Текст книги "Чернокнижник (СИ)"
Автор книги: Камелия Санрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ ИММУНИТЕТ
Мефодий Маркович подстерёг меня возле дверей школьной библиотеки.
– В советские времена, когда царили произвол и притеснение, а прозаик М. Ласточкин был ещё поэтом, ему подарили буржуйскую паркеровскую ручку, чтобы расписаться в получении литературной премии. Ручка оказалась с чуждым уклоном и поэт Ласточкин создал кляксу на важном для бухгалтерии документе. Каковую кляксу он тут же попытался опротестовать в обкоме с целью продолжения процедуры получения наличной премии. Однако, получил разъяснения: «Писатель у нас свободы не имеет, а потому вместо денежной премии получает полное собрание сочинений руководителя страны. А буржуйская клякса имеет иллюзию свободы и помещается в рамку на стену в музее соцреализма.»
А при этом, Эдуард, данная историческая клякса обладает свободой воли и умеет распространяться в любые документы. То есть, не такая уж маленькая «иллюзия свободы», как выразился товарищ из обкома. Тебе не надо знать, что такое «обком». Усвой вот что: эта паркеровская клякса и есть печать неприкосновенности.
Увидев меня около библиотеки, Мефодий Маркович дёрнул мой воротник так, что я ввалился в библиотеку, и запер дверь. После чего стал читать мне свою лекцию.
– Мефодий Маркович, я не понимаю…
Библиотекарь не дал договорить:
– Всё ты понимаешь, мой чернокожий чернокнижник… На тех, у кого есть печать неприкосновенности, твоя магия не действует.
– То есть…
– У меня есть печать. И у Мирона Ласточкина она есть. Не будь этой печати, он мог бы заметить, что над ним смеются. А так он защищён от возможности что либо понять… Но для умного человека всё совсем наоборот. Я знаю, чем ты занимаешься. Я помню, что вчера ты был белокожим оболтусом, а сегодня ты чернокожий принц – у меня бюрократический иммунитет, понял?
Я лихорадочно соображал. Но ведь Мефодий Маркович – всего лишь библиотекарь, что он мне сделает?
– Но ведь вы всего лишь библиотекарь! Что вы мне сделаете?
– Не «всего лишь». Я – Библиотекарь. Человек, который умеет обращаться с книгами. А книги, как ты успел заметить, правят миром… Ты должен остановиться, пока ещё не поздно. Прекрати использовать добавочные страницы, забудь о них!
– Да с какой бы стати?! Кто вы такой, чтоб мне указывать? Я, между прочим, пока ещё принц.
Я расправил плечи, припомнив все свои столкновения с учителями. Никто никогда не смел перечить мне. Может быть, в той, другой жизни, где я не был принцем – но не в этой. По крайней мере, я такого не припомню.
Припоминание – это добавление к памяти чего‑то, чего в ней раньше не было. С того момента как я стал принцем, я многое начал припоминать. Например, свою поездку к дедушке в Кампанде.
– А вы знаете, что у моего дедушки на службе есть специальное подразделение для разговоров с такими, как вы, Мефодий Маркович?…
Мефодий Маркович вздохнул:
– Эдуард, мне нечего возразить мальчишке, апеллирующему подобными приёмами… но ты любишь книги, я знаю. Ты должен меня понять…
– Принц Капманде никому ничего не должен.
Внутри у меня что‑то защекотало от гордости.
– Ты думаешь, что научился контролировать книги – на самом деле это книги контролируют тебя…
Я невозмутимо развернулся, открыл дверь и вышел из библиотеки.
От двери отскочил Олег Подчебучин, отвернулся, рассматривая стену напротив.
* * *
Было когда‑то давно время наших совместных игр. Было то в детском садике «Калинка» (или «Малинка»? – не помню), и во дворе нашей девятиэтажки, где мой сильный папа катал нас по очереди на плечах и пугал дикими гиппопотамскими выкриками. Олежка без раздумий откликался на все мои идеи, бросаясь в огонь и в воду, если я прикажу – и радовался. И я радовался нашим играм, пока однажды не загнал Олежку на берёзу и не приказал ему:
– Прыгай! Ты – белка–летяга.
Летяга прыгнул и приземлился со сломанной ногой. И лежал на земле, тихонько поскуливая, потому что я запретил ему кричать. И смотрел на меня доверчиво как всегда. Ждал терпеливо помощи.
И я не могу этого забыть. В какой бы из моих жизней это ни случилось – я уже не могу беспечно играть с Олежкой. Не могу ни позвать куда‑то, ни приказать, ни даже просто предложить что‑то для меня сделать.
Я тогда и начал читать запойно – пока он не мог ходить, лежал дома со своей сломанной ногой. А я брал из дому книжку и читал на лавочке возле подъезда. Лето было жаркое, а играть было не с кем.
В один из тех солнечных дней дверь подъезда заскрипела и выпустила Олежку. Нога зажила, гипс сняли.
– Эдя! – он бросился ко мне. – Пойдём играть!
– Не могу, мне книжку надо дочитать. – Я захлопнул книжку, зажав страницу пальцем, и отправился домой.
То был «Незнайка в Солнечном городе». За ним последовал «Незнайка на Луне», «Бибигон», «Волшебник изумрудного города», «Урфин Джюс»… Мама пыталась вытолкать меня на улицу поиграть, но папа заступался:
– У ребёнка жажда знаний. Это святое.
Я помню солнечные пылинки в моей комнате, помню наш двор, так и манивший выйти поиграть. Помню, как я отворачивался от окна и утыкался в книгу, как будто что‑то меня не пускало. Как будто я уже тогда начал искать свою Чёрную Книгу.
СТРАНИЦА ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ
Я потянул Олега вглубь коридора, в сторону туалета – там удобные подоконники:
– Колись на счёт раз – подслушивал?
Олежка наглый, но не со всеми. Чаще он, как бы, воспитанный. Но не со мной:
– Случайно мимо проходил. А тут внутренний голос как заорёт: «Не проходи мимо!» – и не дал пройти мимо. – Быстро–быстро захлопал ресницами шпион.
– И что ты слышал?
– Ну, во–первых, Мефодий спятил…
– А во–вторых?
– А во–вторых… Ты принц, тебе всё можно.
И как‑то очень серьёзно на меня смотрит. Вот всегда так – слишком серьёзно он на меня смотрит. И с дерева прыгнул, потому что я сказал. Мне захотелось уйти куда‑нибудь подальше.
– Эдя, ты только не сердись, пожалуйста! Я не это хотел сказать! Я хотел сказать, можно, я с тобой?
Интересно, как люди растут, а у них глаза не меняются. Потому что у Олежки глаза сейчас точно такие же, как были в детском саду.
– Ты о чём?
– Ну, мне внутренний голос сказал… – Олежка явно соображал, что бы такое мог ему сказать внутренний голос.
– Он тебе, наверное, сказал: «Учи, Олежка, физику, а то на второй год останешься!» ; Я не удержался, взъерошил ему волосы на макушке.
– Не, я учу! А она не учится.
– Кто она?
– Физика. Я сначала честно наизусть выучивал, а Эльвира как чего‑нибудь спросит – и опять двойка. Я потом понял, что всё равно без толку.
Эльвира Михайловна – наша физичка. На мой взгляд, нормальная училка. Но к Подчебучину особый подход нужен.
Эльвира говорит:
– Я, Подчебучин, к тебе подхожу с разных сторон. Со стороны доски, со спины, справа, слева – но почему‑то мои подходы не срабатывают. Я понимаю, что можно попробовать постучать твёрдым предметом сверху, но боюсь, что в этом случае шило, на котором ты сидишь, вызовет реакцию противодействия и ты лопнешь. Потому что внутри у тебя вакуум.
Тут я не согласен, насчёт вакуума. Шило – да, есть. Но вакуума нет. Наоборот – у него буквенная непроходимость. Пока руками не потрогает – ничего не поймёт. Буквы только всё осложняют. А если буквы не проходят, значит, им что‑то мешает.
– Слушай, Олежка! А может, тебе чаю сладкого надо пить побольше? Я вот, когда чаю попью, лучше соображать начинаю.
– Я чаю пил. И кофе пил. И кока–колу. Только без толку – всё равно в меня буквы не проталкиваются. Это потому, что у меня система нервная, мама говорит. А папа говорит, надо через пятую точку воздействовать. Но мама против и я тоже.
Я фыркнул и хлопнул Олега по плечу:
– Короче, давай свою «Физику»! – я зашарил у себя в сумке в поисках страничек. Мда. Что‑то они быстро закончились. Ну, ничего. – Олеж, давай я тебе на корочке кое‑что напишу…
Олежка достал из школьной сумки водяной пистолетик, пачку канцелярских кнопок, теннисный мячик и, наконец, учебник физики, который я тут же пристроил на подоконнике. И начал записывать страницу повиновения на внутренней стороне обложки. Олег жонглировал теннисным мячиком у меня за спиной:
– Понимаешь, если натренировать левую руку, она будет как правая! А по некоторым показателям даже лучше. Когда дерутся, например, никто не ожидает, что слева прилетит, а тут – нна! – и лежит. Как Кори Сандерс, только ещё лучше. Все же думают, что я правша, а я – нна!
КРАСНАЯ КНИГА КОНТРОЛЯ
Что я тут делаю? Помогаю Олежке получить идеальный учебник физики? А ему оно надо? Да ему проще кросс пробежать на пять километров, чем прочитать параграф из учебника… Я прикрыл глаза и откинулся к стене, стараясь припомнить:
«Единокнижие сообщает, тех, кто не чает, обучает, осуществляет, овеществляет…»
Решительно выдернул готовую страницу повиновения и написал вместо неё другую – прямо на внутренней стороне обложки. Страницу осуществления.
Что такое «страница осуществления»? По–другому она называется «страница контроля» – не читатель контролирует текст, а текст захватывает читателя.
Мячик прилетел мне в затылок, рука дёрнулась, я обернулся, но Олежка уже исчез. То‑то же. Я спокойно дописал страницу, пририсовал смешную рожицу, закрыл учебник и выглянул в коридор. Какая физика, когда ребёнок в пятнашки хочет играть?
– Так, что‑то у нас сегодня подозрительная тишина в классе… – Эльвира Михайловна обвела класс взглядом поверх очков: ; А где Подчебучин?
И все уставились на меня. У меня же Олежкин портфель. Пришлось отвечать:
– Он в медпункт пошёл. У него голова заболела.
– Врезался на полном скаку в косяк?
Олег такой, с ним всякое случается.
– Не знаю. Он мне не сказал.
Подчебучин на уроках так и не появился. Я поплёлся домой с двумя портфелями. Шёл и крутил головой по сторонам. Люди на улицах спешили по своим делам, троллейбусы сновали по своим маршрутам, автобусы останавливались, где им положено, никто не нарушал порядок.
Дома я первым делом достал «физику» из Олежкиного портфеля. Открыл свою страничку, проверил все буковки – не нашёл ни одной ошибки, только размашистая закорючка в конце, вдохновение от теннисного мячика.
Я перелистнул страницу, вторую…
«Из пункта «А» в пункт «Б» выехал какой‑то чувак на тачке, со скоростью 60 км/ч. Через пять минут следом за ним на другой тачке выехал Олег Подчебучин, с начальной скоростью 40 км/ч. Видя по радару, что догнать того чувака у него без шансов, Олег Подчебучин врубил ракетные двигатели ускорения и догнал первого чувака через 15 минут. Спрашивается, с каким ускорением он гнал и на какой скорости проехал мимо чувака с победной улыбкой?»
«Над картофельным полем на высоте 1 км кружит самолёт. Скорость самолёта 465 км/ч. Пилот получает сообщение Гидрометцентра, что скорость ветра 12м/сек. Пилот предупреждает парашютистов, что парашют следует раскрывать как можно позже, чтобы упасть прямо на поле. Олег Подчебучин раскрывает парашют на высоте 980 метров. Спасательная команда в недоумении: на каком расстоянии от картофельного поля следует искать Олега?»
Нет, это конечно, последнее место, где я бы стал искать Олега – учебник физики… Я быстро прошерстил страницы, закрыл обложку – красную – и снова открыл разворот обложки в начале учебника. Разворот оказался пуст, ни моей записки, ни теннисной загогулины – ничего. Как новенький. Я поковырял ногтём корешок и места склейки страниц с обложкой – ничего. Я схватил учебник за красные корки и лихорадочно затряс.
…Но учебник раньше не был красным! Я вытащил свой учебник, положил рядом. Белая физика и красная. И где‑то в красном учебнике застрял Олег. Я в который раз начал перелистывать красную «физику».
Откуда‑то выпорхнула карточка с изображением «Феррари». Зазвенел телефон.
Я бросился с учебником в коридор, продолжая листать, схватил трубку:
– Расстояние от Земли до Луны 84 тысячи 400 километров! – в трубке бесновался Олежкин голос. – В скафандре Олега Подчебучина имеется встроенный радиотелефон! С какой задержкой доходит его голос до земли, если взять скорость радиоволн равной 300 тысяч километров в секунду!? а также учесть, что Олег находится на обратной стороне Луны?!! Диаметр Луны равен 3 тысячи 476 километров!
– Четыре секунды? – не задумываясь, выпалил я.
– Ответ неверный. – Щелчок, гудок. Олежка отключился.
Я замер.
Во–первых, такой юмор совсем не в его духе. Во–вторых… Олег физически не способен сам положить трубку. Я десять раз скажу «пока–пока», а он будет продолжать тарахтеть, как ни в чём не бывало, пока я первый не отключусь.
Позвонил Олегу домой. Долгие гудки. Долгие гудки. Долгие гудки. Я накинул куртку и побежал к нему. Звонил–звонил в дверь, даже пнул несколько раз с досады. Заклацали замки на соседской двери, я поспешил смыться, чтоб не встречаться с соседкой.
Вернулся к себе. За дверью истошно заливался звоном телефон. Я рванул к нему, не закрыв двери.
– Диаметр Луны 3 тысячи 476 километров! Олег Подчебучин находится в точке, диаметрально противоположной месту посадки Шаттла. Шаттл стартует обратно на Землю в 12 часов по Гринвичу. С какой скоростью должен бежать Олег, чтобы успеть на Шаттл до старта?
Я глянул на часы – 14:42. Округлим до 15:00. У Олега 21 час. Расстояние до Шаттла «Два пи–эр»… то есть, один пи–эр.
– Погоди, я включу калькулятор!
– Ответ неверный. – Щелчок, гудок. Олежка отключился.
Блин, я забыл разницу во времени с Гринвичем! У меня из подмышки вывалился учебник физики, раскрылся посредине. Я глянул название параграфа, перелистнул… Телефон зазвонил опять.
– Эдик, привет! Ты что делаешь? – Сырбачева, её только мне не хватало.
– Физику решаю.
– А я в библиотеке новую книжку взяла…
– Ну, молодец. Мне телефон нужен, родители должны звонить.
– А, ну я сейчас приду! – Вика отключилась.
ЧЁРНАЯ КНИГА ПРЕДАТЕЛЬСТВА
Я осторожно положил трубку на телефон и сжал в руках Олежкин учебник физики. Красный, красный, красный – о, блин! (демон?) кто покрасил его? Что случилось с моим другом? Что за дурацкие звонки?
И я верю, что он действительно где‑то на Луне, меряет секундами оставшийся воздух – и Шаттл вот–вот улетит с другой стороны Луны…
Как это случилось? Не знаю. Знаю, что Мефодий сказал правду – я чернокнижник и дела мои черны.
Я бросил «физику» на стол. Медленно повернулся к окну, продолжая уголком глаза следить за учебником. Почему? Я что, ждал, что книжка запрыгает по столу или взлетит на воздух? Или просто возьмёт – и исчезнет, как будто ничего и не было? Не знаю.
Я высыпал на стол содержимое Олежкиного портфеля и прищурился, так, что контуры предметов стали размываться. День клонился к вечеру. Я прищурился ещё сильнее – и вокруг предметов появился зеленоватый контур, аура. У всего есть своя аура, я про это читал. Вот только раньше не видел сам. Зелёный контур отчертил шторы и стол и всё, что на нём. В окне над столом белый шарик солнца застрял в нижних ветках дерева. И вдруг я заметил, что не у всех книг контур зелёный. Контур учебника физики горел чёрным – и стал чернее, когда я на него посмотрел. И тут книга распахнулась. Зашуршала бумага, будто ветер подхватил… над книгой взметнулось чёрное пламя. Я распахнул глаза. Пламя не исчезло. Оно тянулось вверх, пританцовывая, разгораясь, разрастаясь, вот–вот перепрыгнет на другие учебники.
Я рванул дверь на балкон, притащил из кухни спички и начал чиркать, поджигать страницы прямо на снегу за балконной дверью. Рвать учебник рука не поднималась – а вот жечь, – за милую душу! Учебник никак не разгорался. Я метался по комнатам, прислушивался к телефону, рвал какие‑то билеты, найденные в карманах… конечно, этого оказалось мало. Вытряхнул свои тетрадки и начал рвать из них листы. Пламя, наконец, вспыхнуло и красный учебник физики с распростёртыми страницами весело затрещал, расцвёл лепестками настоящего пламени, чернея и рассыпаясь в пепел на глазах.
И тут снова зазвонил телефон.
– Эдик, это Олег! Я тут, я что хотел сказать… мой портфель у тебя?
– А ты где?
– Я… ну, я, в общем, в спортзале уснул нечаянно…
– Ты уверен?
– Что нечаянно?
– Что уснул…
– Эдя …а мой портфель?
– Заходи.
Я положил трубку и привалился к стене.
Потом отвалился от стены и включил на полную громкость «Войну миров» Джеффа Уэйна. О, как я скакал! Как я орал! Мама обязательно вспомнила бы наших с папой диких предков – поэтому я никогда при ней не буду скакать! Но сейчас!
Еле слышно пробубнил дверной звонок. Я распахнул дверь и кинулся обнимать Олега. Он таким меня никогда не видел.
И вот я кружу моего друга по комнате, с него шапка слетела, шарф на морду наехал – а я кружу и хохочу.
Олег постепенно начал оживать и подёргиваться, пытаясь вырваться. И замер, уставившись в одну точку. Я проследил за его взглядом – в прихожей топталась Сырбачева.
– О, Вика! Какими судьбами?! Садитесь, я вам чай сделаю! – выпустил на свободу Подчебучку, сделал потише музыку и умчался в кухню, – настоящий шаманский чай с имбирём! Ууууу!
Когда я вернулся, неся поднос с чаем, печеньем и чем–положено, Олег играл с моей коллекцией значков, украшая ими себя, словно чешуёй. Вика читала книжку. Олег приговаривал:
– Диаметр одного значка равен… двадцать миллиметров. Площадь одного значка равна… два пи–эр в квадрате… площадь Подчебучина равна… итого, для полной брони…
– Олег, а давай ты для разнообразия что‑нибудь почитаешь! – Я взял с полки «Крокодила Гену» и вырвал у Олега коробку со значками.
Он послушно раскрыл книгу и сел на пол, спиной к дивану.
Я подошёл с подносом к Вике сбоку, заглянуть на обложку – чёрная. Чёрную книгу читала Вика.
– Что читаем? – я осторожно поставил поднос на стол.
Вика оторвалась от книги, посмотрела на меня прозрачным взором:
– Тут про литературоведение. Не думала, что тебя такие книжки интересуют.
– Ааа… где ты её нашла?
Вика качнула головой в сторону балкона:
– Дверь распахнулась, балкон, оказывается, не заперт был. А там книжка. Грязненькая. Но ничего, я её почищу и подклею. А послезавтра верну.
– Извини, Сырбачева. Не получится вернуть.
Я стоял спокойно рядом, а тут резко схватил книгу и выдернул у Вики из рук.
– Ты чего? – у неё глаза распахнулись на пол–лица.
– Да ничего. Я её сам ещё не прочитал. А вообще, эта книжка моего деда. А он не терпит вмешательства посторонних в наши внутренние дела.
Олег забормотал:
– Апельсины являются основой экспорта Кампанде… В одном ящике двадцать килограмм апельсинов… корабль из Кампанде в Туапсе плывёт девять суток… Пограничный контроль… Растаможка… как они Чебурашку пропустили? – Чебурашка спал. Тысяча тонн апельсинов разгружаются и грузятся в рефрижераторные вагоны… трое суток. Итого до Москвы шестнадцать суток минимум. А если вагонов нету? Восемнадцать. За сутки Чебурашка съедает… спит в уголке ящика… там бумажки… сколько же он какает?
– Ага! Вся компания в сборе.
Мы, все трое, обалдело уставились на входную дверь. Та была распахнута настежь, сквозняк пролетел по дому, вырвался за балконную дверь, вернулся с горстями снега и принялся издевательски закидывать нас. В проёме входной двери возвышался Мефодий Маркович собственной персоной.
– Когда впервые начали появляться чёрные книги, никому и в голову не приходило связать их с кострами святой инквизиции… А ведь именно предательство книг, сожжение порождает эту особую субстанцию, наделённую волей и желаниями. Отдайте мне книгу, Эдуард! В ваших руках – это зло в чистом виде.
Он шагнул в зал и протянул руку, чтобы вырвать у меня книгу. Жилы у него на запястье вздулись и я вдруг впервые подумал: «А ведь ему много лет». И отступил к окну.
– Наш век – время беспрецедентного предательства в отношении книг… их хранят в сараях, выбрасывают на помойки, жгут… из книг выпиливают безделушки – как из особой породы древесины! … их не читают.
Мефодий подбирался ко мне, а я всё отступал, кружа по комнате вокруг стола под музыку «Войны миров».
– Если бы не такие писатели, как Минор Ласточкин – мир уже давно погряз бы в пучине войн и пожаров… к счастью, его книги, сгорая, превращаются в простой пепел без капли чёрной горечи – так он служит делу спасения мира…
Я заметил какое‑то движение и скосил глаз на Сырбачеву. Она держала на коленях какую‑то книгу и быстро–быстро листала её – одними кончиками пальцев.
– Отдай мне книгу, малыш… Я тысячу лет не сплю ночей, жду ученика… но тебе ещё рано… – Мефодий покачнулся, мягко оседая и удивлённо глядя на Вику. Клюнул носом в её сторону, запнувшись на ходу – и обрушился на пол, роняя журнальный столик и торшер. Зазвенели осколки хрусталя, запрыгали во все стороны.
Огромная фигура, распластавшись, заняла всё свободное пространство в зале. Я перескочил через торшер, склонился над библиотекарем:
– Мефодий Маркович! Вам плохо?
Его глаза были закрыты, я нерешительно коснулся воротника пальто. Огромная ручища схватила моё запястье – какие у него огромные худые руки! – и Мефодий просипел:
– Эдуард, что… не трогай чёрную книгу… не… нельзя, но я… не успел… ты, надо читать, я…
– Что надо читать? Что с вами?
– Я сейчас… – и вдруг выдохнул горячим шёпотом на одном дыхании: – Эдик, я кончился – время пришло. Я стал книгой. Читай меня, чтобы вернуть. Оживить. И ты – ты сам – не пользуйся! – ты чернокнижник, и я – но забудь все заклинания, иначе… Читай меня, пожалуйста! Мы одной крови!…
Его лицо потемнело, рука ослабела, соскользнула с моего запястья. Весь он как‑то уплощился, сделался как будто картонным, потом карикатурно–картонным, шире и короче, – фигура начала меняться в пропорциях и уменьшаться в размерах. Ветер снова распахнул балкон.
Ощущение нереальное, как будто вдруг понимаешь, что спишь.
Мысли сбились в кучу и заскакали – и я вправду начал видеть сон.
Я ищу на полке книгу. Сбоку на соседнем стеллаже слышится шелест и падает книга на пол. Падает, превращается в женщину в голубом платье и уходит. Я продолжаю искать. Не найдя своей книги, я оборачиваюсь к столу, на котором, как водится в библиотеках, лежат стопки книг. Со стола соскальзывает одна из книжек, страницы распахиваются желтоватым облачком. Облачко вырастает в гриб, затем в сутулого человека в сером костюме. Человек разворачивается, скользнув по мне взглядом – и уходит. Я собираюсь уходить тоже. Оглядываю библиотеку в последний раз, в тщетной попытке уловить присутствие иголки в стоге сена. В дальнем углу под столами слышится шорох. Я наклоняюсь и вижу, как из норки в стене протискивается в комнату книга, попутно приобретая человеческие черты. Книга с женским лицом – глаза голубые… крыса с человеческим лицом… фигура распрямляется – это девушка. Она приближается, глядя мне прямо в глаза, обходит меня и распахивает дверь, чтобы исчезнуть в вечерней толпе.
Я развернулся лицом к библиотеке и увидел библиотекаря. Всклокоченные волосы, очки в медной оправе, засаленное чёрное платье… сутана. Он пристально смотрел на меня и, поймав мой взгляд, протянул мне руку. Не то улыбка, не то просто желание ободрить – что‑то в его лице придало мне уверенности и я протянул руку в ответ. И очнулся.
И замер с протянутой рукой.
На полу лежал огромный старинный фолиант в тёмном кожаном переплёте.
– Ой! Что случилось? – Сырбачева подняла со своих коленок и положила на стол Чёрную книгу. Точь–в-точь такую же, как та, что я недавно у неё отобрал.
– Аааа! Он исчез! исчез! Аааа! где он? – откуда‑то из угла кубарем выкатился Олежка и заприседал, заоглядывался вокруг стола: – Ну где он?
Он подобрал с полу упавший фолиант, обсмотрел со всех сторон, запустил на стол, схватил из вазочки печенье, засунул в рот и снова заорал:
– Где он?! Что это?!
Во все стороны полетели крошки.
Вика недоуменно смотрела на него, шевеля губами. Я прислушался – она повторяла выкрики Подчебучина.
Я дёрнул её за книгу. Чёрная книжка, казалось, приросла к Викиным рукам.
– Я сегодня взяла в библиотеке. Я тебе говорила.
– Ты что‑то прочитала, от чего он исчез. Что?
Вика уставилась в книгу:
– Вот это: «Чернокнижие уб…»
– А… не надо! – я зажал ей рот ладонью. – Ты же не хочешь, чтобы я тоже исчез?
Вика вытаращилась на какую‑то точку в стене:
– Ты что, думаешь, это я?! Ты думаешь, это из‑за меня?! – она медленно повернулась ко мне: – Это всё из‑за меня.
Голос у Вики осел.
– Эх, Сырбачева… хоть ты и отличница, а дура–дурой. При чём тут ты? Ну прочитала что‑то вслух, ну совпало это с чем‑то, но ты же понятия не имела что так получится! Короче, я разберусь, не боись.
Сказал так, как будто сам в это поверил. Только почему‑то мне казалось, что уже ничто не будет легко и просто. Я поднял с пола книгу и выпал в осадок. То есть, просто потерял все мысли, слова, всякое соображение – и даже время. Я не заметил, как мои друзья ушли. Я осторожно трогал книгу, будто боясь обжечься. Я буквально по миллиметру изучал обложку – кожа, без намёка на буквы – ни автора, ни названия – как будто обложка у планшета. И пожелтевшая первая страница без намёка на слова. И огромные буквы на третей странице:
;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;;
