Текст книги "Сенсация"

Автор книги: Ивлин Во

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

2

Гостиница «Либерти» в Джексонбурге была объята воскресным покоем, который вскоре должен был нарушить поезд, раз в неделю прибывавший с побережья, но сейчас, в четыре, все было тихо. Радиостанция была заперта, и все пятнадцать журналистов отдыхали. Миссис Пэр Рассел Джексон бродила в чулках по некрашеному полу бара в поисках крупного окурка. Найдя такой, она запихнула его в трубку и уселась в кресло-качалку почитать Библию. Снаружи – а также в двух или трех местах внутри – потоками лил дождь. Он монотонно, без устали молотил по железной крыше, бурлил и булькал в устьях проторенных им уличных рек, мутной лужей натекал под дверь. Миссис Пэр Рассел Джексон глубоко затянулась, послюнила палец и перевернула страницу Священного Писания. До чего же было хорошо, когда все эти шумные белые люди сидели по своим комнатам, совсем как в старое время! Конечно, они платили огромные деньги, эти журналисты – голова идет кругом, сколько! – но и хлопот доставляли много. К тому же к ним ходила малопочтенная публика: индийцы, эсмаильцы из каких-то Богом забытых деревень и частично белая беднота из города, полицейские, попрошайки, переводчики, осведомители, гиды – совсем не те, кого миссис Пэр Рассел Джексон хотела бы видеть в своей гостинице. На них надо было стирать, они целыми днями пили, болтали по телефону, носились по грязи в такси, проявляли пленку, приставали с расспросами к ее почтенным старым постояльцам – короче, никому не давали покоя.

Даже сейчас они не сидели без дела. Суровое ремесло вытравило из них склонность к неге.

Наверху, в своей комнате мистер Венлок Джейкс работал над будущей книгой «Под горностаевой мантией», исследующей подводные течения английской политической и общественной жизни. «Я никогда не забуду тот вечер, – отстукивал он на машинке, – когда король Эдуард отрекся от престола. Сайлес Шок из „Нью-Йорк гардиан“ пригласил меня отобедать с ним в „Савое“. Другие приглашенные были шестью самыми влиятельными мужчинами и женщинами Англии, теми мужчинами и женщинами, которые существуют только в Англии. Их имена редко встречаются в газетах, но они держат в своих руках государственный кошелек. Слева от меня сидела миссис Тиффин, жена знаменитого издателя, справа – Пруденс Блэнк, которую мне представили как британскую „Марию Селену Уилмарк“, напротив – Джон Титмусс, чей письменный стол „Ньюз кроникл“ содержит больше государственных секретов, чем сейф посла… Большой бизнес был представлен Джоном Ноллем, агентом компании „Гарантии креденций“… Я немедленно заговорил о взбудоражившем всех событии. Ни один из моих блестящих собеседников не выразил своего мнения. В этом, как в капле воды, отразилась вся Англия: ее величие – и ее слабость».

Аванс Джейкса за эту книгу составлял двадцать тысяч долларов.

В соседней комнате находились четверо разъяренных французов. Они были одеты как для киносъемок – бриджи, расстегнутые рубашки и сапоги для верховой езды шоколадного цвета, зашнурованные сверху донизу. Каждый имел патронташ на талии и кобуру на бедре. Они сочиняли меморандум.

«Мы, нижеподписавшиеся представители французской прессы в Эсмаилии, – писали они, – категорически решительно протестуем против дискриминации со стороны пресс-бюро Эсмаилии и бестактного отказа от сотрудничества, полученного от наших так называемых коллег…»

В соседней комнате вокруг маленького стола сидели Шамбл, О'Пара, Свинти и смущенный, гигантских размеров, швед. Шамбл, О'Пара и Свинти были специальными корреспондентами. Швед был постоянным корреспондентом синдиката скандинавских газет. Помимо этого он был шведским вице-консулом, главным хирургом больницы шведской миссии и владельцем магазина, совмещавшего продажу чая, Библий и лекарств, который являлся центром европейской жизни в Джексонбурге. Швед был ценным свидетелем предкризисной обстановки. Все журналисты попытались заручиться его расположением, и всем это удалось. Но как поставщик сведений он никуда не годился.

Журналисты и швед играли в карты.

– Я пойду с четверки не червей, – говорил Эрик Олафсен.

– Этого делать нельзя.

– Почему нельзя? У меня нет червей.

– Но мы только что объяснили…

– Пожалуйста, объясните еще.

Они объяснили еще раз, сбросили карты, и терпеливый швед собрал их огромными руками. Шамбл начал сдавать.

– Где Хитчкок? – спросил он.

– Хитчкок что-то разнюхал. Я подходил к его двери. Она заперта.

– Но жалюзи весь день были подняты.

– Я заглядывал в замочную скважину, – сказал Шамбл. – Он, как пить дать, что-то разнюхал.

– Думаешь, отыскал штаб фашистов?

– Наверняка! Когда этот человек исчезает, можешь быть уверен, что это неспроста.

– Простите меня, – сказал швед, – что такое Хитчкок?

Мистер Паппенхакер из «Гроша» играл с игрушечным поездом, который всегда возил с собой в память о винчестерском колледже. В юности ему доставляло огромное удовольствие разговаривать с поездом алкеевой строфой и придумывать греческие названия для всех частей механизма. Теперь он использовал его как успокаивающее средство.

«Грош» не любил оплачивать дорогие телеграммы. Сегодня Паппенхакер сочинил обзор о положении в Эсмаилии я отправил его, надеясь, что до того, как он попадет в Лондон, обстановка изменится до неузнаваемости.

Шесть других журналистов шести национальностей тоже томились в отеле. Им было нестерпимо скучно. Разнообразить их жизнь мог только почтовый поезд, который они ожидали вечером.

В пятидесяти ярдах от них, в маленькой пристройке, отделенной от здания гостиницы заболоченным садом, лежал сэр Джоселин Хитчкок. Он крепко спал. В комнате стоял полумрак, поскольку двери и окна были заперты и занавешены. На столе рядом с машинкой помещался примус. В углу высилась небольшая гора из консервных банок и бутылок. На стене висела официальная, совершенно не соответствующая действительности карта Эсмаилии. Маленький флаг в центре Джексонбурга показывал местонахождение Хитчкока в данный момент. Он спал тихо. Его губы под мягкими белыми усами кривила чуть заметная довольная улыбка. Согласно своему плану, он находился в укрытии.

3

А с небесной тверди лились слезы.

В сезон дождей время прибытия поезда определялось с точностью до двенадцати часов. Сегодня он опаздывал совсем ненамного. Было еще светло, когда на столе у миссис Джексон зазвонил телефон и ей сообщили, что поезд миновал последнюю станцию и скоро будет в городе. В тот же момент в гостинице «Либерти» забурлила жизнь. Привратник надел фуражку, и они с миссис Джексон отправились за новыми клиентами. Шамбл, О'Пара и Свинти бросили игру и надели макинтоши. Французы влезли в непромокаемые пальто. Шесть других журналистов вышли из своих комнат и принялись требовать такси. Палеолог, наймит Джейкса, явился к хозяину и был отправлен на вокзал проследить, кто приехал. Встречать Уильяма на платформе собралось множество отталкивающего вида горожан.

Они с Коркером проделали неприятный и изнурительный путь. Три дня они ползли из пекла побережья в хляби гор. В поезде было четыре купе первого класса. Одно из них занимал железнодорожный контролер-швейцарец. В трех других мучительно близко друг к другу сидели двадцать четыре европейца, десять из которых были авангардом кинозвуковой студии «Эксельсиор». Остальные были журналистами. Они обедали, ужинали и спали в бунгало, расположенных вдоль железной дороги. В первый день, когда поезд пересекал раскаленную равнину, не было льда. Во вторую ночь, когда они ехали через лес, не было москитных сеток. В третью ночь, в горах, не было одеял. Один только маленький швейцарец путешествовал с относительным комфортом. На каждой остановке коллеги-железнодорожники несли ему охлажденное пиво, дымящийся кофе, корзины с фруктами. В ресторанах для него были приготовлены специальные блюда (и кресла-качалки, чтобы переваривать их на покое). Его ожидали спальни с красивыми медными кроватями и теплые ванны. Когда Коркер с друзьями узнали, что он всего лишь контролер, они смертельно обиделись.

На второй день путешествия от поезда отцепили багажный вагон. Его отсутствие было обнаружено вечером, когда пассажиры захотели взять москитные сетки.

– Вот где этот хорек может пригодиться, – сказал Коркер.

Они с Уильямом отправились за помощью к контролеру. Он сидел в качалке, куря тонкую некрепкую сигару и сложив руки на маленьком твердом куполе живота. Они рассказали ему о своей беде. Он поблагодарил их и сказал, что ничего необычного не происходит.

– Такие вещи часто случаются. Я всегда вожу свой багаж в купе.

– Я напишу директору железнодорожной компании, – сказал Коркер.

– Вот и правильно. Всегда есть надежда, что вагон найдут.

– В моем багаже много ценных сувениров.

– Жаль. Боюсь, что теперь он вряд ли отыщется.

– Вы знаете, кто мы?

– Да, – сказал швейцарец, и его слегка передернуло. – Да, знаю.

К концу путешествия Коркер возненавидел контролера. К тому же у него вновь началась крапивница. До Джексонбурга он добрался в ужасном настроении.

Шамбл, О'Пара и Свинти знали Коркера. Они в свое время обивали одни и те же пороги и приставали к одним и тем же людям.

– Знал, что ты приедешь этим поездом, – сказал Шамбл. – Для тебя что-то есть на радиостанции. Как доехал?

– Гнусно. Как тут?

– Гнусно. Кто с тобой?

Коркер перечислил.

– Значит, все те же.

– Да, и еще заумный еврей из «Гроша», но его можно не считать.

– Пожалуй.

– Ну какая же «Грош» газета?.. Пока дела тут идут не очень, но скоро должна начаться заваруха. Дома все из-за этой Эсмаилии как с ума посходили. Джейкс шпарит по восемьсот слов в день.

– Джейкс здесь? Значит, мы не зря приехали.

– Кто этот важный малый с бородой?

Они смотрели, как швейцарцу подобострастно кланяются таможенники.

– Можно подумать, что он посол, – горько сказал Коркер.

Их прервал черный носильщик из «Либерти». Коркер начал в подробностях описывать пропавшего слона. Шамбл скрылся в толпе.

– Плох, ошень плох, – сказал носильщик. – Ошень плох люди на дорога.

– Но я сдал его на хранение, у меня есть квитанции!

– Может, он найдут.

– И часто на вашей железке пропадают вещи?

– Ошень всегда.

Вокруг них все журналисты оплакивали свои потери.

– Пять миль пленки, – говорил эксельсиорец, – как я за нее отчитаюсь?

– Ошень плох люди на дорога. Любят пленка – он горит!

Один только Уильям не предавался горю. Полые тубы остались позади. У него было такое чувство, будто бы в теплый день он сбросил с себя огромное пальто на меху.

4

Покуда профессия не разлучила их, Коркер и Свинти дружили.

– Он был большой и очень художественный, – говорил Коркер, описывая своего слона. – Мадж с ума бы сошла от восторга.

Свинти сочувственно слушал. Суета улеглась. Уильям и Коркер получили в «Либерти» номер на двоих, и Свинти зашел к ним выпить.

– Какова ситуация? – спросил Уильям, когда Коркер исчерпал сведения (но не скорбь) о шалях и сигаретницах.

– Гнусная, – сказал Свинти.

– Мне нужно поскорее добраться до фронта.

– Нам всем этого хотелось бы. Но, во-первых, никакого фронта нет, а во-вторых, мы не смогли бы туда попасть, потому что для выезда из города нужно разрешение, а его не дают.

– Что же вы посылаете? – спросил Коркер.

– Колорит, – с омерзением произнес Свинти. – Приготовления в осажденной столице, загадочные лица, иностранные влияния, наемники, добровольцы… ничего смачного. Штаб фашистов где-то в горах. Никто не знает где. Они нападут дней через десять, когда кончатся дожди. Из правительства клещами ничего не вытянешь! Бубнят, что никакого кризиса нет!

– При том что Джейкс и Хитчкок тут? – изумленно спросил Коркер. – А что такое их президент?

– Гнусный тип.

– Кстати, где Хитчкок?

– Мы сами хотели бы это знать.

5

– Где Хитчкок? – спросил Джейкс.

Палеолог печально покачал головой. Джейкс был строгим хозяином. Палеолог работал на него чуть больше недели, а казалось, что всю жизнь. Но деньги он платил баснословные, а Палеолог был хорошим семьянином. У него было две жены и множество занятно окрашенных детей, которых он нежно любил. До появления журналистов – этого эпохального в социальной жизни Эсмаилии события – он был переводчиком в британской миссии и получал жалованье, которого его семье едва хватало, чтобы свести концы с концами. (Сюда, конечно, не входили деньги, которые ему выплачивали коллеги посла за содержимое его мусорной корзины.) Иногда он по мере возможности помогал развлечься холостым атташе, иногда продавал предметы местного искусства дамам из миссии. Но это было прозябание. Теперь он получал пятьдесят американских долларов в неделю, что превосходило его самые неистовые мечты… но мистер Джейкс был очень требовательным и очень властным хозяином.

– Кто приехал?

– Только джентльмены из газет и мсье Жиро.

– Кто он?

– Железнодорожник. На прошлой неделе ездил на побережье провожать жену в Европу.

– Да-да, помню: «охваченные паникой беженцы». Больше никого?

– Никого, мистер Джейкс.

– Тогда поди разыщи Хитчкока.

– Хорошо, сэр.

Джейкс вернулся к своему труду. «Ведущую роль в новом кабинете, – напечатал он, – играл колоритнейший Кингсли Вуд…»

6

Никто не мог точно сказать, в какое время и из какого источника по «Либерти» пополз слух, что у Шамбла есть новости. Уильяму сказал об этом Коркер, которому сказал Свинти. Свинти догадался об этом сам по странному поведению Шамбла за ужином – тот был рассеян и с трудом сдерживал сильное волнение.

– Он явно не в себе с тех пор, как мы вернулись с вокзала, – поделился Свинти с О'Парой, – ты не заметил?

– Заметил, – сказал О'Пара. – Если хочешь знать мое мнение, он что-то разнюхал.

– Мне тоже так кажется, – мрачно сказал Свинти.

Поздно вечером об этом знала вся гостиница.

Французы пришли в ярость. Вчетвером они явились в свое представительство.

– Всему есть предел! – заявили они. – Шамбл получает секретные сведения от правительства. Хитчкок, председатель Союза иностранных журналистов, разумеется, настроен пробритански, и теперь, вместо того чтобы передать наш протест по официальным каналам, он исчез.

– Господа, – сказал посол, – сегодня суббота. До понедельника ни один эсмаильский чиновник на службе не появится.

– Пресс-бюро продажно, пристрастно и лживо. Им правит клика. Мы требуем справедливости!

– В понедельник после обеда обязательно…

– Давай спать посменно, – предложил О'Пара, – и слушать. Может, он говорит во сне.

– Ты, конечно, полистал его блокнот?

– Бесполезно. Он никогда ничего не записывает.

Палеолог в отчаянии вскинул руки.

– Скажи, чтобы его бой показал тебе телеграмму, когда понесет ее на радиостанцию.

– Мистер Шамбл всегда относит телеграммы сам.

– Тогда узнавай как хочешь. Иди, я занят.

Шамбл сидел в баре, излучая загадочность. В течение вечера все по очереди подсаживались к нему, предлагали виски и невзначай вспоминали о когда-то оказанных услугах. Но он хранил молчание. Слух дошел даже до шведа, и он явился в гостиницу.

– Шомбол, – сказал он, – говорят, вы имеете хорошие новости.

– Я? – сказал Шамбл. – Если бы!

– Но, простите меня, все говорят, что вы имеете хорошие новости. Я должен телеграфировать моим газетам в Скандинавии. Пожалуйста, скажите мне, какие у вас новости.

– Я ничего не знаю, Эрик.

– Очень жаль. Я давно не посылал в мою газету хорошие новости.

И, сев на мотоцикл, грустный швед уехал в дождь.

7

Однажды на банкете, устроенном в его честь, сэр Джоселин Хитчкок скромно сказал, что своим немалым успехом в жизни обязан привычке «вставать чуть раньше других». Отчасти это была фигура речи, отчасти ложь, а кроме того, это вообще не имело значения, поскольку журналисты, как правило, встают поздно. В Англии Шамбл, О'Пара, Свинти или Коркер утром редко добирались до ванной раньше десяти часов в тех лежбищах, которые они звали домом. То же о них можно было бы сказать и в Джексонбурге, хотя в «Либерти» не было ванных, но в тот день они проснулись на рассвете.

Тому было много причин: сердцебиение, тошнота, сухость во рту, резь в глазах, псевдопохмелье, вызванное разреженным горным воздухом, обычное похмелье, имевшее те же симптомы, поскольку накануне вечером все они, испытывая разные чувства, одинаково напились, спаивая Шамбла, но главной причиной были строительные дефекты здания. Дождь начался одновременно с восходом солнца, а в каждой комнате из железной крыши где-нибудь да текло. Дождь пробудил к жизни пишущую машинку Венлока Джейкса, ион принялся отстукивать на ней очередную главу «Под горностаевой мантией». Вскоре мрачные коридоры огласились криками: «Бой!», «Воды!», «Кофе!».

Приехавшие раньше других Шамбл, О'Пара и Свинти могли получить, как, например, французы, отдельные номера, но они предпочитали жить вместе, чтобы легче было друг за другом присматривать. У киношников выбор был небогат. К их приезду свободными оставались только два номера. Один из них занял директор-координатор по первичным контактам и связям, другой достался всем остальным.

– Бой! – кричал Коркер, стоя босыми ногами на сухой половице лестничной площадки.

– Бой! – кричал О'Пара.

– Бой! – кричали французы. – Это неслыханно! Здесь обслуживают только англичан и американцев!

– Их подкупили. Я видел, как Шамбл вчера давал деньги одному из слуг.

– Мы должны заявить протест.

– Я уже заявил.

– Мы снова должны заявить протест. Мы должны устроить демонстрацию.

– Бой! Бой! Бой! – кричали все, но никто не шел.

В пристройке сэр Джоселин Хитчкок надел поверх пижамы плащ и, как кот, юркнул в кусты.

8

Наконец появился Палеолог с утренним донесением. На лестничной площадке он повстречал Коркера.

– В этой стране вам нужен собственный бой, – сказал он.

– Да, – сказал Коркер, – похоже, ты прав.

– Я вам найду боя. Очень хорошего, из адвентистской миссии, все умеет, читает, пишет, говорит по-английски, поет псалмы.

– Умереть можно!

– Что?

– Не важно. Не имеет значения. Пришли его ко мне.

Таким образом Палеолог обеспечил слугами всех прибывших. Коридоры заполнили круглолицые, миссионерской выучки эсмаильцы. У них было много обязанностей. Утром и вечером они должны были давать секретной полиции отчет о поведении своих хозяев. Они должны были красть копии хозяйских телеграмм для Венлока Джейкса. Обычно слуга получал доллар в неделю. Журналисты платили пять, но разницу Палеолог забирал себе. Слуги тоже не теряли времени даром и то и дело требовали денег вперед – на новую одежду, похороны, свадьбы, штрафы и несуществующие муниципальные налоги. Палеолог узнавал о том, сколько им удавалось добыть, и изымал свою долю.

9

В спальне было темно, сыро, из щелей дуло. Снаружи стучал, шумел, топотал, цокал и булькал дождь. Одежда Коркера валялась по всей комнате. Коркер сидел на кровати, размешивая в чае сгущенное молоко.

– Пора подниматься, старина, – сказал он.

– Да.

– Кажется, мы все вчера набрались.

– Да.

– Гнусно тебе?

– Да.

– Встанешь – пройдет. Тебе мои вещи мешают?

– Да.

Коркер раскурил трубку, и комнату наполнило отвратительное зловоние.

– Так себе табачок, – сказал он. – Местный. Купил у какого-то негра. Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо, – сказал Уильям и нетвердо поднялся. Пока они одевались, Коркер говорил с несвойственным ему пессимизмом:

– Я так работать не привык. Не люблю топтаться на месте. Надо наметить план действий, завести контакты, источники, взбодрить население – а то мне неуютно.

– Это вы моей зубной щеткой пользуетесь?

– Надеюсь, нет. У нее белая ручка?

– Да.

– Тогда это она. Ошибка вышла, моя зеленая… Так вот, я говорил, что нам нужно завести здесь друзей. Странная вещь, но я не чувствую, что мне тут рады. – Он изучающе смотрел на себя в единственное зеркало. – У тебя перхоти много?

– Не особенно.

– А у меня много. Говорят, это от повышенной кислотности. Мерзкая штука. Воротник все время как в пуху, а надо выглядеть тип-топ. Хорошая внешность – это все.

– Вы не возражаете, если я заберу свою расческу?

– Пожалуйста, старина, мне она больше не нужна… Между нами говоря, чего Шамблу всегда не хватало, так это приличной внешности. С другой стороны, люди всякому журналисту рады, даже Шамблу. А с этим городом что-то неладно. С нашей работой можно быть уверенным только в одном – в народной любви. Трудностей у нас хватает, само собой, зато все нас любят и уважают. Звони людям в любое время, вламывайся к ним в дом, задавай самые идиотские вопросы, когда им вовсе не до тебя, – им это нравится. Раз ты из газеты, тебе все улыбаются, все рады. А тут я этого не чувствую. Тут все наоборот. Я спрашиваю себя: «Коркер, тебя тут знают? любят? уважают?» И сам себе отвечаю: «Нет».

Раздался стук в дверь, почти не различимый в общем шуме, и вошел Свинти.

– Привет, ребята. Телеграмма Коркеру. Пришла вчера вечером. Извини, что открыта. Ее отдали мне, а я не заметил, кому она.

– Да ну? – сказал Коркер.

– A-а, в ней все равно ничего нет. Шамбл молчит.

Коркер прочитал:

ПРОЕКТ ИЗБЕЖАТЬ КОНФЛИКТА МЕЖДУНАРОДНОЙ ЖАНДАРМЕРИЕЙ ПРОВЕРЬТЕ РЕАКЦИЮ БРЕД.

– Я вижу, они там без новостей совсем дошли. Что такое жандармерия?

– Полиция, попросту говоря, – сказал Свинти.

– Да, пока что идут беспросветные будни. Но все равно, надо что-то делать. Пошли со мной… Может, растрясем кого? – добавил он без особой надежды в голосе.

Миссис Пэр Рассел Джексон сидела в баре.

– Доброе утро, мадам, – сказал Коркер. – Как вы себя сегодня чувствуете?

– Я болю, – просто и с достоинством ответила миссис Джексон. – Вся болю в заду.

– Прессу интересует ваше мнение по некоторым вопросам, миссис Джексон.

– Ничего не знаю. Крышу будут починять скоро. Пресса вы или кто, им все равно.

– Видишь, старина, я же говорю: нам тут не рады. – И, вновь повернувшись к миссис Джексон, он почтительно сказал: – Вы меня не так поняли, миссис Джексон. Мы решились побеспокоить вас в связи с событиями общественной важности. Что думают женщины Эсмаилии о предложении ввести сюда силы международной полиции?

Миссис Джексон вопрос очень не понравился.

– Зачем называешь меня женщиной у меня в доме? И полиции тут никогда не было, только раз, я сама привела, когда один клиент стал ку-ку и повесился.

И она негодующе удалилась в холл, чтобы успокоиться в качалке.

– Пламенная патриотка, – сказал Коркер, – старейшина джексонбургских матрон возмущена предлагаемым проектом, нарушающим святость и неприкосновенность эсмаильского очага… но я к такому обращению не привык.

Они подошли к входной двери и кликнули такси. Во дворе их скопилось с полдюжины. Водители, уютно завернувшись в мокрые одеяла, дремали на передних сиденьях. Гостиничный охранник ткнул одного из них дулом ружья. Мокрый тюк вздрогнул, из него появилось черное лицо, затем ослепительная улыбка. Машина завиляла по грязи.

– Утренний раунд, – сказал Коркер. – Куда сначала?

– Может, на вокзал, узнать о багаже?

– Почему бы и нет? Вокзал! – крикнул он шоферу. – Вокзал, понял? Пуф-пуф.

– Понял, – сказал шофер и с бешеной скоростью помчался сквозь дождь.

Они катили по главной улице Джексонбурга. Посередине пролегала асфальтированная полоса. По обе стороны от полосы тянулись грязные дороги для ослов, людей, скота и верблюдов. В них ломаными линиями вдавались разного рода учреждения: банк из потрескавшегося бетона, греческая продовольственная лавка из дерева и жести, кафе де ля Бурс, библиотека Карнеги, кинематограф и несчетные пепелища – следы пожаров, эпидемия которых охватила город несколько лет назад, когда в нем имела наглость открыться страховая компания.

– Куда тебя несет? – закричал Коркер. – Эй ты, черный болван! Я сказал, вокзал!

Прохвост взглянул на него через плечо и улыбнулся.

– Понял, – сказал он.

Машина съехала с асфальта, развернулась и с риском для трех жизней заскакала по кочкам, лавируя между верблюдами. Шофер крикнул что-то оскорбительное погонщику и вновь вырулил на асфальт.

Армянский винный магазин, индийское ателье мод, французский писчебумажный магазин, итальянская скобяная лавка, швейцарская водопроводная мастерская, индийский галантерейный ларек, статуя первого президента Джексона, статуя второго президента Джексона, американский культурный центр и самое популярное новшество эсмаильской жизни – «Пинг-понг у Попотакиса» – проносились мимо за стеной дождя. На каждом шагу им попадались мулы, груженные солью, патронами и парафином для жителей окрестных деревень.

– Нас похитили, – радостно сказал Коркер, – подумай только, какие будут заголовки!

Но в конце концов они остановились.

– Какой же это вокзал, идиот?!

– A-а, понял.

Они стояли возле шведского консульства, хирургического пункта и магазина по продаже чая и Библий. Навстречу им вышел Эрик Олафсен.

– Доброе утро. Пожалуйста, входите.

– Эта обезьяна должна была отвезти нас на вокзал.

– Да, здесь такой обычай. Когда у них белый человек, которого они не понимают, они всегда везут его ко мне. Тогда я могу объяснить. Но пожалуйста, входите. Мы сейчас начнем петь воскресные псалмы.

– Извини, старина. Придется подождать до следующего воскресенья. У нас работы по горло.

– Говорят, Шомбол имеет новости.

– Правда?

– Нет, неправда. Я его спрашивал… Но вы не можете работать здесь в воскресенье. Все закрыто.

И они в этом убедились. Ткнувшись в десяток запертых дверей, они понуро вернулись в гостиницу. Один местный житель, с которым они завели было беседу, стремглав убежал при слове «полиция». Это было все, что им удалось узнать о реакции местного населения.

– Видно, сегодня ничего не выйдет, – сказал Коркер. – Но по крайней мере ясно, что реакция простая. Я вполне могу написать, что правительство готово сотрудничать с демократическими державами в той мере, в какой это будет способствовать поддержанию мира и справедливости, но что оно уверено в своей способности поддержать порядок без иностранного вмешательства. У Коркера сегодня будет выходной.

Шамбл, продолжавший хранить молчание, тайком послал радиограмму, улучив момент, когда на радиостанции не было никого из коллег.

Дождь продолжат идти, а за днем и вечером последовали другая ночь и другое утро.