Текст книги "В чертополохе"

Автор книги: Иван Дорба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

5

Олег Чегодов, он же Непомьятайко, он же с этой минуты Шулика, о чем свидетельствовал настоящий аусвайс, молча шагал по глухому проселку с Абрамом Штольцем в сторону Френуловки, стараясь, несмотря на темноту, не попадать в колдобины и лужи, не спотыкаться о корни деревьев. Он внимательно оглядывался по сторонам, чтобы вовремя заметить железнодорожную будку и обойти ее справа.

– Не очень-то я хорошо в темени ориентируюсь, – признался Абрам. – Днем тут не раз ходил. Только бы перейти речку, там до Фрегуловки рукой подать.

В самом деле, вскоре зачернела будка железнодорожника. В небольшом окне горел огонек. Они свернули направо, потом пересекли полотно и набрели на дорогу, которая довела их до железнодорожной фермы моста. Свернув снова направо, спустились к речке. Здесь, среди разросшихся ив, было еще темней, и только слева поблескивала холодной сталью Полтва да выделялась серая полоска неба над ней. Пешеходный мостик вырос внезапно, словно каким-то чудом, черной аркой, вскинувшейся над ними где-то высоко в небе.

Глубокой ночью они добрались наконец до Фрегуловки, где в одной из крайних хат их поджидали Петро Остапенко, Иван Бойчук и еще двое незнакомых Олегу мужчин.

Первый, высокий шатен с небольшой бородкой. Его курносый нос, скуластое лицо и окающий говорок выдавали в нем волжанина, скорее всего ярославца. Он быстро подошел к Чегодову и крепко пожал ему руку:

– Спасибо за товарища! – И взял за плечо Остапенко, подтолкнул его к Олегу со словами: – Обними его, ему ты жизнью обязан! И еще Бене Шпигельману…

– Борису Зеркалову, Борису Зеркалову! Так меня зовут. То чертов хохмач Штраймел меня Шпигельманом окрестил, – пробасил, вернее, прохрипел коренастый и плечистый водопроводчик в засаленной и еще влажной робе и широко улыбнулся. – И делов було тьфу! Отодвинул крышку, а потом задраил люк.

– А мины?

– Тьфу! Так тож самая наипростейшая противопехотная… Я ведь старый сапер. Ее установить, что тьфу! – и широко улыбнулся, и крепко, как в тисках, зажав Чегодову руку, прохрипел: – Ты, паря, хорошего мужика спас! Тебе и спасибо! А я что?

Теплая волна радости хлынула к сердцу Чегодова, с плеч свалилась какая-то тяжесть, давившая его уже много месяцев, словно наконец после стольких блужданий загорелся путеводный огонек и он вышел на дорогу.

– Так вот, товарищи! – Остапенко вопросительно поглядел на Чегодова, который одобрительно кивал ему. – И все мы будем, едри его в кочерыжку, бить фашистов и их пособников. И если что не получилось у нас сегодня, получится завтра.

– Кстати, Петро, не забудь, Энгель отправил Гната Неходу на Виртергассе, четырнадцать отдыхать! Он трус и, если его прижать, будет работать на вас, – вмешался Чегодов.

– Перед нашей группой стоит много задач, но первый экзамен выдержали. Надо помнить: никакой самодеятельности! За каждого убитого немца расстреливают наших заложников. И все-таки львовская земля должна гореть у фашистов под ногами! Все вы вольетесь в отряд… Надеюсь, и ты, Олег, будешь с нами? – обратился к нему Остапенко.

– Я должен уехать в Витебск. – Олег отвел в сторону Остапенко и, взяв под руку, вкратце рассказал о Хованском, об НТС. – А подробности нашей эпопеи расскажут тебе ребята. Просьба же такая, обязательно сообщи обо всем в Центр и передай: «Сделаю все, что прикажут, моя жизнь в их распоряжении». А пароль: «Я от Алексея Алексеевича». Сообщи, для меня это вопрос жизни и смерти! Теперь же прощай. – И обнял Петра. Потом обернулся к Бойчуку и Штольцу: – Прощай, Иван, добрый мой друг и брат, и ты, Абрам, дорогой мой человек! Трудно мне будет без вас…

– Так пийдемо разом с тобою… чи зостанься тут, шлях його трафыв! – растерянно поглядывая на всех, сказал Бойчук. Потом еще что-то хотел добавить, но лишь молча махнул рукой и уставился в сторону.

– Нельзя вам туда, ребятки, никак нельзя! Что делать? У каждого человека своя дорога. Сейчас и один в поле воин!

В ту же ночь они ушли в лес, а спустя две недели Олег пересек в районе городка Лунинец старую советско-польскую границу, не подозревая, что примерно в том же месте с 11 на 12 августа 1938 года ее перешли с группой диверсантов Колков и Бережной.

– Скажешь, из окружения, в любой хате накормят, – поучал его провожавший партизан.

В Витебск Олег прибыл уже в ноябре. Шел снежок, пушистые хлопья, порхая и кружась, падали в черную воду реки, точно в темную пропасть. Редкие прохожие безразлично скользили по нему взглядом и, когда он спрашивал, как пройти на Ветеринарную, молча указывали пальцем направление.

«Особой любезностью не отличаются!» – заключил про себя Олег и тут же вспомнил живых, общительных и вежливых горожан Львова. Потом пришел на ум последний разговор с Брандтом. 29 октября, в день его, Чегодова, выхода из тюрьмы, Брандт, намереваясь ехать в Витебск, предупреждал:

«Тридцать первого или первого выезжают из Варшавы Ширинкин и Радзевич, оба из белградского отделения. Пусть Энгель сейчас с ними поработает, а я сегодня вечером уезжаю в Витебск. Завтра-послезавтра отпустят и тебя. Буду тебя ждать в Витебске, Ветеринарная, тридцать восемь, или в больнице на Марковщине, спросишь Ксению Околову. Это сестра нашего Жоржа. Витебск – перевалочный пункт. Наверняка встретишь там не одного белградца. Но запомни, это тебе не Львов. Здесь все чаще, несмотря на расстрелы заложников, убивают полицаев и гестаповцев. В Белоруссии все охвачено настоящим пожаром восстания. И неудивительно: немцы делают глупость за глупостью. Пропаганда Сталина оказалась дальновидной, его призывы к Русскому Народу с большой буквы возымели свое действие. Поэтому и мы должны показать себя противниками фашизма, будь мудрым, как змей!… А там все утрясется. Мужичок мужичком и останется».

Вот тогда-то Олег и решил пробраться в Витебск. «Не может быть, чтобы Алексей Алексеевич не послал кого-нибудь из наших ребят. Хорошо бы Жорку Черемисова или Ваньку Зимовнова, а еще лучше Аркашу. А не будет никого, как-нибудь связь налажу или, как обещал Остапенко, отыщут меня, – думал он, поглядывая на обгорелые и разрушенные дома. – Иду, а кто знает, может, гестапо меня уже здесь поджидает, Энгель не дурак, хоть улик у него нет, но сейчас не такое время, чтобы их собирать».

Олег долго брел по тихим, безлюдным улицам Витебска и наконец остановился у большого четырехэтажного дома, поднялся по лестнице на второй этаж, постучал в дверь и прислушался: тишина!

Еще раз – и снова тишина…

Наконец он услышал шарканье шлепанцев и женский старческий голос:

– Кто там?

– Владимир Владимирович Брандт у вас живет?

– Не знаю я такого! А кто вы?

«Она не знает! До чего люди стали всего бояться».

– Я его добрый знакомый. А Ксения Сергеевна дома?

– Ксюша на работе, в больнице, – уже другим, менее настороженным голосом промолвила старуха и, щелкнув замком, приотворила дверь.

«А цепочку на всякий случай не снимает!» – мелькнуло в голове у Чегодова.

– Я и Жоржа вашего знаю еще по Югославии, он ведь сыном вам приходится, не правда ли?

Старуха приотворила дверь и с какой-то грустью в голосе сказала:

– Тоже воевать нашу землю пришли? В Смоленск уехал Георгий, заходите, Ксюша скоро приедет. А насчет Брандта, то у нас есть Лев, заместитель бургомистра, и Александр, редактор газеты «Новый путь». Руководит в управе информационным отделом. – И отступила от порога.

В этот миг за спиной его окликнул знакомый голос:

– Олег! Хлопец-запорожец! Откуда свалился?

Чегодов оглянулся и увидел на лестничной площадке Алексея Денисенко, который, улыбаясь, быстро шел к нему.

– Лесик! – И они кинулись друг другу в объятия.

– Ты как сюда попал? Вот не ожидал! Погоди, потом расскажешь! Евгения Ивановна, – обратился он к старухе, – Ксения Сергеевна велела передать, что сегодня задержится, я принес вот пшенки, кашу будем варить. – И он протянул пакет. Обняв Чегодова, подтолкнул его к двери со словами: – Это мой большой друг, прошу любить и жаловать. И если позволите, Олег поживет у нас немного. Человек он настоящий, я за него ручаюсь.

* * *

Прихлебывая морковный чай, друзья рассказывали друг другу обо всем ими пережитом, вспоминали знакомых, друзей.

– Значит, Владимира Владимировича Брандта не назначили бургомистром, как он мечтал? – спросил Олег.

– Твой Владимир Владимирович, ныне Вилли Брандт, у нас в Витебской и Смоленской областях заместитель начальника полевой жандармерии. Есть еще два других Брандта. Вся семейка – сволочь несусветная. Налить еще? – И Денисенко взялся за чайник.

– Спасибо! С Вилли у меня нет желания встречаться, он уверен, что меня задержали во Львове. К тому же и аусвайс у меня на имя Федора Шулики. Запомнил? Федор Шулика!

– Ясно. Шулика – коршун, но, признаться, ты на него не похож. Скорей уж пивень – петух! Ничего из этого не выйдет, дорогой Шулика, сюда Жорж Околов из Смоленска приезжает частенько. Здесь Николай Гункин и Гоша Кабанов-Мальцев, с которым ты сидел в ДПЗ. Ему тоже удалось бежать с какими-то бандитами и чудом пробраться в Витебск. Немцы позволили ему включиться в «работу». Он рассказывал о твоем побеге, и какая после того поднялась кутерьма.

– Трус он, вот что, – сказал Олег и отметил про себя: «Значит, он бежал с Рыжим и Кудлатым».

– Не знаю, – неопределенно согласился Денисенко. – Пробраться в Витебск и наладить с Околовым связь непросто! Ему верят. Теперь он, кстати, опять женился… Имей в виду, что Гункин работает начальником паспортного стола, а Кабанов – начальником телефонной станции. Он же руководит восточной связью НТС. Жена у него из тех дам, что вызывают у юношей сладостные мечты… а у стариков игривые помыслы… Живут они, – он ткнул пальцем, – на Большой Революционной, сорок четыре.

– Ты влюбился, что ли, в его жену?

– Нет, упаси бог! Тебе подойдет!

– Ты с ума сошел!

– Но погоди-погоди, не латоши, Шулика, ты понимаешь, что муж командует телефонной станцией. Значит, руководит восточной связью НТС? Шутка ли?! Это адреса, фамилии энтээсовцев, действующих на оккупированных территориях…

– На кой черт тебе это знать, у тебя самого ведь связи никакой нет.

– Откровенно говоря, Алексей Алексеевич Хованский посоветовал, предварительно присмотревшись, связаться с Ксенией Околовой. Я думал: «Сестра Жоржа и вдруг советская разведчица? Невероятно!» Жорж попросил меня, когда мы пришли в больницу, подождать его в приемном покое, пока он поговорит с глазу на глаз с сестрой. Сам понимаешь, что их разговор наедине открыл бы карты, и я, недолго думая, шмыгнул за ним в маленькую приемную вроде предбанника, где в свое время перед бывшим покоем архимандрита дежурил служка-монах или как их там называют!…

– Послушник!

– Вот! Так вот, сквозь щель двери – добрый палец толщиной – наблюдал их встречу и слышал от слова до слова весь их разговор и понял, что наш добрый друг и учитель не ошибся. Разговор у них не получился, и встретились они как чужие.

– Ну, как, – спрашиваю Жоржа, – поговорил с сестрой? Обрадовалась?

– Поговорил, – отвечает, – обрадовалась, очень обрадовалась! – А сам в сторону смотрит.

Пошли мы в больничный сад, посидели на скамейке. Больше в молчанку играли. Часа через два нас пригласили в конференц-зал, где собрался весь медицинский персонал. Выступал Жорж складно, сам знаешь, когда он злой, говорит неплохо.

– Да, мужик он неглупый и подкованный демагог! – подтвердил Чегодов.

– Верно, но речь не о нем… Он заливался соловьем о «солидаризме», и кое-кто ему угодливо кивал. И я вышел из зала во двор и пошел бродить по территории больницы. Здесь был мужской монастырь со скитами, трапезными и обителями, превращенными в больничные корпуса…

– Ну и что дальше-то? – не выдержал Олег.

– Так слушай и не перебивай, – продолжал Денисенко, – заинтересовал меня почему-то скит на отшибе, потянуло туда, словно невидимая рука повела. Светит солнышко, кругом тишина. Стою я, прислонился к клену и тишину слушаю. Люблю я слушать тишину. Скит маленький, три зияющих дыры вместо окон, а над ними ангелочки нарисованы. И слышу тихий разговор. «Попейте водички, товарищ полковник, водичка свеженькая, из родничка. И потерпите малость. Скоро уже дохторша придет. Дядя Петро, помогите напоить полковника», – говорит молодой, совсем еще юношеский голос.

«Порядок! – бубнит через минутку чей-то басок. – Ты гляди, как я делаю. Я ведь, Мишенька, скоро уйду, самому придется за полковником ухаживать. А поправишься, тоже в лес к партизанам подашься! И документик тебе Ксения Сергеевна выправит что надо»… После чего, дорогой Олег, я и убедился, что сестрица нашего Жоржа советская разведчица или просто настоящая русская женщина. – Денисенко прислушался. – А вот вроде и она.

Дверь в сенях заскрипела. Вошла женщина, довольно еще молодая или, может быть, Чегодову так показалось. Ее глаза сияли, губы улыбались, все лицо светилось радостью. Она хотела что-то сказать, но, увидев Олега, вопросительно взглянула на Денисенко.

– Позвольте представить вам моего друга, нашего товарища Олега Чегодова. Верьте ему, как мне.

– Ксения Околова. – Она крепко пожала руку Олегу и глянула ему в глаза: – Здравствуйте, мне очень приятно. Не знаю, известно ли вам, я пришла с радостной вестью, – и отступила на шаг. Лицо ее стало торжественным, и она, словно читая что-то очень важное, громко произнесла:

– Вчера на Красной площади состоялся традиционный парад войск по случаю двадцать третьей годовщины Октябрьской революции. Верховный Главнокомандующий, товарищ Сталин, напутствовал войска словами: «На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойны этой миссии!»

Ксения отступила еще на шаг, лицо ее побледнело, глаза налились слезами:

– И он сказал еще, – произнесла она тихо, почти одними губами, – он сказал еще: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

Наступила пауза. Никто не мог ничего произнести. Парад на Красной площади и такие слова… Они поняли, твердо поняли главное: ПРОИЗОШЕЛ ПЕРЕЛОМ!

На другой день, выйдя на улицу, они почувствовали, что все знают о параде, знают не только горожане Витебска, но знают на всей оккупированной территории, во всей Европе, во всем мире. Лица людей, как показалось Чегодову, стали суровей, сосредоточенней, в глазах горела решимость.

– Знаешь, Алексей, – сказал он. – В русском человеке, я говорю о настоящем русском человеке, наряду с самопожертвованностью заложено какое-то ясновидение. В момент опасности он прислушивается к внутреннему своему голосу, интуиции, которая неизменно спасает его от беды. А его отличительная черта – великодушие, сопряженное с героизмом и необычайной стойкостью. Пробил час! Родина призывает народ на жертвы, матери, жены и сестры благословляют сыновей, мужей и братьев на смертный бой. В набат бьет партия!