Текст книги "Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)"

Автор книги: Иван Черных

Соавторы: Михаил Одинцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Подметив его грамотность, умелое обращение с людьми, Пошиванов взял его к себе ведомым, чтобы передать опыт, а может быть, и помочь вырасти в командира. В наушниках, как музыка, прозвучал голос Русанова:

– Линия фронта. Через две минуты железная дорога.

Для группы боевой вылет уже почти закончился, но имелось еще время для учебы. И майор решил его использовать.

– Степан, можно поманеврировать! Только внимательней! Земля близко, и видно плохо. Не потеряйтесь!

Пошиванову такое решение импонировало.

– Понял, командир! Чернов, сделаем две-три змейки!

Убедившись, что ведомый идет справа, комэск энергично положил машину на левое крыло и пошел под пару Русанова, предполагая, что самолеты врага слева. Разворот унес его сразу в сторону, а ведущая пара рывком ушла вперед. Отбив «атаку» противника, Степан убавил мотору обороты, положил машину в обратный разворот и удовлетворенно отметил, что Чернов вовремя перешел на другую сторону строя, освободив ему с правой стороны место для маневра и огня.

Головная пара, показывая в развороте свои спины, неслась ему навстречу почти в лоб, и, как только ее самолеты скрылись у него под крылом, он опять сменил сторону разворота. Земля с правого борта перешла на левую сторону, а правое крыло, цепляя облака, уперлось в небо… Самолеты Русанова опять оказались обращенными к нему спиной – выполняли правый разворот.

– Степан, хватит! Я тебя вижу.

– Понял, командир! Закончил маневр. Пристраиваюсь…

…Объединившись в своем железном клине, «илы» вновь понеслись на север, к аэродрому.

…Азарт и волнение вылета у Чернова улеглись. Поставив пушки и пулеметы на предохранитель, он пошел на посадку. Все шло своим чередом. Самолет уже бежал по земле, как вдруг его начало разворачивать вправо. Сержант зажал левый тормоз. Не слушается… Кончится укатанный снег, а дальше может быть плохо! Выключил мотор. Поздно! «Ил», забирая все больше вправо, начинает опускать нос. Ручку управления самолетом на себя, до отказа. Нет! Все равно нос идет книзу. Секунды… И Чернов понял, что колеса и хвост уже не на земле, а в воздухе. На земле только мотор. Самолет встал на нос. Мгновения, которые машина стояла на моторе, показались наблюдающим посадку до бесконечности длинными. А Виктору – вечностью. «Что дальше? Обратно на колеса или на спину? Нет, глаза уж не видят снега. Значит, на спину!..»

Удар и скрежет. Темнота. Боль на щеке, и по ней что-то течет. «Пожар или обойдется?» Чернов уловил запах бензина. Повиснув на привязных ремнях книзу головой, решил их пока не расстегивать. Дышать от бензина становилось все труднее. Послышался стук. Стучали по самолету чем-то металлическим, а потом донеслись слова:

– Чернов, живой?

– Живой!

– Сейчас откопаем. Не волнуйся, пожара нет!

– Да я и не волнуюсь. Только дышать нечем. Бензина много…

Темнота начала сереть, потом с боков появился свет. Снег расчистили, и в кабину пошел воздух.

Послышался голос инженера полка:

– Ты где там?

– Пока на ремнях вишу. Не знаю, что лучше: отстегнуться или не надо?

– Не надо. Фонарь от удара с направляющих рельсов слетел. Сейчас мы его вытащим. А уж потом замок расстегнешь и выпадешь. Не побился там?

– Да вроде бы все цело.

Мерзлая земля не хотела поддаваться лопате, и подкоп шел медленно. Периодически доносился голос инженера: «Потерпи, милок!» Еще немного осталось… Наконец фонарь убрали.

– Ну, давай! Эвакуируйся!

Виктор опустил руку за голову, но земли не достал.

– Я же землю рукой не достаю! Если расстегну ремни – сломаю себе шею.

– Тоже правильно. – Инженер замолчал, обдумывая решение. Потом в кабину донеслось: – Давайте по одному человеку с боков лезьте к кабине и поддержите летчика, когда он расстегнет ремни.

В кабине опять стало темно.

– Ну, мы готовы. Давай!

Щелкнул замок – и Виктор повалился вниз. Упал на чьи-то плечи, а с них сполз на землю.

– Тащите его оттуда за воротник, а то он с парашютом не повернется.

– Порядок, ребята! Я его тоже расстегнул и лямки снял.

Кто-то потащил его за ворот комбинезона из кабины. Виктор несколько раз оттолкнулся ногами, помогая невидимому товарищу. Стало свободней, и он перевернулся на живот. Можно было действовать самостоятельно… Вылез. Встал на ноги. Осмотрелся. Около самолета – весь полк. Медленно пошел к Митрохину.

– Товарищ подполковник, сержант Чернов задание выполнил…

– Вижу, что выполнил. А самолет поломал. Судить за это надо.

Стоявшего рядом с Русановым Осипова как будто кто хлыстом стеганул по спине.

– Так всех пересудите. Будет не полк, а исправительная колония.

– Не вмешивайся, лейтенант!.. Русанов, идите на КП докладывать о вылете. Я тут сам разберусь. За помощь техникам спасибо. Разойтись и заниматься делом! Инженеру самолет осмотреть и доложить возможность и сроки ремонта.

Митрохин повернулся к Чернову, чтобы и ему дать указания, но тот его опередил:

– Товарищ командир, тормоза отказали. Может, пробиты они?

– Я и без тебя вижу, что колесо разбито. Надо было шасси сразу убрать. И сам цел был бы, и самолет тоже. Ладно уж, иди в лазарет. Пусть щеку зашьют…

Потепление принесло с собой обильные снегопады. Снег стал полным властелином дорог и аэродромов. Главным оружием сделались лопаты, волокуши и катки. Даже если и появлялись окна летной погоды, то выпустить самолет на боевое задание было непросто. Прежде чем взлететь, приходилось вначале вытаскивать из снежного плена машины. Иногда это, на первый взгляд, простое и обычное дело приобретало характер целой операции. Самолет Осипова был избавлен от такого перетаскивания со старта в капонир и обратно. С «илом» Осипова решили проблему просто: его не убирали на стоянку с площадки боевого дежурства. Техник самолета Петров, чтобы не бегать по километру за всякими ключами и чехлами, перенес незаметно все имущество на «новое» место и спрятал его в снежную нору, чтобы оно не мозолило глаза начальникам. Самолет теперь был всегда готов к вылету, а техник и летчик – в землянке для дежурных, у телефона.

Сегодня Осипов вылетел на задание один. Его самолет пробивался через снегопады на юг. Позади штурмовика осталась железная дорога Ржев – Великие Луки, потом – редколесьем покрытые болота. Холмы, возвышенности и перелески – у оккупантов, а снежная открытая низина с замерзшей под ней водой и трясиной принадлежала Красной Армии. Линия фронта была засыпана снегом, жизни и войны на ней Матвей не увидел. А когда проскочил в тыл к немцам, подумал:

«Если наши до весны из этих болот не выберутся, то потонут в них, надо сейчас идти вперед или перед весной уходить назад на целых двадцать-тридцать километров. Видать, при наступлении не хватило силенок сбить немца с этих лесистых высоток…»

Под левым крылом летела навстречу белой стрелой мертвая дорога. Целей для атаки Матвей не видел. Чем дальше самолет уходил на юг, тем лучше становилась погода. Это и радовало, и настораживало «охотника». Можно было не опасаться, что столкнешься с какой-нибудь горушкой или вышкой, лучше стало вести поиск врага. Однако росла и вероятность случайной встречи с немецкими истребителями. Уходить в облака от них в такую погоду было нельзя. Низко. Потом выйти из них будет непросто. Бой же вести в глубоком тылу не хотелось. Свяжут воздушной каруселью, и останешься без бензина. А на самолюбии не улетишь. От многодневных полетов при стометровой облачности сейчас, когда облака позволили Матвею набирать триста и четыреста метров высоты, он чувствовал свою оголенность, ощущая эти сотни метров так, как будто бы под ним были не метры, а целые километры прозрачного воздуха. Ему казалось, что в кабине стало легче дышать, и он пил эту живительную влагу полной грудью. Матвей надеялся на свой опыт, на бело-зеленый камуфляж своего «ила», который растворял в зимней пестроте очертания самолета, делая его почти невидимым, на внезапность своего появления в этом районе. Линия фронта осталась почти в ста километрах позади. Тут его никто не ждал. Здесь был уже настоящий тыл. Целей по-прежнему не было, у него созрело решение – лететь на железнодорожную станцию большого города, которая питала немецкий фронт, а затем выйти на шоссе, идущее от станции на восток. Там уже с гарантией можно найти цель, но не торопиться, выбрать что-нибудь стоящее.

Самолет прижался к самой земле и, слившись с ландшафтом, устремился дальше на юг. Наконец показалась железная дорога. Матвей выполнил правый разворот, и на него стали надвигаться высокие холмы, ограждающие станцию с севера и юга города, поднимающиеся амфитеатром вверх, и закопченное паровозными дымами, углем и мазутом скопище красных вагонов. Вверху перед самолетом хлопнуло несколько разрывов зенитных снарядов. А Матвей удовлетворенно хмыкнул:

«Угадал, пушки-то стоят наверху, стрелять сейчас по нему – значит стрелять по станции. Надо только суметь из этой долины после атаки выскочить, и чтобы не через батарею».

В лоб мелькнула трасса металла, и Матвей нажал на гашетки пушек и пулеметов, а потом послал вперед два реактивных снаряда. Станция… Шесть нажатий на бомбовую кнопку – и на вагоны ушли стокилограммовые фугаски. Они должны разорваться через семь секунд, когда уже его здесь не будет. «Теперь самое главное – уйти. Сначала еще ниже к вагонам, столбам, постройкам. Наверное, начали рваться бомбы? Сделаю резкий боевой разворот. Надо перескочить через седые от снега косогоры».

Осипов дал мотору полные обороты, включил форсаж и начал разворот. «Ил» взревел, задрал нос к облакам и лег круто на левое крыло…

«Не стреляют? Огня не видно… Значит, ушел. Если истребители взлетели, то будут искать меня на севере, а я пойду южнее. Как можно ниже. Надо потеряться в снеговой пестроте».

…Еще разворот… «Ил» пошел курсом на восток. Через несколько километров Матвею надо будет вновь пересечь железную дорогу и шоссе.

Он сделал крутую змейку, чтобы посмотреть, нет ли за ним преследователей, и, убедившись, что за хвостом все спокойно, пошел вдоль шоссе. Горючего для «охоты» оставалось еще километров на пятьдесят, на десять минут полета.

Вдали, на бело-коричневом полотне шоссе, показалась колонна машин. Еще не различая, что за автомобили, Матвей повел самолет вверх, чтобы обеспечить себе возможность прицеливания и стрельбы. Догнал маленькую колонну и обрадовался, как будто бы встретился с давно желанным и старательно выслеживаемым зверем. На дороге шли две легковые машины, два автобуса, а сзади и спереди – по одному броневику.

«Так портянки и свиную тушенку не возят». Броневики Матвея не интересовали.

Вот она, долгожданная атака: «ил» опустил острый железный нос к земле и устремился на головной легковой автомобиль. Огонь! Длинная пушечно-пулеметная очередь… Автомобиль споткнулся, его занесло в кювет и опрокинуло вверх.

Арканная петля правого боевого разворота на 270 градусов, и штурмовик опять понесся в смертельной для врага атаке к земле; грохотали пушки, рычали с каким-то завыванием пулеметы, огненными тире ушли шесть реактивных снарядов… Секунды атаки кончились, и самолет вышел из пикирования. Штабной колонны больше не было.

«Теперь на север, домой. Только бы не просмотреть какого-нибудь блуждающего истребителя». Матвей с усмешкой вспомнил последнюю атаку и храбрость безумия какого-то немца, стоящего на дороге и стреляющего в него из пистолета. «Наверное, выскочил из автобуса и дальше не знал, что делать. Упал бы в кювет, может, и жив остался». Потом выругал сам себя за эту сентиментальность: «Тоже мне… либерал нашелся. Если бы ты его сейчас не прикончил, может, он через час сколько бы наших душ загубил… Хорошо, что он не упал, не уполз… Бешеному волку – волчья и смерть».

В свободные часы, особенно ночью, мысль часто возвращала Матвея к одной и той же проблеме:

«Видно, не зря он, человек, осужденный судом, не исключен из кандидатов в члены партии. Поэтому ему все время доверяют одиночные полеты в тыл врага. Но если он там погибнет, как же они будут докладывать о случившемся? Ведь гибель такого летчика надо обязательно подтвердить. В данном случае только гибель в бою реабилитировала его перед законом, а для этого нужны свидетели.

А если не подтвердить, то он «пропавший без вести». Пропавший? Значит, он не мертвый и не живой. И таких ребят в полку набирается уже много. Его можно считать изменником, перелетевшим к врагу, а также погибшим из-за своей оплошности или от огня врага. Однако предположение в законе бесправно». Когда Матвей впервые додумался до этой истины, стало жутковато. «Как же так? Если бы начальник штаба подтвердил разрешение командира на вылет, вряд ли бы его или меня судили. Да, полковник мог быть наказан за ошибочное решение. Но ошибка – не преступление. Трус и подлец! Для него личное взыскание значило больше, нежели честь и жизнь подчиненного. Во имя личного благополучия, карьеры он взвалил ему на плечи дополнительную тяжесть. Сознательно, а не по недомыслию использовал свое право распоряжаться его жизнью, честью полка, а может быть, и вдвойне печальной старостью матери, породившей такого «непутевого» сына, который и умереть-то не смог, как хороший солдат, у товарищей на виду».

Ночью эта мысль часто не давала ему покоя. И только днем она переставала его тревожить: днем нужно было работать, нужно было воевать и обязательно выжить до снятия судимости. Только после этого смерть могла иметь на него такие же права, как и на любого летчика или моториста их полка. Тут уж могло быть и равенство, ведь на войне не все выживают, а гибнут не всегда самые слабые.

Когда эти мысли не давали Матвею спать, он вспоминал опять лето сорок второго, Приказ Сталина номер 227, которым определялись виновности и меры наказания за провинности или преступления. Приказ читали перед строем полка. Звучал он грозно. Но в нем не было ни слова об авиации. Он как бы не касался непосредственно их, стоящих в строю летчиков, которых уже вновь осталась половина. И эта половина живых и другая половина уже погибших ни разу не отказалась от выполнения боевых задач, часто невыполнимых из-за малочисленности группы, идущей на боевое задание, или несоответствия боеприпасов характеру цели…

«Искупить кровью свою вину». Чьей кровью? Своей или врага? «Использовать штрафные роты и батальоны на наиболее трудных участках фронта, в наиболее сложных моментах боя».

«Искупить свою вину». Что же нужно было сделать для «искупления» и за какой период? Уже три месяца у Осипова не было отдыха. Полеты в одиночку на «свободную охоту» и разведку, когда есть хоть малейшая возможность пробиться через снегопады и низко висящие облака. Воевать, когда никто не летает. Вылеты на штурмовку заранее известных целей, в составе группы замыкающим, чтобы исключить неожиданное нападение вражеских истребителей на впереди идущих и принять первый удар на себя.

Он знал, что командиры эскадрилий были против такого постоянства, но начальники из дивизии требовали выполнения отданных ранее распоряжений. За это время Матвей привык к одиночеству в чужом небе над землей, занятой врагом. Стремился к уединению и на земле… Он все время обостренно чувствовал необычность отношений. С рядовыми пилотами одинаковости не получалось; огромная разница в опыте войны, как ни старался вначале Матвей, не позволяла им признать себя равными с ним. Подыгрывать молодым он считал унизительным, а роль негласного воспитателя выглядела сомнительно. Заместители и командиры эскадрилий и звеньев в его присутствии вынуждены были искать линию поведения, и его настойчивость в продолжение прежних товарищеских отношений могла быть принята за назойливость или молчаливое отрицание приговора трибунала. С техниками, кроме Петрова, тоже было сложно. Хорошие и уважительные люди, добрые товарищи, они все время своим поведением подчеркивали его командирскую бытность, и это шокировало Матвея, ибо теперешнее положение не давало ему права на такой почет.

Ощущение изолированности особенно усилилось после одного боевого задания, на которое Матвей летал ведомым в группе Ловкачева. После посадки он задержался у самолета, осматривая пробоины, и пришел последним на доклад, за что получил публичный нагоняй:

– Лейтенант, потрудитесь в следующий раз не опаздывать. Мне вас ждать не положено, а должно быть наоборот. И запомните это, если, конечно, хотите, чтобы служба шла в правильном направлении…

Матвей промолчал, но ударил его Ловкачев больнее, чем суд. Он понял! Бывший подчиненный сознательно, долго выискивая повод, оскорбил и унизил его, подчеркнув этим, кто есть кто в настоящее время. Утверждался, раздавая долги за сорок первый год, когда он перед каждым летающим в бой лакействовал и готов был пройти через любое самоунижение.

Матвей понял, что Ловкачев не только открыто отомстил ему за свое пресмыкательство перед всеми идущими в бой в сорок первом, но и за подчиненность свою младшим по возрасту и званиям осенью и летом сорок второго, когда он, лейтенант, ходил подчиненным в боевых порядках у сержантов. Но ему еще и потому, что удар и оскорбление им Матвея лично ему ничем не грозит. Даже наоборот, начальство узнает о его «справедливой и строгой» требовательности.

Ловкачев, демонстративно оскорбив Осипова, понимал, что облака, снегопады, обледенение и огонь врага не главные враги в жизни Матвея. Главное не в войне. Главное в судьбе Матвея – неистребимое желание дивизионных начальников быстрее избавиться от него, закрыть трибунал его гибелью.

К этой мысли он пришел совсем недавно, наблюдая за вылетами Осипова. Задания давались персонально для него из штаба дивизии и такие, что из них вернуться обратно с докладом вряд ли было можно. Матвей же наперекор обстоятельствам жил. Вылеты почти все подтверждал фотоаппаратом, а иногда и помимо него партизанскими донесениями. Осипов Ловкачеву был нежелателен – ненужный свидетель его биографии по сорок первому году.

Сейчас, оскорбив штрафника, он надеялся: в дивизии узнают об этом. Сделано-то все в рамках закона. Без мата, строго и вежливо. В дивизии могут признать его своим союзником.

Матвею хотелось поговорить с Мельником или Русановым, но его сдерживал Шамалов – секретарь парткома полка. Так сложилось, а может быть, Мельник и разделял функции, что секретарь больше общался с техническими службами и поэтому ежедневно видел Осипова на аэродроме, иногда у самолета, иногда в землянке. Мягкость и доверительность его в обращении с людьми располагала к откровенности, и разговоры с ним были для Матвея своего рода выпусканием пара, разрядкой напряженности, заземлением на правду и справедливость. Когда Матвей закусывал удила, Шамалов всегда находил доводы, чтобы успокоить его:

– Не торопись. Поверь мне как старому секретарю райкома: и комиссар, и Афанасий Михайлович все знают и все видят. Работают они и на твое доброе имя в полку, и в жизни. Поторопишься – обидишь их своим недоверием. Они понимают, вмешиваются, но ничего не могут изменить в данный момент. Я подслушал случайно фразу, сказанную Ловкачеву Русановым. Не знаю, о чем шла речь до этого, но услышал такие слова: «Старший лейтенант, в общении с подчиненным не задавайся. Будь ты вежлив. Ведь ты с ним в бой ходишь. В драке, как ни странно, порядочные люди не бьют лежачего».

После такой весточки Матвей более спокойно стал вспоминать поведение Ловкачева.

Увидел – летчики отстранились от замкомэска. Он оказался один. Индивидуальные общения с ним прекратились. Вопросов ему не задавали, просьб не высказывали, называли его только полным титулом. И Матвей воспринял это как осуждение одного и поддержку другого. И другим оказался он – судимый. Он – разжалованный.

Сосредоточенную замкнутость Осипова давно подметил и Мельник и, решив поговорить с ним, искал удобный случай, понимая, что официальным вызовом на беседу ничего не достигнешь.

Настала оттепель. Влажный ветер снял с елей и сосен белую фату и заставил их по-весеннему зазеленеть. Снег потерял свою белизну, заноздревател и осел. Воздух наполнился голубым туманом, переходящим в низкие облака. Самолеты, накрытые чехлами, стояли, как нахохлившиеся грачи. Никто не знал, когда кончится внеплановая весна, но воевать в такую погоду авиации было невозможно. Командование воспользовалось передышкой, отправило Русанова с группой летчиков и техников на завод за самолетным пополнением. Оставшиеся на аэродроме ремонтировали «илы», учились, чистились и по возможности отдыхали. Летной погоды не было, а дежурство эскадрилий на боевой вылет продолжалось.

Матвею надоело сидеть в прокуренной насквозь землянке дежурных летчиков, и он перебрался к своему «илу», стоящему у взлетной полосы. Петров был рад приходу командира. Быстро притащил ящик из-под стокилограммовой фугаски и сделал из него у колеса под крылом что-то напоминающее диван. Уселись рядом. Наговорились досыта. Решили пить чай, однако чаепития не получилось.

Подошел Мельник, улыбаясь, поздоровался за руку.

– Здравствуйте, экипаж. Ну, о чем говорим? Я с утра обхожу полковые владения, так что всех уже повидал, со всеми побеседовал. А вы получились как бы на десерт.

– О разном говорили, комиссар.

– Ну, если секрет, то не настаиваю.

– Секрета нет. Петров вот сетовал, что полк поредел, а линия фронта не изменилась. Он хоть и остается на земле, а душой все время рядом со мной воюет. Вы сами понимаете, нам с ним скрывать друга от друга нечего – в одном экипаже с сорок первого года, как Су-2 получили.

– Знаю и вижу. С тобой беда случилась, у Петрова лицо осунулось. Так близко к сердцу чужое несчастье может принять только настоящий друг. Но жизнь идет, и жить надо. Буду настаивать, чтобы трибунал повторно рассмотрел твой вопрос с учетом уже проделанной тобой боевой работы. Как думаешь? Не пора ли тебе немножко встряхнуться и в порядке шефской помощи позаниматься с вновь прибывшими летчиками и воздушными стрелками!

– Вы думаете, в моем положении это будет удобно?

– Удобно. Обиду демонстрировать не надо, а знания и опыт передай новым сержантам. Народ молодой, горячий, поэтому будь готов ко всему. Может зайти разговор и о суде. Если случится, не стесняйся, расскажи, только без геройства, критически. Сплетен после такого разговора не будет, а авторитет может возрасти.

– Летчиков новых учить – это понятно. А как Митрохин?

– С Митрохиным я уже говорил. Он не возражает.

– Какие же это стрелки прибыли?

– Стрелки и стрелки-радисты с бомбардировочных самолетов. Наверное, это связано с обещанием товарища Ильюшина дать двухместный самолет.

– Вот оно как… Хорошо бы самолет со стрелком получить.

– Желание твое мне понятно: «будет день, будет и пища…» А «пища» такая: прибыло-то шесть летчиков и шесть воздушных стрелков. Их готовили экипажами. Обещают шесть самолетов новой серии – с задним пулеметом для эксперимента. Митрохин решил так: четыре самолета командирам эскадрильи, один в управление полка и один тебе. Как видишь, и к тебе проявляет заботу. Ты садись за книжки: разберись с воздушной стрельбой. Проверь, что «стрелкачи» знают из теории. Может, еще ни разу и не стреляли, а вместо мешка в задней кабине сидеть будут. Так как с предложением?

– На предложение, товарищ комиссар, согласен.

– Вот и хорошо. У тебя, Петров, какие трудности? Как настроение?

– Настроение сейчас улучшилось. Посветлело на душе. Трудностей не больше, чем у других. Самолет исправен.

– Ну а все же? Если по-житейски?

– По-житейски? По-житейски есть одна думка.

– Давай ее для общего пользования.

– У многих глаза слезятся и десны кровоточат. Эти американские тушенка, колбаса и галеты, наверное, не очень-то с витаминами.

– Ну и что? Думаешь, цинга?

– Не знаю. Для этого есть доктора, а у меня – предложения. Надо на болота сделать разведку. Может быть, клюкву или морошку удастся найти. Это же лучшее лекарство. Если получится, то выделить несколько человек, как наряд на кухню, и кормить всех этой ягодой. Должно помочь.

– Давай твою руку. Предложение принимаю… Нет больше вопросов?.. Ну, успехов экипажу… А ты, Осипов, садись за книжки и организуй школу. Летчиков сам вывозить на учебно-боевом самолете будешь… А потом и боем крестить. Надо быстрее копилку капиталом твоим доверху наполнить.

Во второй половине дня пошел густой снег. Вначале снежинки были большими и мохнатыми. Они не падали, а, перемешавшись с туманом, медленно оседали на землю. Когда снег оторвал туман от облаков и прибил его к земле, ртутный столбик в термометре начал падать, а снежинки стали маленькими и жесткими. К вечеру снег прекратился. Облака поредели, в разрывах между ними голубело небо.

Нижний край их порозовел от заходящего солнца. Термометр показывал уже ниже двадцати. Потепление кончилось.

Даже не синоптикам стало ясно – быть погоде.

Радовались вновь прибывшие летчики: наконец-то удастся полетать, потренироваться. Только не было восторга у старшего инженера полка. Кутков представлял, какая предстоит ночь. Ему и техникам спать не придется. Вызвал к себе инженеров эскадрилий:

– Вот что, товарищи! Летный состав готовится на завтра летать. Какие будут полеты, я пока не знаю. Но нам с вами все равно, боевой вылет или учебный. Самолет должен быть исправным. Температура за ночь понизится до тридцати, поэтому смотреть в оба и самим не спать. Составить график дежурства. Моторы всю ночь подогревать, перепроверить и обогревать аккумуляторы. Мороз «выжмет» воду во всех воздушных баллонах и системах самолета, она там позамерзнет, а потом начнутся отказы в работе оборудования и вооружения. Все трижды проверить перед вылетами. Если вопросов нет, то давайте по эскадрильям и за работу…

Осипов спал тревожно. В морозном воздухе хорошо распространялся шум прогреваемых на аэродроме моторов. Звуки пробивались через окно, отчего снившаяся война становилась более реальной. Матвей сейчас вновь видел то, что было когда-то с ним и с его товарищами. Днем он создавал эти картины боя на занятиях с молодыми слушателями. А теперь быль и теория друг с другом тесно переплелись и были похожи на явь. Сон превратился в кинофильм, в котором перепутали части. Менялся звук от работающего мотора, и сновидение прерывалось, чтобы вскоре начаться вновь.

…Разбудили затемно. Побрившись, Матвей быстро оделся и вышел на улицу встречать рассвет. Он любил зарождение нового дня. Рассматривая посветлевшее небо, он чувствовал, что раздражение от неудавшегося отдыха быстро проходит. Темнота еще не сдала своих позиций, но на востоке небо уже разгоралось жарким пламенем. Солнце выбросило из-за горизонта оранжево-голубой веер. Лучи, как живые, шевелились и постоянно меняли свои цвета, все больше и больше накаляясь у основания. Потом горизонт вспыхнул красным огнем – показался солнечный горбик.

«Здравствуй, солнце! Здравствуй, день! Какой-то ты сегодня будешь? Кто после тебя встретит день следующий?..»

Ждать вылета не пришлось. У столовой Осипова встретил посыльный:

– Товарищ лейтенант! Вам срочно на КП надо.

– Что, и чаю нельзя попить?

– Велели срочно, и чтоб не задерживались.

– Ну, раз так, то я пошел. А ты заскочи в столовую и возьми там что-нибудь пожевать.

…Вылет на разведку для него был не нов. В таком ослепительном сиянии разгоравшегося дня Матвею давно не приходилось быть в воздухе. Сегодня у него было праздничное настроение: на задание он шел не один. Командир дивизии расщедрился и дал ему на прикрытие пару «яков».

Это уже помощь.

После взлета, как всегда, Матвей решил перезарядить и опробовать пушки и пулеметы, чтобы подготовиться ко всем превратностям судьбы, но не тут-то было. Кран воздушной системы замерз и не открывался. На земле отворачивался, а тут нет. Самолет продолжал набирать высоту. Внизу все шире открывалась бескрайняя панорама яркой зелено-белой земли, выше до боли в глазах сверкало голубое небо.

Но Осипову было не до красоты. Он бросил ручку управления, расстегнул привязные ремни, чтобы удобнее работать, и двумя руками пытался открыть замерзший кран.

– Эй, «горбыль»! Что у тебя машина, как пьяная, с крыла на крыло валяется?

Матвей понял, что это обращение его товарищей по вылету.

– Не пьяная. Кран перезарядки никак не могу открыть.

– А ты постучи по нему.

Матвей вытащил из пистолета обойму, патрон из ствола и стал им, как молотком, стучать по крану. Однако попытки ничего не дали.

– Хлопцы, я без оружия, не могу перезарядить. Может, пойти так?

– Ты на нашу совесть свою жизнь не клади. Давай назад.

– «Давай, давай». На земле разведданных ждут.

В разговор вмешалась земля:

– Прекратить болтовню. Давайте быстро на посадку. «Маленьким» дозаправиться. Осипову сейчас дадут другую машину.

Возвращение с боевого задания по неисправности самолета – явление редкое. И сейчас, подруливая к своей стоянке, Осипов, увидев идущих начальника штаба и инженера полка, разозлился на себя, на Петрова, на самолет, на мороз. Однако сделать ничего уже было нельзя. Сейчас будут его «пытать», смотреть этот чертов кран. А задание сорвано.

Осипов выключил мотор. Спрыгнул на землю. Глянул на Петрова, стоящего в горестной растерянности у крыла, и вместо злости в груди появилось чувство жалости. Сразу вспомнилось, что техник ночь не спал, прогревая мотор. Какой сон, когда каждые два часа он выбирался из теплой землянки на мороз.

– Брось, старина, не печалься. С этими кранами сегодня еще будут фокусы.

– Не успокаивай, командир. Первый раз за всю войну машина не ушла на задание. Что там ни будет, а срам на душу взял.

Матвей нагнулся, засунул руку в голенища унтов. Вытащил из одного пистолет, а из другого обойму и зарядил оружие.

Подошли начальники. Матвей хотел доложить, но Сергеев опередил:

– Ты, Осипов, не психуй и страху на нас не нагоняй! Оружие убери. Зачем балуешься?

– Не балуюсь, товарищ майор, а заряжаю.

– Выходит, с разряженным летал? Непохоже на тебя.

– Я в воздухе разрядил. Молоток был нужен для крана.

– С кранами мы тут разберемся, а ты иди на самолет командира. Как только истребители будут готовы, по зеленой ракете запуск и вылет по прежнему заданию.

– Понял. Не разбираться, а отогревать краны надо. – Хлопнул меховой перчаткой по крылу. – Я пошел…

Сергеев хотел прикрикнуть на лейтенанта, но сдержался, поняв, что вольности в поведении связаны не с проявлением недисциплинированности. Зная строптивость Куткова в вопросах субординации и устава, он прихватил его за руку и, сделав знак головой, запретил ему вмешиваться в разговор. Когда Осипов отошел шагов на пять, сказал инженеру:

– Не надо сейчас на это обращать внимание. Расстроен человек, перенервничал. И снова лететь.

Самолет из управления полка обычно никому на полеты не давался. Теперь же Матвей получил его. Уже одно это обстоятельство подсказало ему, что в вылете очень заинтересовано командование. Нужно было поторапливаться. После запуска мотора Осипов прямо на стоянке перезарядил пушки, пулеметы и теперь, подруливая к взлетной полосе, выбрав пустую окраину аэродрома, нажал на гашетку пулеметов – ШКАСы дружно рыкнули очередями. Нажал на пушечную гашетку – пушки ответили: да-да-да-да.