Текст книги "Пушки царя Иоганна"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Тем временем, раздача слонов продолжалась. Иоахим Клюге, бессменный заместитель Хайнца Гротте стал, наконец, полковником. Подготовленный им полк нового строя был недурно обучен, так что заслужил. Началось все с того, что после потерь в полк Гротте стали брать русских рекрутов. Командиров они понимали плохо, но потихоньку научились. Потом, когда прибыло пополнение из Мекленбурга, русских солдат свели в отдельную роту, потом их стало две, потом батальон и, наконец, развернули в полк. Начальные люди от командира роты и выше были пока из немцев, а ниже дослужившиеся из нижних чинов. Впрочем, это временно, вон у драгун прежде тоже все начальство было немецкое, а теперь целый русский полк под началом Панина. Почему он только ротмистр? Ну, пусть послужит еще, глядишь, и в полковники выбьется. К тому же ротмистру меньше жалованье. Такая вот арифметика. Вельяминов и так целый окольничий, придет время станет боярином, но не сейчас.

– Анисим? – окликаю потихоньку Пушкарева, – а ты в полковники не желаешь? Или как там у вас, полковые головы?

– Господь с тобой, кормилец, – смеется стрелец, – на что мне такая напасть? Стрелецких голов у тебя не мало, а многие ли из них, государь, тебя в своем дому принимали? На меня и так, многие косоротятся, на что собак дразнить? Вот сын мой вырастет, так его и пожалуешь.

– Быстрый какой, а будет ли из него толк?

– Отчего же не быть? Батюшка у него, я чаю, не за печкой уродился. Матушка тоже, не совсем убогая. Да и сестры – разумницы, сам говорил!

– Говорил, – соглашаюсь я, – что же, подрастет твой парень, да покажет себя, быть ему полковником! Кстати, а господа, новый чин получившие, проставляться думают или как?

* * *

Пока царские войска выполняли мудреные маневры, а вошедшие в раж ратники азартно лупили друг друга дрекольем, солнце успело проделать большую часть своего пути по небу, и день стал клониться к вечеру. Служивые, ясное дело, проголодались и втихомолку матерились на свое начальство заставившее заниматься невесть чем, не подумав при том о кормежке. Особенно громко судачат стрельцы, у которых дома своих дел невпроворот.

– Эхма, – мечтательно тянет один из них, чистя мушкет, – сейчас бы горячего похлебать!

– Гляди, сейчас тебя попотчуют, – зло отозвался его чернобородый сосед, в сбитом набекрень колпаке, – того и гляди ноги протянем с такою службой!

– Ладно тебе, Семен, – миролюбиво отвечает стрелец, – мне Маланья пирогов завернула, да луковицу, чай, не пропадем.

– Пирогов ему жена завернула, – продолжает бубнить чернобородый, – а я уж забыл, каковы они и на вкус бывают!

– Чего так? – простодушно удивился собеседник, – корма только на той неделе получали. Нешто все съел?

– Дурак ты. Игнашка, ить у меня дети! Это тебе четверть ржаной муки отсыпали, так ты и рад, а мне в мастерскую надо. Кой день, то караулы, то учения, то еще какую бесовщину выдумают.

– Не гневи бога, Семен, мы царскую службу справляем, а за то жалованье получаем: и хлебное, и денежное, и всякое прочее. А дети не только у тебя есть.

– То-то что получаем, – махнул рукой тот и обернувшись к собеседнику спросил: – с чем пироги то?

– Так с горохом и с требухой.

– С собачьей, небось?

– Тьфу на тебя, – обиделся стрелец, – не хочешь не ешь!

Внезапно переменился ветер и до бивуака донесся дым костров и просто сводящий с ума запах жарящегося мяса. Все стрельцы дружно повернулись к источнику умопомрачительных ароматов и синхронно сглотнули слюну.

– До чего же хорошо пахнет, – не удержался Игнат.

– Должно немцам готовят, нехристи! – Злобно буркнул чернобородый.

– Может и так, у них своих домов нет, готовить некому.

– Становись! – прервала их разговор команда, и стрельцы, оставив свои дела, бросились в строй.

Едва они успели построиться и выровнять ряды, как мимо них проскакала кавалькада из богато одетых всадников. Одни были в шитых золотом кафтанах, другие в блестящих доспехах и все на добрых аргамаках. Доскакав до середины строя, они осадили коней и развернулись к евшим их глазами служивым. Затем вперед выехал молодой человек одетый проще других, но на таком великолепном жеребце, что и царю в пору. Впрочем, его тут же узнали, ибо это и впрямь был государь.

– Здорово стрельцы! – звонко крикнул он.

– Здравия желаем вашему царскому величеству! – проревела в ответ недавно заеденное в царских полках приветствие добрая тысяча глоток.

– Благодарю за службу!

– Ура! Ура! Ура!

Под крики стрельцов царь повернул коня и, помахав на прощание рукой, поскакал дальше. Кавалькада двинулась за ним, и перед стрелецким строем остался только полуголова Пушкарев.

– Вот что служивые, – объявил он, едва стихли крики, – за то, что потешили вы царя-батюшку учением военным, жалует он вас: вином, хлебом и мясом. Хотя, верно, сами уж учуяли. Ну-ка, шагом марш к котлам! Да не толпитесь, оглоеды, всем хватит.

Стрельцы, повеселев, зашагали в сторону костров, где для них варилось и жарилось угощение. Как выяснилось, государь не поскупился. На каждый стрелецкий десяток пришлось по зажаренному целиком на вертеле барану, да по полуведру хлебного вина и это не считая вареной в котлах говядины, да еще по караваю хлеба каждому ратнику. Неподалеку от стрельцов расположились солдаты, а следом за ними драгуны и напротив рейтары. Посреди лагеря были накрыты столы для царя и его ближних бояр и полкового начальства. Время от времени, оттуда выкликали отличившихся на учении ратников и потчевали их с царского стола. Потом говорили, что некие вызванные вместе драгуны и солдаты едва снова не подрались, но государь не осерчал на них, а напротив смеялся и даже поднес по чарке из своих рук, велев помириться. Таковой чести не всякий боярин удостаивался, так что польщенные царской милостью служивые тут же помирились и обнялись, не забыв при этом посулить на ухо противнику вдругорядь переломать кости.

Чернобородый Семен, пил и ел в три горла, пока было куда, а затем, икнув, посетовал:

– Я слышал, что немцам по барану каждому дали и вина без меры наливали!

– Откуда слышал-то, – усмехнулся Игнат, – ты же не отходил никуда?

– Ты что мне не веришь? – Пьяно вскинулся стрелец и посмотрел на собеседника осоловелыми глазами.

– Да ну тебя!

* * *

На другой день после учений в Москву пришли вести, что возвращается посольство из персидских земель. Привез их один из отправленных в составе посольства боярских детей по прозванию Михаил Давыдов. Узнав об этом, я велел без проволочек позвать его, и скоро гонец стоял передо мной и моими ближниками.

– Здрав буди, государь, – бухнулся он в ноги, едва поняв, кто перед ним.

– Встань, нечего полы протирать.

– Как прикажешь, царь батюшка!

– Ну, рассказывай, как съездили, чего видали, чего слыхали?

– Так, это, – немного растерялся Давыдов, – я письма от дьяка Иванова привез, там все описано…

– Успею я письма прочитать, ты мне своими словами расскажи, как вас приняли, да сделали ли дело, да что, может, видел в иных землях достойного описания?

– Как повелишь, государь! Все расскажу как есть. Только начать-то с чего?

– Так с начала и начни, что за страна Персия?

– Богатая страна, государь. Обширная, и народу в ней много. Жарко только там и, бывает, лихоманка[31]31
  Лихоманка – Лихорадка.


[Закрыть] свирепствует. Сначала, мы по морю плыли, а потом, значит, дьяк наш купил верблюдов, да лошадей и караванщика нанял, чтобы проводил, да и двинулись мы дальше. Ах, да, совсем забыл, шах как узнал, что мы приехали, послал нам навстречу кызылбашей[32]32
  Кызылбаши – Буквально красноголовые. Одно из названий персов в то время.


[Закрыть] своих, чтобы проводили нас.

– Что, разбойники озоруют?

– Да как тебе сказать, государь, в тех краях что ни бек, то разбойник… купеческие караваны коли большие ходят – откупаются, а малые могут и разграбить, а людей до смерти побить. Ищи потом свищи, ветра в поле. Да и кабы в поле, а то поначалу все больше горы. Но потом и поля пошли и леса даже. Ну и добрались мы до Исфахана. Шах Аббас принял нас с почетом. Подарки ему понравились, сетовал, правда, что девок ему не привезли для гарема. Он, де, наслышан, что девицы в наших землях красивые, да ладные и желал бы в своем гареме иметь таковых.

– Совсем осатанел, старый хрыч, – хмыкнул Вельяминов, – не хватало еще басурманам наших девиц дарить.

– Грузинские цари дарят, – пожал плечами боярский сын, – бывает даже царских дочерей.

– Видать тяжко им приходится, – задумчиво протянул Романов, – раз детьми откупаются.

– Что шах про торговлю сказал? – проигнорировал я проблемы Багратионов.

– Да шах не против. Вот только…

– Что, только?

– Ну, он, как водится, такими делами заниматься не стал, а велел визирям своим, а те поначалу вельми обрадовались, потом заскучали, потом бакшиш[33]33
  Бакшиш – Подарок, взятка.


[Закрыть] просить вздумали.

– Вот, паразиты, нигде своего не упустят! Шаху не жаловались?

– Так шах не каждый день принимает, дела приходится через визирей вести, а им, сказывали, купцы местные заплатили, да так богато, что те словно оглохли.

– Вот, значит как. Не хотят мусульмане конкуренции…

– Да какие мусульмане, государь! Сами кызылбаши только воевать, али грабить, а по торговле у них все больше армяне. А они хоша и христианского роду племени, а иной раз к единоверцам хуже собак. Только пусть тебе про эти дела, государь, сам дьяк расскажет. А то я многого не ведаю, еще перевру по простоте своей, али недомыслию…

– Ладно, а скоро ли посольство прибудет?

– Так они с персидским послом и шахскими дарами по Волге идут, со всем, значит, бережением.

– Дарами говоришь?

– Да, государь, и богатыми! Там и шелка драгоценные, и злато серебро с камнями самоцветными, а еще звери заморские!

– Какие еще звери?

– Ну как же, пардусы[34]34
  Пардус – Гепард. В описываемое время их полагали разновидностью гончих собак.


[Закрыть], соколы, а еще слон.

– Что? Какой к богу слон!

– Известно какой, индейский. Здоровый зараза и жрет много!

– Блин, вот слона то мне и не хватало для полного счастья!

– А то! Сказывают, что такового зверя ни у одного государя в Европе нету.

– А шведы с немцами как съездили?

– Да пес их знает! Расторговались с прибытком, этого не отнять, а что там дальше, не ведаю. Охти мне, государь, совсем запамятовал! Тот немец, которого все Крузиосом зовут, все время чертежи земель делал, и велел копию тебе отвезти. Говорит, де, сохраннее будет. Мол, ваш царь наукам учен, и если что случится, то сможет разобрать.

– Не понял, а что случится то?

– Да захворал он дорогой.

– А где копии?

– Сей момент, представлю.

Я думал, что карта будет в тубусе, но на стол легла кожаная сумка с бумажными листами, на которых были вычерчены фрагменты карты с координатами и пояснениями написанными латынью. Прикладывая один лист к другому, я скоро получил довольно подробный чертеж Волги и прилегающих к ней земель, а так же Каспийского моря и севера Ирана.

– Да ради одного этого, стоило посольство послать, – обрадованно воскликнул я. – Молодец Давыдов – сын боярский! Жалую тебя шапкой, да десятью рублями денег за службу.

– Благодарствую, – повалился тот снова в ноги.

Мои приближенные тем временем обступили стол, пытаясь понять, что меня так обрадовало. Листки вертели и так и так, но по-видимому ничего путного в голову не приходило. Первым не выдержал Никита.

– А чего тут?

– А вот посмотри. Вот Волга, а вот Дон.

– Ну, близко, и что?

– Али канал, задумал прорыть, царь батюшка? – Сообразил Романов.

– Можно и канал, Иван Никитич, но главное засеку поставить.

– Засеку?

– Ну, сам посмотри, через реки летом не переправишься, больно широки. А если тут перегородить, то ни ногайцам, ни еще кому озоровать, тут не получится.

– А земля там обильная, – задумчиво пробормотал боярин, – не чета нашей! Только лесами те места небогаты.

– Будет канал, будет и земля для вала.

Едва первые робкие солнечные лучи начинают согревать остывшую за ночь землю, в пробуждающемся ото сна городе начинается суета. Заспанные сторожа убирают рогатки и по освобожденным от них улицам начинают сновать по своим делам москвичи. Одни торопятся на рынок, чтобы успеть купить свежих продуктов к своему столу, иные в церковь, третьи в мастерские, а прочие и вовсе неведомо по каким делам пробудились ни свет ни заря. В отличие от последних Первушка Анциферов точно знал, куда идет, ибо поспешал на службу. Родителей своих, умерших во время голода, он почти не помнил. Иной родни у него не было, и пропал бы совсем мальчонка, если бы не подобрал отец Мелентий и не определил в монастырь. Отец келарь, правда, не больно-то обрадовался новому рту, но возражать, отчего-то не посмел. Там парень вырос, обучился грамоте и даже немного писанию икон, однако для последнего дела оказался непригоден, ибо оказался строптив и к канону не привержен. Впрочем, нет худа без добра. Нашелся и у Первушки талант. Отрок оказался ловок писать вязью[35]35
  Вязь – тип письма в котором буквы связываются друг с другом, соединяясь в непрерывный орнамент.


[Закрыть] и уставом, и его приставили к оформлению рукописных книг. Так бы и провел парень всю жизнь схимником в монастыре, кабы не стали собирать ополчение. Защемило отчего-то сердце у послушника, и припомнил он, хоть и смутно, как одевал сброю отец собираясь на службу. Как провожая, крестила его мать. В общем, на вечерне отрока еще видели, а заутреню служили уж без него. Ни оружия, ни коня, у него, конечно, не было, да и годами он был не велик, так что в рать его не взяли. Прибился парень к посохе, вместе со всеми ладил острожки, копал и носил землю, помогал поднимать на валы пушки. Острожек, который они построили и обороняли, командовали мало кому ведомые в ту пору князь из неметчины Иван Мекленбургский, да стрелецкий сотник Анисим Пушкарев. Именно на них пришелся главный ляшский удар и неведомо как они все и живы остались. Но бог миловал – отстояли Москву. Когда же отбились, взялись по военному обычаю собирать добычу с валявшихся вокруг вражеских трупов, да делить ее, тут и выяснилось что Первак грамотен. Получилось это случайно, среди добычи оказалась неказистая медная вапница[36]36
  Вапница – здесь чернильница.


[Закрыть] с чернилами. Будь она серебряной или хоть чуть искуснее сделанной, на нее нашлись бы охотники, а так… В общем, парень набрался смелости и попросил ее себе, тут и открылось. Пушкарев тогда взял его к себе в сотню. Грамотных людей тогда на Москве мало было, вот так и стал Превушка писарем в стремянном полку. Покуда названные дочери Пушкарева малы были, жил он у него. Но как старшая из них Глаша в возраст входить стала, так и потерял покой молодой стрелец. Хотел было уже кинуться в ноги к своему благодетелю, ставшего к тому времени полуголовой, но Анисим вдруг добился, чтобы Первака взяли в приказ подьячим. Оно конечно, большое повышение для сироты, да только пришлось жительствовать в ином месте. А Пушкарев, провожая, на так и не высказанный вопрос сказал просто: – вот станешь дьяком, тогда и поглядим. А чего смотреть, в дьяки разве так просто выбьешься?

Вот и сейчас, молодой человек спешил на службу в Кремль. Размещались приказы в больших П-образных палатах на Ивановской площади, построенных еще при царе Борисе. Правое крыло было целиком занято стрелецким, пушкарским и рейтарскими приказами, старшим судьей в которых был царский ближник – окольничий Вельяминов. Пройдя малыми сенями пристроенными к палатам со стороны Москва-реки, Первак добрался до своего присутствия и, перекрестившись на образа, занял место за своим столом. Всего столов было четыре. Первый звался "Московским" и занимался стрелецкими полками, расквартированными в столице. В ведении второго, называемого "Городовым", находились все прочие стрельцы царства. Третий звался "Оружейным" и заведовал всеми мастерскими в стране, занимающимися производством оружия кроме пушек. Раньше был еще "Бронный", но его дела давно передали в Рейтарский приказ, а четвертый стол стал заниматься полками нового строя и получил имя "Солдатский". Вот за этим столом и трудился бывший послушник вместе со старшим подьячим Агафоном Воеводиным. Дел у них было менее других, потому и сидели за столом они только вдвоем. Прочие столоначальники были дьяками и имели в подчинении двух, а то и трех подьячих. Руководил приказом думный дьяк Фадей Селиверстов, а вторым судьей был московский дворянин Семен Квашнин. Впрочем, он, как и первый судья, появлялся в приказе не часто, а лишь когда в том была надобность. Происходил он из тульских боярских детей и ни в жизнь бы не дослужился до таких чинов, кабы не угодил в свое время в плен к свеям вместе с Вельяминовым. Там их взял на службу будущий русский царь Иван Федорович, и с тех пор дела у Квашнина пошли в гору. Как, впрочем, и у всех кто нанялся тогда к чудному немецкому герцогу.

Работа у Первака спорилась, пока старый Агафон задумчиво шлепая губами, перебирал челобитные, парень успел перечитать все поступившие к ним требования, отмечая на вощеной дощечке, куда и сколько надобно всяких припасов и амуниции. Затем, взяв чистый лист бумаги, быстро перенес на него получившуюся цифирь и тут же присыпал песком. Селиверстов, заметив, что молодой подьячий закончил работу, тут же взялся проверять, но не найдя к чему придраться, удовлетворенно цокнул языком.

– Молодец, Первушка, – похвалил он парня немного скрипучим голосом, – быстро управился. Никита Иванович велел сей документ, как готов будет, не мешкая ему доставить. Так что, дуй, одна нога здесь другая там!

– Да ты что, Фадей Фролыч, – испугался тот, – как же я к самому Вельяминову, он же в царских палатах поди…

– Ты что, ополоумел, – удивленно спросил дьяк, – кто тебя такого оборванца в палаты пустит? Ступай сторожевую избу, там он сегодня.

– А может, все же скорохода? – с надеждой в голосе спросил парень, – а то вдруг не поспею…

– Не поспеешь, так батогов попробуешь, каковы они на вкус, – философски заметил руководитель приказа, – да и вязью на грамотах не скороход пишет, а ты болезный. Сколь раз тебе говорено, что это не царские указы. Теперь вот радуйся, заметили дурака. Ступай, говорю, покуда не осерчал!

Делать нечего, пришлось, поклонившись на прощание дьяку, надевать на буйную голову шапку, и бежать куда велено. Сторожевая изба, тоже относилась к их приказу и была местом немного зловещим. Собственно это была никакая не изба, а крепкая башня, в которую привозили злоумышленников, пойманных стрелецкими караулами. Там проводили первое дознание и если подозрения подтверждались, то узников отправляли в разбойный приказ, а то и прямо на съезжую. И хотя никакой вины Первак за собой не чувствовал, а все же сердце немного екало.

– Здорово, чернильная душа, – поприветствовали его знакомые стрельцы, стоящие на часах у ворот, – не сопрел еще в подьячих то?

– И вы здравы будьте, – не стал чиниться парень, – слава богу, на службу не жалуюсь. Окольничий Вельяминов Никита Иванович здесь ли?

– Ой ли, не жалуешься, – ухмыльнулся чернобородый Семен, – кафтан в заплатах, да в чернилах, сапоги худые. В стрельцах то попригляднее ходил! А Вельяминов здесь, тебя дожидается.

– Как, дожидается?

– Да так, уж трижды справляться присылал, не пришел ли Анциферов Первушка, а то на дыбу вздеть некого.

– Да не слушай ты Семку, – усмехнулся второй стрелец, – ступай себе. Предупреждали нас, дескать, с приказа человек будет.

– Спаси Христос, Игнат, – поблагодарил его парень и прошел внутрь.

Обоих судей он нашел на втором ярусе башни, где была устроена оружейная. Вдоль всех стен были встроены полки, на которых лежало множество всякого оружия: фитильные мушкеты и пищали, перемежались с кремневыми карабинами и пистолями. С другой стороны навалом лежали сабли, палаши и связки наконечников для пик и стрелецких бердышей. Посреди стоял большой стол, за которым сидел сам окольничий, а с краешку сиротливо примостился писец и, высунув от усердия язык, записывал то, что ему диктовал расхаживающий вокруг Квашнин.

– Ружей кремневых, лютихской[37]37
  Лютихской – Льежской.


[Закрыть] работы три сотни и еще двенадцать, записал ли?

– Записал, батюшка, записал, – кивал писец, продолжая выводить пером буквицы.

– Пистолей, турецких, добрых, – двадцать три.

– Погоди, – прервал их Вельяминов, – не надо их писать. У рейтар оружия не хватает, а тут такое добро!

– А у солдат начальных людей, чем вооружать будем? – попробовал возразить московский дворянин.

– Сами себе сыщут!

– Так может, и кормов им давать не станем, а раздадим мушкеты, да протазаны, глядишь, и проживут, – усмехнулся тот.

– Пошути мне, – беззлобно отозвался окольничий и обернулся к двери: – Кого там нелегкая принесла?

– Я, господине, – поклонился, входя парень, – подьячий Первушка Анциферов, принес росписи.

– Ну, давай, раз принес.

Квашнин принял бумагу, и мельком глянув на нее, сунул писцу. Тот отставил перо и чернильницу развернул росписи и принялся нараспев читать:

– По повелению благоверного государя Ивана Федоровича, в белгородском полку поверстано в солдаты триста сорок шесть душ народу, разного звания, а по скудости тамошней снарядить их нечем, отчего полковник (?) бьет челом, и просит прислать: мушкетов фитильных… не разберу, – пожаловался писец, уж больно мудрено написано.

– Мушкетов – две сотни, шеломов солдатских – три сотни, пик или бердышей – сотню, да протазанов офицерских или хоть полупик с полсотни, – тут же по памяти доложил подьячий.

– Ишь ты запомнил, – не то, хваля, не то, насмехаясь, протянул Квашнин, – а прочее?

Первушка тут же перечислил все до последней гривенки, что только что написал в росписи: зелье пороховое, свинец на пули, сукна на кафтаны и кожи для сапог.

– И впрямь изрядно, – отозвался молчавший до сих пор Вельяминов, – не врал дьяк.

– Тебя в приказ Пушкарев устроил? – продолжал расспрашивать Квашнин.

– Верно, – не стал отпираться парень.

– А он тебе что, сват брат?

– Нет, сирота я.

– Ты из каких Анциферовых будешь? – неожиданно спросил окольничий.

– Степаном батюшку моего звали, – отозвался парень, – он стряпчим был, да сгинул где-то, а матушка в глад померла.

– В стрельцы как попал?

– К посохе прибился, а Анисим Савич, как узнал, что я грамоте разумен к себе взял.

– А я все думаю, где тебя видел? – неожиданно раздавшийся за спиной голос ввел всех присутствующих в ступор.

– Государь!!!

– Государь-государь, – проворчал я глядя на вскочивших Вельяминова и Квашнина и бухнувшегося в ноги писца, и спросил у подьячего – Это ты в лавке у Анисима торговал?

– Было такое, государь, – не стал отпираться с достоинством поклонившийся парень.

– Я же говорю, видел!

– И раньше еще, ваше величество, – вдруг отчаянно выпалил он.

– Это когда же?

– В остроге у Чертопольских ворот.

– Вот как? – немного недоверчиво протянул я, – припоминаю, было там среди посохи два отрока. Один с дурацким лицом…

– Сидорка – выпалил подьячий, – ты еще, государь, послу ляшскому предложил его в зад поцеловать.

– Точно, – рассмеялся я, – было дело! Не врешь, значит. А почему в ноги не кинулся как тот убогий?

– Слышал, не любишь ты этого.

– Есть такое дело, – усмехнулся я, – что еще расскажешь?

– Спрашивай, государь, все скажу без утайки.

Я задумчиво оглядел молодого человека и принялся рассуждать вслух:

– Раз в подьячих служишь, стало быть, грамотный. Слушать умеешь, а услышав понимать, значит не дурак. Опять же, не трус… а скажи мне, милый друг, чем ты Анисима прогневал, что он тебя со своего двора наладил?

– Как перед святыми говорю, ничем я Пушкареву не виноват! – горячо заговорил парень.

– А на дочек его не заглядывался? – вдруг грубовато спросил Квашнин.

– Не было такого!

– Ладно, не было, так не было, – подытожил я и обернулся к Вельяминову, – а скажи мне, господин министр, какого рожна ты тут со своим товарищем делаешь?

– Так запасы…

– Да вижу я что запасы, а что на дьяков с подьячими в приказах мор напал? Некому подсчитать без вас!

– Ох, государь, не трави душу! – отозвался Никита, – во всем, за что не возьмись нехватка. Пошли мы с Семеном дьяков, так через час полковые командиры знать будут об излишке, того и гляди на куски разорвут!

– Это верно, – вздохнул я, – беда с оружием. Никита ты знаешь, что у меня допельфастеры[38]38
  Допельфастер – двуствольный рейтарский пистолет.


[Закрыть] уже ни к черту не годятся?

– Нет, государь, – всполошился тот, – вот горе-то, у нас и мастеров таких нет, чтобы их наладить!

– Дозволь слово молвить, царь батюшка! – неожиданно выпалил подьячий.

– Ну, молви!

– Знаю я мастера одного…

– Ты что, белены объелся! – громыхнул Вельяминов, – да ты хоть знаешь что это за пистолеты и какова им цена?

– Погоди, – остановил я своего окольничего, – что за мастер?

– Первушка Исаев, с оружейной палаты.

– Да какой же он мастер? – вмешался Квашнин, – слыхал я о нем, в подмастерьях у пищальников ходит.

– И до седых волос ходить будет, ибо чтобы ученика выпустить, мастер должен его инструментом снабдить, а он немалых денег стоит! – не уступал Анциферов.

– Ладно, – прекратил я спор, – пистолеты все одно не стреляют. Вот тебе первое задание парень, найдешь мастера, чтобы починил… тогда и посмотрим, на что ты годишься. Зовут то тебя как?

– Первушка!

– Что, опять Первушка? Крестили то хоть как?

– Акакием!

– Ох ты, прости господи! Ладно, Первак, так Первак.

Поняв, что разговор закончен, Анциферов подхватил тяжелый пистолет и опрометью бросился вон. Я невольно улыбнулся ему вслед, парень, похоже, дельный и старательный. В лепешку расшибется, а порученное выполнит. Надо будет к нему присмотреться, но это потом, а сейчас предстоит разговор с "господами-министрами". Кстати, слова такого еще нет, и мом приближенные немного пугаются, когда я их так называю.

– Ну, что, Никита Иванович, – спрашиваю я у Вельяминова, – к выступлению все готово?

– Все, государь, – кивает окольничий. – Объявлено, что через неделю большой смотр всему войску. Сразу никто ничего и не подумает, а потом уж поздно будет.

– Ну и славно, а то что-то засиделись мы. Правильно я говорю, Семен?

– На все твоя царская воля, – вздыхает московский дворянин, – а только не маловато ли у нас сил с королевичем воевать?

– А больше все одно не будет, – усмехнулся я, – страна в разорении, и тех, что есть, из последних сил содержит. Потому и хочу, не мешкая вперед выступить, чтобы разорения больше не допускать.

– Так то, оно так… – крутит головой Квашнин, – но все же лучше пусть королевич к Смоленску подойдет, да станет в осаду. Может сдуру на приступ пойдет, глядишь и сил по менее станет.

– И распустит отряды своих панов по окрестностям! Нет уж, Семен, больше нельзя эту саранчу на Русь пускать. Погуляли и будет.

– У Прозоровского почти восемь тысяч ратных, – как бы невзначай роняет Вельяминов.

– Продолжай-продолжай, что замолк?

– Если Владислава зажать между Смоленскими стенами и нашим войском…

– С ним Ходкевич, – не соглашаюсь я, – не полезет он в такую ловушку. Бросит обозы и вывернется ужом. Нет, надо ему такую приманку предложить, чтобы он заглотил не раздумывая. Чтобы против его непобедимой кавалерии пехота стояла, как шведы при Киргхольме.

– А если не сдюжим? Всякое ведь бывает…

– А вот на этот случай, нам князь Прозоровский со свежим резервом и пригодится.

– Ладно, государь, тебе виднее. Только вот что тем боярам скажем, которые своих дочерей привезли на смотр?

– Как ты думаешь, Никита, у ляхов знают, что я вместо того чтобы к войне готовиться, смотр невест затеял?

– Это уж как водится.

– Вот пусть и думают так дальше.

План мой был прост, как все гениальное. Бояре прослышав, что я решил развестись с Катариной Шведской, будто с ума сошли. Все у кого были дочери на выданье или подходящие по возрасту родственницы, тащили их в столицу, невзирая на любые обстоятельства. Отменялись помолвки, забывались крестоцеловальные клятвы, рассыпались как карточные домики с трудом заключенные союзы. Как же, такой приз – царь женится! Уж больно много выиграет тот, кому он достанется. Я, со своей стороны, всячески поддерживал этот ажиотаж. То вместе со своими приближенными, прогарцую мимо боярских теремов, вызвав охи и ахи за крепкими заборами. То парад проведу, пригласив бояр посмотреть, как красиво шагают мои мекленбуржцы. Конечно, девицам на такие мероприятия вроде, как и нельзя, но как быть, если очень хочется? Выручали в таких случаях возки. До карет им, конечно, далеко, но поглазеть из окошек на устраиваемую царем потеху можно. Как с усмешкой рассказывал Анисим, в преддверии смотра в московских лавках смели все дорогие ткани, украшения и румяна с белилами. Сколько он заработал на этом, я не спрашивал, чтобы ненароком не позавидовать, но выглядел Пушкарев очень довольным. Вторым выгодоприобретателем был мой лейб-медик Пьер О" Коннор. Франко-ирландец прижился в России и давно бросил поиски философского камня и панацеи. Вместо них предприимчивый иноземец весьма успешно торговал лекарствами и косметическими средствами, нажив на этом совершенно неприличное состояние. Я, правда, сразу предупредил его, что если мой эскулап ненароком траванет кого-нибудь, заступаться не стану. Впрочем, хитрец Пьер только ухмыльнулся и заявил, что более всех иных заповедей Гиппократа он почитает – не навреди! Вот ей богу, была бы у меня медицинская академия, я бы заставил его диссертацию написать о "плацебо".

Так вот, за всеми этими приготовлениями, я намеревался скрыть подготовку к походу. Как все будет готово, мои войска форсированным маршем выдвинутся к Можайску, где были устроены магазины с припасами и амуницией. Потом… потом будет видно. Главное чтобы поляки узнали о моем присутствии как можно позже.

Единственной проблемой было отношение ко всему этому маскараду церкви. Местоблюститель патриаршего престола отнесся к этой моей затее, мягко говоря, без энтузиазма. В принципе, само намерение развестись с нежелающей принимать православие принцессой, возражений не вызывало… но ведь так дела не делаются! Ты сначала покайся, да обратись к отцам своим духовным с прошением. Они хорошенько подумают какую на тебя епитимию наложить. Побудешь под прещением, да помолишься, а там глядишь и разведем. И только потом – смотр невест! Поняв, что Исидор не шутит, я искренне повинился перед ним и рассказал все как есть. Митрополит немного подумал и сказал свое веское – нет! Тут уже взыграло ретивое у царя-батюшки, то бишь меня. Сказано же, не собираюсь я ни жениться, ни разводиться. Волю свою, ни собору, ни думе я не объявлял. Смотр официально не созывал, а если бояре и царедворцы себе чего надумали, так с меня какой спрос? И благословления я у тебя Владыко не прошу, а лишь нижайше требую, чтобы ты помалкивал до поры. В общем, кое-как удалось иерарха уломать. Впрочем, кривить душой ему не пришлось, выручил митрополит Иона. Сему достойному мужу, я о своих коварных замыслах не поведал, а вот он принял их за чистую монету и недолго думая провозгласил с кафедры, что брак, заключенный с не православной принцессой законным быть не может. И потому Иван Федорович в своем праве, а кому не нравится, может становиться в очередь за отлучением. Засомневавшиеся было бояре, восприняли эту новость с энтузиазмом и продолжили подготовку. А я… а я с загадочным лицом улыбался.