Текст книги "Иван Федоров"
Автор книги: Израиль Бас
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Глава восьмая
Смерть первопечатника
Отпечатав книгу, Федоров решил не оставаться более в Остроге. Во Львове у него была семья и свое дело. Кроме того, он не поладил с могущественным магнатом. На этот раз типография оставалась в Остроге. Князь решил продолжать издательскую деятельность. Он дал Федорову книги острожской печати для распространения во Львове и других городах.
Книг было около четырехсот. Каждая из них весила восемь фунтов. Чтоб увезти такой груз, потребовалось несколько подвод. С этими книгами, вместе с помощником Гринем, в конце 1581 года отправился книгопечатник в путь.
Теперь он ехал уже хорошо знакомой дорогой в город, ставший почти родным. Ехал по-прежнему с одной идеей, одним стремлением – открыть свою типографию. На этот раз он чувствовал себя тверже и увереннее. У него уже были и деловые связи и, главное, опыт. Больше он не станет унижаться перед богачами, наивно уговаривая и умоляя их, словно выклянчивая милостыню для себя. Теперь он и сам такой же деловой человек, как они. Если ему понадобятся деньги, ему не откажут в них, но это будет не подачка богача и не коварная милость вельможи, а обыкновенная денежная сделка. Они получат за свою ссуду достаточно большие проценты, и он ничем не будет им обязан.
Когда же типография выпустит новые книги, у него появятся собственные деньги, он расплатится со всеми долгами, расширит мастерскую, наберет учеников и помощников и тогда только по-настоящему поставит дело, «множае умножит» русские книги, совершит для своего народа то, что совершил Альд Мануций в Италии, то, о чем так увлекательно рассказывал когда-то в Москве друг Альда Максим Грек.
Славное было время тридцать лет тому назад, когда он, молодой и увлекающийся, жадно слушал рассказы ученого старца. Теперь у него самого такая же длинная и белая борода, какая была тогда у Максима Грека. Но странное дело, а может быть, и ничего тут нет странного, может быть, именно потому, что жизнь в тревогах, борьбе и скитаниях сложилась так, что эти тридцать лет промелькнули словно сквозь сон, до сих пор испытывает Федоров все то же ощущение, будто настоящие его дела впереди, будто настоящего своего искусства печатного он еще не показал миру. Поэтому-то и не замечает Федоров предательски подкравшейся старости. Он чувствует себя все тем же жизнерадостным отставным дьяконом, которому объявили царскую волю и сделали государевым книгопечатником. Он только приобрел опыт, уменье и уверенность в художестве своих рук. Но пора уже, наконец, приложить их к настоящему делу, пора осуществить свое призвание в жизни. Его типография даст родному народу все самые лучшие книги: они будут дешевле и красивее самых роскошных рукописных книг. Книжные люди, все, кто тянется жадно к печатному слову, будут вспоминать его имя с такой же хвалой и любовью, как вспоминал Максим Грек имя Альда Мануция.
Во Львове он остановился у сына. Сын завел книжную лавку, занимался переплетным делом. Женился. Жена Татьяна Антипоровна была местная уроженка. Пошли дети. О Москве сын вспоминал редко. Даже прозвище у него, хоть и по отцу, было уже на местный лад: он звался Иван Друкаревич.
Недолго отдыхал старик у своего сына, поняньчил несколько дней внучат и принялся снова за хлопоты. Надо было восстанавливать собственное дело. Но станок и типографские принадлежности еще с 1579 года были заложены ростовщику Якубовичу. Чтобы выкупить их, надо было вернуть долг, а денег, как обычно, не было. Нищим ушел Иван Федоров от богатейшего князя. Этот умный и ученый муж выжал все, что можно было, из книгопечатника, заставил его на пустом месте устроить типографию с самыми лучшими шрифтами, создал себе с помощью Федорова славу просветителя и друга русского народа, хвастался всюду изумительной библией, равной которой не было во всей Европе, и выбросил печатника, как ненужную ветошь; он не нашел в себе даже благородства, как Ходкевич, чтобы материально обеспечить печатника.
Хуже того, в то время, как Ходкевичи разрешили Федорову взять заблудовскую типографию с собою, князь Острожский послал вслед Федорову своего служащего во Львов и наложил арест на последнее оставшееся у Федорова типографское имущество и на все острожские книги. Должно быть, вельможный князь мстил бедному ремесленнику за то, что тот не захотел унижаться перед ним, не захотел стать его бессловесным слугой и безыменным орудием, смел сохранять самостоятельность. А может быть, прослышав, что Федоров снова открывает типографию во Львове, не захотел потерпеть соперничества и пустил в ход свое влияние и силу, чтобы отнять у печатника типографские принадлежности и этим заставить его отказаться от своего намерения.
Но Иван Федоров прошел уже большую житейскую школу. Поступок князя не очень удивил его.
Федоров продолжал бороться за свое право заниматься любимым ремеслом. Он решил оборудовать новую типографию. Гринь мог отлить шрифты. Нужны были только деньги. Федоров снова обратился к ростовщикам. Теперь он пользовался у них кредитом; они видели его энергию и умение работать, создавать книги, которые были достаточным обеспечением его долга.
Кроме того, Федоров решил взять какой-нибудь государственный заказ. Он поехал в Краков и получил там заказ отлить малую пушку.
Но и здесь он не избавился от ростовщиков. Его сопровождают все тот же Сашка Сенькович, да Даниил Пушкарь, львовские пригородные мещане, как значатся они в городских книгах. Может быть, Сашка Сенькович и устроил ему это дело. Во всяком случае, когда Федоров взял взаймы у своего спутника Даниила Пушкаря сто тридцать шесть злотых, Сашка поручается за него. Правда, Федоров выдал Даниилу Пушкарю долговое обязательство на сто пятьдесят злотых. Четырнадцать злотых – проценты – Даниил вычел заранее.
Тогда же (9 января 1583 года) Федоров получил и из государственной казны сорок пять злотых на путевые издержки и, кроме того, ассигновку на имя львовского старосты еще на пятьдесят-семьдесят злотых – купить медь и прочие материалы для отливки пушки. Вместе с деньгами, взятыми у ростовщиков, это составило сумму, с которой можно было начать работу и над заказом, и в типографии.
Но тут Федорова ждал новый удар. Гринь сбежал от него. Книгопечатник и сам умел отливать шрифты и делать все, что требуется для типографии, но теперь он был уже стар и слаб для такой работы. Он чувствовал себя все хуже. Типографская работа, тяжелый печатный пресс требовали большой физической силы. Пока Федоров с утра до ночи возился с библией, он не замечал слабости. Но во Львове он почувствовал, что силы уходят. Прошло больше года, как он уехал из Острога, а восстановить типографию все не удавалось. Очевидно, дело было не просто в отсутствии средств. Немало затруднений и препятствий должны были ему чинить и иезуиты, если не открыто, то, во всяком случае, исподтишка. Враги русского народа не могли не видеть, какую опасность представляла для них деятельность этого человека. Долги, бездушие богатых людей, вероломство ученика, которого он вывел в люди и к которому всегда так хорошо относился, – все это как-то сразу сказалось на нем. Федоров заметно постарел, но не хотел сдаваться.
Неожиданно в конце февраля 1583 года он нашел Гриня во Львове. Вероломного помощника сманили от Федорова виленские типографщики, купцы Мамоничи, как в свое время, пятнадцать лет назад, они переманили Петра Мстиславца. Гринь отлил для Мамоничей два шрифта, нарушив тем самым свое острожское условие с Федоровым. Но, использовав Гриня, Мамоничи отказались от его дальнейших услуг. Он вернулся во Львов. Теперь цеховые законы грозили Гриню суровой карой за нарушение условия. Он связан был с Федоровым и договором и тем, что обязан был ему обучением. Гринь стал просить о прощении, обещал выполнять в дальнейшем работу только для Федорова, не переходить в другие типографии.
Федоров простил Гриня. Он тут же заказал ему новые шрифты и пообещал уплатить за них двести злотых. Федоров заказал также бумагу и заплатил за нее вперед сто злотых. У него снова появились деньги: ростовщики теперь охотно ссужали его. Наступила весна. Федоров воспрянул духом. Он снова преодолел все препятствия, снова все пошло хорошо. Гринь вернулся и делал шрифты. Бумага заказана и даже оплачена. С осени типография опять сможет работать.
Правда, он был обременен долгами, но пусть только заработает типография, он расплатится со всеми. С нетерпением ждал Федоров осени.
Но осенью он заболел. Непрестанное горение, бедствия и труды взяли, наконец, свое. Организм был надломлен и уже не мог справиться с болезнью.
Увидев, что старику плохо, ростовщики перепугались за свои деньги.
Иван Федоров умирал в нищете. 3 декабря он видел, как стервятником налетел его кредитор Даниил Пушкарь, предъявил долговое обязательство на сто пятьдесят злотых и описал часть имущества книгопечатника. Вслед за ним явился Сашка Сенькович, сын того самого Сеньки Седельника, который более пятнадцати лет назад опутал ростовщическими сетями Ивана Федорова. С тех пор Иван Федоров до самой своей смерти так и не вырвался из когтей этой купеческой семейки. Накануне его смерти Сашка Сенькович наложил арест на все остальное имущество книгопечатника.
5 декабря Иван Федоров умер.
Его книги, типографские принадлежности – все перешло к купцам и ростовщикам.
Сын продал свою книжную лавку, чтобы расплатиться с кредиторами отца.
Князь Острожский через несколько месяцев прислал слугу объявить, что снимает арест с имущества, принадлежащего Федорову. Но было уже поздно. То, что могло бы в свое время помочь книгопечатнику, теперь обогатило только его кредиторов.
При жизни Ивана Федорова книги, напечатанные им, расходились медленно и стоили дешево. Он продавал и закладывал их по полтора злотых. Но вскоре после его смерти ростовщики, завладевшие его книгами, продавали их уже по 6 злотых. Книги, которые он создавал, составляли большую материальную ценность, но воспользовался ею не сам книгопечатник, а купцы и ростовщики.
На могиле Ивана Федорова поставили надгробную плиту. В центре ее высекли книжный знак печатника. Кругом шла надпись «Иоан Федорович, друкарь Москвитин, который своим тщанием друкование занедбалое обновил, преставися в Львове року 1583, декабря 6». А под самым книжным знаком: «Друкарь книг, пред тым невиданных».
Так уже современники оценили значение его деятельности, засвидетельствовали, что он «своим тщанием книгопечатание занедбалое (пренебрегаемое, заброшенное) обновил» и поднял на небывалую до него высоту, создав книги, «пред тем невиданные».
После Ивана Федорова остались маленькие дети. Он вторично женился в Западной Руси. Где, когда он женился, неизвестно, как ничего не известно и о дальнейшей судьбе его семьи после его смерти.
Не сохранилась даже его надгробная плита. Кладбище, где был похоронен русский книгопечатник, уничтожили, а могильными плитами вымостили пол одной из львовских церквей. Потом производили ремонт церкви и уничтожили надгробную плиту. Это было в 1883 году, как раз в трехсотлетнюю годовщину смерти Федорова.
В марте 1584 года, через несколько месяцев после кончины Ивана Федорова, умер в Москве царь Иван IV. Сошли в могилу зачинатели книгопечатания в России.
Слепок с надгробной плиты Ивана Федорова.
Заключение
Раз начавшись, книгопечатание в России уже не прекращалось. Через два года после того, как Иван Федоров и Петр Мстиславец, отпечатав свою последнюю книгу в Москве, вынуждены были бежать, их ученики Андроник Невежа и Никифор Тарасиев начитают набирать в восстановленной московской типографии новую книгу – псалтырь – и в декабре 1568 года заканчивают ее.
В короткий сравнительно промежуток между этими двумя изданиями в Москве была напечатана еще одна книга – евангелие. Правда, в ней нет ни послесловия, ни указания на место и время напечатания, но бумага и заставки евангелия те же, что и первопечатного «Апостола». Сравнительное изучение этих двух книг показало, что евангелие появилось между 1564 и 1568 годами. Шрифт в ней размашистый и крупнее, чем в первопечатных книгах: после того как Федоров увез с собой формы для отливки шрифтов, продолжателям его дела пришлось изготовить новые.
Но, очевидно, обстановка в Москве все еще мало благоприятствовала книгопечатанию. После стихийного пожара в 1571 году, уничтожившего добрую половину Москвы, в том числе и Печатный двор, Иван IV перевел типографию в свою излюбленную резиденцию – Александровскую слободу (ныне город Александров, Ивановской области). Здесь книгопечатное дело продолжалось вдали от его гонителей – бояр и своры невежественных попов. В Александровской слободе снова была отпечатана псалтырь, книга, в которой ощущалась большая потребность, так как она служила учебником грамоты. Некоторые данные говорят и о том, что в Александровской слободе печатались книги или документы светского содержания, относящиеся к внешней политике Ивана IV, но эти произведения не дошли до нас. После смерти Ивана IV книгопечатание продолжалось при его сыне Федоре Ивановиче. Затем и при Борисе Годунове, и при царе Василии Шуйском строились для типографий «дома превеликие».
Во всех этих типографиях работали ученики Ивана Федорова, его помощники, вместе с которыми он выпускал первопечатный «Апостол», – Никифор Тарасиев и Андроник Невежа. Начав учеником первопечатника, Андроник Невежа самостоятельно работал на этом славном поприще около тридцати пяти лет (с 1568 по 1602 год). После его смерти, с 1602 года, во главе московской типографии стал его сын Иван Невежин.
Долго еще московские печатники подражали прежним, федоровским образцам.
Характерно, что враги русского государства всячески стремились воспрепятствовать книгопечатанию в России. Мы знаем, как еще в 1547 году ганзейские купцы и ливонские рыцари бросили в тюрьму московского посланца, имевшего поручение набрать разных мастеров, в том числе и типографщиков.
Поляки-интервенты во время хозяйничанья в Китай-городе в 1611 году разыскали типографию, разгромили и сожгли ее.
С гневом и возмущением рассказывает современник о варварском уничтожении московской типографии поляками: «Печатный двор и вся штамба того печатного дела от тех врагов и супостат разорился и огнем пожжено бысть и погибе до конца». Работники типографии бежали из Москвы, очевидно, захватив с собой некоторые типографские принадлежности. После изгнания поляков возвратился из Новгородской области печатник и «словолитец» московской типографии Аника Фофанов; типография была восстановлена.
По взглядам того времени, из-за предрассудков, в достаточной степени присущих и Ивану IV, трудно было начинать печатание книг явно светского содержания.
Но самый факт начала книгопечатания неизбежно должен был в недалеком будущем привести к появлению и светской печатной книги. В 1634 году в Москве была напечатана «Азбука», составленная Василием Бурцевым. В 1637 году вышло второе издание ее. Через десять лет вышел первый учебник военного дела «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», в полиграфическом отношении интересный тем, что в нем впервые в России появилась гравюра на меди (до того гравюры резали на дереве). Еще через два года напечатаны были русские законы: «Уложение государя царя Алексея Михайловича».
При Петре I, в 1703 году, появилась в России первая печатная газета «Ведомости». В 1708 году древний славянский шрифт был заменен новым, легким для чтения русским шрифтом. Петр сам утверждал проект нового шрифта и вносил в него поправки.
Петр содействовал также широкому созданию и печатанию светских книг самого разнообразного содержания – от учебников и трудов по математике, географии, истории, до переводов древнегреческих писателей (басни Эзопа и другие) и занимательных повестей для легкого чтения.
Даже это краткое перечисление характеризует, какой толчок был дан введением книгопечатания, показывает исключительное значение его для культурного развития страны, а тем самым подчеркивает и значение деятельности Ивана Федорова, первого русского книгопечатника, сумевшего своим исключительным мастерством обеспечить успех нового дела, сразу поставить его твердо на ноги.
Продолжала существовать и действовать также острожская типография. Константин Острожский выделил из нее часть и отправил в Киев, где до того книгопечатания не было. Таким образом, первая киевская типография также оказывается связанной с именем Федорова: в ней употреблялись шрифты и принадлежности, созданные первопечатником. Затем Острожский выделил часть печатного оборудования и основал третью типографию при Дерманском монастыре.
Львовская типография Ивана Федорова была выкуплена через несколько лет из залога у ростовщика и снова начала действовать.
Так продолжало давать плоды дело рук Ивана Федорова, первопечатника.
Его деятельность оказала влияние не только на дальнейшее развитие русского книгопечатания, но и на книгопечатание западное. Исключительная красота и художественность его шрифтов вызвали подражание в ряде западных изданий, например, в книгах славянской печати в Сербии и Болгарии.
Церковники с самого начала встретили введение книгопечатания враждебно. Отношение митрополита Макария к книгопечатанию уже тогда не находило поддержки среди попов.
Сочувствие главы русской церкви Макария вытекало из самой церковной политики митрополита, его стремления к централизации церкви, подчинению ее московскому руководству; этого он думал достигнуть, в числе других мероприятий, и централизацией производства книг для церквей и для религиозного чтения.
Однако впоследствии церковники, и высшие и низшие, поняли, что книгопечатание, это мощное орудие распространения просвещения, не укрепляет, а подрывает господство церкви и религии. Церковники оказались злейшими врагами не только светской, научной, просветительной книги; они стали бояться распространения даже церковных книг. В начале XIX века митрополит Платон горевал о введении книгопечатания в Москве: «И так, печатанием книги в лучшее пришли совершенство, а через печатание умножениемих, особливо в нынешнее время, больше ли пользы или вреда произошло, решить трудно». Как известно, «в совершенство пришли» церковные книги, в которых перед печатанием исправлены были описки и т. п. Значит, митрополит здесь говорит как раз о церковных книгах и сокрушается именно об их размножении.
От церковников не отставало и царское правительство. С первого же момента возникновения издательской деятельности, не связанной с правительством, оно обрушилось на печать с запретами и гонениями. Известна печальная судьба первого русского частного издателя Новикова; известна расправа над Радищевым, выпустившим без цензуры книгу против крепостничества и царизма.
Недаром в 1909 году, когда открыт был в Москве памятник Ивану Федорову, один из юмористических журналов обличил цензурные гонения на печать в царской России: карикатурист язвительно напоминал, что для большей близости к тогдашней действительности памятник деятелю печати следует дополнить… фигурой цензора.
«Пропущенная деталь в памятнике первопечатнику – фигура первого цензора». Карикатура из журнала «Будильник», 1909 г.
Идеологи буржуазного общества, чьей победе над средневековьем так сильно способствовало изобретение и распространение книгопечатания, также не могли понять всего значения деятельности Ивана Федорова и в лучшем случае сводили ее к культуртрегерству в том узком смысле, какой придавали этому понятию филистеры буржуазной науки. Нередко Ивана Федорова рассматривали только как первого русского ремесленника-типографа, как родоначальника современных наборщиков и метранпажей.
Введение книгопечатания в России явилось одним из важных моментов строительства русского государства. Не случайно возникновение его совпало с началом нового периода русской истории.
Еще в XVII веке была сделана попытка дать сжатый очерк истории книгопечатания в России в «Сказании… о воображении печатном…» Неизвестный автор был почти современником первых шагов печатного дела в Москве. Еще свежи были рассказы очевидцев, предания совсем недавней старины. Это делает «Сказание» ценным историческим документом для нас.
Причины введения книгопечатания автор объясняет гораздо шире, чем это делалось в послесловии к первопечатному «Апостолу». Если, например, послесловие указывало только на недостаток книг и их порчу, то «Сказание» раскрывает еще одно существенное, хотя и чисто материальное, соображение: дешевизну печатных книг.
Но гораздо важнее другие, тут же приведенные мотивы: Иван IV ввел книгопечатание для того, чтобы в России нечто изрядное учинить и по себе память сотворить.
Вот этот отрывок из «Сказания»: «…Вложи ему (Ивану IV) бог во ум благую мысль, еже бы ему изряднее в Рустей земли учинити и вечная память по себе сотворите: произвести бы ему от письменных книг печатные, крепкого ради исправления и утверждения, и скорого делания, и легкия ради цены, и своея ради похвалы…»
Итак, два первых и главных соображения, которые подчеркивает автор, следующие:
1) Иван IV, вводя книгопечатание, имеет в виду его пользу для Русского государства.
2) Царь вводит книгопечатание также своей ради похвалы, чтобы сотворить о себе вечную память, то есть в целях восхваления власти московских государей.
Нужно признать автора «Сказания» человеком и догадливым и наблюдательным. Для XVII века его замечания очень метки.
Действительно, книгопечатание тесно связано с политикой Ивана IV, с созданием единого Русского государства. Оно связано также со всей предшествующей историей русской книжности, публицистики, созданием единого русского литературного языка и русской грамматики. Дальнейшее развитие политической литературы, публицистики, русского литературного языка и грамматики становится ко времени Ивана Федорова невозможным без введения книгопечатания, без перехода от рукописной книги к печатной.
Книгопечатание дало исключительный толчок развитию всей общественной и государственной жизни России. Подготовленное и выросшее из самой русской действительности XVI века, книгопечатание, в свою очередь, обогатило эту действительность, само стало благотворно воздействовать на нее, укреплять прогрессивные моменты в ней. Немалую роль сыграла книгопечатная деятельность Ивана Федорова и в освободительной борьбе русского народа в Юго-Западной Руси.
Именно эта огромная для того времени роль книгопечатания и обусловила исключительно большое, прогрессивное общественное значение деятельности русского книгопечатника, поставила его на особую высоту. Но и по своим личным качествам Иван Федоров был незаурядной фигурой. Недаром «Сказание… о воображении печатном…» с великой похвалой сообщает о первопечатнике, что он был «хитр, разумен и смышлен». В этих трех эпитетах, употребленных сразу, выразилось почтительное отношение автора к Ивану Федорову. Слово «хитр» употреблено в значении умелого, способного, ловкого: хитрым делом называется в «Сказании» книгопечатание, и Федоров был «искусен таковому хитрому делу».
Чрезвычайно высок был также его нравственный облик: всю свою жизнь он посвятил служению избранному им делу, своему призванию. Уже измученный прежними бедствиями, он все же променял спокойную обеспеченную жизнь на скитание и нужду ради своего призвания. При этом он вовсе не был ограниченным мастером печатного дела. Он был хорошо образован, обладал литературным талантом и прекрасно писал. В то же время он не был и кабинетным ученым: он владел рядом ремесл – от рисования до отливки пушек. Одним словом, весь его облик напоминает образы лучших представителей эпохи Возрождения на Западе. К нему целиком относится яркая характеристика деятелей эпохи Возрождения, данная Фридрихом Энгельсом. Характеристику эту следует здесь напомнить.
«Это был величайший прогрессивный переворот, пережитый до того человечеством, – говорил Энгельс об эпохе Возрождения, – эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие современное господство буржуазии, были чем угодно, но только не буржуазно-ограниченными. Наоборот, они были более или менее обвеяны авантюрным характером своего времени. Тогда не было почти ни одного крупного человека, который не совершил бы далеких путешествий, не говорил бы на четырех или пяти языках, не блистал бы в нескольких областях творчества… Леонардо да Винчи был не только великим художником, но и великим математиком, механиком и инженером, которому обязаны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики; Альбрехт Дюрер был художником, гравером, скульптором, архитектором и, кроме того, изобрел систему фортификации, содержащую в себе многие идеи, развитые значительно позже Монталамбером и новейшим немецким учением о крепостях. Макиавелли был государственным деятелем, историком, поэтом и, кроме того, первым достойным упоминания военным писателем нового времени. Лютер вычистил не только авгиевы конюшни церкви, но и конюшни немецкого языка, создал современную немецкую прозу и сочинил текст и мелодию того пропитанного чувством победы хорала, который стал марсельезой XVI в. Люди того времени не стали еще рабами разделения труда, ограничивающее, калечащее действие которого мы так часто наблюдаем на их преемниках. Но, что особенно характерно для них, так это то, что они, почти все живут всеми интересами своего времени, принимают участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии и борются – кто словом и пером, кто мечом, а кто и тем и другим.(Курсив наш. – И. Б.) Отсюда та полнота и сила характера, которая делает из них цельных людей…» [13]13
Ф. Энгельс, Диалектика природы, 1934, стр. 87.
[Закрыть]
Иван Федоров был таким же разносторонним деятелем; для него также было характерно то, что он не ограничивался одним своим ремеслом, а участвовал в общественной жизни своего времени. Он не обладал такой силой гения, как наиболее яркие представители эпохи Возрождения, но он был деятелем их типа, таким же дельным человеком, как они.
Характерно, что, перечисляя выдающихся людей эпохи Возрождения, Энгельс называет среди них людей, близко стоявших к книгопечатанию.
Дюрер (1471–1528) – художник, гравер, печатник и писатель – не только создал книги с изумительными гравюрами, но и оставил специальное руководство по пропорции в искусствах вообще и в типографском искусстве в частности.
Лютер в борьбе против католичества прибегал к печатному станку и, борясь против папства, содействовал также очищению языка.
Книгопечатание и его творец Иоганн Гутенберг вызывали восхищение лучших умов человечества. Испанский поэт Мануэль Хосе Кинтана написал поэму «Памяти Гутенберга».
Своими высокими идеями она привлекла внимание Фридриха Энгельса, который сделал стихотворный перевод ее с испанского.
Поэма с первых строк противопоставляет своего героя излюбленным, но недостойным героям старой литературы:
Достойно ли поэта петь чертоги
Властителей иль блеск войны кровавой,
Когда звучат, ликуя, трубы славы
На небесах, где обитают боги?
Не стыдно ль вам? Сокровище таланта,
Сиянье славы расточать, о братья,
На тех, кого история навеки
С презреньем осудила на проклятье?
Не короли, не тираны – герои человечества. Только тот достоин славы и бессмертия, кто своим трудом помогает человечеству совершенствоваться, кто облегчает муки человечества.
Таков и Гутенберг:
…ты пришел, – и мысль
Раздвинула границы, что мешали
В младенчестве ей развиваться долгом,
И унеслась, взмахнув крылом, в простор,
Где с Будущим Прошедшее заводит
Торжественный и вещий разговор.
Века страдало человечество в цепях рабства, гнета и насилия. Но вот раздался призыв к свободе человека. Печатный станок разнес этот призыв по всему миру:
…смертный из глубин паденья
Воспрянул гордо, полный возмущенья,
И над простором рек
Пронесся клич: «Свободен человек!»
И полетел, сметая все преграды,
Святой призыв; и эхо понесло
Его чудесно на крылах могучих,
Что создал Гутенберг…
Отныне ни меч, ни костры – ничто не в силах преградить путь свободному слову; оно поднимет человечество и поведет его к победе над тиранами.
И поэма заканчивается хвалой изобретателю книгопечатания Гутенбергу:
Этот прекрасный гимн поет человечество не одному Гутенбергу, но всем борцам за свободу и развитие культуры. С полным правом может быть отнесен этот гимн и к другому книгопечатнику, такому же страстному борцу за благо человечества, – Ивану Федорову.
Иван Федоров видел и высоко оценил роль книгопечатания, как орудия культуры и просвещения; он понял также роль книгопечатания в практической борьбе и сумел использовать печатный станок для служения своему народу, своей родине. Это был достойный сын русского народа. Это был великий русский человек. По всем своим качествам Иван Федоров достоин занимать почетное место в ряду тех великих русских людей, которыми гордится наша страна и наш народ.
Но «хозяева жизни» в старой России, преследовавшие свободное печатное слово, старались оставить в тени имя первопечатника. Когда в 1870 году в связи с трехсотлетием введения книгопечатания возникла мысль поставить памятник Ивану Федорову, царское правительство отказало в средствах. Пришлось объявить сбор частных пожертвований. Деньги собирались в течение сорока лет! И в конце концов сооружение памятника попало в руки тех же самых «хозяев жизни».
Они старались сделать все возможное, чтобы пригладить и причесать под свою гребенку этого сильного и смелого человека; они пытались изобразить его чинным обывателем, хранителем «устоев» классового общества. Эти господа отвергли проект знаменитого русского скульптора Антокольского, насыщенный большой искренней правдой, реализмом, изображавший книгопечатника за работой в рабочем костюме, с засученными рукавами. Лучше всего об их отношении к такому проекту памятника рассказал сам Антокольский в своем письме:
«… Я получаю протокол, который ясно доказывает, что мой эскиз (памятника Ивану Федорову) был подвергнут экспертизе, и по совету знатоков было решено, что эскиз мой негоден, потому что я представил его как рабочего, между тем, как он был не только рабочий, но и высоконравственный человек, который много пострадал за преданность своему делу. Чорт бы их побрал. Точно рабочий не может быть весьма нравственным человеком! Точно это какой-то недостаток, что я представил его в минуту того труда, который он страстно любил и за который пострадал! Точно это недостаток, что поэта представляют, когда он творит, а полководца на поле битвы! Да я бы спросил у них: „Господа, каким образом можно в скульптуре, да еще в эскизе, показать высоконравственность?“ Затем идет дальше критика, касающаяся красоты линий, археологии, точно тут речь идет не об эскизе, а о полном творчестве…»
