз приходилось видеть ветровалы, но в свежем виде они ошеломляют. Местами деревья повалило сплошь. Уцелела только молодая поросль. Поверженные исполины лежали вповалку, крепко обнявшись зелеными лапами, стыдливо таясь за громадами вывороченной земли. Те, у которых корни выдержали бешеный напор, переломлены и истекают лучистой, как липовый мед, смолой.

Обрывки узловатых корней, здоровые, сочные кричали от боли, протестуя против столь нелепой и бессмысленной смерти. Невольно проникаешься уважением к тем крепышам, которые выстояли перед слепой стихией.

День между тем выдался погожий. Изголодавшиеся за время ненастья звери забегали в поисках пищи.

Тщательно осматривают свой участок и соболя – зверек никогда не пробежит мимо дупла, не обследовав его. Побывает на всех бугорках, заглянет под все валежины и завалы. Любит соболь пробегать по наклоненным и упавшим деревьям, особенно если то лежит поперек ключа или распадка. Часто, уходя под завалы, соболь невидимкой проходит под снегом десятки метров.

28

Душа радуется при виде этих замысловатых строчек. Необыкновенно интересное все же занятие – охота. Самое же большое удовольствие доставляет возможность проникнуть в глухие, укромные уголки, понаблюдать скрытую жизнь ее обитателей. Эта сторона охоты, пожалуй, и увлекла меня в первую очередь.

Хорошо помню то далекое февральское утро 1964 года, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Первое, что я увидел, открыв глаза, – новенькая, сверкающая одностволка «Иж-1» в руках улыбающихся родителей. С тех пор охота на долгое время стала моей главной страстью. И не беда, что не всегда удачен выстрел и возвращаешься без трофеев. Разве не стоит испытать холод, голод, усталость ради того незабываемого наслаждения, которое получаешь при виде первозданного уголка природы, дикого зверя на свободе, стаи птиц, взмывающих с тихой заводи в заоблачную высь?

Сегодня я шел в обход со сладостным предвкушением удачи, уверенный, что в одном из капканов в Маристом распадке меня обязательно дожидается соболёк. Все же как-никак четыре дня не проверял. Но отнюдь... В ловушках моя обычная добыча – мыши. И что обидно – некоторые «амбарчики» соболя вдоль и поперек истоптали, в лаз заглядывали, но приманку так и не тронули. Как же, станут они грызть мерзлое мясо, когда повсюду живая добыча шныряет. Один из них прямо на макушке домика оставил, словно в насмешку, выразительные знаки своего «презрения» к жалким подачкам охотника.

следующем домике сидела голубая сорока, обитающая в нашей стране только здесь – на юге Дальнего Востока. На ее счастье пружина была не тугая

не перебила лапку. Попалась она совсем недавно – даже снежный покров вокруг хатки не потревожен. Я разжал дужки и освободил птицу. Сорока, покачав головой в темной шапочке, взлетела на дерево. Расправила

взъерошенные перья и, довольно резко высказавшись в мой адрес, упорхнула по своим делам.

29

Тут же я впервые увидел колонка, привлеченного, по всей видимости, криком сороки. Его рыжевато-охристая шубка на белом фоне смотрелась весьма эффектно. Тельце длинное, гибкое, с круто изогнутой спиной. Колонок несколько мельче соболя, но кровожаден и злобен: сила в сочетании

проворством позволяет ему одолевать животных и птиц, которые значительно крупнее его.

Пока я снимал ружье, зверек юркнул в снег под кучу валежин и веток. Дожидаться его появления можно весь сезон: мышей в таких местах великое множество – до лета хватит.

От них и в нашем жилище нет спасения. Ничего съедобного нельзя оставить – сгрызут. Продукты держим на лабазе. Но они и туда наловчились взбираться. Перекрыли им путь облив стойки лабаза несколько раз водой.

Ночами в палатке довольно шумно от мышиных ватаг, носящихся по скатам палатки и спальным мешкам. Одна, самая нахальная, как-то даже забралась ко мне в спальник, прогулялась до ступней ног и бодренько назад по шее, мимо уха. Я прямо оцепенел от ужаса. Не столько страха от тигра натерпишься, как от мышей. Из палатки выйдешь – веером рассыпаются. Со всех окрестностей к ней набиты их тропы – на кормежку ходят. Жирные, лоснящиеся, ужасно наглые и любопытные.

Однажды вечером сидим, ужинаем. Одна высунулась из-под чурки – стола, огляделась и деловито взобралась на нее. Я руку протянул, чтобы щелчок дать, а она, окаянная, носик вытянула и старательно обнюхивает палец – нельзя ли чем и тут поживиться. Ставим на них капканы, бьем поленьями, а грызунам по-прежнему нет числа. Того и гляди – за нас примутся.

Но я отвлекся от событий дня. Так вот, там, где путик проходит через межгорную седловину, лыжню пересекала ямистая борозда, сглаженная посередине широким хвостом. Выдра?! Откуда она здесь? Ведь хорошо известно, что речные разбойницы держатся рек, ключей, а тут глухая высокогорная тайга. Что побудило эту «рыбачку» предпринять сухопутное путешествие через перевал? Быть может, выдра покинула свой ключ потому,

30

что замерзли полыньи? Или он оскудел рыбой? А может просто проснулась тяга к странствиям?

Потрогал след пальцами: снег не смерзшийся, стенки рассыпались от легкого прикосновения; у выволока лежали воздушные, полупрозрачные снежинки. Сомнения не осталось – выдра прошла буквально передо мной. Лапы у нее короткие. По снегу бегает медленно. Возможность догнать её сразу соблазнила меня.

Сначала шел не спеша – устал за день, но, разглядев вдали мелькающее пятно, ринулся, как секач, не разбирая дороги, подминая лыжами густой подлесок, не замечая ничего, кроме волнистой борозды перед собой.

Выдра похоже услышала погоню – длина прыжков резко увеличилась и она свернула влево, безошибочно определив кратчайший путь к воде. Я тоже прибавил ходу. Откуда только силы взялись! Стало жарко. Сердце, бухая, разрывало грудь. Сбросил рюкзак, потом телогрейку. Вот уже шоколадная искристая спина приземистого зверя замелькала среди деревьев. Прыгала выдра тяжело, глубоко проваливаясь в снег плотным телом. Расстояние между нами быстро сокращалось. Притормозив, я вскинул ружье и выстрелил в изгибающееся волной туловище. Выдра мгновенно исчезла под снегом. Подбежав, по черточкам дробинок увидел, что промахнулся – сноп дроби прошел выше.

Скинув лыжи, я принялся лихорадочно разгребать снег ногами. Нижний слой оказался зернистым, сыпучим, и всё время скатывался обратно. Переводя дух, огляделся и увидел цепочку следов, терявшуюся в глубине леса – выдра обхитрила меня. Прошла под снегом и вынырнула из него через пару десятков метров. Пока надевал снятые лыжи, прошло довольно много времени: обманщица успела уйти далеко, но я всё равно кинулся в погоню.

Склон становился всё круче. Вскоре, чтобы погасить скорость и не врезаться в какое-нибудь дерево, мне пришлось хвататься за проносившиеся мимо стволы. Когда почти настиг беглянку и резко затормозил для выстрела,

31

она вновь нырнула в снег. Не тратя время на бесплодное перемешивание снега, я принялся ходить на лыжах кругами, останавливаясь и подолгу прощупывая глазами каждый участок. Но сколько ни вглядывался, ни выдры, ни ее следов нигде не было видно. В растерянности попробовал разгребать снег под поваленными стволами и в иных местах, где по моему разумению она могла затаиться. Бестолку – та словно сквозь землю провалилась.

Прочесав тайгу внутри большого круга, расширил границу поиска, однако выходного следа так и не обнаружил. Дело близилось к вечеру. Пора было возвращаться, тем более что в одном свитере, без телогрейки, я основательно продрог. Оглядев окрестности в последний раз и, совершенно окоченев, повернул обратно, кляня себя за промах.

При этом я не мог ни оценить сообразительность выдры. Осмысленность ее поведения вызывала симпатию и уважение. Дважды провела меня, да так ловко!

Подобрав телогрейку, я с трудом втиснулся в нее – на морозе она застыла коробом. К палатке подъехал уже в густой темноте.

Лукса с аппетитом высасывал из мосла костный мозг, на печке по-домашнему монотонно сипел чайник. Выслушав мой рассказ о том, как разумно вела себя выдра, старый охотник успокоил:

Шибко не расстраивайся. Выдра – самый умный зверь в тайге. Как говорит наш охотовед: промысел выдры – это высший пилотаж. Однако не последняя зима у тебя. Придет время – добудешь. Я тоже выдру, как и ты на переходе гонял, но меня собака выручила. В завал загнала. Там взял. В другой сезон три собаки выдру под корягой причуяли. Одна сунулась. Выдра так лапой саданула, что кожу с носа содрала. Я стрельнул. Хитрюга с другой стороны выскочила – и к полынье. Собаки за ней. В клубок сплелись. Визжат, рычат и к воде катятся. Стрельнуть боюсь – собак зацеплю. Так и ушла, елка-моталка.

32

Опять окунувшись в воспоминания, наставник еще долго делился со мной своими наблюдениями из промысла пушнины. Я, как всегда, внимательно слушал, стараясь ничего не упустить.

Лукса, ты вчера по ключу ходил. Мои "амбарчики" видел?

Видел, видел. Молодец. Все правильно делаешь. Места подходящие.

Почему же тогда соболь не идет? Может, пахучие приманки попробовать...

Ерунда это. Если соболь идет на приманку, то идет на любую. А если не идет – что хочешь клади, не тронет. Надо ждать, когда они тропить начнут.

Так три недели ведь прошло, а я еще ничего не поймал.

Не спеши. Ходи больше, «амбарчики» ставь. Увидит Пудзя, что не ленишься, пошлет удачу. За всё надо платить, за удачу особенно.

Старый удэгеец, прав, и я настраиваю себя на длительный экзамен. Уверенность в успехе не покидает меня и поддерживает силы.

ЛЮБОПЫТНЫЙ «ХОЗЯИН»

Морозы с каждым днем крепче, снег глубже, а дни короче. Хор наконец-то встал. Вся река в бугристых торосах громоздящихся друг за другом в чудовищном беспорядке. Там, где они дыбились на два-три метра, солнечные лучи отражались от торчащих граней обломков так чудесно, что кажется будто это сверкают россыпи гранёных алмазов. Ниже лед тускнеет, становясь у воды абсолютно черным. Когда река встает, уровень воды в ней повышается, и прибрежные льдины выпирает прямо к яру. В этот раз четыре моих капкана оказались безнадежно погребены ледяным валом. Скоро вода спадет до нормального уровня и подо льдом образуются обширные пустоты.

них тепло и есть свободный доступ к воде – все условия для безопасной и сытой жизни для норок и выдр. Тогда они станут почти недосягаемыми для охотника.

33

связи с тем, что вертолёт, забросивший нас сюда, подвернулся совершенно неожиданно и мы не успели закупить всё необходимое для зимовки, теперь следовало кое-что подкупить.

Лукса ушел в стойбище за продуктами, а заодно "погулять маленько".

обеду, после обхода пустых ловушек, настроение у меня сделалось пасмурным. Решил попробовать продлить путик вниз по Хору до Разбитой, названной так потому, что в этом месте от реки отбивается несколько проточек, которые, упираясь в отвесные скалы, опять сливаются и возвращаются в основное русло глубоким длинным рукавом.

Лукса рассказывал, что глубина в нем достигает девяти метров и там с незапамятных времен обитает громадный таймень. Сети он пробивает, как пуля бумагу. Леску рвет словно паутину. Все попытки поймать его не имели успеха. Я всегда скептически относился к таким рассказам, но все же собирался взглянуть на это легендарное место и заодно расставить ловушки.

Километров пять прошел легко. Потом начался перестойный, глухой лес, да такой частый, что приходилось в буквальном смысле этого слова протискиваться между стволов. Вымотавшись вконец, повернул обратно, так

не дойдя до Разбитой, тем более, что уже выставил все капканы. Пройдя шагов сто, я остолбенел: рядом с лыжней появились следы тигра. Взбитая широкими лапами глубокая траншея резко сворачивала в сторону. Даже по следу чувствовалась необыкновенная сила и мощь зверя.

Панический страх сдавил меня стальным обручем. По телу игольчатым наждаком пробежал мороз, лоб покрылся испариной, руки непроизвольно сжали ружье. Я замер, осторожно озираясь и до рези в глазах всматриваясь в окружающий меня лес. Было очевидно, что властелин северных джунглей шел за мной и скрылся в чаще, услышав или увидев, что я возвращаюсь. Мне даже чудилось, что я ощущаю его пристальный взгляд, и любое мое неверное движение может побудить тигра к нападению.