Текст книги "Через три войны"

Автор книги: Иван Тюленев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Улыбка исчезла с холеного лица Маниковского. Он удивленно вздернул брови, вопросительно поглядел на князя. Тот процедил сквозь зубы в мой адрес: "Мерзавец!" Адъютант поспешно вывел меня с Давыдовым из кабинета. На этом наша аудиенция у помощника военного министра закончилась.

Офицеры остались в главном штабе. Мы не стали ждать их и пошли в Таврический дворец, где находился Петроградский Совет рабочих, и солдатских депутатов.

Таврический дворец напоминал развороченный улей. С большим трудом, растерявшиеся, оглохшие от шума, разыскали комендатуру. Получив талоны на питание и ордер в общежитие, пошли потолкаться по коридорам. Именно потолкаться, потому что во дворце было оживленнее и многолюднее, чем на Невском.

Военные, штатские, рабочие в кожаных куртках, сухопарые господа во френчах и золотых очках – кого только не заденешь плечом! И у всех во взгляде одинаковый, как вам показалось, огонек, словно все эти люди только недавно с пожара и отсвет пламени еще не погас в их глазах.

В одном из залов стояла группа пожилых людей, с виду рабочих. Мы с Давыдовым остановились, прислушались, о чем они говорят. Содержание разговора нам было непонятно, но мы обратили внимание, с какой любовью они повторяли: "Ленин сказал..."

Стояли мы тихо, стараясь не обращать на себя внимания, и все же один из группы, усатый, в потертой кожаной куртке, заметил нас:

– Из окопов, война?

"Война" – так называли друг друга солдаты на фронте. И это обращение сразу же расположило нас к усатому.

– Сегодня только прибыли, – сказал я.

– А по какой нужде?

Мы коротко объяснили, откуда и зачем приехали.

Усатый цокнул языком:

– Эх, опоздали маленько! Дня на два пораньше – Ленина бы послушали.

Ленин! О нем мы слышали от Исаева. Говорил Исаев о вожде большевиков с безграничным восхищением. Вспомнилось и то, какая ненависть и злоба появлялась на лицах наших офицеров, особенно князя Абхазия, когда они слышали это имя.

– А нам можно повидать Ленина? – робко спросил Давыдов.

Усатому, вероятно, такой вопрос показался наивным.

Он улыбнулся:

– Этого я вам, ребята, сказать не могу. Много дел сейчас у Владимира Ильича. А вы вот что – раздобудьте "Правду", слыхали про такую газету? Там печатаются статьи товарища Ленина. А все остальные газетки надо читать с поправкой, на ветер. Понятно?

Очень нам понравился этот рабочий-питерец!

Мы не замедлили воспользоваться его советом, здесь же, в Таврическом, купили "Правду".

В один из последующих дней попали мы на шумное собрание. Председательствовал смуглолицый чернявый человечек, как мы потом узнали, меньшевик Чхеидзе.

На трибуну по очереди взбирались разные ораторы, каждый говорил прямо противоположное тому, что сказал предыдущий. Но теперь, после того как мы побывали на многих собраниях, потолкались в коридорах и залах Таврического дворца, не столько умом, сколько сердцем почувствовали: большевики говорили то, о чем думали и я, и Давыдов, и любой солдат из 5-го Каргопольского полка.

Мы возвращались в свой полк, окрыленные всем, что увидели и услышали в революционном Петрограде. Везли вашим товарищам нечто более ценное, чем любое оружие, – большевистскую правду, имя Ленина. И мы знали теперь, что нам делать по возвращении в полк.

Солдаты встретили нас восторженно: заждались! И хотя собрание, на котором мы отчитывались о своей поездке в Петроград, вел офицер, а резолюцию поручили писать полковому попу, пьянице и картежнику, все решилось так, как постановили солдаты: "Довольно криков о продолжении войны! Довольно обманывать крестьян!"

Отныне весь полк знал, чей голос надо слушать. И если даже Ленин подписывал статью или заметку одним из своих псевдонимов, мы узнавали его голос, потому что никто не мог выразить наши думы и чаяния так глубоко и ясно, как он.

Ленин, большевистская партия помогли нам в ту грозную пору выбрать единственно правильный путь борьбы за новую жизнь.

Лето семнадцатого года прошло в полку напряженно. Офицеры, повинные в воровстве солдатского пайка, предпочли улизнуть. Та же часть офицерского состава, которой пришлось по душе Временное правительство, а также ярые монархисты, не терявшие надежд на восстановление царской власти, вели упорную борьбу против солдатских комитетов. Они люто ненавидели простой народ, старались любыми средствами избавиться от активных, революционно настроенных солдат.

Вот так и получилось, что в августе 1917 года меня (по мнению полкового начальства, большевика) перевели в Сызрань, где стоял запасный полк нашей дивизии. Уставы армии еще продолжали по инерции действовать – я подчинился.

* * *

Казалось бы, чем дальше от столицы, тем тише и спокойнее жизнь. Но в Сызрани, находившейся втрое дальше от Петрограда, чем Двинск, обстановка была не менее напряженной, чем в столице.

Вскоре я подал рапорт об отпуске и через несколько дней приехал в родное село Шатрашаны.

В те дни шатрашанцев всколыхнула весть об установлении в Самаре власти Советов. Что это означает, мы поняли немного позже, когда узнали, что за два дня до этого, 25 октября, в Петрограде совершилась социалистическая революция – правительство Керенского было свергнуто, власть в свои руки взяли рабочие, крестьяне, большевики, вооруженный народ. Новое правительство рабочих и крестьян во главе с В. И. Лениным приняло декреты – о мире, о земле, об уничтожении сословий, о национализации промышленности и другие.

Всколыхнулись, заволновались мужики во всех деревнях нашего уезда, каждый день собирались на сходы, приветствовали власть Советов. Богачи же, естественно, выступали против.

С утра до ночи люди до хрипоты спорили: кому должна принадлежать власть – Советам или Учредительному собранию?

Земляки послали меня делегатом от Шатрашан на волостное собрание. Делегаты там подобрались в большинстве своем из бедняков, и мы постановили: признать власть Советов, голосовать за Ленина. Так и написали в наказе делегатам, ехавшим на губернский съезд в Симбирск. Правда, во втором пункте наказа значилось, что надо все-таки выслушать и тех, кто голосует за Учредительное собрание.

На губернском съезде я получил первый урок конкретной политической борьбы. У всех делегатов съезда имелись на руках наказы в письменной форме от избирателей. А так как во многих селах и городках все еще господствовали эсеры и меньшевики, то во многих наказах в той или иной форме высказывались симпатии Учредительному собранию.

И вот на съезде выступает делегат в Учредительное собрание от Поволжья некий Алмазов. Он всячески агитирует за "учредилку", поносит "невоспитанных" большевиков. Его все время перебивают ядовитыми замечаниями с мест, но это не смущает оратора. Общий его вывод: долой Советы!..

Начинаются прения. Один за другим поднимаются на трибуну посланцы из волостей, и из пяти четверо заканчивают свои выступления призывом:

– Вся власть Советам! Да здравствует Ленин!

Тогда опять берет слово Алмазов и предлагает: раз у каждого выступающего есть писаный наказ, то нечего тратить время на разговоры. Следует просто зачитать наказы, а секретариату – подсчитать, сколько за какую власть подано мандатов. Вероятно, этот деятель и его соратники были хорошо осведомлены о содержании липовых наказов, не отражавших истинной воли народа.

Президиум съезда воспользовался минутным замешательством и принял предложенный Алмазовым порядок.

Но тут на сцену поднялся стройный, подтянутый молодой человек, красивый, темноволосый, с бледным лицом. Я сидел близко от сцены и внимательно слушал его.

– Товарищи делегаты! Разве вы собрались здесь для того, чтобы читать по бумажке? Тогда зачем было ехать? Прислали бы по почте – и нечего на дорогах грязь месить. Выходит, вас послали просто курьерами? Вопрос, который мы должны здесь решить, слишком серьезен. Вы, полномочные представители народа, сами обязаны сказать свое слово, а не читать по бумажке, неизвестно кем составленной.

С этой трибуны, – продолжал оратор, – Алмазов обвинял большевиков, Ленина за то, что они разогнали Учредительное собрание. Но он не сказал главного: почему была разогнана "учредилка". А разогнали ее потому, что она отстаивала интересы буржуазии, плелась в хвосте правительства Керенского, которое, как известно, обманывало народ.

Теперь господа керенские хотят снова захватить власть в свои руки. Не выйдет, господин Алмазов, сейчас не те времена! Рабочие и бедняки крестьяне научились хорошо распознавать, кто их друзья, а кто враги. Большевики, Ленин предлагают установить во всей стране власть подлинно народную – власть Советов!

Под бурю аплодисментов, возгласов "ура" большевистский оратор сошел с трибуны.

– Кто это? – спросил я шепотом у делегата-горожанина, сидевшего рядом со мной.

– Куйбышев, большевик, – с гордостью ответил он.

Предложение Алмазова было поставлено на голосование и отвергнуто большинством голосов. В конце заседания съезд принял решение: установить по всей Симбирской губернии власть Советов.

Этот съезд навсегда связал мою судьбу с большевиками. Когда съезд закончил свою работу, я собрался ехать в Сызрань, в свой запасный полк, в котором продолжал числиться.

Провожал меня односельчанин Яков Тингишов – моряк с Балтики, лучший мой товарищ.

– Что же ты, Иван, делать будешь в полку? – спросил он.

– Как что! – удивился я. – Прежде всего нужно оформить демобилизацию, а то я вроде дезертира. Стало быть, нужно документы получить, чтоб все было в порядке.

– А у кого ты документы получать будешь? – усмехнулся Яков.

– Как у кого? У Советской власти. Сам же за нее голосовал.

– Что верно, то верно. Власть теперь наша, народная, и никому ее у нас не отнять.

Свернув самокрутку и закурив, Яков продолжал:

– Но отнять пытаются. Контрреволюция подняла голову – меньшевики, эсеры и прочая нечисть. Слыхал, как на съезде меньшевик Алмазов защищал "учредилку"? Уж больно ему хотелось, чтобы власть снова попала в их руки. Таких алмазовых еще много в нашей стране. Не уступят они нам дешево то, что мы у них отняли, сопротивляться будут, проклятые. Выходит, без драчки нам не обойтись, а чтобы драться, нужна сила.

– Так надо создавать ее, – говорю я Якову.

– Да ты, Иван, настоящий большевик!

– Партийного билета в кармане не имею. А что большевик – то верно, улыбнулся я. – Ты ведь тоже беспартийный, а голосовал за большевиков.

– Да, брат, это так, – сказал Яков, немного помолчав. – Недавно нас с тобой серой солдатской скотиной считали, а сейчас о больших государственных делах толкуем. Это большевики сделали нас такими.

– Ну, мне пора на станцию, – заторопился я, – а то опоздаю на поезд. Домой меня скоро не ждите, пойду в красногвардейский отряд.

На прощание мы крепко пожали друг другу руки.

На вокзал я добрался вовремя. С большим трудом втиснулся в вагон, забитый демобилизованными солдатами-фронтовиками. Было жарко и душно, от густого махорочного дыма кружилась голова. Во всех купе шел оживленный разговор. Одни говорили о "закончившейся войне ", рассказывали о муках окопной жизни, другие на все лады обсуждали вопрос передачи земли крестьянам. То и дело в разговорах упоминалось имя Ленина.

На одной из железнодорожных станций я увидел эшелон вооруженных солдат, направлявшийся на восток. На мой вопрос, откуда и куда едут, один солдат ответил:

– Демобилизованные мы, едем по домам. Кому где нужно, там и сходит.

Он вынул из-за пазухи лист бумаги и, водя по ней своим заскорузлым пальцем, прочитал по слогам:

– "Съезд армии постановляет: признать за солдатами право на оружие для защиты Родины от контрреволюции и ее приспешников... Солдаты все должны принять участие в установлении Советской власти, а для этого нужно оружие. Провезти оружие можно, только двигаясь организованно, сильными отрядами..." Уяснил, что к чему? – спросил он, складывая лист бумаги и пряча его за пазуху. – Так что нам без оружия никак нельзя.

Он поспешил в вагон, а я долго смотрел вслед уходившему эшелону...

В горниле гражданской войны

В нашем запасном полку, куда я вернулся в декабре 1917 года, тоже полным ходом шла демобилизация. Солдаты торопились уехать домой. Многие, не дожидаясь документов, уходили на станцию, втискивались в переполненные вагоны и теплушки или устраивались на крышах.

В одной из полковых казарм шла запись добровольцев в красногвардейские отряды.

Формированием красногвардейских отрядов ведали Сызранский Совет солдатских депутатов и уездный военный комиссар. По их распоряжению я сколотил два конных отряда. Впоследствии один из них под командованием Жлобы сражался на юге. Другой был использован для охраны железнодорожного моста через Волгу, а также для оказания помощи комитетам бедноты на территории Сызранского уезда. Затем он действовал против мятежных белогвардейских частей чехословацкого корпуса.

Формирование отрядов оказалось делом нелегким. Правда, в отряд шли и принимались главным образом сочувствующие партии и Советской власти, по наряду с дисциплинированными солдатами попадали и бузотеры, которые отлынивали от боевой подготовки. В бой, мол, пойду с радостью, а от занятий – увольте! Эта братва шаталась по городу и являлась в казармы только к обеду и к ужину.

И все же в основной массе красногвардейцы готовы были выполнить любую боевую задачу, чтобы защитить власть Советов. И выполняли, не страшась смерти!

Взаимодействие между отрядами было налажено из рук вон плохо. В этих условиях особенно большое, значение приобретала информация о положении дел внутри страны. И надо сказать, поставлена она была хорошо. Политкомы отрядов чуть ли не ежедневно информировали личный состав о текущем моменте, о положении, которое пережинала республика.

А положение ухудшалось с каждым днем. Империалисты всего мира в страхе перед социалистической революцией, которая могла перекинуться в их страны и привести к крушению капиталистических порядков, стремились во что бы то ни стало уничтожить молодую Советскую республику.

Установление Советской власти в России больно било и по экономическим интересам империалистов. Они не могли примириться с потерей такого богатого источника сил и средств, как царская Россия.

Владимир Ильич Ленин еще до Октябрьской революции предвидел неизбежность нападения империалистических стран на государство рабочих и крестьян, вставшее на путь социализма, и учил быть готовым к защите социалистического Отечества.

И теперь, когда над завоеваниями революции нависла угроза, Советское правительство приняло решение о создании регулярной армии. 28 января 1918 года В. И. Ленин подписал декрет об образовании Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В декрете говорилось: "Старая армия служила орудием классового угнетения трудящихся буржуазией. С переходом власти к трудящимся и эксплуатируемым классам возникла необходимость создания новой армии, которая явится оплотом Советской власти..."{1}. В Красную Армию принимались те, кто был готов отдать все свои силы и даже жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции, власти Советов и социализма.

21 февраля 1918 года было опубликовано воззвание Совета Народных Комиссаров "Социалистическое отечество в опасности". Этот ленинский призыв прозвучал как набат, поднял и всколыхнул революционные массы, всех, кому были дороги Советская власть, революция.

В марте 1918 года меня приняли в партию большевиков. Это было окончательным утверждением пути, на который я ступил еще в Петрограде в 1917 году.

В конце мая наш Сызранский красногвардейский отряд получил приказание разоружить эшелоны с восставшими частями чехословацкого корпуса, стоявшие на станции Сызрань. На предложение сдать оружие мятежники ответили ружейно-пулеметным огнем, а затем перешли в наступление. Силы были неравные. Мы вынуждены были оставить Сызрань и отходить в направлении Сенгиле.

Несмотря на упорное сопротивление отрядов и частей Красной Армии, контрреволюционным силам удалось захватить Самару, Симбирск, Казань. Части чехословацкого корпуса заняли все железнодорожные станции от Пензы до Челябинска. Сибирь и Урал были отрезаны от центральных промышленных районов. Петроград и Москва остались без продовольствия, были обречены на голод.

Оккупированная кайзеровскими войсками, Украина тоже не могла помочь продовольствием промышленным центрам России.

Весь август и начало сентября шли ожесточенные бои за освобождение волжских городов. К этому времени разрозненные красногвардейские отряды уже были переформированы в части регулярной армии. Еще не окрепшие, плохо сколоченные, они неудержимо рвались в бой, дрались самоотверженно и побеждали. Когда стало известно о злодейском покушении на Владимира Ильича Ленина, в подразделениях и частях прокатилась волна собраний и митингов. Бойцы и командиры требовали сурово наказать организаторов покушения на жизнь Ильича и быстрее дать отпор врагу.

В результате стремительного наступления 10 сентября 5-я армия освободила Казань, а 12 сентября 1-я армия – Симбирск – родину В. И. Ленина.

В телеграмме В. И. Ленину бойцы писали: "Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города – это ответ на Вашу одну рану, а за вторую – будет Самара!"

Владимир Ильич в телеграмме на имя В. В. Куйбышева ответил бойцам: "Взятие Симбирска – моего родного города – есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы"{2}.

После взятия Казани, получив пополнение – мобилизованных в строй старых кавалеристов, мы реорганизовали наш конный отряд в кавалерийский полк. Стали заниматься боевой подготовкой.

В огне гражданской войны Коммунистическая партия и лично В. И. Ленин, руководя строительством новой армии, выращивали пролетарский командно-политический состав. Нелегкой была эта задача. Офицеры царской армии в большинстве своем находились в лагере врагов Советской власти. Небольшая же часть их, перешедшая на сторону Красной Армии, работала еще робко, красноармейцы относились к ней с недоверием. Необходимо было в кратчайшие сроки в тяжелых условиях войны выковать из солдат – рабочих и крестьян – командные кадры, преданные делу революции.

Командиры и политработники, выдвиженцы из народа, нуждались в военной подготовке. Поэтому была развернута сеть военных курсов, создана Академия Генерального штаба РККА.

Случалось и так, что на курсы и в академию некоторые красные командиры шли с неохотой, считали это чуть ли не наказанием. Так было и со мной.

В ноябре 1918 года, в дни празднования первой годовщины Великого Октября, меня вызвал губвоенком Казани Петренко.

– Ну как, Тюленев, – встретил он меня лукавой улыбкой, – еще не отвоевался?..

Я недоуменно пожал плечами. Конечно же, Петренко шутит. Ему, как и мне, хорошо известно, что положение на Восточном фронте тяжелое, следовательно, рано еще вешать на стену боевой клинок. Это я и высказал губвоенкому.

– И все же тебе, Тюленев, пока воевать не придется, – огорошил меня Петренко и уже без улыбки продолжал: – Есть решение губкома и губвоепкома послать тебя в Москву учиться. Одним словом: военная академия.

Я опешил. Какая еще академия! Какая тут учеба, когда надо драться!

Петренко спокойно выслушал мои возражения и сказал:

– Чудак ты, Тюленев! Тебя за тем и посылают, чтобы ты выучился бить контру по-настоящему. Тогда от тебя будет больше пользы. И еще учти: академия создана по личному указанию Ленина. Так что, если ты не подчиняешься нам, считай, что не подчиняешься Ильичу. Понятно? Вот и делай выводы.

После таких слов я перестал протестовать.

В конце ноября 1918 года я прибыл в Москву. Академия Генерального штаба помещалась в Шереметьевском переулке, в здании бывшего охотничьего клуба.

Комната, в которой мне предстояло жить, была темная, без окон. Когда я вошел, в ней горел свет. Первое, что бросилось в глаза, – в два ряда вдоль стен узкие кровати. В проходе между ними нервно шагал, вернее, не шагал, а метался щеголеватый военный лет тридцати, с усиками, аккуратно, на пробор, причесанный.

Увидев меня, он остановился и громко, с издевкой сказал:

– Еще одна птичка пожаловала! Что, брат, фронт тебе надоел?

В ответ я только махнул рукой. Мой собеседник вздохнул:

– Приказали? Мне тоже приказали. Но черта с два! Уеду! Придумать такую несуразицу – боевых людей за парту!

Это был Василий Иванович Чапаев.

Мне досталась койка через одну от него. Много вечеров просидели мы вместе над учебниками и топографическими картами.

В первых числах декабря должно было состояться официальное открытие академии. Прошел слух, что к нам приедет Владимир Ильич. Мне повезло: в день открытия я был дежурным по академии. Легко понять, с каким нетерпением ждал я вечера. Ведь повязка дежурного давала мне право вместе с начальством встречать Ильича. Я столько раз подходил к швейцару, стоявшему в дверях, и так подробно инструктировал его, чтобы он, упаси боже, не задержал человека в штатском (следовало описание внешности Ильича), что старик в конце концов рассердился и накричал на меня.

Часам к пяти вечера в вестибюле собралось командование академии. Все думали, что Ленин приедет на машине, поэтому прислушивались к каждому гудку автомобиля. На улицу решили не выходить, чтобы не создавать излишней "помпы": знали – Ильич этого не терпел.

Без десяти минут шесть неожиданно открылась дверь – и перед нами появился Ленин. С ним были еще два товарища. Ильич был бледен, вероятно, ранение еще давало себя знать.

Начальник академии, оправившись от растерянности, начал докладывать, но Ленин остановил его, быстро протянул ему руку, потом коротким кивком поздоровался со всеми:

– Здравствуйте, товарищи! Если наши "академики" собрались, лучше сразу пройти в зал.

Когда Ленин появился на сцене, зал дрогнул. Овация была такая, будто тут было не сто, а по меньшей мере тысяча человек.

Владимир Ильич говорил о трудностях, переживаемых республикой, о том, что республика позволила себе такую "роскошь", собрав здесь на учебу в самый ответственный момент боевых командиров, но сделано это потому, что для будущей борьбы ей нужны опытные полководцы, которые хорошо разбирались бы в сложной обстановке гражданской войны, умели бить врага по всем правилам военного искусства.

С того памятного дня прежние наши настроения – мы-де тут вроде в ссылке – улетучились: раз партия и сам Ленин говорят, что надо учиться, значит, надо.

Даже Василий Иванович Чапаев, хотя и настаивал на своем решении вернуться на фронт, поутих, понял, что нужен веский предлог, без которого уйти из академии неудобно. В конце концов предлог был все-таки найден...

Военную историю преподавал нам бывший царский генерал А. А. Свечин. Предмет свой он знал безукоризненно, учил нас хорошо. Это был один из тех военных специалистов, которые сумели трезво оценить обстановку в России и встали на службу той настоящей Родине, за которую воевал народ.

Однажды на занятиях А. А. Свечин предложил Василию Ивановичу рассказать, как он усвоил лекцию о знаменитом сражении под Каннами, где войска Ганнибала наголову разбили чуть ли не вдвое превосходившие их по численности римские войска, показав тем самым классический образец окружения противника и уничтожения его по частям.

Чапаев начал излагать свою точку зрения с того, что назвал римлян слепыми котятами. Свечин не мог удержаться от иронического замечания:

– Вероятно, товарищ Чапаев, если бы римской конницей командовали вы, то сегодня мы говорили бы о разгроме Ганнибала римлянами.

Василий Иванович вспылил:

– Мы уже показали таким, как вы, генералам, как надо воевать!

Он имел в виду знаменитый рейд своих отрядов летом восемнадцатого года. Попав под Уральском в мешок между белочешскими и белоказацкими частями, Чапаев предпринял дерзкий бросок назад, на занятый противником Николаевск, взял город и тем самым не дал соединиться двум крупным вражеским группировкам.

Одним словом, скандал разыгрался не на шутку. Чапаев хлопнул дверью.

В январе 1919-го Чапаев покинул академию, получив направление на Восточный фронт. Больше я его не видел.

В апреле того же года прервалась и моя учеба. В число сорока человек меня направили в действующую армию.

В ставке Южного фронта в Козлове я получил приказ ехать в Щигры, что недалеко от Курска, помощником начальника штаба дивизии, которую еще только предстояло сформировать. Я тяжело вздохнул, получив это назначение: опять не везет – надеялся попасть непосредственно на фронт, а тут формируйся.

Но один случай, не совсем, правда, приятный, повернул все в желанную для меня сторону... В Щиграх я встретил полковника Шмидта, под началом которого служил еще в 1915 году и который приказал мне всыпать однажды 25 шомполов. А теперь Шмидту предстояло командовать дивизией.

Что делать? Сколько ни убеждал себя – другое время, другая обстановка, – ничего по получалось: не могу работать с человеком, который приказывал пороть солдат.

В комнатах штаба я увидел множество бывших офицеров. Это мне показалось странным. Хотя в то время наша молодая армия не отказывалась от услуг бывших царских военспецов, но здесь, в Щиграх, с этим явно перехватили.

Штабной писарь, с которым я поделился своими сомнениями, сказал:

– Сплошное офицерье! Вот сформируем дивизию, а куда они ее поведут, еще неизвестно.

Где-то, вероятно, действовала предательская рука.

И действительно, впоследствии я узнал, что Шмидт и его свита, еще не успев полностью сформировать дивизию, переметнулись к белым.

После встречи со Шмидтом я написал обстоятельное письмо в Москву, сообщил в академию о положении дел в дивизии, объяснил, почему не могу оставаться в Щиграх, и просил помочь мне получить направление в какую-нибудь действующую кавалерийскую часть.

Скоро пришел ответ: "Направляетесь в 4-ю кавалерийскую дивизию С. М. Буденного в Покровск".

Радости моей не было границ.

* * *

В конце июля 1919 года я с трудом добрался до Саратова, где располагался штаб 10-й армии, В нее входила 4-я кавалерийская дивизия. Штаб размещался на волжском пароходе, который стоял под парами у пристани.

Командующий 10-й армией А. И. Егоров в это время находился после ранения на излечении в госпитале. Его временно замещал начальник штаба Л. Л. Клюев, очень интеллигентный, скромный человек, прекрасный специалист, в прошлом полковник царской армии. Он принял меня приветливо, ввел в обстановку, которая к тому времени была не из приятных. Белогвардейские конные корпуса, прорвавшись в стыке 9-й и 10-й армий, обходили наш правый фланг и прижимали части 10-й армии к Волге. Шли ожесточенные бои красной конницы – 4-й и 6-й кавалерийских дивизий – в районе Топовка, Золотое. Справа от Буденного действовали наши моряки – знаменитый отряд Кожанова.

– Как видите, – заключил Клюев, – положение нашей армии очень тяжелое. Вам придется ехать через Покровск, а затем через отряд Кожапова. Только тогда вы попадете в вашу дивизию. Если устали в дороге, можете отдохнуть, у нас в городе есть общежитие. На пароходе же мест не хватает и для штабных работников.

Поблагодарив Л. Л. Клюева, я сказал, что отдыхать не буду и сегодня же выеду к месту назначения.

До Покровска добрался сравнительно быстро, зато долго искал штаб отряда Кожанова. Наконец недалеко от Волги, возле пристани Золотое, встретил трех всадников в морских бушлатах. Посмотрев мое предписание, они проводили меня к командиру.

Кожанов произвел на меня очень хорошее впечатление. Мы долго беседовали с ним.

– Вот мы, моряки, – говорил он мне, – стали конниками и чувствуем себя неплохо. С буденновцами взаимодействуем хорошо. Думаю, что не только остановим врага, но скоро и сами перейдем в наступление. Так вы недавно из Москвы? Интересно, как здоровье нашего Ленина?

Я рассказал ему все, что знал.

Утром Кожанов сказал:

– Я приказал занарядить подводу. Отвезут вас в штаб Буденного.

Распрощавшись с Кожановым, я поехал к месту назначения вместе с кавалеристами Иваном Лютовым и Романом Кононовым, возвращавшимися из госпиталя в свои части. Они наперебой рассказывали мне о своих дивизиях.

– Бойцы у нас хорошие, – говорил Лютов, – а о командирах и говорить не приходится. Возьмем, к примеру, товарища Буденного, начдива нашего. Сам-то он из унтер-офицеров, но бывалый. В кавалерии еще в русско-японскую воевал и в империалистическую. Лихой командир, и смекалка у него большая.

Как только Лютов умолк, Кононов обратился ко мне с вопросом:

– Села Воздвиженку, Вознесенское, Рагули, Арагир, Александровское, что на Ставропольщине, знаете?

– Откуда мне знать? Я в этих краях никогда не был.

– Так вот, там тоже красные отряды начали расти, как грибы после дождя. Про Ипатова и Апанасенко слышали?

– Немного, – признался я.

– Они первыми стали формировать отряд. А о Ване Кочубее, о Блинове что-нибудь слышали? Это тоже отменные командиры. Недавно с Кубани, из района станицы Таманской, к нам прибыла еще большая группа войск под командованием Ковтюха. Вот так и образовалась наша 6-я дивизия. Батурин ею нынче командует.

– А где Апанасенко?

– Наверное, ранен и при части находится. Где ему еще быть?

– Нашего брата бойца, как только ранят, сразу в госпиталь, а сами командиры в строю остаются, – вмешался Лютов. – Никакого равенства!

* * *

Первыми, кого я встретил в 4-й дивизии, были ее новый начальник Ока Иванович Городовиков, начальник штаба дивизии Иван Дмитриевич Косогов и комиссар Александр Митрофанович Детистов. Они приняли меня тепло и радостно. Особенно Ока Иванович. Он сразу расположил меня к себе.

– Вот хорошо, что вы приехали, нам нужно штаб дивизии формировать, а подходящих людей нет, – сказал он.

– А где же ваш штаб? – спросил я.

Ока Иванович с сожалением посмотрел на Косогова:

– Вот один остался.

– Да, это так, – подтвердил Косогов. – Как есть один, если не считать двоих писарей. Семен Михайлович почти всех наших работников штаба забрал, он штаб корпуса развертывает.

Городовиков представил мне своих боевых товарищей – комиссара и начальника штаба дивизии.

– Комиссар дивизии Александр Митрофанович Детистов, – сказал Ока Иванович, – мой земляк, донской казак станицы Качалинской. Был сельским учителем, добровольно пошел в Красную Армию, да не один, целый красногвардейский отряд привел с собой. – Ока Иванович сделал паузу, покрутил усы и продолжал: – Начальник штаба Косогов Иван Дмитриевич по профессии тоже учитель. В германскую его призвали в армию. В 1916 году он окончил военное училище и дослужился до чина капитана. В 1918 году вступил в Красную Армию. Начальник штаба он очень хороший...

– Ока Иванович, смотрите не перехвалите меня, – подал реплику Иван Дмитриевич Косогов.

Рассказал Ока Иванович и о других своих сослуживцах. Вот только о себе ничего не сказал.