Текст книги "Скитники (СИ)"

Автор книги: Камиль Зиганшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Отец, твоя воля – святая воля. Не посрамлю. Все исполню в точности, как велишь. Реликвии бесценные, с Божьей помощью, до места с сотоварищами доставим. Сбережем, живота не жалея.

Произнеся это, он взял в руки богато украшенную книгу Ветхого Завета в бархатном переплете с золотыми тиснеными наугольниками и прочными пергаментными страницами из тонко выделанной телячьей кожи и, в свидетельство крепости клятвы, приложился к ней сначала губами, потом лбом.

Из красного угла на это действо внимательно и строго взирал лик Христа.

Тронутый Варлаам, довольный, что не ошибся в воспитаннике, продолжил:

– Скоро ляжет снег и посему, так мыслю, пускаться в дорогу нынче вам не резон. Отправитесь весной. А покуда я Устав составлю, людей верных подберем. Дорога трудная, молодым только под силу. Так что из твоих сверстников команду подберём. Наставником* вам преподобный Константин определил Маркела. Хотел бы я, чтоб он тебе заместо старшего брата стал. Там, в глуши байкальского края, обоснуйтесь, живите праведно, в согласии про меж собой. Древние святыни оберегайте пуще жизни. Уверен, придет время – востребуются они Христу Спасителю для воскрешения истинного православия на обширных пределах государства Российского. Уничтожит Он тогда власть над народами антихриста и ввергнет в вечный огонь диавола и демонов?... Во всех нуждах и тяготах обращайся с молитвою к единственному подателю и помощнику – Великому Творцу Господу нашему.

Всю зиму продолжалась скрытная подготовка к нелегкой, дальней дороге. Варлаам тягучими студеными вечерами писал для новой общины устав, надиктовывал воспитаннику составы травяных сборов от возможных хворей, раскрывал известные ему секреты целительства; рассказывал в подробностях историю своей жизни. Никодим, обладающий редкостной памятью, впоследствии, через много лет, подробно воспроизвёл всё услышанное и частью записанное в своих рукописях-наставлениях.

Весна 1870 года пришла поздно, но пронеслась быстро и неудержимо. Окна келий, еще недавно покрытые толстым слоем льда, оттаяли. Сразу после того, как спала вешняя вода и подсохли дороги, ночью втайне погрузили на подводы скарб, инструмент (в основном топоры, пилы да лопаты), провиант, боеприпасов к двум кремниевым ружьям, правда негусто, сундуки со святынями и книгами старопечатными, поредкостней, отслужили напутственный молебен и еще затемно тронулись. Тяжело гружённые кладью уёмистые телеги заскрипели, заплакали. Медленно пробуждаясь ото сна, утро поднимало с земли молочные веки предрассветного тумана. С ветвей густо капала холодная роса. Продрогшие Варлаам с игуменом Федором прямо на ходу наставляли напоследок любимых чад:

– Заповеди Господни и заветы прадедов исполняйте неукоснительно и стойте за них неколебимо, во веки веков. Всё делайте сообща, мирно, без перекоров. Кого в нужде встретите – помогите: вера без дел мертва! Чем больше благих дел сотворите, тем больше щедрот вам воздастся. Токо со всяким скобленым да табачным рылом не водитесь. Помогай вам Бог, Аминь...

На прощание поликовались??? ...

Впереди обоза широко шагал статный красавец Никодим. Он как-то враз преобразился. Стал собранней, суровей. Казалось, что даже его курчавая юношеская бороденка, подковой обрамлявшая прямоносое лицо, загустела и стала жестче. Молодой годами, Никодим чрезвычайно гордился, тем, что она у него окладистей и гуще, чем у сверстников: старообрядцы очень дорожат бородой и ни один из них добровольно с ней не расстанется.

Долго ещё стояли у дороги старец и игумен Федор в армячках, накинутых на плечи, беспрестанно шевеля губами. Они, неотрывно глядя туда, где скрылся обоз с девятнадцатью лучшими послушниками, творили напутственные молитвы. Оба понимали, что никогда уже больше не увидят этих, столь дорогих их сердцу, людей. Лишь моления и беспокойство за судьбы ушедших остались на их долю...

ДОРОГА

Путь до Байкальских гор предстоял долгий, трудный, по глухим чащобам и буеракам. Раскольники встречали в дороге и беглых варнаков, и вольных промысловиков, и обиженный работный люд; видели и горе людское, и радость нечаянную. Двигались медленно по обходным тропам ведущим к Камню? вдали от тракта и царских застав.

Никодим, с малолетства привычный к тяготам странствий, научил сотоварищей перед сном держать ступни сбитых до крови ног в отваре из дубовой коры. Через несколько дней кожа у всех настолько продубилась, что путники забыли про мозоли.

Наконец к середине августа показались оплывшие от старости мягкие предгорья, а за ними и вершины Уральского хребта, окутанные голубоватой дымкой, отчего они были похожи на головы седеющих великанов. Караван незаметно углубился в невиданное доселе царство вздыбленной тверди, покрытой тёмнохвойным лесом с упавшими деревьями, одряхлевшими пнями, рытвинами, прикрытыми ажурным папоротником. Время изрубцевало отроги шрамами, осыпями, промоинами. Входное ущелье, унизанное, словно пасть хищного зверя, скальными зубьями, как бы предупреждало путников об опасностях и лишениях, ожидавших их впереди. Из хмурой глубины хаоса хребтов на караван надвигалась непогода. Тайга глухо зарокотала, в скалах завыл ветер, следом начался дождь...

Достигнув староверческого скита, затерявшегося в горах, обтрёпанные, промокшие ветлужцы перед штурмом главного перевала задержались у братьев по вере на неделю: чинили одежду, обувь, приводили в порядок снаряжение.

Вместо телег, непригодных для движения по горам, соорудили из березовых жердей волокуши и, перегрузив поклажу на них, в сопровождении единоверца из местных, двинулись к вздыбленному рубежу, отделяющему Европу от Азии.

Ущелье, по которому они поднимались на перевал, загибаясь вверх, ветвился на более тесные и короткие распадки. Их склоны покрывали островерхие ели и выветрившиеся руины серых скал. Почти достигнув перевальной седловины, обоз уперся в непроходимый для лошадей обширный многоярусный ветровал из упавших друг на друга в перехлест сучковатых стволов. Пришлось поворачивать обратно и повторять подъем по сопредельному ущелью. Одолев затяжной каменистый подъём, наконец взошли на перевал.

Водораздельная седловина оказалась гладкой, словно вылизанной переползавшими через нее облаками. Лишь посерёдке торчало несколько разрушенных временем каменных пальцев, стянутых по низу обручем из обломков угловатых глыб. Отправившееся в свою опочивальню солнце висело ещё достаточно высоко и прилично освещало окрестную панораму.

На востоке, вплотную подступая к предгорьям, насколько хватало глаз, волновался зеленокудрый океан, кое-где рассеченный витиеватыми прожилками рек и щедро украшенный перламутровыми блестками больших и малых озер. По его изумрудной ряби не спеша плыли тени облаков. Торжественное величие и бескрайность открывшегося простора внушали благоговение. Какое приволье! Сибирь!!! И тянется эта заповедная таёжная страна сплошняком от Урала на восток до самого Тихого океана шесть тысяч вёрст!!! На южной и северной окраинах сибирская тайга редеет, а средний, весьма кстати широкий пояс в одну-две тысячи верст – это натуральные дебри, заселенные людьми только по берегам великих сибирских рек и, отчасти, по их притокам. Русский люд живет там, отрезанный от всего мира. Лишь одна постоянная ниточка соединяет эти огромные пространства Российской империи с Москвой и Санкт-Петербургом – Сибирский тракт.

Взобравшись на скалу, Никодим сел на обомшелый уступ. Несмотря на приближение вечера, он был довольно теплым, и юноша невольно погладил ладонью шершавый, местами покрытый лишайником, бок. Простиравшиеся перед ним дали действовали завораживающе. Душевное волнение, охватившее Никодима, усиливалось. Сердце переполняло желание воспарить в синеву неба, и лететь вслед за плывущими по ветру рваными клочьями облаков и бесконечно долго созерцать горные вершины, изъеденные временем грани отрогов, распадки, речки, зеленую равнину, уходящую за горизонт. Состояние, в котором он находился, было ни с чем не сравнимо. Чувства предельно обострились. Ему даже чудилось, что он ощущает тончайший, едва уловимый аромат скалистых вершин, бодрящую свежесть родника.

Впервые оказавшись так высоко в горах, потрясённый Никодим упивался всей этой красотой и своими новыми ощущениями словно ключевой водой в жаркий день и как-то сразу, на всю жизнь, страстно полюбил эти вздыбленные цепи каменных исполинов – самое величественное творение Создателя.

Обнаружив за скалой озерцо с ледяной водой, братия, не долго думая, решила остаться ночевать прямо на его берегу. Солнце к этому времени уже зависло над зубчатым гребнем крайнего хребта. Закатный свет алыми волнами разливался по небесному раздолью, окрашивая грани отрогов нежным пурпуром. И такая библейская тишина воцарилась в округе, будто не существовало здесь ни птиц, ни зверей, ни деревьев. Казалось, что стало слышно, как перешёптываются между собой горы-великаны...

Возбужденным путникам не спалось. Все лежали молча, в ожидании чего-то сверхъестественного и потустороннего: ведь отсюда до царства Творца, как им казалось, рукой подать. Однако всё протекало, как обычно. Своим чередом высыпали всё те же звезды с Большой Медведицей во главе. Всё та же медовая луна, недолго поскитавшись между них, скрылась за горой. Сразу стало темно – хоть глаз выколи, зато над головой зажглась уйма новых звёзд. Молодые ребята, не мигая, всматривались в густое узорчатое сито, в надежде узреть светящийся контур хоть одного единственного ангела, но видели лишь разрозненные чёрточки огненных стрел, разящих грешную землю.

Под утро край неба на востоке, еще не начав светлеть, стал как бы подмокать кровью, хотя солнце еще долго не покидало своих невидимых покоев. Наконец проклюнулась пунцовая капля, и от нее брызнули первые лучи. Капля на глазах наливалась слепящим свечением и в какое-то неуловимое мгновение оторвалась от обугленной кромки горизонта и, на ходу раскаляясь до бела, поплыла, пробуждая землю, погруженную в томную тишину и прохладу. Только гнусавый крик высоко летящего ворона нарушал царящий в горах покой.

Отстоявшийся и процеженный густой хвоей воздух за ночь настолько очистился, что утратил сизую дымчатость, и путникам удалось обозреть восточные земли на много верст дальше, чем давеча. Но и там простиралась все та же зеленая равнина без конца и края, без края и конца.

Сознание того, что до самого Тихого океана многие тысячи верст дикой, почти безлюдной тайги, будоражило и волновало воображение ребят. Они чувствовали – здесь граница, черта, отделяющая их от прежней жизни. На западе от нее хоть и привычный, но враждебный мир, на востоке же – неведомая, пугающе бескрайняя, страна Сибирская, в которой не мудрено и сгинуть...

Перед обязательной утренней молитвой Маркел достал аккуратно завернутую в холстину икону Семистрельной Божьей Матери, которая оберегала их в дороге, и водрузил её на камень. После окончания службы путники еще долго оставались на коленях: глядя на святой образ, каждый просил защиты и покровительства.

Когда спустились с гор, притомившаяся братия единодушно поддержала предложение Маркела остановиться на зимовку на высоком берегу безвестного притока Сосьвы у подножья глубоко вклинившегося в равнину отрога. На речном перекате тихонько постукивала по дну мелкая галька, трепетно играли, скользили по воде солнечные блики, между которыми сновали бойкие пеструшки*. Небольшие волны мягкими кулачками то и дело окатывали песчаную косу. Это место, защищенное от северных ветров, идеально подходило для временного лагеря.

У самого подола горы путники вырыли под землянки обширные ямы. Покрыли их накатником, завалили сухой травой и листвой, а сверху уложили пласты дерна. Земляные стены, чтобы не осыпались, укрепили жердями. Возле дверей с обеих сторон оставили небольшие проёмы для света. В центре землянки из камня и глины сложили печи.

Подоспела хрустальная осенняя пора. Всё окрест заиграло яркими, сочными красками. Воздух стал хрустально чистым. Отроги оставшихся позади гор, проступили настолько рельефно и чётко, что чудилось, будто они приблизились к становищу на расстояние вытянутой руки. Смолкли птицы. Природа казалось оцепенела от своей красоты, хотя, вместе с этим, всё было пропитано грустью – не за горами зима и тогда земля с небом сольются в белом одеянии.

Завершилась осень уныло: дождь, хмарь, утренние заморозки. Но успевшая наладить свой быт братия не тужила и занималась последними приготовлениями к зиме.

В один из таких промозглых вечеров их всполошил нарастающий гул. Встревоженные люди повыскакивали из землянок и оцепенели: с гребня отрога прыгая по скальным уступам и, разваливаясь при ударах на части, прямо на них летели громадные глыбы.

– Всем на косу! – скомандовал Маркел.

Когда камнепад стих, братия с опаской вернулась к лагерю. На их счастье краем осыпи смяло лишь навес из корья, под которым вялилась рыба. Разглядывая широкое полукружье скатившихся камней, люди невольно содрогнулись: выкопай они землянки на саженей пятнадцать левее, их жилища не уцелели б.

– Бес нас стращает, а Господь хранит и призывает к осторожности, – истолковал происшедшее Маркел.

Впоследствии даже перед кратким привалом путники всегда придирчиво посматривали на кручи, стараясь располагаться на безопасном удалении от подозрительных мест.

За Камнем имелись разрозненные обители раскольников, но Маркел, исполняя наказ князя, должен был вести братию еще несколько тысяч верст, за озеро Байкал. И потому весной старолюбцы вновь тронулись в путь, через чащобы немереные, через топи, мхами покрытые, через реки полноводные, рыбой богатые.

Провидение и непрестанные охранные молитвы святого старца Варлаама помогали им в пути, а местные подсказывали дорогу.

Сколько уж поколений русского люда входит в эту Сибирскую страну, а все пустынна она – до того необъятны и велики ее пределы. Но как дружны, добры люди, ее населяющие.

Сибирская отзывчивость и взаимовыручка хорошо известны. Терпишь бедствие – все бросятся спасать тебя. Голоден – разделят с тобой последний ломоть хлеба. Взаимовыручка – непреложный закон этих суровых и глухих мест – иначе не выжить! И неудивительно, что в душах сибиряков столько сострадания и сердечности.

Пользовались их гостеприимством и остававшиеся на зимовки у единоверцев ветлужцы. С приходом весны, как только подсыхала земля, братия снова трогалась, продвигаясь все дальше и дальше на восток, навстречу солнцу, начинающему новый день с неведомых пока им окраин великого Российского государства.

Местные староверческие общины принимали пришлых как своих и делились всем, что сами имели, а ветлужцы в ответ усердно помогали хозяевам чем могли: справляли конскую упряжь, плели чуни – сибирские лапти, гнули сани, мастерили телеги, бочонки для засолки, валили лес. Осенью били кедровые орехи – в Сибири мелкосемянная сосна сменилась кедром, родящим шишки с вкусными, питательными семенами.

В Чулымском скиту два брата – Арсений и Мирон за зиму так крепко сдружились с ветлужцами и особенно с Никодимом, что весной, немало огорчив родню, пошли вместе с ними, не убоявшись неизвестности и тягот дальнего перехода. В их глазах отважные странники были подвижниками, Богом отмеченными хранителями первоисточного православия.

Следуя уставу, на каждой зимовке один, а то двое или трое обзаводились семьями. И что любопытно, первым женился самый молодой – Никодим. Женился он на полногрудой, с милоовальным лицом девице Пелагее – дочери Феофана, наставника беспоповской общины, приютившего их в зиму 1871 года на берегу Убинского озера. Благословляя дочь крестным знамением, он отечески наставлял:

–Мужа почитай, как крест на главе часовни. Муж во всём верховодит. Твоё дело рожать да детишек воспитывать.

Послушная Пелагея еще в дороге принесла Никодиму сразу двойню: сына Елисея и дочку Анастасию.

ЗАБАЙКАЛЬСКИЙ СКИТ

Путникам не единожды пришлось менять изъезженных коней и разбитые волокуши, прежде чем добрались они, наконец, к середине лета 1873 года до стрельчатых гор Байкальского края, с давних пор облюбованного раскольниками. Стремясь сюда по воле преподобного Константина, одолели они по утомительному бездорожью многие сотни верст монотонности равнинного пространства, переплыли на плотах немало могучих рек, кипящих водоворотами так, словно в их глубинах беспрестанно ворочаются гигантские чудища, истоптали с дюжину лаптей.

Натерпелась братия в дороге лишений с избытком. Те, кто послабже, остались лежать под могильными холмиками с деревянным срубом и кровлей на два ската поверх. К счастью, не померла в пути ни одна из десяти супружниц ветлужской братии и ни одно народившееся в дороге дитё. Видно, сам Господь заботился о преумножении их общины. Из самих ветлужцев достигло цели пятнадцать самых крепких духом и телом. Самому младшему из них Тихону как раз исполнилось семнадцать годков

Место для поселения нашлось как-то само собой. Пройдя между нагромождений исполинских валунов и обломков скал, закрывавших вход в широкое лесистое ущелье, люди увидели среди насупленного ельника чистый пригожий березняк. На ветвях мелового цвета там и сям чинно восседали тетерева. Путники, умаянные угрюмостью байкальской тайги, невольно заулыбались, оживились. Тут же текла речушка с прозрачной водой. Вдоль берега тянулась поляна с янтарно-пламенной морошкой, едва ли не самой вкусной и сочной, просто тающей во рту, ягоды, совмещающей в себе вкус спелой дыни с тонким привкусом земляники.

Только достигнув цели, путники осознали, сколь рискованное и тяжелое странствие они завершили. Ведь на немереных и нетронутых сибирских просторах могут разместиться десятки иноземных государств!! Но раскольники с Божьей помощью одолели таки это невообразимо огромное пространство.

Теперь им предстояла большая и напряжённая работа по устройству поселения, но никто не роптал – все понимали, что как на голом камне трава не растет, так и без труда жизнь не налаживается.

Выбрав для строительства скита-деревни пологий увал, неподалёку от речушки, Маркел объявил, – "Не гоже нам, православным, ютиться дальше в сырых землянках. Избы будем ставить добротные, дабы потомство наше здоровым духом крепчало. Зимы здешние суровей расейских, потому и готовиться надобно основательно. Рыбы в достатке ловить, мясо вялить, орехи колотить, дрова готовить, коренья копать. Хорошо потрудимся – выживем, послабу себе дадим – пропадем!"

Освятили облюбованное место, отслужили молебен и споро взялись за дело. С расчищенного от леса увала с утра до вечера несся дробный перестук топоров, звон пил. Места под дома выбирали так – раскладывали на земле куски толстой коры и через три дня смотрели – если под корой пауки да муравьи – плохое место, если дождевые черви – подходящее.

На исходе шестой седьмицы, когда мягкую хвою лиственниц окропили рыжими пятнами первые утренники, на пологом бугре поднялось несколько желтостенных, слезящихся янтарной смолой жилых изб, а как снег лёг так и просторный, с расчетом на подрастающее пополнение, молельный дом вырос.

Все постройки освятили нанесением на стены изображения восьмиконечного креста и окроплением жилища святой водой. Теперь можно было и жить и служить по чину. Но раньше всех у студеного ключа, впадавшего в речушку, выросла курная баня с каменкой для томления в жарком пару – первейшая отрада русского человека. После ее посещения, исхлеставши тело духмяным березовым веником, всякий молодел, светлел: морщины разглаживались, хворь отступала. Недаром на Руси говорят: "Кто парится – тот не старится". Можно только дивиться тому, что, по заветам византийских монахов, мытье с обнажением тела считалось грехом. Слава Богу, этот неразумный для северной страны посыл русским православием не был принят, и вековые обычаи мыться в бане с веником не только держатся, но и укрепляются, несмотря на греческие проклятия.

Время пролетало в каждодневных хлопотах: труд до седьмого пота и молитвы, молитвы и снова труд. На трапезу уходили считанные минуты. Отдохновение? О нем и не думали – приближалась зима!

С Божьей помощью успели насушить грибов, изрядно наловить и навялить рыбы, собрать брусники, клюквы, набить орехов. Потом, уже по снегу, готовили дрова, строили для дошедших лошадей и четырех коров, купленных у усть-ордынских бурятов, бревенчатый сарай. И даже соорудили из врытых стоймя в землю и заостренных сверху бревен ограду. Получился настоящий скит.

Однако наипервейшим делом поселян всегда было служить Господу и угождать Господу. Служить и угождать не столько словами, сколько делами, ибо в Соборном Послании святого Апостола Иакова сказано: "Вера без дела мертва есть". В двунадесятые праздники богослужение свершали особенно усердно: вплоть до восхода солнца.

Духовную брань про меж собой не допускали. Жили единым уставом, Варлаамом писанным, согласно помогая друг дружке. И никакие происки и соблазны дьявола не могли повредить лад в общине, ибо сама их благочестивая жизнь отстраняла от всего лукавого.

Зима явилась в одну ночь. Вчера еще было довольно тепло, сухо шелестели под ногами опавшие листья, и – на тебе! – за ночь тайга и горы покрылись глубоким саваном, загнавшим в теплые норы и дупла все живое, а главное, к неописуемой радости людей, сгубившим, наконец, проклятущую мошкару.

Через пару недель ударил и лютый мороз. Лёд на речушке от вцепившейся стужи трескался, а ненадолго выглядывавшее солнце, еле пробиваясь сквозь витавшую в воздухе изморозь, не грело.

Первая зимовка на новом месте далась тяжко. Хлеба не хватило даже на просфоры?.

Маловато заготовили и сена для скотины: зима оказалась длиннее и студенее, чем ожидали. К весне люди стали страдать ещё и от нехватки соли. Слава Богу, хоть дров было с избытком – не мёрзли.

После крещенских морозов не выпадало и пары дней без пурги. Ветер, сгоняя с гор густые залпы снега, сутками яростно бился о бревенчатые стены, заметая всё, что возвышалось над белым покрывалом. В его рёве слышалась затаённая глухая угроза. Забравшись в трубу он завывал особенно тревожно. Двери в домах пришлось перевесить с тем, чтобы они отворялись внутрь избы – за ночь так наметало, что их засыпало до самого верха. Скитники, по первости пытавшиеся прокапывать в снежных намётах между постройками траншеи, бросили это бессмысленное занятие и стали ходить за дровами и к хлеву кормить коров и лошадей чуть ли не по крышам.

От голода поселенцев спасла охота. На лосей и зайцев в основном. Наваристый бульон и строганина из лосятины с лихвой возмещали нехватку других продуктов. Так, благодаря терпеливости, усердному труду и приобретенному в пути опыту, студеную снежную пору пережили с Божьей помощью без потерь.

* * *

Весна! Ее живительный натиск разбудил ручьи. Оттаявшая земля источала дух прелых листьев. На ветвях набухали смолистые почки. Вербы у реки покрылись нежным, жёлто-серым пухом. Молодая травка, с трудом пробивая сплошную коросту прошлогодней листвы, торчала изумрудной щетиной, особенно яркой на фоне белых наледей. На разлившейся речке и старицах буйствовали на утренней и вечерней зорьках пернатые. Треск крыльев, свистящий шум прилетающих и улетающих стай, плеск воды заполняли в это время воздух. После многомесячной тишины и спячки это было подобно извержению жизненной лавы.

Новопоселенцы радовались, как дети, обилию птиц, сочным побегам дикого чеснока, первым желтеньким цветкам мать-и-мачехи, расцветшим на южных склонах. Еще бы: только что закончился строгий пост, и они все изрядно исхудали. С Божьей помощью охотник Игнатий разыскал глухариный ток и с дозволения наставника Маркела наладился промышлять, слетавшихся на любовные утехи, грузных, краснобровых таежных красавцев. Для их поимки он соорудил между кустами невысокие загородки с воротцами и насторожил ловушки. А при охоте на оленей и коз его выручала неказистая, но с отменным боем кремневка.

За лето внутри скитской ограды выросло еще девять крепко рубленных изб, с широкими крылечками под навесом. Теперь все семьи имели отдельные жилища. В каждой избе два окна на лицо и по одному сбоку. Лицевые окна и карнизы украсили резными узорами. Их рисунок ни на одном доме не повторялся. Наученные горьким опытом миновавшей зимы, новосёлы соорудили между всеми постройками, для защиты от снежных заносов, крытые переходы.

Сами дома покоились на высоких подклетях. Неподалеку летники, амбары. У крайних изб торчали две смотровые вышки. Посреди поселения красовался молельный дом с иконостасом внутри и деревянным билом*, подвешенным над крыльцом: для призыва на службу или собор. На задах устроили огородные грядки под капусту, лук, да морковь с редькой. Слава Богу, семенами их снабдили ещё в Чулымском скиту.

Приверженцы старых порядков обрели, наконец, долгожданное убежище.

За частоколом, опоясывавшим скит, сразу как, сошёл снег, расширяя поляну, начали валить деревья. Корчевали, вырубали толстые ползучие корни: очищали под пашню первые лоскуты «поля». Потом каждый год её всем миром наращивали, защищая от набегов диких зверей лесными засеками.

Самый возвышенный участок отделили от пашни. На нем содержались в загоне, под охраной собак, лошади и коровы. Возле дома Маркела под приглядом петуха рылись в земле три курицы. Хоть и немного лошадей и коров было в скиту, но всё равно не один стог надо было сметать на лесных полянках, чтобы хватило до следующей косовицы.

Как только прогревалась, отходила от стужи земля, начиналась полевая страда. Трудились в эту пору все. Бабы на огородах сажали овощи. Мужики на отвоеванных у тайги делянах пахали, разваливая сохой с железными присошниками, бурые, влажные комья густо пахнущей земли, потом боронили и приступали к севу. Тут уж и подрастающей детворе приходилось подключаться – бегать по пашне и гонять грачей, чтобы те не успели склевать зерна ржи, ячменя и проса до того как борона прикроет их землёй. Одну деляну оставляли под драгоценную картошку. Родилась она здесь на славу.

Из-за малости пашни, в первые годы в ржаную муку для выпечки хлеба добавляли размолотые в ступе высушенные корневища белой кувшинки. Пока не создали запасы зерна питались преимущественно похлебкой из мяса, да ягодами с орехами.

Трудно давался хлеб в этих краях. Одна только раскорчёвка сколько сил отнимала! Но как благостно было видеть среди чащобы небольшую, колышущуюся волнами золотой ржи деляну – летом, или сложенные крестцами снопы – осенью. Все это живо напоминало родимый край. Уже в первую жатву новопоселенцы были изумлены результатом: хлеба здесь не только вызревали, но и родили завидный, много лучший, чем на Ветлуге, урожай.

Боголюбивые скитники строго блюли посты. В свободное от молитв время они, наряду с полевыми работами и заготовками съестных припасов, ладили домашнюю утварь, выделывали кожи, кроили и шили из них одежды, сидя за пяльцами, вышивали пелену, занимались рукоделием, кололи дрова, корчевали деревья.

Детей с малых лет учили и воспитывали в беспрекословном послушании, без своенравия, в смиренной любви ко всему живому. Занимался с ними в молельном доме сам Маркел. Обучал грамоте и Слову Божьему. После занятий детвора летом играла в городки?, лапту; зимой они катались на салазках, рыли в глубоких сугробах лабиринты снежных пещер.

В пору редких посещений уездного городка, находившегося в двух– стах вёрстах от них, старообрядцы с грустью и сожалением отмечали там блуд, пьянство, слышали речь, обильно испоганенную словами постыдными. Виденное только укрепляло их веру в то, что обособленность разумна, а соблюдаемое ими вероисповедание единственно праведное.

Так прожили ветлужцы без малого тринадцать лет и полюбили угрюмую байкальскую тайгу и окружавшие их горы, как отчий дом. Щедро поливаемая потом земля в ответ благодарно кормила их.

Правда, однажды случилось бедствие, наделавшее немало убытку и беспокойства. В горах прошли обильные дожди, и по реке прокатился паводок невиданной силы. Ревущий поток, несший на себе коряги, валежины, камни, быстро подмывал, цепляющиеся изо всех сил плетями корней за берег, деревья. Корни от натуги лопались и зелёные великаны, склоняясь все ниже и ниже, в конце концов, с плеском рушились в объятую непонятным гневом воду.

Наводнение унесло баню, но больше всего скитников огорчило то, что смыло треть пашни с уже туго налившимися колосьями ржи и ячменя. Однако эти потери, в сравнении с последовавшими через год, как оказалось, были пустяшными...

Налетела беда на их скит нежданно-негаданно. Удалой люд разведал в окрестных горах на галечных косах студеных речушек богатые россыпи золота, и тихий, благодатный край в однолетье охватила золотая лихорадка.

Потянулся сюда разношерстный лихой люд. Кто мыть золото, кто скупать, кто, собравшись в ватаги, грабить и тех и других. По ручьям росли, как грибы после дождя, стихийные поселения. Следом, для проведения описи и сбора налогов, заявились государевы чины. Неспокойно стало в дремавшей прежде округе.

Добрались казаки в начале апреля, по прелому снегу перед Пасхой и до староверческого скита.

– Отворяй ворота, ревизия, по приказу генерал-губернатора, – зычно проревел подъехавший на санях в новехоньком мундире, перетянутом скрипучими ремнями, молодой подъесаул.

За ограду вышли Маркел, Никодим и трое из братии.

– Ты уж прости, чуж-человек. К нам в скит не можно. Мы с миром дел не имеем. Живём потихоньку, никого не трогаем и сами своих уставов ни кому не навязываем, – степенно и твердо заявил Маркел.

– Я тебе покажу, чертова образина, "не можно"! – заорал разъярившийся чин и приставил остро заточенную саблю к шее ослушника. – Бунтовать вздумал? Прочь с дороги! На каторгу в кандалах в раз упеку!

Стоявший сбоку Колода, детина медвежьей силы, не стерпев прилюдного оскорбления наставника, так хватил пудовым кулаком обидчика по голове, что свернул тому шею. Офицер рухнул на снег замертво. Перепуганные казаки подхватили тело командира и спешно развернули сани обратно.

– Еще поплачетесь, двоеперстцы треклятые, отродье недобитое, – прокричал один из них, отъезжая.

Маркел, осознав весь ужас и страшную нелепость происшедшего, наградил Колоду полновесной затрещиной:

–Кроткостью и смирением надобно бороться со злом. Каждый ответ на удар вызывает новый удар, а кроткость наоборот гасит его.

Верзила воспринял внушение как должное, не посмев даже рта открыть.

Никто не заметил, как в начале этой стычки с дальних грузовых саней скатился на снег и заполз под разлапистую ель связанный человек. Когда ржание коней и гиканье казаков стихли, беглец несмело подал голос:

– Эй, почтенные!

Все еще топтавшиеся у ворот скитники невольно вздрогнули: