Текст книги "В горах Тигровых"

Автор книги: Иван Басаргин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

3

Обоз вышел на Сибирский тракт. Над обозом тугой пар. Заиндевели бороды, задубели лица. Начали дубеть и души. А люди шли и шли, переставляли ноги, а куда шли, сколько им идти – никто не знал. Сибирь земля широкая, десять лаптей на карту не уложится, если кто видел ту карту, прикидывает. Монотонно скрипят полозья саней, подошвы лаптей, шаги, шаги и шаги в бесконечность.

Вот одного уже нашла смерть. Затем второго, третьего. Мрут дети-мухи. А поход только начался. Первого похоронили с молитвой и крестом, второго и третьего так же. А двадцатого?..

Все бы ничего, но когда дело доходило до ночлега, то хоть плачь. Не пускали на ночлег мужики таких же, как и они, мужиков. Обрыдло нескончаемое ночлежство. А если и пускали, то драли с людей три шкуры: за тепло, за охапку соломы на полу. Но главное – детей пристроить, а взрослые и молодежь – для них хватит звездного неба, ущербного месяца и ветра шалого. Сдюжат и такое бабы и мужики. Россияне во всем терпеливы. Разбивали палатки за околицей, у леска, растапливали печурки. Курились дымы. Цыганщина. В палатках молодежь не унывает, там звучит смех, перелив гармоники, песня. Эти еще не научились скорбеть и печалиться над усопшими. А что печалиться, когда сами матери молили бога, чтобы он прибрал мучеников.

Занимался рассвет, трескучий, туманный от морозища; лагерь шумно сворачивался. После него оставались дотлевать головешки, солома, мусор, следы от лаптей и копыт.

Лучше всех приспособился в походе Митяй. Как только обоз трогался, он цеплялся рукой за воз, засыпал на ходу и так шел и шел десятки километров. Однажды парни подшутили над Митяем, оторвали его руку от бастрыка, а вместо него дали палку и повели в лес. Митяй шел следом, тонул в глубоком снегу, но так и не проснулся. Его завели в лес, притулили к дереву, спит Митяй.

Проснулся Митяй и не может понять, где он. Заговорил вслух:

– Эко диво, это игде же я? Гля, сосны, березы, чьи-то следы… Неужели на тот свет попал, черт затащил? Может, не довел, бросил посередке? Вот холодище-то, ить пропасть можно! Эй, кто тут есть, пошто завели меня сюда? Выводите. Пошто же я торчать посередке-то должен!

Марфа хватилась своего любимого. Крик подняла: "Митяй пропал!" Парни признались, жалко им стало Митяя, стыдно за свою глупую проделку, вернулись, приволокли полузамерзшего мужика. С тех пор Марфа привязывала Митяя к своему возку: с веревки не уведут. Парням пригрозила, что уши оборвет, ежли еще так сделают. Митяю дорога не в тягость, хватило бы лаптей.

Обоз подходил к Кунгуру. На душе у Андрея неспокойно: скоро к их обозу должна пристать Варя. Заволновались и другие: пойдет ли девка с ними или изменит своему слову?

День отдыхали в Кунгуре. Не обманула Варя. Гриша все ей приготовил: крытый возок, обитый кожей, в ноги медвежью полость, два тулупа, пару гнедых рысаков.

– Это все ваше, Андрей. Денег на дорогу вам должно хватить, За зиму добежите до Иркутска, ежли все будет адно. Бумаги выправлены. Теперь ты крестьянин Шагитаров, едешь на вольное поселение в Сибирь. Запомни, что по своей воле едешь. Обоз бросайте. Гурьян хватится – пошлет погоню. Остерегись.

– А ежли с обозом? Одним страховато. Разбойниками Сибирь полна, – отшатнулся Андрей – Могут ограбить, убить. На обоз же напасть не посмеют.

– Гурьян будет пострашнее тех разбойников. Соберет казаков, переворошит обоз, и вас схватят. Варю в монастырь, чтобы приданое ей не давать, а тебя, как вора, на каторгу. Одним придется бежать! Вот тебе два пистоля, ружье, запас пороху и пуль и скачите! Шибко скачите! Да не по Сибирскому тракту, а сворачивайте на Челябу. Я там бывал, тракт добрый, есть дворы постоялые. Добежите до Кустаная, там воротите на Омск, тоже есть дорога. Дотель руки Гурьяна не дотянутся.

Андрей не послушал Григория Зубина, остался с обозом, а через день на обоз напал Гурьян. Ватага его дружков открыла пальбу из пистолей, ружей, приказали остановиться.

– Вертайте нам Варьку, всем худо будет! – хмуро проговорил Гурьян – Она у вас.

– А, Гурьян Трефилович пожаловал! Рады вас видеть. Поклоны нам от своих привезли? Спасибочко!

– Хватит языком молоть, кажи, где Варька? А бабы и мужики уже выхватили вилы из возов, из-за поясов топоры, окружили ватагу.

– Ежли что, то всех переколотим!

– С тебя станет, отец был разбойник, ты тоже… Один Гришка оказался человеком. Не замучил ты его ишо?

– За такие дела надо бы в прорубь головой. Но мы это еще успеем сделать! – пригрозил Гурьян.

– Варьки у нас нетути, зря шумишь.

– Силой брать будем!

– Не обмишулиться бы. Нас вона сколечко, а вас горстка. Денег пожалел – нанять казаков-разбойников? Дуйте отселева! Мы вона промерзли, как раз пора бы и разогреться. А ну, мужики, а ну бабы, парни, навались, погреемся! – рыкнул Феодосий.

Гурьян сдернул с плеча ружье, но Марфа метнула в него дубину и сбила с ног коня. Скатился Гурьян. Шарит ружье под снегом. А тут навстречу вилы, рев, стон.

Гурьяновы дружки вздыбили своих коней, пошли наутек. Вскочил и Гурьян на коня, забыл ружье искать, тоже бросился следом.

Отбились.

– Ну что будем делать, мужики? – спросил Фома, – Один раз отбились, отобьемся ли вдругорядь?

– Гурьян своего не упустит, родова настырная, – подал голос Иван Воров.

– Значит, надо Андрею с Варей бежать. Я даю им в пристяжку еще одного коня, будет тройка, раз вольный мужик – должен быть и вид, – ровно говорил Фома.

– Хватит им двух коней! – зашумел Ефим.

– Заткни хайло! – оборвал Феодосий.

– Молчи, Фома знает, что делать. Отвернитесь бабы, надо портки спустить, золотишко добыть. Дай им чуток в долг, слышите, в долг!

Фома распорол ошкур штанов, начал вытаскивать золотые монеты.

– Не надо нам денег, у нас есть, – засмущалась Варя.

– Не помешают. Десять рублей золотишком – и чапай. Коней береги, Андрей.

– Андрюха, ищи нас на Усть-Стрелке. Туда причапаем.

Лихая тройка запряжена. Рванули кони с места в галоп. Долго смотрели вслед утеклецам переселенцы, утирая слезы.

– Должно все обойтись. Главное, чтобыть промеж них разладу не было, в остальном переможутся, – проговорил Феодосий.

– Не должно. Любовь – не молоко матери, не скоро перегорает. Дружбой и миром отведут беды, – вздохнул Пятышин.

– Дай бог им счастья, – шептала Меланья, крестила след беглецов.

Фома оказался прав: на второй день Гурьян с казаками догнали обоз. Обоз перерыли, но Андрея и Варю не нашли. Вернулись ни с чем.

Гурьян напал в Кунгуре на тетку, потребовал рассказать правду.

– Венчаны они, бумага на то есть. Коней им купила я, потому не мурыжь Гришу. Андрей и Варя едут под другими именами, так что не словить вам их. Подашь на сыск? Дурак! Сходи спроси полицию, как и что.

И Гурьян спросил. Ему ответил словоохотливый полицейский:

– Ловить твою сестру – все одно что искать иголку в стоге сена. По Сибирскому тракту бегут тысячи, особливо летом, и пообочь бегут: каторжные там, ссыльные, бродяги, не помнящие родства. Но вся энта орава бегит сюда, а кто бегит отсюда, так и ловить их никто не будет. Бегут, ну и пусть себе бегут. Почитай, на каторгу бегут. А сыск тебе дорого обойдется, и сестру не найдут. Охолонь и забудь. На кой она тебе нужна?

"И верно, – подумал Гурьян, – баба с возу – кобыле легче". Махнул рукой и пошел пить в кабак.

4

Еще в кои веки была учреждена сибирская ссылка, затем чтобы не держать под боком неугодных людей. Пусть обживают сибирскую глухомань, обихаживают студеную землю, строят города и дороги. А непокорных на Руси не счесть. Прошли столетия – они же построили Сибирский тракт. Построили на костях людских, построили со стоном и хрипом.

Тракт, тракт – дорога смерти.

Не молчит тракт, живет тракт.

Дзинь-трак-трак! Дзинь-трак-трак! – звенят цепи кандальников. Далеко слышен их мелодичный перезвон в морозной тишине. Сжимается сердце от этих звуков, как от печальной песни. Дзинь-трак-трак! Тесен Сибирский тракт. Тесна дорога слез и горя.

Дзинь-трак-трак! – маячит у обочины четырехконечный крест. Под ним лежит никонианец. Кособочась, на взгорье приютился восьмиконечный крест: там покоится раскольник. Кресты, кресты, кресты, а сколько спит в сырой земле без крестов! Кто по ним справлял панихиду? Да и нужна ли она? Все всуе, все суета сует… Все так или иначе канут в безвестность, породнятся, сольются с землей Сибирской. Тракт. Сколько верст он тянется? Пройдешь – узнаешь. Только ногами можно измерить его истинную длину, ноги за все в ответе, они же все и запомнят.

Обоз набрал шаг и идет, и идет уже второй месяц. Реже слышится детский плач, стон матерей. Смерть угомонила многих. Рукам легче. А сердце и душа переболели день-другой и угомонились.

Дзинь-трак-трак!

Заглушая звон цепей, завопила старуха Жданова. Умер младшенький сын. Двенадцать годков было. Смерть начала подбираться и к таким. Ефим денно и нощно молил бога, чтобы бог не прибирал его Васятку. Не внял молитвам. Но люди молчат, люди не плачут. Они привыкли к смертям, как к этой стуже и ветру. Выветрилась из их сердец жалость, выдул ее ветер Ишимских степей. Одно тяжко, что снова надо долбить в каленой земле могилу. Для Ефима надо порадеть. Но Ефим машет рукой, пустое, мол, не надо глубоко рыть. Суть в душе, а не в теле. Надломился старик. Пошатнулась вера в бога…

Настя Пятышина умерла! Стойте, люди-и-и-и!

Ревет Пятышиха. На то она и мать, чтобы реветь, сердцу станет легче. Нехотя тянут со своих парных и всклоченных голов шапки мужики. Холодно. Утопая в снегу, бредут к возку Пятышина, шумно сморкаются в три пальца. Берут Настеньку и несут в лес, без гроба и креста, там разрывают снег под выскорью, кладут трупик и засыпают снегом. Ефим торопливо крестит отроковицу, идет к обозу. Ежли богу угодно такое – примет, а нет, то ляд его забери!

А уже через полмесяца, то и вовсе просто хоронили усопших: сунут трупик в снег – и поехали дальше. Молчит Ефим, молчат вожаки.

Дзинь-трак-трак! – поют цепи. Напряжены и заветрены лица каторжников, злой хрип из глоток, гремят цепями, престол царя клянут, царя богдыханом обзывают. Это бунтари, хорошие люди.

– Не реви, тетка! Ха-ха-ха! Радуйся, что одним сопляком стало меньше. Твой муж коль постарается, то красивее исделает. Го-го-го! Ежли он не могет, то забегай к нам на каторгу, вместях богатыря сварганим. Мало одного, могем и десяток настрогать…

Это уже разбойные люди, этим все нипочем.

– Уходи с моих глаз, видеть тебя не могу! – кричала Пятышиха. Добрая и тихая в прошлом Парасковья.

– Не кляни, это перст судьбы, – прятал глаза от супруги кузнец: виноват, чего уж там. Не гнали, а пошел.

Тракт, тракт, земля задубелая, промороженная. Чего же плакать-то? Смерть уберет все хилое, слабое, оставит сильное и жилистое племя. Род обновится.

– Вона глубокий сугроб, суй туда!

– Слышь-ко, волки воют за лесом и эту сожрут.

– Знамо, сожрут, всех сожрали, и эта не святая. Загребай, и побежали. Нас бы не слопали!

Волки давно пристали к обозу, заменив ворон; так и идут следом, идут на расстоянии, ждут добычи. Могилы… Могилы в волчьих животах. Безвестие и забытье. Все трын-трава.

Воют волки, стонут ветры, трещат морозы, умирают люди.

А тут робкий голос Романа Жданова:

– Тятя, благослови, Стешка от меня забрюхатела! Жениться надыть. Срамотно будет ей перед людьми.

– Сдурел, парнище! Тута люд мрет, все устали, едва на ногах держатся, а он прелюбодействует! Вона у Фомы кобыла загуляла, женился бы на ней.

– Не дури, Ефим! Благословляй, чего уж там! – вмешался Феодосий – Моя дочь, твой сын, пусть их повенчает сибирский мороз. Так крепче, так навсегда.

– Вот те тихоня, – во все горло ржал Иван Воров – Устроил дело Ромка, ну и ну! И верно говорят, что в тихом озере все черти водятся. И где только приспособитесь? Благословляй, Ефим!

– Пропасть бы вам! Я за дорогу свою бабу не тронул, а они? Когда успели?.

– Не тронул, потому староваты мы стали. Свою то я тоже хотел было благословить вожжами, но потом пожалел. Мы их сорвали, они несут через нас эти муки.

– Мать вашу! – выругался Ефим, может быть, за всю жизнь впервые. – Этих хоронить не успеваем, а уже новые на свет божий спешат.

– Не ярись, Ефим, волки следом идут, приберут и этого, – махнул рукой Феодосий в сторону волчьего воя.

– Благословляю и катись от меня! – прошипел Ефим. Отвернулся. Господи, что деется на земле? Уж Ефим ли не воспитывал Романа в духе божьем, а он что отмочил? – Бог им судья, – высморкался Ефим и ушел вперед обоза.

Все просто: парни и девушки живут в своих палатках. Гудит печурка. И под этот гул, среди этих смертей – все спешат жить. Умирать неохота. А раз смерть рядом, чего же любви бояться. Может быть, она завтра кого-то из них выхватит? День, да мой!

Греет свои руки Степка Воров в коленях Любки Плетеневой. Жарко рукам. Хорошо и сладостно. Смотришь, и еще одна пара "повенчана", под звездами у костра, под волчий вой и треск мороза.

А Ларька Мякинин давно живет с Софкой как муж. Они в пятую ночь страшного похода "повенчались". Одного боялась Софка, как бы это венчание на нос не полезло. Но все сходило.

Зло кусает пунцовые губы Лушка Ворова, тоже спешит жить. Но нет для нее путящего парня. Хорошие все заняты, а сопляков и на дух не надо.

Маются мякининские девки. Дорога прибрала их малышей. Остались одинокими. Для них и вовсе нет парней, да что парней, мужики-то настоящие вывелись. Разве когда-никогда нескладный Митяй занырнет в палатку, чуть порадует. Но за ним следит Марфа. Иван было начал поглядывать на них, но Харитинья быстро поставила ему голову прямо…

Так и проходят ночи, так и бредут ссыльные за мечтой и надеждой… Была бы вера – пройдут, свое найдут.

Забредали ватагой в деревни, вставали на ночлег у ссыльнопоселенцев, таких же бедолаг, как и сами, слушали безрадостные рассказы.

– Наша житуха не лучше, чем была дома. Ить живем-то без прав гражданского состояния, вроде никто и ничто. Раскрепили нас по сибирякам-старожилам, а те рады рвать с нас до костей. Жандармы им в помощь. Дали нам самые худые земли, хоша здесь хорошей земли край непочат. Денег дали в залог, хлеба в долг, вот и стали мы кабальными. Батрачим, ажно спина трещит. Из нужды не можем вырваться. Вам наш совет: сами пашни закладывайте, не берите в долг, свою деревеньку стройте. Ежли нет, то погибель. До седьмого колена не расплатитесь. Как получается: земская подать здесь плевая, взял ты деньги в долг, зерно в долг, пришло время пахоты, надо свою пашню подымать, а тут тебя кличет твой мироед. Пока пропашешь справщику, весну ему отдашь, а свои пашни уже пересохли, трава в рост пошла, майся. А там неурожай, и снова в долги лезешь. Так и мыкаемся. Бежать хотели в другие места, нас жандармы не отпустили. Так что бойтесь этих добреньких сибиряков. Околпачат – и не моргнете.

Чешутся мужики. Слушают. Верят. Без веры здесь нельзя. Чего врать-то. А ежли кто и врет, так сами видят, что и почем.

Холодная и неприветливая Сибирь – страна. Знобкими звездами смотрит она на переселенцев, засыпает их снегами, жжет ветрами.

Плывет по небесной реке луна, ей одной ведом путь, не собьется. А вот переселенцы своего не знают. Льет она холоднючий свет на тайгу, на степи неоглядные, морщит в горестной ухмылке свое оспенное лицо, будто что-то хочет сказать людям. Ведь ей сверху виднее. Но что?

Идут ссыльные, слушают тягучие песни кандальников, звон цепей. Идут, хоронят, венчаются, любят и ненавидят. Все обычно, как на "сей земле, во всем мире…

5

Бежали кони, бежали через дни и ночи, через снега и бури, мчали беглецов через города и села, деревеньки и аулы. Разные люди встречались на их пути: русские, башкиры, казахи, киргизы. Одни добры и приветливы, другие подозрительны и злы. Но светлые улыбки Андрея и Вари многих обезоруживали. Отвечали улыбками и хмурые люди. Желали ровной дороги и счастья, за которым они бегут на край света.

Андрей пристально смотрел на Сибирь и народ сибирский; Пытался познать людей и землю эту. Если приходилось встречаться с купцами на постоялых дворах, заводил с ними разговоры. Шумные это люди, хваткие мужики. Было чему у них поучиться. Купцы говорили:

– Сибирь для умного человека – это золотое дно. И земли здесь не паханы, и горы здесь не тронуты. Ум есть – ищи золото, скупай соболей, паши земли. Вези сюда железо, ружья, мануфактуру, и жить будешь не хуже царя.

Орали, пили стаканами водку, распаривали себя чаем. И сколько видел Андрей купцов, никто из них и лба не перекрестил. Спросил и об этом. Ответил могучий купчина:

– Здесь на бога надейся, но и сам не плошай. Этим заняты раскольники, нам недосуг. Мы должны ставить Сибирь на ноги, а не набивать на лбу синяки. Бог нам надобен, как занавеска при торге, а боле он не нужен. С богом мы0 торгуем, с богом и обманываем. А ты мне нравишься, – обнял Андрея купец – Пошли со мной, и сделаю из тебя человека!

Скоро понял Андрей, что в Сибири и бог и царь – не в почете. Молятся больше по привычке, а вот клянут царя во всякое время: в молитве и после молитвы.

Перед Кокчетавом Андрея предупредили купцы, что, мол, на дороге шалит большая разбойная шайка. Даже осмеливается нападать на царские обозы. Правда, простой люд не трогают, а купцам от них житья нет.

И гнал, и гнал коней на восход солнца Андрей, гнал через леса и перелески, через степи. Коней кормил досыта. Никто у них бумаг не спросил. А чего спрашивать: едет человек в добровольную ссылку. Пусть едет, здесь всякие люди нужны. А Сибирь широка, места всем хватит. Летят кони-птицы. Морозный пар на мордах, иней на крупах.

А вот и разбойники, которых так боятся купцы. Позади пальба. Пули плюхаются в снег, чавкают.

– Разбойники! – сжалась Варя.

– Вижу, авось убежим, до Кокчетава недалеко.

Андрей достал пистолеты, ружье, но тут же снова спрятал. Жаль гнать коней, могут запалиться. Натянул вожжи и пустил их трусцой.

Окружили кибитку разбойники.

– Выходите, господа купцы, приехали! – ржал рваная ноздря.

– Вижу, – степенно ответил Андрей – Но только вы во звании ошиблись чуток, мы просто крестьяне, едем на вольное поселение в Сибирь.

– Крестьяне и на тройке. Ха-ха-ха! Ну что, борода, к атаману поволокем аль здесь прикончим?

– Знамо, к атаману, его приказ – каждого волочь для опознания, знать, и этих туда же.

– Дался ему тот купчишка. Раньше куда было проще: уторскали, деньги по карманам и в лес.

– А баба у тебя хорошая, купец! Ха-ха! Може, хлопнем молодца-то, а бабу атаману. У меня так и зудит рука.

– Я те хлопну. Сказано – каждого доставлять "атаману, он ищет того предателя-купца, может, энтот и есть.

– Какого купца? – спросил Андрей.

– Не твоего ума дело.

– Атаман стал много мудрствовать лукаво. Разбойники, чего уж там, надо и жить по-разбойному. Чего удумали, народ спасать. Ха-ха-ха! – заржал рваная ноздря – Значит, по-вашему, я должен головы под пули подставлять, а потом награбленное у купцов – беднякам? Не выйдет. Этого хочет чудило атаман, да еще ты, грамотей.

– Мы ведь тебя и других не держим. Раз задумали, то свою задумку исполним.0

Ехали по целику, ехали долго, кони вязли в снегу, а бородач лениво переругивался с рваной ноздрей. Но вот послышались голоса. Кони встали.

– Примай гостей, атаман! Да смотри шибче, может быть, это и есть тот предатель, коего ты ищешь?

– Веди сюда!

Голос Андрею показался знакомым. Он вышел из возка, помог выйти Варе, она вздрагивала и от мороза, и от страха. Атаман повернулся. Это был Никита Силов. На плечи наброшена дорогая соболья шуба, высокие унты плотно облегли ноги, в красных шароварах, голубой куртке. За широким поясом натыканы пистолеты, сбоку шестопер. Настоящий атаман, каких видел на картинках Андрей.

Никита шагнул к гостям, незваным конечно, крикнул:

– Господи! Андрей!.. Варя!.. Каким ветром вас сюда занесло? Ну, спужались? – обнял ошеломленных Андрея и Варю.

Ехали умирать, а тут дядя атаман. Надежды на спасение не было, и вдруг свой человек. Варя заплакала.

– Пошли в мои хоромы. Ну, будя! Ладно, что на нас нарвались. Под Иркутском шурует другая шайка, та никого не милует. А мы не такие.

– Не такие? Разбойники вы, а не люди, – наконец смог заговорить Андрей, когда они вошли в землянку, где полы, стены были застланы и завешаны коврами – Это ведь тоже не от работы, а с разбоя нажито.

– Значит, осуждаешь. Об этом после поговорим. Грейтесь и к столу. Варя, не бойся, ты у своих, отходи и будь нашей хозяйкой. Я на племянника посмотрю. И года не прошло, а уже не узнать. Глаза стали строже, лицом суше. Пока не спрашиваю, как вы здесь и пошто. Спрошу потом.

Поужинали. Андрей коротко рассказал о себе и Варе, о своем побеге, о помощи со стороны сельчан и Вариной тетки. После чего спросил:

– Поначалу скажите, какого вы купца ищете?

– Одного прощелыгу. Хоть мы и разбойники, а торг-то ведем. То хлебного надо, то водки, да мало ли что. Вот я и держал связь с таким дружком. Хорошо платил. А потом он хапнул наши деньги и бежал. А тут прошел слых, что он появился на этих дорогах. Вот и дал наказ каждого купца сюда волочь.

– А если бы не этот наказ, то нас бы убили?

– Да, ради таких коней убили бы, тем более там был рваная ноздря. Зверь, а не человек.

– А разбойник не может быть человеком, – вырвалось у Андрея.

– Это так. Тут ты прав. Но куда податься нам? За мою голову после бунта давали пятьсот рублев, сейчас дают двадцать тыщ.0 Чуток дальше будут давать еще больше. Я ведь шел в Сибирь не для того, чтобыть стать разбойником. Думал землю пахать. Не дали. Бумаги нет, схватили и на каторгу, беглый, не помнящий родства человек. Бежал. Собрал ватажку, начал баловаться на дорогах. Чуть оклемались. Летось еще приняли двадцать человек, сейчас за две сотни, с того и пошло. Грабежом и живем.

– Бородач и рваная ноздря ругались, мол, ты хотишь сделать шайку спасительницей народа. Бородач за тебя, рваная ноздря супротив. Можно ли такое сделать?

– Думаю я над энтим, но, кажется, нам такого не сделать. Так и останемся разбойниками. Еремей и я – хоть завтра, но остальные против.

– Страшным ты стал человеком, дядя Никита. Видно, правда, что солдату человека убить – это раз плюнуть.

– Не говори такое, солдат никого не хочет убивать, его заставляют. Я тоже не хочу, но и мне жить надо.

– Пошли с нами, дядь Никита. Наши через год-другой остановятся на Усть-Стрелке, оттуда мы побежим в Беловодье.

– Не зови, меня тут же схватят и вас со мной. Меня на виселицу, а вас на каторгу. Вот денег я тебе могу дать, много дать. А может быть, ты останешься у нас с Варей? – усмехнулся Никита.

– Никогда! Людей убивать! Нет! Нет, дядя Никита!

– А разве царь и его ярыги не убивают людей? Еще как убивают. Не убьем мы, то нас убьют. Нонись мы грабанули царский обоз, нагребли полные сумы казенных денег, наших сорок человек полегло, но и за то ихних всех мы перекрошили.

– Но ежли бы ты не нападал, разве бы они в вас стреляли?

– Пустой этот разговор, кончим его. Мне быть, мне жить, мне умирать разбойником. Но что делать с вами? Боюсь я за вас. С кем вас отпустить?

– Вы просто отпустите нас отсюда, а там мы уж сами доберемся до Усть-Стрелки, будем ждать наших.

– Ладно, утро вечера мудренее. Будем спать.

Но Никита не спал, как не спал и Андрей. Тягуче выл за дверью ветер, морозно скрипели сосны. У Никиты большое прошлое, у Андрея совсем короткое, но каждый в отдельности был в прошлом.

Утром начали заходить помощники атамана, что-то спрашивали, уходили, получая наказ. Никита хмуро посмотрел на Андрея и Варю. Сказал:

– Растравили вы мне душу. М-да! Урядник, бунт… Не будь всего этого, то жил бы я в родной Осиновке, копался бы в земле, доживал бы мирно. Возьмешь ли денег, Андрей? Нет. Разбойные, отказываешься? А зря. Это0 ваши деньги, которые отобрал царь. Ваши, понимаешь, ваша подать, ваш оброк, все тут.

– У нас есть деньги, а больше нам не надо.

– Честен. Таким и я был когда-то. Не мыслил быть разбойником, а вот стал им. Будь по-твоему, силком не навяливаю. Уезжайте. Может быть, недельку погостите?

– Нет, ни дня. Зачем же нам надрывать друг другу души? Ты нам, мы тебе… Простимся и в путь.

– Может быть, сменишь коней? Замотаны кони-то. Отдохнуть бы им надо. Подберу самых сильных. Ну? И коней не хочешь. Ну что же, собирайтесь, сам провожу до тракта.

Тройка выскочила на тракт. Кони ходко понесли Андрея и Варю по накатанной дороге. Никита долго смотрел им вслед сквозь слезы, застлавшие глаза.

К вечеру показался Кокчетав. Здесь Андрей решил дать большой отдых коням, себе, чтобы с новыми силами ехать дальше, порасспросить дорогу и пробиваться на Барнаул, Томск, а там выйти на Сибирский тракт.

Неделя отдыха, и снова в путь. А тут завыла метель, закрутила беглецов в непроглядную тьму, перемела дорогу. Кони встали. Снег тут же начал заметать возок. Но Андрей, уже наслышанный о здешних метелях, быстро распряг коней, спрятал их за возок, оглобли поднял вверх: если заметет, то, может быть, кто-то найдет их по оглоблям. Завернулись в тулупы и задремали сладким сном. И видят они, что бредут по пашням, трогают руками налитые колосья пшеницы. Наконец-то добрались до Беловодского царства. Свои пашни, свои табуны коней. Бредут не спеша по сказочной земле, свободной и благодатной…