Текст книги "Мое безумие"

Автор книги: Калья Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Стол, за которым я обычно сижу, пуст, и я спешу к нему.

Телевизор включен, но звук поставлен на минимум, а в нижней части экрана тянутся субтитры. Большинство из нас тратят время на просмотр ток-шоу, где женщины сидят за столом и «обсуждают» темы, но, на мой взгляд, это просто постоянный ор. Мы смотрим игровые шоу. Смотрим мыльные оперы. Смотрим новости. Мы смотрим все и вся, лишь бы не зацикливаться на собственных проблемах.

Не так давно эта комната была моим любимым местом в Фэйрфаксе. Я ходила по ней кругами, время от времени останавливаясь, чтобы Эвелин могла выглянуть наружу. Когда она плакала и капризничала, я напевала ей колыбельную.

Но теперь ни один уголок этой комнаты я не назову моим любимым. Я вижу, что это на самом деле. Тюремная камера. Да, она в оборках и рюшах, чтобы создать впечатление свободы, которой тут на самом деле и не пахнет. Эвелин на моих руках начинает ерзать. Я нежно поглаживаю ее по спинке и быстро целую в щеку.

Входные двери распахиваются. Люди все время приходят и уходят, а я обычно не обращаю внимания. Но сегодня я поднимаю голову и вижу, как входит мужчина. Он приносит с собой свежий воздух. Его порыв проносится по комнате, отчего по моей коже пробегают мурашки. Он идет, засунув руки в передние карманы брюк. Сначала я не обращаю на него внимания. Но затем он поворачивается и смотрит прямо на меня.

Мое сердце застревает в горле.

Это тот самый мужчина, в которого Уэс превратился вчера вечером. Я сажусь прямо. Он быстро моргает. Его брови сходятся над переносицей. Он смотрит с недоумением на меня, и я не знаю почему.

Медсестра за стойкой регистратуры здоровается с ним, но он не смотрит в ее сторону. Пациенты и персонал – взоры всех до единого прикованы к нему. У всех одна и та же мысль: почему он здесь?

На лице медсестры, что сидит за стойкой регистратуры, появляется растерянная улыбка.

Взяв бейджик посетителя, он записывает в тетради свое имя. Хотела бы я быть рядом с ним. Я хочу дать имя этому великолепному лицу.

С тех пор как я попала в Фэйрфакс, я научилась наблюдать за людьми. Главное, делать это незаметно. В таком месте нехорошо быть застуканным. Нет, нужно просто украдкой поглядывать, раз за разом. Мне этого обычно достаточно, чтобы создать историю жизни человека.

В лице этого мужчины я вижу силу. Власть.

Опершись локтями о стойку, он наклоняется ближе к медсестре. Она новенькая. Буквально на прошлой неделе закончила недельный курс подготовки. Как же она пялится на него! Я уже вижу: она отдала бы ему все, лишь бы он продолжил разговаривать с ней.

Он что-то говорит, и она качает головой. Я пытаюсь читать по ее губам, но она говорит слишком быстро. Затем незнакомец улыбается ей. Улыбкой, от которой глупеют даже умные женщины.

Медсестра вздыхает и в знак поражения опускает плечи. Затем украдкой оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что никто не смотрит, наклоняется над стойкой и указывает прямо на меня.

Мужчина смотрит в мою сторону. Его взгляд полон решительности. И силы.

Оттолкнувшись от стойки регистратуры, он идет в комнату отдыха. У него уверенная походка, как будто каждый свой шаг он завоевал в упорной борьбе. Подбородок гордо приподнят, глаза смотрят прямо на меня. Мои руки начинает бить дрожь. Кровь отливает от кончиков пальцев рук и устремляется к кончикам пальцев ног. Мое сердце бухает, как барабан.

Бум-бум.

Бум-бум.

Бум-бум.

Каждый новый удар громче предыдущего. Вскоре мне уже кажется, что все в комнате слышат стук моего сердца. Мужчина останавливается прямо перед моим столом. Я прижимаю к себе Эвелин и откидываю голову назад, чтобы встретиться с ним взглядом. Клянусь, это удар прямо в сердце.

– Могу я сесть, Виктория?

Откуда ему известно мое имя? Я отчаянно пытаюсь понять, что происходит. Неужели меня кто-то разыгрывает? Я оглядываю комнату – вдруг из-за угла выскочит кто-то из докторов и скажет, что это всего лишь проверка.

Я не отвечаю, и тогда он приподнимает бровь и садится напротив меня. Затем кладет руки на стол и переплетает пальцы. Они большие, грубые, с мозолями. Ногти неаккуратно подстрижены. Мой желудок скручивается узлом. Я помню эти руки, они держали меня прошлой ночью. Не руки Уэса. Вот эти.

Мы сидим молча, но что именно я должна сказать? Как мне начать разговор с незнакомцем? Я не знаю.

Он пристально смотрит на Эвелин. Затем его взгляд скользит с моей дочери на меня. Я беру Эвелин так, чтобы ее головка лежала у меня на груди, и нежно поглаживаю ее по спинке.

– Извините, мы знакомы? – Мой голос звучит твердо, но вежливо.

Он наклоняет голову набок и смотрит на меня из-под ресниц. Черный изгиб бровей подчеркивает его глаза.

– Я – Синклер.

Я молча смотрю на него. Я знаю, он ожидает, что я его узнаю. Но нет. Мы с ним никогда не встречались. Не считая прошлой ночи.

– Синклер Монтгомери, – уточняет он.

Это ничего мне не говорит. В ответ я лишь пожимаю плечами. Он закрывает глаза. Его губы сжимаются в ровную линию. Я не знаю его, но боль и досада этого человека очевидны. Я бы рада ему помочь. Но как? Я не могу помочь даже самой себе.

– Ты не помнишь меня, – говорит он. В его голосе нет ни гнева, ни обиды, но в его глазах буйство эмоций. Для меня это уже слишком.

– А я должна?

Его губы растягиваются в грустной улыбке.

– Да. Должна.

Это безумие: кто-то смотрит прямо на вас, и в его глазах мелькают тысячи воспоминаний. Вещи, которые вы даже при самом огромном желании не в состоянии вспомнить.

Безумные и ужасные.

– Ваше имя мне не знакомо, – тихо говорю я. Мой язык как будто слишком велик для моего рта, и все, что я скажу, будет звучать жалко.

Синклер.

Его имя Синклер.

С его внешностью и пристальным взглядом это имя удивительно ему подходит. Он улыбается мне. Улыбка медленно расплывается по его лицу, как будто он знает, о чем я думаю.

– Я знаю, что ты меня не помнишь. Вот почему я здесь, – говорит он. – Нам есть что наверстать.

Это кажется слишком… невероятным. Я еще крепче прижимаю к себе Эвелин.

– Вы меня не обманываете? – шепчу я.

Он наклоняется вперед.

– С тех пор, как мы познакомились, я ни разу не солгал тебе, – заявляет он.

– И давно мы знакомы?

Он сглатывает, и я вижу, как дергается его кадык.

– Два с половиной года.

В моих глазах отражается сомнение. Синклер вздыхает.

– Я знаю, что ты мне не веришь.

– Вы правы, – признаю я. – Не верю. Я здесь уже три года. Мы никогда не встречались.

Синклер хмурится. Его взгляд пару мгновений скользит по комнате и снова останавливается на мне.

– Три года? Ты здесь не три года.

Я, разинув рот, смотрю на него. Я готова твердо заявить, что я права. Кому как не мне знать, как давно я здесь, но, копаясь в воспоминаниях о Фэйрфаксе и возвращаясь к началу, я мало что понимаю. Разве все это было в… 2011 году?

Я начинаю злиться. Какой толк от памяти, если она не работает? Я закрываю глаза и растираю висок. Когда же я снова смотрю на Синклера, его лицо смягчается, как будто он видит кирпичную стену, в которую упирается мой разум.

– Ты здесь всего шесть месяцев.

Меня так и подмывает возразить ему. Мне нужны холодные, неопровержимые факты, но у меня их нет. Три года. Я провела здесь целых три года, и если мы якобы такие хорошие друзья, то почему он не приходил раньше? – спрашиваю я.

– С тех пор, как ты здесь, я стараюсь навещать тебя каждый день. – Его губы сжимаются в ровную линию. – Но каждый раз я получал отказ.

– И ты думаешь, что я в это поверю?

– Спроси любую медсестру. Посмотри вчерашний список посетителей, и позавчерашний, и за день до этого. Ты увидишь мое имя на каждой странице.

Я сглатываю застрявший в горле комок.

Мне никто не говорил ни про какие визиты. Меня душит гнев. Разве не мне самой решать, кто может, а кто не может меня навещать?

– Клянусь, я не лгу тебе. – И прежде чем я успеваю сказать хоть слово, он говорит дальше: – Ты помнишь, что произошло?

Я хмурюсь.

– Вы о чем?

– О твоем прошлом, – прямо говорит он. – Ты помнишь?

Он терпеливо ждет моего ответа. У меня учащается пульс.

– Нет.

– А я помню. – Его голос становится хриплым. – Я могу помочь тебе… если ты не против.

Его предложение и опасно, и соблазнительно. У меня нет доказательств, но я верю, что он знает мое прошлое. Он – его часть.

Я смотрю на стол. Его поверхность покрыта тонким слоем пыли. Я четкими печатными буквами пишу свое имя.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

Я ничего не вижу. Просто ряд букв, составленных вместе. Этот человек утверждает, что знает меня, и я невольно задаюсь вопросом, что он видит за моим именем.

– Почему вы думаете, что я вам поверю?

– Ты и моя сестра были когда-то лучшими подругами.

– Были?

Он кивает. Видно, что он колеблется.

– До того, как все случилось.

Он больше ничего не добавил. Неужели это все? Я с трудом подавляю в себе желание протянуть через стол руку и, схватив его за воротник рубашки, потребовать, чтобы он выложил все, как было.

Но вместо этого я просто говорю:

– Тогда почему она не приходит?

– Вначале она пыталась, но, как и меня, ее не пускали.

Сколько же людей не смогли увидеться со мной? Был ли на самом деле такой список? Чья это идея, Уэса или моей матери? Или, может, за этим стоят мои врачи?

– Почему ей не разрешали навещать меня?

Он грустно улыбается мне.

– Потому что это она привезла тебя сюда.

В тот день, когда меня привезли в Фэйрфакс, я помню, как захлопнула за собой дверцу машины и, заслонив ладонью от света глаза, посмотрела на здание. Я помню, как схватила с автомобильного кресла Эвелин. Помню, как подписывала документы о приеме и думала про себя, что, если другие здесь для того, чтобы лечиться, то я здесь для того, чтобы отдохнуть.

Я не помню, чтобы меня кто-то сопровождал.

Похоже, Синклер хочет мне что-то сказать. Он то открывает рот, то закрывает его снова. Его глаза полны воспоминаний. Есть ли в них я?

– Виктория! Что ты здесь делаешь?

Элис. Звук ее голоса подобен скрежету гвоздя по классной доске. Как долго я здесь сижу? Когда она подходит, я вскакиваю со стула. Она смотрит на нас двоих и, наконец, фокусирует взгляд на мне.

– Я велела тебе подождать в твоей комнате. – Не дождавшись ответа, она сурово смотрит на Синклера. – Мистер Монтгомери, вам нельзя здесь находиться. Кто вас впустил?

Синклер встает и, словно башня, возвышается над Элис. Уголок моих губ подергивается, но я борюсь с улыбкой. Приятно наконец-то увидеть, как кто-то стоит лицом к лицу с этой женщиной и не робеет под ее хмурым взглядом.

Он указывает на медсестру за стойкой регистратуры. Та, похоже, готова дать стрекача.

– Она.

– Вообще-то, вам нельзя здесь находиться. Вы должны уйти.

Еще нет. Нет, не сейчас. Впервые за долгое время я чувствую, что кто-то на моей стороне. Я не готова отпустить это чувство.

Эвелин начинает хныкать. Я делаю шаг к Синклеру, но Элис встает между нами. Я спокойный, терпеливый человек, но в этот момент я хочу отпихнуть ее в сторону. Пусть ощутит в себе тот же страх, который она мстительно вселяет в меня каждый день.

Синклер протягивает руку. Его большая ладонь мягко касается моего плеча. Всего на секунду, потому что он тотчас отдергивает ее, но его пальцы все же коснулись моей руки.

– Я скоро вернусь. – Прежде чем повернуться и уйти, он смотрит мне в глаза и тихо говорит: – Если ты никогда не вспомнишь о нас двоих, ничего страшного. Зато я буду помнить всегда.

Сказав это, он уходит.

Элис ведет меня к стойке регистратуры. Она разговаривает с новой медсестрой, явно выговаривая ей за то, что та впустила Синклера. Я пользуюсь моментом, чтобы взглянуть на список посетителей. Его почерк неразборчив, но я отчетливо вижу буквы С и M. Я перехожу к вчерашнему списку и позавчерашнему. Я продолжаю изучать списки, до начала месяца. Его имя есть на каждом листе.

Синклер Монтгомери не солгал.

3

Сегодня у Риган нет вспышки гнева. И никто не ждет меня в комнате отдыха.

Все утро и весь день я до самой последней секунды надеялась, что что-то случится. Но, стоя перед дверью доктора Кэллоуэй, я знаю: мне лучше не оттягивать встречу с ней ни на секунду. Мне не терпится поскорее закончить этот сеанс.

Набрав полную грудь воздуха, я громко стучу в ее дверь.

– Войдите, – громко произносит она.

Я открываю дверь и вхожу в ее кабинет.

У меня нет ненависти к доктору Кэллоуэй. На самом деле она не так уж и плоха. Но я никогда не делилась с ней моим туманным прошлым. И дело не в ней лично. Просто я не доверяю никому из здешних врачей. Они взламывают ваши чувства, и ожидается, что правда выйдет наружу.

Сумасшедший ты или нет, это сложно для любого.

Я не помню, как долго я посещаю ее. Может, несколько месяцев? За это время доктор Кэллоуэй ни разу не пыталась силой вытянуть из меня информацию. В отличие от других врачей, которые до тошноты задают одни те же вопросы. Ваш муж мертв. Расскажите нам, что вы знаете.

Но у всех разные подходы. Некоторые просто мастера разыгрывать меня – сочувственно кивают головой на все, что я говорю, и ведут себя так, будто понимают меня. Мол, да-да. Конечно. Но неизбежно, всегда, всегда наносят последний удар.

В отличие от них она не обращается со мной в лайковых перчатках. В самом начале она задавала общие врачебные вопросы, но спустя какое-то время перестала. Теперь, когда я вижу ее, она непременно спрашивает, как у меня дела. Как поживает Эвелин. Принимаю ли я лекарства. А потом, когда мне больше нечего добавить, она переходит к более легким темам. У нас с ней на самом деле очень хорошие беседы. Как у нормальных людей.

Я знаю, что она была замужем, но теперь в разводе. С первым мужем у нее не сложилось. Уже три года она живет с мужчиной по имени Том. Новое замужество не входит в ее планы. Никаких детей. Она не чувствует себя человеком, пока утром не выпьет чашку кофе. Она ненавидит готовить и часто заказывает еду.

Ей сорок один год, и она любит свою работу.

Ее открытость непривычна. Здесь, в Фэйрфаксе, она исключение. Иногда мы молчим, и это молчание не угнетает и не успокаивает. Это просто… молчание.

Сегодня утром я убедила себя, что, если я скажу доктору Кэллоуэй, что хочу уйти отсюда, все будет хорошо. Теперь же я ужасно нервничаю. Мне боязно озвучивать мои мысли. Вдруг я услышу отказ?

– Доброе утро, Виктория. – Доктор Кэллоуэй слегка поднимает голову, улыбается мне и возвращается к чтению лежащей перед ней бумаги. Не глядя на меня, она указывает на стулья, стоящие под углом друг к другу лицом к ее столу. – Пожалуйста, садись.

Я сажусь, и почти сразу мои ноги начинают нервно дергаться вверх-вниз. Эвелин ерзает во сне, и я перестаю двигать ногами. Я напоминаю себе, что должна это сделать. Должна с кем-нибудь поговорить. Если не ради себя самой, то хотя бы ради Эвелин.

Доктор Кэллоуэй опускает ручку на стол и, наконец, уделяет мне все свое внимание.

– Как у тебя сегодня дела?

Я тотчас покрываюсь испариной. Я не могу дать ей свой обычный ответ: «Все в порядке». Я не в том состоянии.

– Отлично, отлично, – медленно начинаю я. – Можно задать вопрос?

– Конечно.

– Как давно я здесь?

Доктор Кэллоуэй склоняет голову набок.

– Как давно? – повторяет она мои слова.

Я с тревогой киваю. Моя нервозность берет верх. Я прижимаю Эвелин к себе еще крепче и держу ее за ручки.

– Сразу точно не скажу. Надо проверить по документам.

Она смотрит на толстенную папку с историей моей болезни, затем снова на меня, затем на компьютер и улыбается мне.

– Здесь гораздо быстрее.

Ее пальцы летают по клавиатуре. Это занимает всего несколько секунд, но мне кажется, будто годы. Наконец, она разворачивает ко мне экран компьютера. На нем листок моей госпитализации.

Она указывает на самый низ экрана. Я вижу свою подпись и рядом с ней дату: 19.05.2015.

Синклер был прав. Шесть месяцев.

Я снова сажусь на стул, и мой разум начинает работать. Почему я думала, будто я здесь три года? Почувствовав на себе взгляд доктора Кэллоуэй, я поднимаю глаза.

– Почему ты спросила? – деликатно осведомляется она.

– Я думала, что пробыла здесь три года, – честно отвечаю я.

– Три года? – Брови доктора Кэллоуэй ползут вверх. – Это очень долго. Почему ты подумала про три года?

Я пожимаю плечами и отвечаю, что не знаю, но мгновенно слышу голос Уэса. Сначала он очень слабый, но вскоре становится громче. Мне кажется, что его губы касаются моего правого уха, и он говорит: «У нас уже три года совместной жизни…»

Я смотрю доктору Кэллоуэй в глаза.

– Понятия не имею, – говорю я и, прежде чем она успеет спросить что-то еще, быстро меняю тему. – В последнее время мне не дает покоя мысль…

Ну, давай, говори, требует мой разум. Просто скажи, и все!

Доктор Кэллоуэй ничего не говорит, просто терпеливо ждет, когда я продолжу. Боже, мне бы ее терпение. Я нервно облизываю губы.

– Я хочу покинуть Фэйрфакс.

Она воспринимает это спокойно и даже кивает. В ее глазах светится интерес.

– Почему ты готова покинуть Фэйрфакс?

Потому что я чувствую, что схожу с ума. Я хочу вернуть мою жизнь. Хочу снова чувствовать себя нормальной. Нет, я не могу этого сказать.

– Потому что я не хочу быть здесь, – наконец отвечаю я.

Мои слова встречены молчанием. Доктор Кэллоуэй переплетает пальцы и опускает на них подбородок.

– Почему нет? – наконец спрашивает она.

Только ни слова про голоса, шепчет мой разум. Это только все испортит.

Раз уж я решила сказать правду, то должна вести себя осмотрительно. Не хватало, чтобы она решила, то я и вправду чокнутая.

– Может, произошло что-то такое, что подтолкнуло тебя принять это решение?

Я открываю рот и тотчас закрываю снова. Я не могу сказать ей, что перестала принимать лекарства. Так что я сообщаю лишь часть правды.

– Нет. Просто я знаю, что мне здесь больше не место.

Доктор Кэллоуэй пристально на меня смотрит. Я не вижу в ее глазах ни отказа, ни согласия.

– Чтобы уйти отсюда, тебе нужно пройти обследование у меня и у врачебной комиссии, прежде чем мы подпишем документы о выписке. Мы должны убедиться, что тебе значительно лучше по сравнению с тем, какой ты поступила сюда.

Я так и знала. И хотя я была морально готова к тому, какой серьезной будет эта битва, я все равно обескуражена.

Я не говорю ни слова.

Нас окружает молчание. Кстати, это худший вид молчания. Тот, что пожирает меня. Доктор Кэллоуэй выжидающе смотрит на меня, ожидая, что я скажу.

– Если ты уйдешь, я должна быть уверена в том, что с тобой все будет в порядке. Я не возражаю, что тебе, возможно, здесь больше не место, но…

Боже. Ненавижу это мерзкое «но». Может ли хоть одно предложение иметь положительный конец, если начинается с «но»? Вряд ли.

– Но прежде чем ты сможешь достичь этой цели, тебе предстоит потрудиться. Если ты позволишь мне помочь тебе в этом, то я готова.

– Вы хотите, чтобы я открылась и рассказала, как я себя чувствую? – скептически спрашиваю я. Уже от того, что я произношу это вслух, у меня во рту остается горький осадок.

– Нет, не это.

– Тогда что?

– Ничего страшного, Виктория. Я знаю, ты по натуре скрытная. – Она смотрит на Эвелин, и ее улыбка слегка тускнеет. – Ты любишь свою дочь и хочешь защитить ее, но мне нужно, чтобы ты открылась. Мне нужно твое доверие.

Она резко встает. В окно светит солнце, и тень моей собеседницы кажется больше моей. Я машинально вздрагиваю. Доктор Кэллоуэй этого не замечает. Она подходит к шкафу и вытаскивает папку. Сбоку на ней написано мое имя. В ней так много бумаг, что она того гляди вот-вот развалится.

– Это история моей болезни?

Она кивает и открывает папку. Некоторые бумаги скреплены вместе. По краям приклеены красные полоски. К задней обложке прикреплен карман с толстой стопкой фотографий. Она достает несколько штук и держит в руках.

– Я хочу показать тебе несколько фотоснимков.

Я пытаюсь взглянуть на них, но доктор Кэллоуэй прячет их, как будто мы играем в покер.

– Чьи это фотографии?

– Твои. Я начну медленно показывать тебе каждый снимок. Как только ты их рассмотришь, я быстро покажу другие. Если какие-то из них покажутся тебе знакомыми, скажи мне остановиться, и я остановлюсь.

– Откуда они у вас? Кто вам их дал?

Доктор Кэллоуэй опускает снимки.

– Твоя мать. Когда тебя поместили в Фэйрфакс, она дала их твоему врачу в надежде, что ты вспомнишь… что-нибудь.

– Тогда почему я их вижу только сейчас?

– Потому что каждый раз, когда тебе показывали эти фотографии, ты отказывалась на них смотреть.

Я отказывалась? Не могу вспомнить это, но у меня нет причин не верить доктору.

– Ты готова взглянуть на эти фотографии? – мягко спрашивает она.

Когда кто-то хочет повторить свой путь, с чего ему начать?

С начала.

Проблема в том, что я не знаю, где это начало.

Но вот он, мой шанс вторично прожить жизнь через призму снимков.

Я была бы дурой, если бы отказалась, но еще большей дурой, если бы не начала нервничать. Это квантовый скачок из моей повседневной рутины, и я понятия не имею, чем все это закончится.

Я медленно киваю.

– Отлично, – говорит она. – Пора распутать твое прошлое.

Первое фото: мы с Уэсом в день нашей свадьбы. Держась за руки, идем по церковному проходу. Уэс улыбается мне, а я сияю от счастья. Посмотреть на нас – мы идеальная, счастливая пары. По уши влюбленные друг в друга.

Второе: мы с мамой. Сидим на заднем дворе ее дома. Это тот самый дом, в котором я выросла. Мать держит в одной руке тонкую сигарету, в другой – фотографию. Передо мной стопки фотоснимков, а на столе во внутреннем дворике стоят напитки. Мы обе улыбаемся в объектив.

Третье: я в больнице. На мне больничная пижама. Рядом со мной стоит неизвестная блондинка. Я прислонилась к стойке и выгляжу измученной, но очень счастливой.

Как она и обещала, процесс ускоряется. Один за другим возникают новые снимки, все быстрей, быстрей и быстрей. Вскоре цвета начинают сливаться, и я не знаю, где заканчивается одна картинка и начинается следующая.

У меня кружится голова. Я чувствую себя как на американских горках за несколько секунд до крутого поворота. К горлу подступает тошнота. Я опасаюсь, что меня вот-вот вырвет.

– Хватит, – говорю я. Но картинки сменяются еще быстрее. – Я сказала, хватит.

Доктор Кэллоуэй останавливается на фото, на котором изображены мы с Уэсом, но мой разум этого не видит. Он цепляется за все эти воспоминания, цепляется, как голодное животное за еду. Мое сердце бьется со скоростью миля в минуту. Я не в состоянии сделать глубокий вдох. Стены медленно надвигаются на меня, и я чувствую себя в ловушке.

Память затягивает меня, как в воронку, и я с каждой секундой становлюсь все меньше и меньше, в то время как фото увеличивается в размерах и постепенно окружает меня. Кабинет доктора Кэллоуэй тускнеет. Она все еще говорит, но ее слова уже невозможно разобрать.

В моих ушах стоит звон. По краям моего поля зрения возникает яркий, ослепительный свет и вскоре я вижу только его. Я чувствую, что отрываюсь от настоящего и растворяюсь в прошлом. Мой спортивный костюм растворяется, ему на смену приходит летнее хлопчатобумажное платье. Мои волосы блестят, моя кожа начинает сиять. Легкий ветерок щекочет мне кожу. И на моих глазах Эвелин начинает исчезать. Я кричу ей вслед, но, увы, слишком поздно… Меня уже нет.