Текст книги "Несколько дней в осенней тундре [СИ]"

Автор книги: К. Карина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Где-то здесь был ковш. Ты не видишь его? – спросила я, прилаживая “летучую мышь” на крючок в углу.

– Здесь, – отозвалась Людмила и зашипела обжегшись.

– Осторожнее! Ты, кстати, кольцо сняла?

– Не-е-ет.

– Давай сюда! И серьги тоже. И цепочку.

– Зачем, я парилась уже в них.

– Давай сюда. Если ты имеешь в виду прошлые разы, то это была пошлая помывка. Париться будем сегодня.

Я положила ее украшения на полке в предбаннике, прихватила забытые полотенца и вернулась в парилку. После первого же ковша воды на раскаленные камни, Людмила тихо охнула, закрыла руками груди и попыталась плечом открыть дверь.

– Мама, дорогая… Я пожалуй пойду, а ты парься.

Дверь я захлопнула хорошо, так что побег не состоялся.

– Куда?! Ложись!

Я быстро обмотала ей голову полотенцем и уложила ее на полок.

Я хлестала ее вениками, терла мочалкой, окатывала водой, выводила в предбанник, давала отдышаться, поила чаем, и опять тащила в парную… Каждое прикосновение к ней было мучительным, как удар током…

– Да, – задумчиво протянула Людмила, – теперь я знаю, почему здесь тундра.

– Почему?

Мы сидели в предбаннике, я только что кончила мыться и переводила дух, а Людмила уже успела отдышаться, лежала напротив на широкой скамейке, подстелив банную простынь, и философствовала.

– Потому что вы всю тайгу в своей бане истопили.

Мне было не до шуток, я засмотрелась на ее грудь. Со мной явно что-то происходило, и мне это уже не нравилось. Людмила продолжала о чем-то говорить, но я вслушивалась не столько в ее слова, сколько в мелодику голоса. При ее комплекции, удивительно низкий, грудной голос, по диапазону где-то меццо-сопрано наверное. Интересно, поет ли она романсы, что-нибудь вроде – Утро туманное, утро седое…

– …ну вот, дали ему положенные на похороны пять дней и он уехал, – вклинилась я в ее рассказ уже на середине, – Через пять дней пришла телеграмма, мол, в связи со сложным семейным положением прошу пять дней за свой счет. Подписали ему и это. Еще через пять дней появился он на работе. Сидит за своим столом, голову руками обхватил, молчит. Мы так вежливо, с сочувствием в голосе, спрашиваем – Миша, ну что, как дела. А Миша, не поднимая головы, отвечает, – Хорошо погуляли, две гармошки порвали.

– Не поняла, это анекдот, или он врал про похороны?

– А ты, оказывается, слушаешь? Нет, ни то, ни другое. У них траурная тризна по безвременно ушедшей теще плавно перешла в грандиозную пьянку. Всей деревней две недели гуляли, забыв, с чего все началось.

Я насторожилась, за дверью явно кто-то был. В голове ураганом пронеслись картины не такого уж и давнего прошлого, когда мужики попытались подсматривать за мной в бане. Обнаружив это, я сначала съежилась от стыда, а потом, разозлившись, распахнула дверь и в чем мама родила, можно сказать с одним ведром кипятка в руке, вышла на улицу. Завернув за угол я окатила этим кипятком всех кто стоял возле окна и спокойно пронаблюдала произведенный эффект от кипятка и моего появления. С тех пор нам всем стало как-то все равно. Мне было все равно, подглядывают за мной или нет, мужикам все равно, моюсь я в бане или нет. Полный консенсус, одним словом.

– Кто там?! – я изобразила голосом крайнюю ярость.

– Дык, это я Вениамин, Евгения Николаевна, вы не волнуйтесь, я просто жду. Может, понадобится помощь или чего-нибудь еще… Вам воды хватило? Может принести? – раздалось из-за двери.

– Идите спать Веня, у нас все в порядке.

– А Людмила батьковна как же? Дойдет сама?

– Спасибо вам, Веня, я дойду, мне гораздо лучше, – подала голос Людмила.

– Вы сегодня долго паритесь.

– Идите Веня, мы уже кончили, сейчас отдохнем, порядок наведем и будем уходить.

– Да вы оставьте, я завтра утром сам все приберу.

– Идите, Вениамин, – я начинала терять терпение, и это прорвалось в голосе, – у нас все в порядке.

– Лады, пошел я…

– Хороший парень. Заботится о тебе, – с укоризной заметила Людмила.

А у меня перед глазами стояла картина, как этот хороший парень матерился и очень быстро снимал с себя ошпаренные брюки. Он ближе всех стоял ко мне, во время проведения воспитательной акции.

Есть не хотелось. Кто-то из поваров оставил на столе термосы с ужином, хлеб и яблоки. Мы взяли по яблоку. Людмила постелила себе на диване и легла. Я сложила аккуратнее дрова, брошенные возле печки внавал. Людмила заснула, похоже, едва коснувшись головой подушки. Я вытащила у нее из руки надкушенное яблоко, прикрутив фитиль, погасила лампу, и ушла в спальню. Не спалось. Я зажгла свечу и достала свое снотворное – “Моя борьба” достаточно заурядного немецкого писателя прошлого века Адольфа Гитлера. Второй месяц безуспешно пыталась прочитать это эпохальное произведение, в тщетной попытке понять – от чего там народ пищал и кипятком писал. Книга вывалилась из рук, я долго смотрела на отсветы огня на полу, которые были видны в открытую дверь. Мне показалось, я только закрыла глаза, как услышала шлепанье босых ног.

– Женя?

Я приподнялась на локте. Взъерошенная, как воробей, в одной футболке, Людмила стояла возле моей кровати, обнимая подушку и поджимая пальцы ног от холода.

– Можно я с тобой лягу, я опять замерзла, и согреться не могу.

Я глянула на пол в дверном проеме. Отсветов не было. Значит все-таки заснула.

– Ложись.

Я поднялась, взяла одеяло, которым Людмила укрывалась, набросила его поверх своего. Потом подбросила дров в печку, дождалась, когда по поленьям побегут язычки пламени. Я была в замешательстве – сердце прыгало в груди как мяч, под рукой баскетболиста. Я боялась, что она почувствует этот дриблинг, услышит мою одышку. Засунув руку под одеяла, я нащупала ее ступни, они были холодные, как ледышки. Я начала растирать ее удивительно маленькие, со смешными аккуратными пальчиками ступни, и это незамысловатое действие помогло мне вернуть самообладание.

– Ну, как, так уже лучше?

– Да, спасибо тебе. Тепло. Я чувствую.

Я подоткнула свисающий край одеяла, потушила свечу и нырнула в постель. Минута неловкости, пока перебиралась через нее к стене, что бы не загораживать тепло, идущее из комнаты. Мы обе повозились, устраиваясь удобнее, и замерли. Я лежала одна.

– Ты где?

– Здесь.

Я пошарила рукой. Людмила лежала, свернувшись калачиком на краю кровати.

– Так, сирота казанская, двигай сюда, – скомандовала я, – Давай-давай!

Я сунула руку в центр этого калача и подтянула ее к себе, прижимая к животу.

– Привались ко мне, распрямись, сейчас согреешься.

Я подсунула свою руку ей по голову, другой рукой продолжала обнимать ее талию, и переплела свои ноги с ее ногами. Опять замерли. Пришлось собрать всю свою волю в кулак, что бы руки остались вялыми и расслабленными.

– Не спишь еще?

– Нет.

– Зачем ты тащила его?.. Оставила бы, позвала бы меня… – эта мысль не давала мне покоя. – Тащить по бездорожью на себе такого кабана… Это круто.

– Он боялся остаться один. Он панически боится медведей.

– Какие медведи?! Я третий год в этих краях, ни одного медведя не видела!

Сквозь сон я услышала шум вертолета, только не поняла – сел или взлетел он. У меня затекла рука, но я терпела, боясь разбудить Людмилу. Было очень жарко. На всякий случай, осторожно пощупала ее лоб. Вроде без температуры. Тихо щелкнул замок входной двери, на секунду стали слышнее звуки, долетавшие с улицы. Сонное состояние моментально прошло, его заменила холодная ярость. В дверях стоял Папа собственной персоной и любовался на нашу композицию. Людмила спала на мне, положив голову мне на грудь, по-хозяйски обняв рукой и закинув на меня для верности ногу. Все это было скрыто под одеялом, но контуры прочитывались вполне ясно. Я подняла голову и пристально стала смотреть в глаза шефу. Кажется, впервые за все время наших отношений он не выдержал и отвел взгляд, потом сделал шаг назад и прикрыл дверь. Я выскользнула из кровати, натянула брюки, вышла в кабинет.

Шеф стоял у окна и, не поворачиваясь ко мне, тихо начал говорить

– Приходил борт, забрал Сайбеля.

– Как он?

– Да как… Так… Ночь с ним не спали. Температура, нога как бревно… Бредил… Похоже,

инфекцию в рану занесли. Блин, меня техника безопасности и так забодала, после этого во век не отмоешься. Надо акт оформлять… Поможешь… Скажи Заславской, чтобы объяснительную написала.

– На чье имя?

– Ни на чье, просто объяснительная в произвольной форме. И сама напиши.

– Хорошо, только смотаюсь за приборами.

– Лады. Тут вот еще что – я звонил в Контору, доложил ситуацию… Они просят помочь со съемкой… У вас много там осталось?

Я сильно растерла лицо руками, раздернула занавески на другом окне и тоже посмотрела на улицу. Ночью упал мороз. Трава была пушистая от инея, лужи украсились кружевной каймой.

– Толком не знаю, не вникала. Кажется больше половины. И все дальние.

– Что делать будем? Кого с ней пошлем? Юсупова или из ребят кого?

– Ты посмотри, как быстро холодает, а ты что, хочешь их бросить в тундре с палаткой?

– Что предлагаешь?

– Дай мне ГАЗ-66, я провезу ее по оставшимся скважинам и помогу провести съемку.

– На нем сварка.

– Баллоны можно перекинуть в ЗИС к электрику.

– А генератор?

– Генератор уже две недели как в ремонте. Забыл? Он же большой за собой на прицепе таскает. Мне нужен этот ГАЗ. У него лебедка “самовывоза” есть.

– А бензин?

– Ты же говоришь, что ситуацию доложил? – я тихо засмеялась, – вот не поверю, что ты не урвал под это дело каких-нибудь благ.

– Хорошо, предположим, бензин я найду, кого пошлем?

– Я же сказала, сама поеду.

– Хватит уже. Набегалась. Ты мне здесь нужна.

– Анатольевич, я этим летом толком дома не была, с буровой не вылезала. Я вкалывала как проклятая и за Жучку и за внучку, всех замещала. Подари мне эту неделю. Обоснования и графики тебе и Ренат красиво нарисует.

– Это тяжелая машина…

– Я водила, знаю.

– Да ты пойми, случись что в дороге… Там мужик нужен…

– Я эти песни всю жизнь слушаю, про то, как вам всем, граждане начальники, не просто геолог нужен, а мужик, который по хрен в нефти бы бродил, – рявкнула я, -

И за шесть лет трудовой деятельности еще ни разу не столкнулась с такой

необходимостью, вступить в эту самую нефть по это самое! Теперь выясняется, что и для того, что бы маркшейдером стать мне тоже бубенчиков в штанах не хватает!

Шеф резко повернулся и тоже повысил голос:

– Я тебе этого никогда не говорил!

– Ты не говорил, зато от других яйценосных особ наслушалась, пока к тебе устроилась.

У шефа желваки на скулах заходили. Несколько минут мы молчали.

– Значит неделя. А там и конец вахты. Когда у тебя отпуск?

– Теперь не знаю, с этим переездом. Очередной я уже пропустила…

Шеф пошел к выходу.

– Так что решили? – спросила я его спину.

– Возьмешь из бурильщиков кого-нибудь.

– Да не нужен нам никто, ты пойми. Двое в кабине – кресла, относительный комфорт,

а кто-то третий и это буду я, не посажу ведь я ее в этот гадюшник, в темном кузове трясется…

– Ладно. Думать надо.

Шеф ушел, я еще какое-то время смотрела на улицу, потом обернулась. В дверном проеме стояла Людмила и внимательно рассматривала меня.

В конечном итоге, нам выделили в полное распоряжение ГАЗ и пять дней сроку на съемку оставшейся площади. Мы рано поднимались, завтракали в столовой, брали термосы с обедом и уезжали на работу. Мне стало не до рыбалки, не до медитаций, глядя в небо, но зато появилась серьезная, уважительная причина чаще смотреть в сторону Заславской, разговаривать с ней. Иногда, правда, засмотревшись на нее, я пропускала жест, которым она просила меня отойти в сторону или подальше, заслушавшись ее голосом, пропускала смысл ее слов или путала колонки с цифрами… Я любовалась на нее, а в душе сначала тихо, потом громче и громче разливалась волшебная мелодия. Мне кажется, это был Моцарт. По крайней мере, что-то очень похожее на Andante из двадцать первого концерта, там так роскошно царствует рояль. Мир плыл и качался в такт с этой мелодией, ее не в состоянии был заглушить даже надсадный рев ГАЗона. Конечно же, ни словом, ни жестом я не выдавала своего состояния. О чем говорить – я влюбилась в женщину… Что может быть ужаснее… Особенно в моем положении… Что может быть прекраснее – я влюбилась…

В тот день мы проспали завтрак и застали на кухне только пустые кастрюли да горбушки. Повара ахали, махали руками, уговаривали задержаться на час, но мы решили не ждать и пообедать у костра. Ближе к полудню, я выбрала место посуше, развела огонь, вскипятила воду в своем видавшем виды чайнике, образца 1917 года. Залила кипятком супы в стаканчиках, кашу в ванночках, разогрела в костре банку тушенки. Сколько раз замечала – на маршруте летит “на ура” то, что дома есть не будешь ни за что. Однажды, мы застряли в пургу километрах в двадцати от жилья в вездеходе со сломанным траком. И до жилья вроде недалеко, и не дойдешь – не видно ни зги. Двое суток сидели в заметаемой снегом машине, растирая друг другу конечности и время от времени выскакивая через верхний люк на рытье ямок в снегу, предварительно обвязавшись веревкой. Проголодались естественно, а из съестного только печенье "Колос" и баклажанная икра. Ничего, съели…

Я увлеченно рубала кашу и не враз заметила выражение ужаса на лице Людмилы.

– Что? Что такое? – обеспокоено спросила я

Людмила молча открывала и закрывала рот и продолжала в ужасе смотреть куда-то мимо меня. Я оглянулась, в поисках источника этой паники. Мама дорогая, к нам в гости шел медведь. Настоящий бурый мишка и, главное, без намордника. Я, не глядя, схватила нож, стала медленно подниматься и тихо скомандовала:

– Поднимайся, только осторожно, не делай резких движений, и встань у меня за спиной, не вздумай бежать, не смотри ему в глаза, вообще не смотри на него!

До карабина не добраться, медведь шел со стороны машины. Большой медведь, упитанный. В сочинении на тему "Как я провел лето", думаю, ему будет о чем рассказать, перечисляя, чего и сколько он слопал. Господи, взмолилась я, неужели ты дашь ему еще один абзац дописать, с нашими именами? Так, где-то возле костра был топор.

– Мила, медленно отходим от еды в сторону костра. Слушай внимательно, если он бросится, я его отвлеку, а ты беги в машину и хватай карабин, не забудь снять с

предохранителя и передернуть затвор. Старайся попасть под лопатку или в голову.

– Под какую лопатку, я не умею стрелять, я попаду в тебя, – Она уткнула лицо мне в спину между лопаток, и положила руки на плечи. Я чувствовала сквозь ткань рубашки тепло ее дыхания. По телу прокатилась волна нежности, бесконечной нежности к этой маленькой женщине у меня за спиной. Господи, как все не вовремя.

– Под левую лопатку. Я отвлеку его, а ты выстрелишь. Все будет хорошо, главное – не паникуй.

Я внимательно изучала лапы медведя, стараясь не смотреть ему в глаза. Страшно было смотреть в тупые и жестокие глаза дикого зверя, отличавшегося среди всех своим коварством. Медведь изучал наш ужин. Каша быстрого приготовления с тушенкой оставили его равнодушным. Я шарила взглядом по земле. Черт, где топор, где я его бросила! Медведь направился к нам. Я напряглась, расставила руки, прикидывая, куда надо ударить в первую очередь. Знать бы еще, куда надо бить наверняка. Ладно, война план покажет, будем бить куда дотянемся. Медведь начал медленно обходить нас, я медленно поворачивалась, левой рукой задвигая все время себе за спину Людмилу. Медведь подошел совсем близко.

– Мила, приготовься, – бросила я за спину.

– Я не смогу.

– Сможешь, соберись.

– Он убьет тебя.

– Я ему пасть порву, как Самсон. Ты главное до машины добеги. В случае чего, просто захлопнешь дверцу.

Рука с ножом закаменела от напряжения, а в голове крутилась совершенно идиотская

мысль, как я повернусь и поцелую ее в губы, когда эта зверюга свалит отсюда. Медведь поднял голову и начал активно к чему-то принюхиваться, потом развернулся и пошел от нас прочь, даже не оглядываясь. Я залюбовалась на его жирный зад, куцый хвостик и пушистые очесы задних лап, Людмила же тихо сползла по мне на землю. Я повернулась, присела, положила руку ей на плечо. Людмила, сначала тихо, потом все громче, принялась хохотать. Это была натуральная истерика. Я растерялась, не зная как ее утешить.

– Да ты посмотри, что у тебя в руках, – сквозь приступы хохота выдавила она.

В правой руке я продолжала сжимать нож. Консервный. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Я оцепенела в шоке и поэтому не сразу сообразила, что происходит. Людмила опрокинула меня на спину, навалилась на меня всем телом и, обхватив руками голову, яростно впилась губами в мой рот. Господи, что это был за поцелуй. Она буквально атаковала меня. А я в свою очередь вдруг заинтересовалась ее верхней губой. Не представляла, что это так восхитительно – мягкая, нежная верхняя губа. Но вовремя сработали предохранители… Я резко дернула головой.

– Ты потом будешь жалеть об этом, – прохрипела я и, втыкая каблуки в мох, попыталась уползти от нее. Отталкивая ее одной рукой, тыльной стороной другой руки я вытирала рот, стирая этот вкус, это ощущение поцелуя. Людмила ударила меня кулаком в грудь и закричала:

– Да отпусти же ты себя! Сними эти вериги, или доспехи! Кому все это нужно! Кому!

Она уже барабанила кулаками по мне, я пыталась ловить ее руки, потом схватила в

охапку и прижала к себе, лишив возможности двигаться.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! И не говори, что я не нравлюсь тебе! – прокричала она мне в лицо.

Я смотрела в эти холодные, темно-серые глаза и мне было бесконечно грустно.

– Мила, это стресс. Это пройдет. Потом ты пожалеешь об этом.

– И не смей так разговаривать со мной, не смей решать за меня!

Весь остаток дня мы молчали. В молчании проводили съемку, перебрасываясь сугубо

деловыми фразами, в молчании возвращались домой. В баню я с ней не пошли,

придумала себе массу дел на весь вечер. Людмила не дождавшись, а может быть и не

дожидаясь меня, вымылась одна. Сама я мылась уже в потемках, в практически холодной бане.

Мой вагон встретил меня светом керосиновой лампы и теплом растопленной печи. Все-таки она очень теплолюбивый человек, отметила я про себя. Людмила сидела у стола и разбирала свои записи. Поставив в угол черенок лопаты, который стащила у

мастеров, повесив на вешалке пакет с банными принадлежностями, я сняла куртку, скинула сапоги и прошлепала в кресло. Минут пять мы сидели в тишине. Решимость возникла спонтанно. Не успев осмыслить, что происходит, я скомандовала:

– Подойди ко мне! – потом, опомнившись, добавила, – Пожалуйста, подойди ко мне.

Людмила сначала повернула голову, посмотрела на меня долгим и внимательным взглядом, бросила карандаш на бумаги, поднялась и встала передо мной. Я села в кресле, не касаясь его спинки, глядя ей в глаза, притянула ее за свитер ближе к себе, вынудив сделать шаг, поставила между своих раздвинутых ног. Не отводя глаз, я спокойно и уверенно, словно знаю что делаю, задрала ее длинный свитер на животе и стала расстегивать ремень, потом пуговицу на поясе, потом молнию ее джинсов… Она стояла совершенно спокойно и молча наблюдала за моими действиями. Я остановилась.

– Забыла спросить, – голос почему-то был сиплым, я прокашлялась и продолжила,

мучительно подбирая слова, – Для тебя ведь не новость… то… что иногда происходит

между двумя женщинами?..

– Не новость, – спокойно ответила она, продолжая с холодной внимательностью смотреть на меня.

Я скользнула ладонями ей за пояс в эту тесноту трусиков и брюк. Продолжая скользить по бедрам дальше, я спустила с нее брюки вместе с нижним бельем. Я не представляла, что столько чувств можно испытывать, просто скользя ладонью то теплой бархатистой коже. Людмила положила мне руки на плечи, когда я снимала с нее кроссовки и высвобождала ее ноги из штанин окончательно. Не отрывая рук от ее тела, я медленно двинулась наверх. Узкие, лодыжки, твердые мышцы голени, бёдра. Здесь я решила задержаться подольше, потом нерешительно скользнула на ее ягодицы. Я уже была ни в чем не уверенна, боялась поднять голову и посмотреть в эти холодные внимательные глаза. Но и остановиться я не могла, руки сами мяли эти упругие мышцы, и в душе разливалась какое-то ликование. Поглощенная переживанием этих новых для себя ощущений я пропустила момент, когда ее руки начали сжимать мои плечи все сильнее и сильнее. Я подняла голову. От холодности и рассудочности в ее лице не осталось и следа. Расширившиеся зрачки, закушенная нижняя губа. По-прежнему, не отрывая ладоней, я поднялась выше, забираясь дальше под свитер.

– Значит не новость, – пробормотала я, – на что же мне надеяться, чем удивить тебя?

– Не надо удивлять… Просто люби меня… Будь моею.

– Так, еще не начали, а уже мелкособственнические интересы прорезаются, – я молола чепуху, поднимая одежду и целуя ее в живот.

Одним движение Людмила сняла с себя свитер и футболку, и принялась расстегивать

рубашку на мне.

– Э нет, – я остановила ее руки, – вот это потом.

Я поднялась, подхватив ее за бедра сзади, подсадила на себя. Она обняла меня за шею, обвила ногами. Смешно потыкавшись носами, мы слились в долгом нежном поцелуе. Она была очень легкой, или я была в этот вечер очень сильной… В несколько шагов я донесла ее до кровати и постаралась как можно аккуратнее опустить в постель.

Мила постоянно порывалась расстегнуть на мне одежду, но я неизменно перехватывала ее руки.

– Не сейчас, потом, – все твердила я, и видела, что это ее заводит.

Она выгибалась в попытке потереться сосками о грубую ткань моей рубашки. Заметив это, я поднялась над ней на вытянутых руках, с улыбкой наблюдая на ее лице выражение досады.

– Что ты делаешь со мной, – с легким стоном выдохнула она, поняв мою игру.

– Любовь заказывали? Распишитесь в получении.

– Так ведь любовь, не пытку.

Она обвила меня руками, притягивая к себе:

– Наконец-то, если бы ты знала, как долго я тебя ждала.

Я продолжила захватывающий поход по неисследованной местности. Теперь я изучала

неведомые рельефы не только руками, но и губами, проверяя не только на ощупь, но и на вкус упругость сосков, шелковистую мягкость груди, пульсирующие жилки на шее, смешно подергивающиеся, как от щекотки, мягкие мышцы живота, ямку пупка, тепло и потрясающий запах подмышечных впадин. От одних только прикосновений, по-детски беззащитно, выпирающим косточкам ключиц захватывало дух. Я уж не говорю о ее губах и о том, что мы вытворяли нашими языками.

Дыхание у нас становилось все более учащенным. Внезапно меня словно молния пронзила, я подскочила и рванула к выходу. Черенок лопаты плотно зашел за ручку. Вот так-то оно спокойнее. Я вернулась в комнату, присела на кровати. Глаза Людмилы мерцали в сумерках.

– Что случилось?

– Ничего, просто забыла запереть дверь.

– Это было так важно для тебя сейчас?

– Это будет важно для нас потом, радость моя.

Глядя в эти мерцающие глаза, я просунула ладони ей между ног и мягко, осторожно надавила, раздвигая ноги. Она медленно их развела. Я встала на колени у нее между ног, и развела их еще чуть шире. Рассматривая этот пушистый треугольник и то, что открывалось ниже, я словно открывала двери в иной мир. Когда ее тело начало содрогаться от волн оргазма, я легла рядом с ней,

практически накрыв собой, осторожно целовала ее закрытые глаза, стирала ладонями пот со лба, расчесывала пальцами спутавшиеся пряди. Тихий протяжный стон, тело,

вздрагивающее подо мной… Это было еще одно неведомое доселе ощущение, еще одна

грань счастья. Господи, да сколько же там этих граней. Я счастливо улыбалась. Постепенно Людмила затихла, мне показалось, что она дремлет. Я встала, подняла одеяло, сброшенное на пол, и накрыла ее.

– Ну и что все это значит? – спросила она, не открывая глаз.

– Спи, оставим разбор полетов на завтра.

– Нет, просто чисто спортивный интерес… Почему ты не захотела раздеться? – она говорила, сонно растягивая слова.

– Помнишь, я спросила – новость ли для тебя женские ласки?

– Ну.

– Так вот, для меня это была новость.

До нее дошло не сразу, с некоторой задержкой.

– Не может быть! – ее голова взлетела над подушкой, глаза были черные и круглые в сумерках спальни.

– Тем не менее.

– Но ты… Ты была такой опытной… Такой знающей…

– Ну, я, в общем-то, девочка образованная, скажем так, осведомленная, в разных областях… И не только геологических, – засмеялась я.

– Не может быть, – ошеломленно повторяла Людмила,

– Может. Я просто боялась, что, приняв твои ласки, я не справлюсь с собой.

– Так ты… Ты это в первый раз…

– И надеюсь не последний.

– Иди ко мне, – выдохнула она.

– Ну, нет, радость моя, отдыхай. Да и я спать хочу.

Я взяла из шкафа подушку, ушла в кабинет и, погасив лампу, прилегла на диване. Покрутилась, пытаясь удобнее пристроить ноги. Я лгала, мне не хотелось спать. Я лгала, я не боялась не справиться с собой, я боялась, что не с чем будет справляться. Нестерпимо хотелось курить. Не выдержав, я тихо встала и, открыв форточку, закурила. В голове, как кадры кинохроники крутились события давних лет.

Я была из тех старомодных дур, что берегут свое девичество до замужества, и расплатилась за эту глупость сполна. После первой, легендарной, всеми воспетой, брачной ночи, когда мой супруг, сделав со мной и во мне все, что счел нужным, весело похрапывал, я уговаривала себя, глядя в потолок – это шок, все говорят, что потеря девственности страшно, больно и непонятно, это просто шок, все еще придет. Но ничего не пришло и победный храп удовлетворенного самца, которого совершенно не заботили чувства его партнерши, вскоре, выглядел уже издевательством надо мной. Я взяла за привычку после исполнения супружеской повинности, уходить спать в другую комнату. Муж понимал, что-то происходит, чувствовал, что в постели я не слишком азартна. Со свойственной сильному полу смышленостью, первое, что он заподозрил – измена. Я сочла унизительным для себя оправдываться. Где-то через пол года супружеской жизни мы ненавидели друг друга с той же силой, с которой когда-то любили. Еще через пол года просто разбежались. Официально развелись еще через год. Я пыталась решить свою проблему домашними средствами, уже после развода заводила романы, добиваясь того, чего не получила от законного супруга, от других мужчин. Но все мои попытки начинали все больше походить на медицинские опыты. Не скажу, что все было зря, я получила

массу знаний, но никакого удовлетворения. Потом я пошла к врачам, от этих походов тоже не было проку. В конце концов, я махнула на себя рукой, затевая короткие интрижки, когда надо было сбросить накопившееся напряжение. Удовлетворенности это не добавляло. Старая боль вновь поднималась, затопляя душу, как темная вонючая жижа из подвала. Я замычала в позднем раскаянии, прислонившись лбом к холодному стеклу.

Ну какая же я дура, зачем я сделала это, ради чего? Нет ответа. “Не последний раз!” Самый, что ни на есть последний, иначе придется все это дерьмо рассказывать.

– Ну что ты маешься? – раздалось у меня за спиной, – Поделись. Ты всегда в броне. Даже сексом, как выяснилось, занимаешься в наглухо застегнутой одежде.

– Рука болит. Ломит, – брякнула я первое, что пришло на ум, – эта чертова коробка.

В принципе, это была правда. Я все время жаловалась на коробку скоростей в машине. Ручка расположена высоко сбоку от водителя, так что надо отводить руку далеко вправо и чуть назад, если сидишь, подавшись вперед. На сложных участках дороги приходилось крутить баранку одной левой, дергая другой за ручку где-то в стороне. У меня всегда от этой машины болел правый локоть и плечо. Людмила залезла мне под рубашку, помяла плечи. Ее маленькие руки были на удивление сильными. Я непроизвольно подалась слегка назад, навстречу этим рукам.

– У-у-у, как все запу-у-ущено. У тебя просто каменная спина. Давай-ка, раздевайся, я тебе массаж сделаю.

– Не надо, поздно уже, иди ложись спать.

– Я ведь все равно не отстану. Пошли. Или ты боишься меня?

Я молча начала расстегивать рубашку. Мы подошли к кровати. По дороге я добавила пару поленьев в печь.

– Только массаж, – требовательно сказала я, начиная расстегивать штаны и усаживаясь на кровать.

Из темноты раздалось насмешливое:

– Папой клянусь!

Потом загремел стул, и Людмила тихо ойкнула.

– Ты чего?

– Ничего, – сдавленным голосом ответила она, – где спички, я хочу лампу зажечь.

Я достала из прикроватной тумбочки три свечи и чиркнула зажигалкой:

– Так пойдет?

– Вполне… Очень интимно, ты не находишь? – последовал ответ.

Я легла на живот. Людмила провела рукой по икрам и подергала меня за волоски:

– У тебя лохматые ноги, только сейчас заметила.

– Хорош издеваться, тут кто-то массаж спины, между прочим, обещал, – пробурчала я.

– Да-да, я тоже что-то такое слышала.

Ее рука уже скользила по внутренней стороне бедер.

– Людмила! – строгим голосом сказала я.

– Слушаю и повинуюсь.

Людмила накрыла меня до пояса одеялом, села сверху. Массаж она делала профессионально.

– Где ты так научилась?

– Меня массажистка научила. Когда маму разбил инсульт, ей нужен был массаж. Сначала приходила медсестра, я смотрела, как она делает, потом стала делать сама.

– И как сейчас мама?

– Мама умерла семь месяцев назад. А твои родители живы?

– Живы. Но я с ними не живу… Извини, я не знала…

– Ну откуда тебе это было знать. Так ты замужем?

– Была, – коротко ответила я и тут же перевела разговор на другую тему, – А что с твоим отцом? Тоже умер?

– Не знаю. Они в разводе были. Давно уже. Он пил по-черному. Ну как, отпускает?

– Отпускает…

Меня действительно отпускало и снаружи, и изнутри. Я лежала, безвольно покачиваясь под ее руками, глядя на огонь свечи и наслаждалась теплом и покоем, что разливались по всему телу. Разговор прервался, я начала задремывать. Постепенно характер ее движений изменился. Они стали тихими и вкрадчивыми. От простого, вроде бы, поглаживающего движения ладоней у меня мороз по шкуре прошел.

– Людмила!

– Да-да-да, помню-помню! – пропела она в ответ, поднялась на колени и, спустив одеяло, принялась массировать поясницу. С поясницы руки перешли на ягодицы. Что это было за ощущение! Я почувствовала наслаждение ничуть не меньшее, чем тогда, когда сама месила ее упругую попку. Но страх твердил свое – нет!

– Слушай, на задницу я не жаловалась!

Людмила продолжала мять мои половинки. Внезапно до меня дошло, что она их целует.

– Ну! Ты! – я выгнулась от неожиданности дугой.

Но Людмила, с силой, быстро вдавила меня обратно в постель.

– Расслабься, просто расслабься и позволь себе получить наслаждение, – раздался ее голос над ухом, – Раздвинь ноги. Ничего плохого я тебе не сделаю.

Ее дыхание щекотало ухо. От упругих сосков, едва касающихся спины бегали мурашки

по коже. Я лежала вытянувшись в струну.

– Ну что, ты сильная, да? Типа не баба, а конь с яйцами, привыкла все под контролем держать, да?