Текст книги "Пушки царя Иоганна"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А ты, оказывается, можешь быть коварным, мой друг, – улыбнулся Владислав.

– Для вашего величества я могу быть, кем угодно! – поклонился фаворит.

– Скажи королевичу, что неладно делает! – воскликнул посол.

– Я же говорил, что ты все понимаешь! – с гаденькой улыбкой отвечал ему Казановкий.

Через несколько минут после того как послов увели, в покои вошел гетман. Владислав сам даровал ему право входить без доклада, но на этот раз немного поморщился от бесцеремонности старого солдата.

– Я слышал, что ваше высочество приказали арестовать посла и его людей? – без предисловий начал Ходкевич.

– Мы полагаем, что они шпионы, – начал, было, Казановский, но гетман прервал его:

– Молодой человек, я разговариваю с королевичем!

– Я совершенно согласен с паном Адамом, – поспешил заступиться тот за своего любимца, – кроме того они не арестованы. Им всего лишь временно отказано в возможности вернуться.

– А какая разница?

– Как только мы окажемся у стен Москвы, я отпущу Ртищева и его людей.

– Если бы речь шла только о московитах, я бы согласился с этой мерой, – задумчиво сказал Ходкевич, – однако герцог Иоганн Альбрехт имперский князь и рыцарь! Такое обхождение с послами может его оскорбить.

– А разве он не убил Чаплинского, посланного к нему королем Сигизмундом?

– Наглая ложь! – отрезал гетман, – Чаплинский погиб во время честного поединка, через полгода после его посольства. К тому же он был дурак и имел неосторожность оскорбить герцога. Поэтому я в очередной раз вынужден предостеречь ваше высочество от столь опрометчивого шага.

– Меня тоже оскорбляют подобные пасквили! – Поджал губы Владислав, и кивнул на продолжавшую лежать на столе прокламацию.

Ходкевич машинально глянул на листок и отметил про себя, что самые скабрёзные картинки королевичу не показывают.

– Ваше королевское высочество, – начал он, – когда то великий предшественник вашего отца, король Стефан Баторий, возил за собой целую типографию и всякий раз одолев войска царя Ивана, а иной раз и потерпев поражение, тут же приказывал отпечатать листок в котором превозносил свою победу и обличал коварство и трусость московитов. Иоганн Альбрехт, хотя и не возит за собой типографии, делает тоже самое. Заняв Ригу, он тут же отправил во все европейские страны бюллетени о том, что взял Белую, Смоленск, Ригу и разбил войска вашего отца. Но все что в них было написано – чистая правда! Включая и то, что Рига сдалась без боя, а каштелян Белой Чаплинский пьян. Не говоря уж о том, что в них не было ни одного оскорбления в адрес святой католической церкви или вас с отцом. Что касается этих пасквилей, то нет никаких основания связывать их с именем герцога! По моему приказу проводили расследование, и теперь я могу с уверенностью утверждать, что послания герцога и эти картинки, напечатаны на разной бумаге и разным шрифтом, не говоря уж о совсем примитивных лубках подписанных от руки. Так что, пока у нас нет никаких оснований связывать их появление с именем Иоганна Альбрехта. Если наш поход закончится удачей, и вам удаться захватить его, то мы, возможно, сможем пролить свет на обстоятельства появления этой мерзости, но пока же заклинаю вас, не упоминать о них ни словом, ни делом!

– Ясновельможный пан гетман, – сухо отвечал ему Владислав, покорно выслушав нотацию. – Мой отец поставил вашу милость во главе войска, и я не вмешиваюсь в вашу компетенцию! Однако посольство это политика и позвольте мне заниматься ей самому. Dixi!

Когда Ходкевич ушел, Казановский сочувственно посмотрел на покрасневшего от злости друга. Гетман напрасно думал, что королевичу не показывают самые скабрезные картинки. Не далее как вчера, какой-то негодяй повесил одну такую прямо на дверях его покоев. На ней были грубо изображены два содомита, один из которых был в короне. А чтобы ни у кого не возникло сомнений по поводу персонажей, над ними были надписи: "Владислав" и "пан Адам". Увидев эту мерзость королевич пришел в ярость и был готов на любое безумие, так что успокоить его стоило немалых сил.

Самое интересное заключалось в том, что в далекой Москве тоже очень удивились бы подобной картинке. Поставленное на поток производство лубков вызвало цепную реакцию. Все бросились делать цветные картинки, расходящиеся как горячие пироги в базарный день и потому приносящие немалую прибыль. Лубки же, обличавшие жадность магнатов и неправедность ксендзов пользовались в Литве особенным спросом, так что сначала их стали копировать, а затем творчески переосмысливать. Иногда очень "творчески". Жанр политической карикатуры родился далеко не вчера и его не раз использовали против своих врагов сами поляки. Теперь же он обернулся против них самих. Правда, пройдет совсем немного времени и появятся лубочные карикатуры на самого русского царя, но пока что он выигрывал. Гравюры с текстами, повествующими о зверствах католиков на русских землях, разошлись по всей Северной Европе и вызвали немалое сочувствие к их противнику, не говоря уж о том, что вывели из равновесия королевича Владислава. Все переживали за новое царство смелого мекленбургского герцога и порицали жестоких и жадных поляков.

* * *

По Вильно, превратившемуся в переполненный войсками военный лагерь, уже который день ходил весьма приметный монах-василианин[27]27
  Василиане – Униатский монашеский орден святого Василия.


[Закрыть] с густой бородой и внимательными глазами. Быть униатом в Речи Посполитой совсем не просто: католики их презирают, православные ненавидят, а протестанты и вовсе не замечают. Мало кто кидал в кружку монаха подаяние, гораздо чаще беднягу прогоняли, а иной раз пытались даже бить. Впрочем, униат был весьма крепок и не всякому давал себя в обиду, отчего скоро сделался довольно популярен. Наемники вообще склонны уважать силу и готовность ее применить и потому нередко выражали ему респект, особенно после того как он здорово отделал задиристых слуг шляхтича Соколинского. К тому же у святого отца нередко находилась мелкая монетка на пару добрых кружек пива или куфель водки и немудреную закуску. Жадным монах не был, а потому его частенько видели выпивающим в солдатских компаниях, причем самых разных. Сегодня он угощает немецких пехотинцев, завтра его видят в компании драгун, а в другой раз с пушкарями французами. Поэтому никто не удивлялся, если встречал василианина в самых неожиданных местах. Когда стража выводила из замка арестованных русских послов, он тоже оказался рядом и кинулся со своей кружкой им наперерез. Ртищев сначала было взялся за кошель, но увидев, кто перед ним, только плюнул и выругался. Лопатин же лишь равнодушно скользнул по униату взглядом и отвернулся. Нимало не смутившись нелюбезным приемом, василианин развернулся и пошел в облюбованный им загородный шинок, где до ночи выпивал в компании недавно прибывших из Империи «Черных рейтар». Поговаривали, что они сопровождали представителя Богемского короля привезшего деньги для похода на Москву. Высокие и плечистые швабы усердно дули пиво и посмеивались над своим новым знакомым:

– Эй, монах, – пьяно кричал униату капрал Курт, – бросай свою кружку и вступай в наш эскадрон! Сразу видно, что ты крепкий парень и видал всякие виды. Не годится такому молодцу прозябать, собирая милостыню для своего аббатства.

– Мне нельзя, – добродушно усмехался на это василианин.

– Вздор! Отчего это тебе нельзя?

– Вы католики, а я униат.

– И что с того? Да, я католик, но вон Франц, он совершенно точно реформат! А что касается Михеля, то я совсем не удивлюсь, если узнаю, что он молится дьяволу!

Сказав это, капрал залпом осушил свой кубок и пьяно захохотал. В общий зал, тем временем, заглянул рейтарский офицер и, неодобрительно посмотрев на капрала, сухо заметил:

– Какого черта ты так набираешься Курт? Завтра твоя очередь в караул!

– Так точно мой лейтенант! – выпучив глаза, гаркнул тот в ответ, – вы всегда можете положиться на старину Курта. Завтра утром я буду трезв, как монашка перед торжественной мессой, тем более что выпил всего ничего!

Офицер ничего не ответил на браваду своего подчиненного и, окинув его мрачным взглядом, вышел.

– Кто это? – спросил монах капрала, кивнув в сторону ушедшего.

– Да так, – неопределенно тряхнул тот головой, – наш лейтенант, та еще свинья!

– Почему же свинья, он что много пьет?

– Совсем не пьет, потому и свинья! – снова захохотал довольный своей шуткой наемник. – Мало того сам не пьет, так еще и другим не дает. А что будет такому бравому военному как я, с одной маленькой кружечки доброго пива? Да я могу пить всю ночь напролет, а утром ни одна скотина не посмеет назвать меня пьяным, кроме лейтенанта фон Гершова конечно!

– Фон Гершова? – переспросил монах.

– Да так зовут, этого чертова померанца!

– Фон Гершов из Померании, – задумчиво повторил его собеседник. – А знаешь, я думаю, что ты врешь!

– Я вру? – изумился Курт, – а в чем именно?

– В том, что можешь пить всю ночь!

– Ах ты, мерзавец!

– Поспорим?

– А кто заплатит за выпивку?

– Тот, кто проиграет.

– Годится, – обрадовался капрал, – эй, шинкарь, или как там тебя, тащи выпивку, его преподобие меня угощает!

Примерно через час, монах с легким недоумением посмотрел на заснувших вокруг него рейтар, и покачал головой. Затем он поднял своего собутыльника и, перекинув его руку себе через плечо, потащил прочь из кабака. Шинкарь вздумал было преградить ему дорогу, но сверкнувшая при тусклом освещении монета мгновенно переменила его планы. Несмотря на то, что пьяный капрал был довольно тяжел, василианин закинул его на плечо как куль и нес без малейшего напряжения. Миновав без приключений патрули, он дошел со своим грузом до рощи, где скинул свою поклажу на землю. Оглянувшись вокруг, он досадливо нахмурился и, сунув пальцы в рот. собрался свистнуть, но появившийся из темноты человек, одетый как средней руки шляхтич, остановил его:

– Не стоит поднимать шум, отец Мелентий.

– Давно бы показался, так и шуметь бы не пришлось, – огрызнулся иеромонах.

– Какие новости?

– Войско королевича готово к походу и скоро выступит.

– И какие же силы удалось собрать Владиславу?

– Много! Одних конных почти восемнадцать тысяч, да еще шесть тысяч венгерской и немецкой пехоты.

– Ого! А много ли гусар?

– Двенадцать хоругвей, да еще рейтары.

– Недурно!

– А сверх того гайдуки, да обозные, да слуги и всяко разные…

– То есть не менее двадцати пяти тысяч бойцов, – задумчиво сказал Михальский, – а этого, зачем притащили?

– Это капрал "Черных рейтар". Они только что прибыли из Империи.

– Хорошо, отойдем подальше в лес и там без помех допросим.

– Нам нужно как можно скорее возвращаться в Москву.

– Вам нужно! Я дам вам несколько человек в сопровождение. Они помогут добраться до места и сообщить государю обо всем, что вы узнали.

– А ты?

– А у меня тут еще дела.

– Но…

– Не беспокойтесь, когда я и мои люди понадобятся, мы будем рядом. А пока военные действия для королевича Владислава начнутся немного раньше, чем он думает. Благословите меня.

Сказав это, Корнилий опустился на колено, и царский духовник осенил его крестным знамением и протянул крест для поцелуя. Михальский истово приложился и, поднявшись, постоял какое-то время рядом. Затем мужчины обнялись и по православному трижды расцеловались.

– Что вы пили, отче, – немного удивленно спросил Михальский, услышав ядреный запах.

– Зачем тебе это знать, сын мой, – добродушно усмехнулся иеромонах, – еще решишь попробовать, да не справишься. Нет уж, эту тяжесть я один понесу.

* * *

– Я счастлив приветствовать ваше царское величество, от имени моего государя, всемилостивейшего короля свевов, готов и вендов Густава II Адольфа… – рассыпался в учтивостях только что прибывший посланник шведского короля.

Обычно, узнав о приближении посольства, ему навстречу высылают приставов, с тем, чтобы встретить их с необходимой помпой, и заодно уберечь от возможных неприятностей. Затем дипломатические работники какое-то время отдыхают, а дьяки и подьячие посольского приказа готовят все к торжественной аудиенции и церемонии вручения верительных грамот. Однако я в последнее время нахожусь в несколько взвинченном состоянии и, узнав об их прибытии, велел тащить в Кремль немедленно, что и было тут же исполнено. После этого мне в очередной раз пришлось убедиться, что служащие мне стольники и стряпчие понимают все буквально.

– Здравствуйте Георг, – немного хмуро поприветствовал я в ответ господина Брюнно.

– Прошу простить меня, но известия о приеме были так внезапны, что я совершенно не успел подготовиться к нему должным образом, – продолжал посланник, косясь на хмурых бояр, сидящих на лавках. – В частности, остались не распакованными дары нашего христианнейшего короля…

– Оставьте эти безделушки до следующего раза, господин посланник. Я так рад видеть, доверенного человека моего брата короля Густава Адольфа, что их отсутствие никак не может омрачить мой бурный восторг.

Даже если бы Брюно был менее опытным дипломатом, то и в этом случае он сообразил что дело нечисто, настолько явно прозвучало мое неудовольствие. Тем не менее, бессменный представитель шведского короля в России сделал вид, что никогда не слышал ничего более приятного и расплылся в улыбке.

– Его королевское величество, так же весьма ценит дружбу вашего царского величества и желает вам и вашим владениям всяческого процветания.

– Это очень любезно с его стороны, – буркнул я, – и очевидно, что перемирие заключенное им с королем Сигизмундом, это и есть высшее проявление его дружбы.

– Война потребовала так много сил и средств от нашего бедного королевства, – извиняющимся тоном заявил посланник, – что неожиданное предложение мира, не могло не найти отклика в милосердном сердце короля.

– А известить нас об сих обстоятельствах, у него просто не было времени, – немного саркастически воскликнул я.

– Совершенно верно, ваше величество, – с жаром принялся уверять меня Брюно, – к тому же условия перемирия были более чем заманчивыми и…

– И король совершенно забыл о такой малости, как союз со мной?

– О, как вы не справедливы! – оскорбился посланник, – разумеется его христианнейшее величество, заключая это перемирие, помнил обо всех своих обязательствах и предпринял все усилия чтобы соблюсти интересы своего союзника.

– И каким же это образом, позвольте спросить?

– Ну… – Брюнно явно мучился, пытаясь подобрать слова, – его величество отклонил все документы, где титул вашего величества указан ненадлежащим образом…

– Иными словами, в тексте заключенного им перемирия мое имя не упоминается вовсе?

– Э…

Похоже, что посланник явно не ожидал, что я буду осведомлен о деталях заключенного между поляками и шведами договора и потому оказался в сложной ситуации. Впрочем, мне от его затруднений было не легче. Если бы документы, привезенные Петерсеном, попали ко мне раньше, все можно было хотя бы попытаться исправить. Увы, датчане или кто-то еще, ловко под них маскирующиеся, помешали мне получить информацию вовремя. Верный Клим каким-то невероятным образом разнюхал о тайных переговорах поляков и Оксеншерны и хотел меня предупредить, но не успел. Не знаю, причастен ли к этой поганой истории сам старина Аксель, но если да, то моя месть будет ужасной!

Оснований подозревать канцлера было хоть отбавляй. Я никогда ему особенно не нравился, и он был против нашего с Катариной брака. А то, что я уселся на Московский трон, совершенно не добавило симпатий в мой адрес. Так что если бы я свернул себе шею где-нибудь в русских снегах, граф Оксеншерна совершенно не расстроился по этому поводу. А если учесть что мой маленький сын остался бы единственным наследником Мекленбурга, пожалуй, и обрадовался.

Еще одним документом в сумке Петерсена было письмо от герцогини Вольфенбюттельской. Матушка тоже подозревала шведов в нечистой игре, правда по другому поводу, и постаралась меня предупредить:

– Мой дорогой Иоганн Альбрехт, – писала она, – я знаю, что вы став русским царем сменили имя, однако позвольте вашей старой матери именовать вас по-прежнему, тем более что срок, отпущенный мне создателем, подходит к концу. Увы, я с каждым днем чувствую себя все хуже и возможно, что когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых. Однако пока мои силы не иссякли, а разум ясен, я хотела бы сообщить о некоторых обстоятельствах имеющих касательство вашему царскому величеству. Несмотря на то, что вы давно не появлялись в вашем княжестве, а возможно как раз поэтому, оно процветает. Ваша супруга, принцесса Катарина Шведская ведет дела твердо и с разумной рачительностью и с этой стороны ее совершенно не в чем упрекнуть. Тем не менее, ваша затянувшаяся разлука вселяет в мое сердце определенное беспокойство. Но когда я поделилась этим беспокойством с ней, она открыла мне весьма странные обстоятельства, каковыми я спешу с вами поделиться. Дело в том, что король Густав Адольф изъявил непременное желание жениться на известной вам графине Браге. Разумеется, его мать, королева Кристина и риксдаг совершенно не поддерживают его величество в этом безумии и твердо дали понять, что подобный мезальянс может пагубно отразиться на правах на престол для потомства от этого брака, подобно тому, как это случилось с наследниками короля Эрика.[28]28
  Эрик XIV – шведский король из династии Ваза, женившийся на простолюдинке и затем свергнутый своим братом Юханом. Дети от этого брака были лишены прав на престол.


[Закрыть] Однако король Густав Адольф не внял этим предупреждениям, и заявил, что в таком случае объявит своим наследником вашего сына, для каковой цели даровал ему титул герцога Вестгётландского. Похоже, что это прожект произвел на вашу супругу весьма сильное впечатление. И ее нежелание переезжать в Москву связано не столько с питаемыми ею религиозными чувствами, а с надеждой видеть вашего сына наследником шведской короны, а впоследствии и королем. Я, как могла, пыталась указать принцессе на шаткость подобных надежд и возможные печальные перспективы потери уже имеющейся короны, но она оказалась глуха к моим словам. Зная ее как в высшей степени благоразумную даму, я была весьма удивлена подобной недальновидностью, столь ей несвойственной ранее и склонна приписывать это воздействию небезызвестного вам епископа Глюка. Да простит меня Всеблагой Господь на суд которого я скоро отправлюсь, но этот священнослужитель оказывает на принцессу Катарину и маленького Карла Густава влияние, которое не будет слишком большим преувеличением назвать дурным. Впрочем, не могу не отметить, что ваш сын, к счастью, всячески сторонится этого человека и окружающих его шарлатанов именующих себя предсказателями. Однако ситуация может измениться в худшую сторону и я настаиваю, чтобы вы приняли по этому поводу самые серьезные меры. Скажу более, я весьма удивлена, чтобы не сказать разочарована, что вы не приняли их ранее. Пять лет – слишком большой срок, чтобы оставлять без последствий столь нетерпимую ситуацию. И если надежды распутать сложившийся узел нет, то вы должны решить его кардинально.

Засим остаюсь вашей любящей матерью,

герцогиня Вольфенбютельская Клара Мария.

Post Scriptum. Вдова вашего бедного дяди Георга, скоро выйдет замуж. Ее избранником стал ваш другой дядя нынешний епископ Каминский Ульрих Померанский. Мой брат человек в высшей степени порядочный и благовоспитанный и я надеюсь, что он будет хорошим отцом вашему юному кузену Иоганну Альбрехту Дарловскому. Герцоги Франц и Богуслав горячо одобрили этот брак и надеются, что он принесет свои плоды. Но в любом случае, Иоганн Альбрехт Посмертный старший и пока единственный в своем колене представитель дома Грифичей. Надо сказать, что его рождение оказалось крайне неприятным сюрпризом для бранденбургского дома, но пока они ничего не предпринимают.

Post Post Scriptum. Все эти годы, я как могла, заботилась об одной известной вам особе и ее ребенке. Не могу сказать, чтобы они были для меня обузой, ибо любовь которой они одарили меня в ответ на заботу, сторицей возместила все мои усилия. Однако отпущенное мне время подходит к концу, и я настаиваю, чтобы вы вспомнили о своем долге по отношению к ним. Они, разумеется, не останутся без гроша после моей смерти, однако только вы можете дать им положение.

Я несколько раз перечитал это письмо, пока не заучил его наизусть. Не знаю, какая сила смогла вынудить герцогиню Клару Марию расстаться с маленьким сыном, ибо у этой женщины поистине железная хватка. Однако если она и задолжала когда-то мекленбургскому принцу, то сейчас расплатилась с лихвой. Емко и точно моя матушка расставила все точки над i, определила опасности и подсказала пути решения. И не ее вина, что это послание немного запоздало. Впрочем, запоздало ли? Мой добрый друг Густав Адольф уже не тот мальчик, с которым мы подружились на палубе "Благочестивой Марты" восемь лет назад, восторженно паля из пушек по торчащим из балтийского моря скалам. Теперь он вырос и совершенно спокойно предал меня ради того что полагал для себя важным. Разумеется, я ни на секунду не поверил в эту комбинацию с объявлением наследником моего сына. Вдовствующая королева Кристина, конечно, хорошо относится к своей падчерице, но не настолько, чтобы любить ее детей больше чем своих внуков. Сейчас Густав женится на малышке Эббе, потом она нарожает ему кучу детишек, его власть тем временем окрепнет и он, как и собирается, покроет себя воинской славой. Кто тогда вспомнит о завещании в пользу племянника? Скорее оно просто перейдет из разряда тайных в несуществующие. И ведь он, подлец, не только меня предал, но еще и свою сестру! Все точно рассчитал: и ее добропорядочность, и то что она слишком шведка, и ее приверженность лютеранской вере… и разлюбезная моя Катарина Карловна не поморщившись заглотила наживку. Полагаю, что и Глюк не так просто угодил в ее ближайшее окружение. Этот святоша хоть и выглядит иногда дурак дураком, но вовсе не так прост, как старается казаться…

А теперь еще это перемирие. Густав Адольф не может не понимать, что как только польская армия занятая осадой Риги освободится, она попрет на меня. Но, не моргнув глазом пошел на это. Почему? А ведь он все точно рассчитал! В сложившихся условиях Владиславу не победить. Ну, возьмет он в осаду Смоленск. Ну, простоит под ним год или два. Я соберусь с силами и разобью его… или он меня. Но, все равно, в случае победы, больше чем пару тройку городов он не захватит и Москвы ему не видать как своих ушей. Поляки этого не смогли даже в той истории, где царем стал Миша Романов, а уж сейчас и подавно! И как бы не закончилась эта война, моему закадычному дружку всё в кассу, потому, как и мы и поляки от нее ослабнем. Ай да Густав, ай да сукин сын! Н да, хороший из тебя король получился, друг хреновый, а король хоть куда!

– Простите, что вы сказали?

Елки! Я что последнюю фразу вслух произнес?

– Господин Брюно, – начал я пристально глядя в глаза посланнику. – У Нас есть к вам поручение. Вы должны немедля известить Нашего брата короля свевов, готов и вендов Густава II Адольфа, что Мы желаем развестись с его сестрой принцессой Катариной Шведской, по причине не выполнения ею супружеских обязанностей, а также крайнего, я бы даже сказал лютого, несходства характерами!

– Что?!! – На выпученные глаза изумленного дипломата было больно смотреть, но я еще не закончил.

– Кроме того, я прошу содействия Нашего брата в немедленной отправке ко мне Нашего сына принца Карла Густава и дочери принцессы Евгении. Как известно дети суть плоть и кровь отцова и должны находиться при нем. А то, что принцесса Катарина удерживает их вдали от Нашего величества, прямо и недвусмысленно противоречит Нашей воле. Dixi!

Фух! Похоже, впервые за время ношения короны, я, как и подобает монарху, столько времени говорил о себе во множественном лице. Посланник выглядит так, как будто его мешком огрели. Бояре по-немецки не больно-то понимают, но кажется, прониклись интонацией и тоже настороженно помалкивают. Вельяминов, скорее всего, понял, но молчит и правильно делает. Не до него сейчас.

Скажу сразу, я вовсе не собираюсь всерьез разводиться с Катариной. Нет, она мне нужна больше чем когда либо. Я хочу всерьез изменить быт своего царства и без царицы, принадлежащей к царствующему дому тут не обойтись. От королевской дочери не так просто требовать соблюдения домостроя. Так что сначала изменения коснутся моей семьи, потом ближних бояр, потом дворянства, а там глядишь и до остального народа дойдет. Можно конечно и как Петр I в моей истории, насильно резать бороды и полы кафтанов, но я хочу эволюции. Плавной и по возможности мирной. Только надо, чтобы она приехала и перестала ерундой маяться. И братец ее немного в себя пришел, а то вообразил невесть что. Интриган хренов!

Георг Брюно, все еще ошарашено поглядывая в мою сторону, кланяется и уходит. Бояре вполголоса обсуждают увиденное, видимо пытаясь понять, что же все-таки случилось. Тут со скамьи поднялся боярин князь Сицкий и вопросительно глядя попытался привлечь мое внимание.

– Сказать чего хочешь, Алексей Юрьевич?

– Так это, государь… ты, что же с царицей Катериной развестись желаешь?

Так, не понял, ты что же это немецкий знаешь или еще как догадался? Князь говорит с неподдельным интересом и так наивно лупает при этом глазами, что невольно хочется улыбнуться. Интерес его, кстати, понятен – у боярина почти взрослая дочь, в которой он по слухам души не чает. А почему бы и не подразнить его?

– Не отпускает король свою сестру, – отвечаю ему со скорбным видом. – А я еще молод, мне без жены скучно.

– И то верно, – с готовностью подхватывает Сицкий, – не годится одному жить. Грех это! Надо тебе, государь новую жену подыскать.

– Да где же ее сыщешь?

– Как где? Да мало ли девиц на Руси красивых да благонравных и хорошего при том рода! Взять хоть мою Аграфену…

– Погоди, Алексей Юрьевич, – перебивает шустрого боярина Долгоруков, – на твоей Аграфене свет клином не сошелся! Есть девицы и повыше родом!

– Это что ты такое говоришь, князь Василий, – изумляется боярин, – какие такие девицы повыше Сицких родом? Уж, не про свою ли ты Марью разговор завел…

– Верно толкует Долгоруков, – кричит кто-то из задних рядов вскочивших разом думцев, – мало ли девок красных по всей Руси. Вот пусть государь смотр невест объявит, да нем будущую царицу и выберет!

Выкрик поддерживается одобрительным гулом присутствующих, но тут перекрывает стук посоха по выложенному каменной плиткой полу.

– Цыть вы, – трубно восклицает митрополит Исидор, – разгалделись точно сороки!

Шум понемногу стихает и Владыко выходит вперед, обжигая повыскакивавших вперед бояр и окольничих пронзительным взглядом. Те невольно склоняются перед местоблюстителем патриаршего престола, и настает тишина.

– Государь, – кланяется мне церковный иерарх, – правильно ли мы тебя поняли, что ты желаешь развестись со своей венчаной женой царицей Катериной Свейской?

– Владыко, – отвечаю я ему, стараясь как можно осторожнее подбирать слова, чтобы не сболтнуть лишнего, – все, что я хочу, это чтобы в моей душе, моей семье и моей стране воцарился мир! И пока моя жена, и мои дети находятся вдали от меня, нет мне покоя.

Богом клянусь, что если моя супруга, не прекословя мне более, приедет в Москву и примет святое крещение, не стану и помышлять о другой жене!

– И крест в том поцелуешь? – подозрительно глядя на меня вопрошает митрополит.

Делать нечего, быстрым шагом подхожу к Исидору и, опустившись на колено, прикладываюсь к большому наперсному кресту. Тот в ответ осеняет меня крестным знамением и, наклонившись тихонько спрашивает:

– И в Кукуй на блуд ездить перестанешь?

Едва не поперхнувшись, поднимаюсь на ноги и задумчиво смотрю на него, размышляя, как лучше ответить.

– Поверь Владыко, – так же тихо отвечаю я ему, – если Катерина Карловна приедет, то мне точно не до блуда станет.

По одухотворенному лицу митрополита точно видно, что он не слишком-то мне верит. Однако возражать он не стал и снова громко провозгласил:

– Быть посему, а мы будем смиренно молить господа, чтобы он вразумил царицу Катерину и она поскорее приехала!

Церковь, в его лице, ясно и недвусмысленно высказала свою точку зрения, но, похоже, у некоторых думцев на этот счет появились свои мысли. Князь Сицкий, очевидно, уже представил себя моим тестем и немного ошалел от открывающихся перспектив.

– Мы все государевы холопы и чтобы он не повелел, его царскую волю выполним! Однако чего ты Владыко Катерину Свейскую царицей именуешь? Ты ее не крестил, государя с ней не венчал, какая она царица!

– Тихо, князь Алексей Юрьевич, – останавливаю я его пыл, – как Владыко сказал, так и будет. Такова моя воля!

Только что снова начавшие галдеть бояре стихают и дружно кланяются, а я разворачиваюсь и ухожу, дав понять, что прения окончены. Но думцы проводив меня и рынд взглядами, остаются при своем мнении. Князь Василий Тимофеевич Долгоруков, хитро прищурившись, первым выражает его:

– Сколь годов не ехала, а теперь приедет?

Выйдя из палаты, я оборачиваюсь на идущего следом Никиту и с удивлением отмечаю его мрачный вид.

– Ты чего?

– Да так… – неопределенно отвечает он, – неожиданно как-то!

– Это верно, – хмыкаю я, – вон глянь хоть на Сицкого с Долгоруким, сам говорил, что они заодно с Лыковым воду мутят. А теперь, смотри-ка, едва не подрались, кто свою дочь мне отдаст.

– Так ты не всерьез? – изумленно смотрит на меня Вельяминов.

– Нет, конечно.

– Тьфу ты, а я уж думал… погоди, а зачем?

– Да чтобы Густава и сестрицу его немного в чувство привести, а то взяли моду умничать!

– А коли обидятся?

– А коли я обижусь?

Мой верный друг некоторое время озадачено молчит, а затем довольно хмыкает:

– Вот ты боярам нашим задачу подкинул, будут теперь думать да шушукаться между собой!

– Это, да, а ты как пошлешь людей фон Гершова кликнуть, так не сочти за труд, подойди к Романову, да скажи Ивану Никитичу, чтобы верных людей послал посмотреть, кто куда поедет и кого в гости позовет… Он, конечно, и сам должен догадаться, а все же…

– Ага, – кивает окольничий, – а только чего за Каролем посылать, когда он рядом. Сегодня от его полка караулы.

Через несколько минут Лелик уже стоял передо мной, сверкая парадными доспехами, надетыми по случаю караула в Кремле.

– Чем я могу быть вам полезен, мой кайзер? – спросил он, прижимая к груди шлем с пышным плюмажем.

– У меня есть для тебя дело, дружище.

– Счастлив служить вам, ваше величество!

– Слушай, хорош хвостом вилять, дело серьезное!

– Я слушаю, – подобрался полковник.

– Ты едешь в Мекленбург!

– Слушаюсь, а как скоро?

– Вчера! Возьмешь с собой самых верных людей, причем столько сколько нужно. Оденетесь в простые камзолы, чтобы глядя на вас никому и в голову не пришло, что вы служите мне.

– Что-то случилось?

– Да, и очень давно. Я очень крепко сел в лужу лет пять тому назад и понял это только теперь.