Текст книги "Когда горела броня. Наша совесть чиста!"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Будет вам кочегар, товарищ…

– Кривков.

– Товарищ Кривков. Я пять лет на железке проработал, в том числе и кочегаром. Идите, я догоню.

Машинист товарищ Всеволод Кривков в последний раз посмотрел туда, где скрылся паровоз с его бригадой, и ушел к своему составу. Беляков посмотрел на людей из эшелона и железнодорожников.

– Товарищ лейтенант, принимайте эшелон. Насколько я понял, командиры погибли. Разберитесь, чье это хозяйство, ну да не мне вас учить.

– Но, товарищ батальонный комиссар… – лейтенант, похоже, был далеко не рад свалившемуся на него «богатству».

– Давайте, давайте, – нетерпеливо кивнул Беляков. – Мне, извините, некогда. Мы, видите ли, на войну идем. Так что с этим добром разбирайтесь сами.

– А убитый, там, – лейтенант мотнул головой назад.

– Ах этот. Это был паникер. Пытался подбить бойцов на дезертирство. В соответствии с требованиями дисциплинарного устава я применил оружие для восстановления порядка.

Лейтенант побледнел.

– Вы его…

– Я его расстрелял. Можете доложить в прокуратуру, если она тут у вас есть. Моя фамилия вам известна. А теперь, если вы позволите, мы поедем. Петров!

Комиссар и комроты забрались на моторное отделение. Беляков дважды стукнул кулаком по гулкой броне, крикнул: «Поехали!», и танк, обдав всех синим дымом, развернулся через пути и пополз обратно. Петров сидел, привалившись к башне, и осторожно трогал челюсть. Челюсть болела нестерпимо, но вроде бы осталась цела, хотя рот открывался мучительно. Хуже всего было то, что два зуба навсегда покинули свои законные места. Он осторожно помотал головой и тихо зашипел. Беляков покосился на старшего лейтенанта, посмотрел на ремень, где должна была быть кобура. Покачав головой, комиссар принялся счищать с рукава грязь и копоть. Танк выехал из-за штабеля и двинулся обходить эшелон с хвоста. Беляков дернул Петрова за рукав, и оба соскочили с машины. Старший лейтенант сунулся было лезть через платформу, но комиссар прихватил его за ремень. По лицу Белякова комроты-1 понял, что разговор предстоит неприятный. Беляков достал портсигар, раскрыл и предложил старшему лейтенанту. Петров вежливо отказался. Комиссар кивнул и, встряхнув коробок, достал спичку, но закуривать почему-то не стал.

– Я тут у этого… – он запнулся, но старший лейтенант как-то сразу понял, о ком речь. – Документы посмотрел. Представь себе – комсомолец. Чего-то там даже организатором был. Вот живет такой человек, и все у него в порядке. Взносы платит, на политзанятиях выступает, конспектирует. А потом приходит время, и оказывается, что человечек наш – гнида последняя, но все это время успешно свою сущность скрывал. А?

Петров промолчал.

– Я чего злюсь-то: ни одного немца еще не убил, а уже своего шлепнул. Хотя какой он, к черту, свой. Ладно, прелюдию закончил, теперь к делу. Я вот чего интересуюсь, товарищ старший лейтенант: где ваше личное оружие?

– В танке осталось, – пробормотал Петров.

– В та-а-анке, – передразнил Беляков. – А, между прочим, товарищ старший лейтенант, скота этого должен был ты застрелить, как только он рот раскрыл. Он ведь раскрыл? А ты вместо этого сам по зубам схлопотал. Такие проявления нужно в зародыше давить. Если бы не Безуглый… Вырази, кстати, ему благодарность от моего имени. От тебя не ожидал, Петров. Ты понял меня?

– Понял, товарищ батальонный комиссар.

– Надеюсь. Ладно, пошли. Буду вспоминать, как там уголь в топку кидать положено. И папиросу возьми, теперь можно.

Петров взял папиросу, и комиссар наконец закурил. Затем одним рывком вздернул себя на платформу и побежал вдоль состава. На вопросительный оклик комбата Беляков махнул рукой в сторону паровоза. Шелепин кивнул и приготовил флажок. Петров подошел к своему танку. Экипаж стоял у люка механика и курил. Осокин сидел на броне рядом со своим люком, рядом, на крыле, лежал ДТ. Увидев командира, танкисты подобрались. Безуглый, схватив пулемет, полез в танк, впопыхах приложился обо что-то внутри, выматерился.

– Товарищ сержант, – позвал старший лейтенант. Говорить тоже было больно.

Внутри залязгало, из амбразуры курсового пулемета вылез ствол ДТ и со щелчком встал в шаровую установку.

– Комиссар тебе выражает персональную благодарность.

– Служу трудовому народу, – мрачно донеслось из машины.

– Я там пойду, послежу за разгрузкой, – он вздохнул. – Сержант Безуглый остается за старшего. Раз уж ты такой инициативный и предусмотрительный.

– Есть, – Безуглый высунулся из люка и молча протянул командиру кобуру с «наганом».

– При первой возможности сплавлю тебя на командирские курсы, – мстительно сказал Петров, пристегивая оружие.

– А ротный дело говорит, – вдумчиво заместил Симаков, когда старший лейтенант отошел подальше. – Характер у тебя, Сашка, въедливый, шило, опять же, в заднице… Прямая дорога в командиры.

– Да какой из него командир, – снисходительно ответил растянувшийся на крыше моторного отделения водитель. – Ему в цирке выступать. Клоуном.

– Разговорчики, – неожиданно рыкнул сержант.

– Ты чего, Сашка? – возмутился наводчик. – Я чуть махорку не рассыпал.

– Оба в танк, быстро, – скомандовал Безуглый. – Васька, проверь аккумуляторы, чтобы в следующий раз воздухом не запускать.

– Дорвался, – проворчал Осокин, вползая на свое место.

Остаток разгрузки прошел без приключений Сева подавал состав точно, как его наставник. Наконец последний танк съехал с платформы и ушел в сторону автобазы. Комиссар сполоснул лицо из ведра с мутной водой. Натянул гимнастерку и, пожав, как равному, руку юного машиниста, спустился с паровоза.

– Ну и какого черта ты на паровоз полез? – ворчливо встретил Белякова комбат. – Молодость решил вспомнить? Кого другого не мог послать уголь кидать?

– Уголь в топку, между прочим, тоже надо уметь бросать, – спокойно ответил комиссар. – И потом, почему «вспомнить»? Не такой уж я старый. На кой я тебе тут нужен был?

– Воодушевлять и контролировать, – объяснил комбат. – А вдруг я какой-нибудь акт саботажа совершу?

– Да ну тебя, – отмахнулся Беляков. – Ты однообразен, ей-богу.

– Ладно, ладно. Поехали, а то батальон уже почти весь на сборном пункте. Та-а-ак, а это кто еще?

Между путями по направлению к танкам ехал мотоциклист.

– Командир, – определил Шелепин, – что-то у меня нехорошие предчувствия. Или это по поводу твоих методов наведения дисциплины и прочих самоуправств, или это офицер связи. Даже не знаю, что хуже.

Мотоцикл остановился рядом с КВ – и машина и человек были белыми от пыли. Младший лейтенант, как теперь было видно по едва различимым кубарям, снял мотоциклетные очки, посмотрел на танкистов усталыми, воспаленными глазами и хрипло спросил:

– Товарищ майор, это 112-я танковая дивизия?

– Э-э-э, – протянул Шелепин. – А не могли бы представиться, товарищ младший лейтенант?

– Младший лейтенант Кузнецов, делегат связи Полевой службы штаба 27-го стрелкового корпуса. У меня пакет для командира батальона 112-й танковой майора Шелепина.

– Я Шелепин, – ответил комбат, расстегивая комбинезон.

Достав командирское удостоверение, он протянул его лейтенанту. Тот некоторое время смотрел на книжку мутными глазами, затем кивнул, и, достав из полевой сумки пакет, протянул его майору. И пакет, и держащая его рука мелко дрожали.

– Что с вами? – спросил комбат, ломая печать.

– Ничего, товарищ майор. Трое суток на ногах – немного устал.

Шелепин пробежал глазами листок бумаги и заметно помрачнел.

– Читай, – он сунул листок комиссару и повернулся к связному. – Давайте, товарищ младший лейтенант, я распишусь и отпущу вас. На вашем месте я бы по возвращении попросился поспать хотя бы часа четыре. А то так за рулем уснете.

– Есть попросить поспать… Разрешения, – невпопад ответил лейтенант и, вытащив из сумки журнал, подал его комбату.

Шелепин покачал головой, сам раскрыл журнал на нужной странице и, достав химический карандаш, расписался. Делегат уже спал, свесив голову на грудь, мотоцикл вместе с хозяином опасно накренился. Майор, покачав головой тряхнул младшего лейтенанта за плечо.

– Есть! – встряхнулся тот.

– Езжайте-ка обратно, товарищ Кузнецов, – мягко сказал майор. – И по дороге не останавливайтесь, а то уснете.

Младший лейтенант молча кивнул, с третьей попытки завел мотоцикл и укатил.

– Ну что, прочитал? – сквозь зубы спросил Шелепин.

– Прочитал, – кивнул комиссар.

– Черт знает что, – в сердцах махнул рукой комбат. – Вместо того чтобы бить всем кулаком, будем давать щелбаны батальонами.

– Я тебя не понимаю, – покачал головой Беляков. – Ты мне в эшелоне все уши прожужжал: «надо атаковать, надо наступать». Вот тебе наступление – и ты опять недоволен. Ты жаловался, что нас высадили без пехоты и артиллерии? Вот тебе и пехота, и артиллерия – целая дивизия. Чего тебе еще надо?

– Ты что, не понял? – зло сказал майор. – Дивизию растащат по батальонам поддерживать пехоту!

– И что в этом плохого-то? – удивился комиссар.

– А то, – майор махнул рукой. – Ладно, вечно забываю, что ты политработник.

– Ну-ка, ну-ка, – напрягся Беляков. – И что такого в том, что я – политработник?

– Ладно, Миша, забыли, – комбат застегнул комбинезон и собрался было лезть на танк, но комиссар придержал его за плечо.

– Товарищ майор, вы не могли бы задержаться, – в голосе комиссара проскочили нехорошие нотки, и Шелепин резко повернулся. – Так что ты там вечно забываешь насчет политработников?

– Что с тобой такое, Михаил? – удивился комбат.

Комиссар, не мигая, смотрел ему в глаза. Майор выдержал взгляд. Беляков вздохнул и похлопал Шелепина по плечу:

– Извини, сорвался. Но ты меня иногда беспокоишь.

– Чем же? – улыбнулся комбат.

– Во-первых, – Беляков посмотрел в сторону – я не всегда буду твоим комиссаром. Мало ли что. Меня могут перевести, могут убить, в конце концов. У тебя что на уме, то и на языке, постарайся сдерживаться, пожалуйста. Слово не воробей.

– Ладно, ладно, ты мне это уже говорил, – засмеялся Шелепин.

– И еще раз скажу. Но не это главное. – Комиссар помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли подбирая слова. – Я знаю тебя три года, ты очень хороший и грамотный командир. Но, видишь ли… – он запнулся.

– Ну, договаривай, – посерьезнел комбат.

– Понимаешь, ты как-то… Всегда в оппозиции. Сколько помню, ты всегда гнешь свою линию. Нет, это, в общем, нормально, что у тебя есть свое мнение. Только понимаешь, оно почему-то всегда идет вразрез с мнением большинства, и командования тоже. Тебе сколько лет? Тридцать шесть. А все еще майор. Другие в этом возрасте уже дивизиями командуют.

– Да и ты, Миша, что-то в батальонных комиссарах засиделся, – насмешливо ответил Шелепин.

– Подожди, дай договорить, – комиссар, похоже, наконец собрался с мыслями. – Я твою прямоту очень уважаю, но иногда мне кажется что ты ею просто упиваешься. В ущерб делу, кстати. Пойми, это проще всего – резать правду-матку. А вот просто взять и без разговоров, спокойно, грамотно исполнить приказ…

– Я что, когда-то не исполнял приказы? – тихо спросил Шелепин.

– Нет, я не о том, – досадливо поморщился Беляков. – Видишь ли… Вот сейчас, к примеру, ты недоволен тем, что нас распределяют по дивизиям. Нет, вполне возможно, ты прав. В конце концов, тактику танковых войск ты знаешь лучше меня. Но я тебя очень прошу, не показывай этого нашим ребятам. Пойми, им и без того страшно и мутно. Война пока не в нашу пользу идет, у многих первый бой. Если при этом ты еще с кислой рожей дашь им понять, что они выполняют неправильный… С твоей точки зрения неправильный приказ… Ты понимаешь, какое у них будет настроение?

– Постой, – попытался вставить слово майор.

– Нет уж, дай договорить, – резко оборвал товарища комиссар. – Может быть, мы уже сегодня пойдем в бой. Может, уже к вечеру большинство из нас погибнет. И я хочу, чтобы наши мальчишки были уверены, что они дерутся не напрасно. Что это не ошибка. Ты понял меня? Не могу как следует выразить.

– Ничего, я тебя понял, – комбат задумчиво потер подбородок. – Черт, никогда об этом не думал. Ладно, обещаю, кислой морды делать не буду. А теперь, если ты не возражаешь, давай закончим политинформацию, а то как бы наше хозяйство без нас там не учудило чего. Я Петрова поставил, он, конечно, парень толковый…

Недоговорив, он подпрыгнул, вскарабкался на гусеничную полку и полез на башню. Махнув из люка комиссару, он крикнул вниз: «Поехали», и КВ, натужно взревев дизелем, пополз в сторону автопарка. Комиссар подбежал к своей «тридцатьчетверке», с разбега вскочил на лобовую броню, ухватившись за пушку и перекинув ноги внутрь, уселся на краю башни. Машина зарычала и, лязгая траками, пошла вслед за танком комбата.

Автопарк представлял собой заасфальтированную площадку, окруженную высоким деревянным забором. За забором располагались гаражи, ремонтные мастерские, столовая. У ворот стоял танкист с карабином, еще один с биноклем ходил по крыше двухэтажного кирпичного дома. Похоже, что большая часть машин была передана в армию по мобилизации; у одной из стенок стояли рядком два фургона-полуторки с надписью «Хлеб», автобус на той же базе с наполовину разобранным мотором и совершенно разукомплектованная черная «эмка». Закрытые брезентом танки выстроились в два ряда посередине двора. «Летучка» ремонтников, словно опасаясь попасть под гусеницы боевых машин, встала в самом углу, возле низкого здания с выцветшим плакатом: «Слава шоферам-передовикам». Под плакатом располагался стенд с колонкой фамилий, видимо, тех самых передовиков. Сами ремонтники ковырялись в моторах двух Т-26.

Пятидесятитонная туша КВ вползла во двор, домолачивая остатки разломанного танками дорожного покрытия. Почему-то от этого сочетания доски почета неизвестных ему шоферов-ударников и разжеванного в куски асфальта комиссару стало особенно тоскливо. Еще два месяца назад в этих гаражах стояли грузовики, фургоны, диспетчеры отправляли машины на стройки, заводы. В столовой обедали водители, рабочие, служащие. Здесь работали люди, здесь кипела жизнь. Теперь автопарк опустел, машины разобраны в воинские части, шоферы в армии, кто-то, возможно, уже погиб. А их двор со старательно нанесенной белой краской разметкой разбит гусеницами, и его придется укладывать заново. Подумалось даже, что, возможно, следовало встать где-нибудь на улице, чтобы не портить людям хозяйство. Беляков невесело усмехнулся – о чем он думает? Уже сегодня, возможно, батальон пойдет в бой, а он горюет о разбитом асфальте. Комиссар немедленно отогнал эту мысль – война не оправдывает бесхозяйственность. Убежденный коммунист, он даже наедине с собой старался соблюдать партийную дисциплину, считая невозможным и неприличным воспитывать в людях верность советской власти, если сам не готов быть верным ей до конца. Ехидный и циничный Шелепин нередко посмеивался над такой убежденностью, не зная, как глубоко ранят друга его острые замечания. «Ты, Миша, не человек, а лом. Прямой, несгибаемый, железный и тупой», – любил поддеть комиссара комбат еще в то время, когда оба работали в училище. В глубине души комиссар считал эти слова не только вредными, но и несправедливыми – с людьми он ладил гораздо лучше, чем желчный Шелепин, не стеснявшийся в лоб высказать человеку все, что о нем думает. Тем не менее Беляков не мог не признать, что майор, несмотря на скверный нрав, имеет много друзей, в то время как он сумел сойтись характером только с Шелепиным.

Комиссару хотелось думать, что люди, привыкшие к компромиссам, просто чувствуют себя неуютно с человеком, который жестко спрашивает и с себя, и с окружающих. Но временами, когда Беляков засиживался до поздней ночи в своем кабинете в училище, ему начинало казаться, что окружающим просто не по себе от его привычки делить все на «черное» и «белое», не признавая оттенков. Может быть, именно по этой причине от него ушла Аля. Несмотря на его мольбы, на просьбы хотя бы объяснить почему – просто собрала немногие свои вещи и уехала из военного городка. Беляков, знал, что у нее никого не было, она и сейчас жила с матерью в Кашире. Он даже приезжал к ним, но Аля смотрела, как чужая, и это было так тяжело, что никакого разговора не получилось…

«Тридцатьчетверка» встала, и задумавшийся было комиссар качнулся вперед, едва не приложившись лбом о край люка. Сдержав ругательства, Беляков решил, что, пожалуй, пора надевать танкошлем.

– Мишка, не спать! – крикнул комбат, спрыгивая с танка. – Утро еще, а он уже носом клюет! Давай сюда, тут наши орлы какое-то собрание устроили. Пойдем, послушаем.

Беляков уже и сам видел, что чуть не половина батальона собралась у «тридцатьчетверки» Петрова. Башня танка была чуть развернута, и комроты-1 стоял на крыле, держась за выглядывающую из-под брезента пушку. Судя по резким движениям свободной руки, старший лейтенант что-то объяснял танкистам. Водитель Белякова заглушил дизель, и до комиссара донеслось:

– Главное – не стоять. Встали – все, считайте себя покойниками, – маневрировать нужно. Просто чтобы прицел им сбить. Если ты, как кабан, вперед прешь на одной передаче – только задачу им облегчаешь. Дальше – обзор из машины хреновый, так что из люка иногда нужно выглядывать. Лучше рискнуть, чем вслепую лезть неизвестно куда…

Комиссар спрыгнул на землю и быстрым шагом направился к собравшимся. Петров, похоже, делился с новичками боевым опытом. В принципе, комроты-1 был парень надежный, Беляков даже собирался предложить ему вступить в партию, но, увлекшись, человек может легко наговорить лишнего. Комбат уже стоял позади танкистов, но старший лейтенант ничего не замечал, а остальные слушали так внимательно, что просто не обратили внимания на подошедших.

– Если в вас попали – не паникуйте. Запаниковали – тоже, можно сказать, готовы. Сперва проверьте – горит машина, или нет…

Беляков шагнул было вперед, собираясь пресечь эти паникерские разговоры, но Шелепин, оглянулся и, подмигнув, махнул рукой, словно говоря: «Ну дай ему еще повыступать».

– Если не горит – попробуйте завести. Не вышло со стартера – попытайтесь сжатым воздухом. Исправный танк бросать нельзя – это преступление. Если машина все-таки загорелась – покидайте ее быстро, но, опять же, без паники: без головы выпрыгивать – зацепитесь за что-нибудь, повиснете и изжаритесь ни за понюх табаку. Есть возможность – снимите пулеметы, чтобы было с чем продолжить бой.

Комбат еще раз обернулся и с усмешкой кивнул в сторону выступающего: вот, мол, человек дело говорит, а ты его оборвать хотел. Беляков наклонил голову, признавая, что был неправ. Петров говорил спокойно и деловито, комиссар поневоле начал сравнивать его слова с собственным опытом, приобретенным на финской войне.

– Товарищ преподаватель, разрешите вопрос? – подняв руку, громко сказал Шелепин.

Петров осекся, танкисты дружно, как по команде, повернулись к майору. У всех был какой-то виноватый вид, кто-то тихо выматерился. Первым опомнился Петров. Оттопырив нижнюю губу, он выпятил живот и важно кивнул:

– Спрашивайте, курсант Шелепин!

– Товарищ преподаватель, какие меры следует принимать при бомбардировке противником походной колонны с воздуха? Ну, кроме, конечно, «не паниковать».

– Хороший вопрос, товарищ курсант, – не меняя выражения лица, значительно кивнул Петров.

В толпе послышались смешки.

– Во-первых, следует уяснить, что, как и в случае с артиллерийским обстрелом, основное – это маневр. Как показала практика, для того чтобы уничтожить или повредить танк, нужно либо прямое попадание, либо положить бомбу очень близко…

Смех смолк – последствия от одной такой положенной близко бомбы они видели час назад. Петров перестал кривляться и сделался серьезен.

– На Украине нас бомбили несколько раз – пикировщики и один раз – истребители. У «мессеров» бомбочки маленькие, они идут на малой высоте и бросают их по одной. В нас не попали ни разу. Вот «певун» – другой разговор. Он падает почти отвесно, – старший лейтенант показал ладонью, как атакует пикировщик. – В нижней точке отцепляет бомбу. Бомба тяжелая, килограмм 200. Точность у них очень высокая. Так что если бомбят «певуны», нужно смотреть в оба. Как только бомба отделилась – нужно на полной скорости резко сворачивать в сторону. Если прямо идти – могут попасть. Если бросили машину в сторону – все, он промахнулся.

Петров помолчал.

– У нас в батальоне нашлись два деятеля… Когда началась бомбежка – остановили машины, выскочили и полезли под них. Прятаться, – он криво ухмыльнулся. – В один танк попали… Днище и борта в землю вбило, остальное вокруг раскидало. А с другим еще смешнее вышло. Бомба прямо перед машиной легла, и все осколки под днище пошли. Танк хоть бы хны, а экипаж – в мясо.

– А если не под танк, а в сторону отбежать? – спросил кто-то из танкистов.

– Можно и в сторону… – громко сказал комиссар.

Танкисты снова обернулись назад.

– Только такой хитроумный маневр будет расцениваться как дезертирство, – комиссар говорил спокойно, четко выговаривая каждое слово. – Со всеми вытекающими.

Наступила гробовая тишина.

– Объявлена Отечественная война, товарищи, и вместо того чтобы прикидывать, как бы так похитрее и понадежнее покинуть свой танк, вам бы подумать, как будете на нем драться. Товарищ Петров вам рассказывает, как нужно действовать в бою, чтобы выполнить боевую задачу… – голос Белякова потяжелел. – Но, похоже, не в коня корм. Кое-кто уже думает, как бы в сторону отбежать.

Танкисты молчали. Комиссар обвел взглядом собравшихся и вздохнул:

– Я, понимаю, вам страшно, но…

Он вдруг понял, что ему нечего сказать этим молодым ребятам. Комиссар давным-давно приучил себя побеждать страх. Еще в тридцать втором, когда молодой красноармеец Беляков гонялся за басмачами по Туркестану, он осознал одну простую вещь: страх убивает раньше, чем пули или сабли бандитов. Однажды пограничный патруль попал в засаду в ущелье. Его товарищ, увидев впереди всадников в полосатых халатах, повернул коня и попытался спастись бегством, но путь назад был отрезан, и Беляков, услышав крики и выстрелы позади, понял, что обратной дороги нет. Басмачи остановились, не доезжая тридцати шагов, их винтовки лежали поперек седел. Один из них выехал вперед и, улыбаясь во весь рот, что-то прокричал по-узбекски, затем повернулся к остальным и провел ребром ладони по горлу. Бандиты расхохотались, они были почти дружелюбны – этот русский был в их руках, он не станет сопротивляться и позволит связать себя, как барана. А Беляков неожиданно почувствовал странное облегчение. Бежать было некуда, и от этого голова стала ясной, а руки – легкими. Ему даже не пришлось, как обычно, подавлять страх – тот просто умер, исчез. Беляков положил руку на рукоять шашки… Если бы он попытался отстреливаться, его изрешетили бы пулями на месте. Но когда он тронул рысью с места, басмачи просто тупо смотрели, как русский разгоняет коня. Его бешеный крик вспугнул лошадей, а пограничник уже подлетал с занесенной для удара шашкой. По камням запрыгала голова в белой папахе, один из бандитов тонко завизжал, глядя на обрубок на месте правой руки. Беляков вертелся среди них хлеща шашкой на все стороны. «Дэвана!» – закричал кто-то, и басмачи бросились врассыпную, спасаясь от одержимого русского. Он на скаку срубил еще одного и диким галопом ушел по ущелью. Утром пограничный отряд был на месте схватки. Керим, боец из местных, долго ходил между камней, читая одному ему видимые следы, затем подошел к командиру и молча показал ему три пальца. Изуродованное тело второго пограничника нашли дальше по ущелью. В тот день Беляков убил свой страх.

Через семь лет, уже на другой границе, в заснеженных финских лесах, он убил его снова. Когда белофинны рассекли колонну на лесной дороге и принялись забрасывать танки бутылками с горючей смесью, батальонный комиссар Беляков развернул свою машину и точными выстрелами отогнал их прочь. Он готов был убивать страх снова и снова, и каждый раз это давалось все легче и легче, но Беляков уже давно понял, что не может требовать того же от других. Люди боялись, и с этим ничего нельзя было поделать. Его задачей, как комиссара, было помочь им преодолеть страх, однако как это сделать сейчас – он не знал. Человек хочет жить – это естественно, это в его природе. Как заставить его забыть об этом, как повести вперед, под бомбы, навстречу смерти!.. Комиссар глубоко вздохнул – он должен хотя бы попытаться объяснить это своим танкистам…

– Значит, так, товарищи, – Шелепин безжалостно нарушил сосредоточенность Белякова, похоже, даже не заметив этого. – Получен приказ выдвигаться к линии фронта для поддержки контрудара наших войск. Мы переходим в распоряжение командира 27-го стрелкового корпуса, наш батальон будет действовать отдельно от дивизии…

С некоторой завистью комиссар отметил, с каким вниманием танкисты слушают майора.

– Хочу отметить, – комбат говорил с непривычной серьезностью и какой-то обычно не свойственной ему силой в голосе, – что нами получен приказ на наступление. На наступление, товарищи! Не собираюсь обещать вам, что мы решим исход войны и прямо отсюда погоним врага на запад, но сколько-то своей земли назад отберем, – он внимательно посмотрел на своих подчиненных. – Если, конечно, будем думать о том, как нанести врагу поражение, а не о том, как бы сберечь любой ценой свою драгоценную шкуру.

Комбат выпрямился во весь свой небольшой рост. Сейчас этот невысокий полноватый командир казался почти величественным.

– Я не ожидаю от вас, что вы все, как один, станете Героями Советского Союза, но трусости в своем батальоне не потерплю! – Его голос смягчился. – Кое-кого из вас я сам учил. Так вот, надеюсь, что вы меня не опозорите. Засим комсомольское собрание разрешите считать закрытым, резолюцию пусть каждый для себя сформулирует сам. Экипажам – готовить танки к маршу, командирам рот – остаться. И вытащите кто-нибудь Евграфыча из этой консервной банки, – он указал на Т-26, в котором копались ремонтники. – Он мне нужен.

Танкисты бегом бросились к машинам, Петров, Иванов и Бурцев подошли к комбату. Шелепин достал из офицерской сумки карту-двухкилометровку и развернул ее на лобовой броне ближайшей «тридцатьчетверки».

– Итак, устроим небольшое тактическое занятие. Нам нужно прибыть из Н*** вот сюда, к населенному пункту с незамысловатым названием Сосновка. В принципе, дорог две. Можно двигаться по шоссе, можно пройти немного на юг и идти по проселку. Какую дорогу выбрали бы вы? Петров, тебя это не касается, по глазам вижу, ответ знаешь. Лейтенант Бурцев?

– По шоссе, товарищ майор, – четко ответил лейтенант.

Он достал из своей сумки остро отточенный карандаш, снял с него самодельный, из плексигласа колпачок и, несколько рисуясь, отчертил по линейке предполагаемый путь движения колонны.

– Понятно, – кивнул комбат. – А почему?

– Так здесь же короче, – удивленно ответил лейтенант. – Да и шоссе, опять же…

– Ясненько, – Шелепин повернулся к комроты-3: – А что нам скажет товарищ Иванов?

– Я бы двигался по проселку, – ответил отличник боевой и политической подготовки.

– Объясните, – резко сказал майор.

Иванов вспыхнул, но потом наклонил голову и ткнул пальцем в карту.

– Нам придется пересекать реку Белую. Вот здесь. У моста грузоподъемность – 12 тонн. Средние и тяжелые танки не пройдут. С другой стороны, на проселке будет брод. Дно – песчано-каменистое, танки должны пройти. Ну и еще… – он неуверенно оглянулся на комиссара. – По шоссе наверняка движутся беженцы и, вообще, оно должно быть забито…

– Оценка «отлично», – улыбнулся Шелепин, и Иванов просиял в ответ. – Вам, товарищ Бурцев, работать над собой. Петров, выдели взвод в головную походную заставу. Я бы рекомендовал узбека, Турсунходжиев, кажется, его фамилия. Похоже – парень толковый. Так, а вот и наш папа пожаловал.

К комбату подошел высокий худой командир лет тридцати пяти в неимоверно засаленном расстегнутом комбинезоне и почти коричневой от пятен масла пилотке. Судя по петлицам, он, несмотря на возраст, имел звание «техник-лейтенант». Семен Евграфович Рогов вышел в командиры из сверхсрочников, и продвижением своим был обязан не столько серьезной теоретической подготовке, сколько доскональному знанию вверенной ему техники. В батальон он пришел вместе с Шелепиным и Беляковым из училища, где в его ведении находились фактически все учебные машины, и в разговорах с комбатом пользовался известной свободой.

– Евграфыч, вы чего там в машинах ковыряетесь? Неисправности?

– Да не сказать…

Рогов вытер руки тряпкой. Поскольку тряпка была еще грязнее, чем его руки, процедура эта особого смысла не имела и была, похоже, чисто символической.

– Эта коробочка аж с тридцать четвертого. Ясное дело, присмотра требует, тем более что в училище ее наши «своей великой родины сыны» погоняли изрядно.

– Ты не увиливай, – поморщился комбат. – Машина боеготова?

– Ну… – пожал плечами техник. – Относительно. Если уж ее в Ульяновске наши орлы за пять лет не доломали, то немцы и подавно ничего не сделают. Не беспокойтесь, до боя доедет, просто я так, на всякий случай…

– Понятно, – кивнул Шелепин. – Ладно, свободен. И шоферу своему скажи, чтобы больше не лихачил. Мне ваша «антилопа гну» еще понадобится.

Рогов расслабленно приложил руку к пилотке и, повернувшись, вразвалочку зашагал к своим ремонтникам.

– Кабы не золотые твои руки, Семен, насиделся бы ты у меня на гауптвахте, – пробормотал майор.

Быстро уточнив с командирами рот порядок движения, назначив пункт сбора отставших, майор отпустил их готовить роты к маршу и задумчиво сложил карту. Комиссар стоял рядом, облокотившись спиной и локтями о крыло.

– Шелепин, ты зарываешь талант в землю, – задумчиво заметил Беляков. – Из тебя вышел бы великолепный политработник. Ты так проникновенно говорил – прямо как в кино «Александр Невский».

– Ну, на Невского я рожей не вышел, – сказал комбат, убирая карту в планшет. – Да и зачем мне у тебя хлеб отбивать? Ты на своем месте – я на своем. Идиллия.

– Да что-то не уверен я, что на своем… – вздохнул комиссар. – Вот сейчас – я им не нашел что сказать, а ты сумел подобрать слова.

– Ты тоже подобрал, – комбат застегнул под подбородком ремень танкошлема.

– Я их запугивать начал.

– Не мели ерунды, – резко оборвал друга майор. – Ты сказал то, что должен был сказать комиссар. И почаще им это говори. Хватит, наигрались в социалистическую ответственность – скоро до Москвы добежим. Будет еще время для добрых комиссаров, когда мы немцев обратно погоним. А сейчас комиссар должен быть сильный, злой и убежденный, вроде тебя. И не сомневайся, танкисты тебя уважают, – он усмехнулся – Некоторые даже говорить стараются, как ты, не замечал? Походку копируют.

– Что, серьезно? – неуверенно усмехнулся Беляков.