Текст книги "Каратель"

Автор книги: Иван Тропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

За лобовым стеклом я видел ее глаза – глаза вырванной из постели маленькой девочки. Лицо вроде бы то же, что и пару минут назад: маленький подбородок и тонкий носик, слишком яркие губы и слишком темные веки. И все-таки другое. Что-то там, под этим лбом с завитками выбеленных волос, переключилось, и сильно переключилось… Переключили.

Уже не индюшка на параде. Мокрая курица.

Она нахмурилась. Огляделась, будто только проснулась. Она совершенно не понимала – ни как оказалась в этой машине, ни что она тут делает. Огляделась по сторонам, посмотрела назад, на забор и открытые ворота… Что-то в ее лице прояснилось.

Она решительно стиснула руль и тронулась. Прочь от ворот. Сначала рывками, вихляя из стороны в сторону, но постепенно выровнялась, увеличивая скорость, и скоро уже мчалась прочь так же целеустремленно, как пять минут назад ехала сюда.

Охранник у двери проходной безмятежно провожал ее взглядом, словно так и надо. А может, в самом деле так и должно быть. Уж он-то, наверно, знает, как теперь здесь должно быть. Ведь и в его коротко стриженной голове что-то переключили, гораздо раньше и куда сильнее…

Он развернулся и ушел в проходную.

А я все глядел на забор, на огромные крыши домов за ним. Невольно прикидывая, сколько же их там, но на самом деле я не хотел этого знать…

И я думал, что я знаю изнанку мира?.. Думал, что знаю?..

Да, я видел мальчишек, которых эти чертовы суки берут для того, чтобы вспороть под козлиными мордами. Черт возьми, да я сам… Я оборвал эту мысль. Загнал ее обратно. Поглубже. Туда, где ей и место.

Да, про мальчишек я знал… Знал про слуг, которых они могут держать при себе. Про одного-двоих слуг, которые нужны для того, чтобы чертовы суки могли с комфортом жить в глуши. Там, где им никто не будет мешать… Правда, Диана потихоньку выжила три соседние деревни, чтобы оттуда в ее лес случайно не забредали… Но, по большому счету, те деревеньки были и без того вымершие, там мало кто жил. Дом Дианы – такая же глушь, как и те места, где мы отлавливали наших местных, смоленских чертовых сук. Маленькие домики на отшибе.

Но здесь…

Вот так просто влезть в поселок, где живут сотни людей… могли бы жить сотни людей, если бы она не гоняла их отсюда, как бродячих кошек, стоит им сунуться сюда. Приехать в свои же собственные дома…

– Она что… – Я сглотнул. Голос был как чужой. – Она что, совсем ничего не боится?..

– А чего ей бояться? – Катя посмотрела на меня. Взяла из моих пальцев бинокль, с досадой насадила крышки на объективы. – Ладно, пошли.

Когда мы добрались до дома Карины, уже стемнело. Фары «козленка» высветили черную морду «ауди», каменную арку.

– Сразу за мной не выезжай, – попросила Катя. – Дай мне пятнадцать минут.

Я кивнул. Я уже не удивлялся, что она относится ко мне в прошлом времени. Как к уже пойманному, распотрошенному и прирученному.

Может быть, не так уж она и не права…

Катя уже взялась за ручку дверцы, когда я решился:

– У тебя есть карта поселка?

Она вздрогнула. Медленно сняла пальцы с ручки, опустилась в кресло. Повернулась ко мне:

– Ты сумасшедший.

– Это значит – да?

Она молча глядела на меня. И…

Не уверен, что она считала меня сумасшедшим. Кажется, в глубине глаз мелькнуло что-то теплое. Она ждала, что я это сделаю. Надеялась. Несмотря на все слова и собственные же доводы.

– С собой? – спросил я. – На мотоцикле?

– Нет. – Она мотнула головой.

Жаль…

– Ее можно где-то найти? Чтобы быстро?

Она вздохнула. Потерла пальцы, глядя себе в колени. Покрутила кольцо на правой руке, на безымянном пальце. Тонкое серебряное колечко, в котором вдруг вспыхивали и тут же гасли звездочки чистейших цветов… Крошечные бриллианты? Несколько крупинок, по всей длине кольца.

– Быстро… – пробормотала она и вздохнула. Посмотрела на меня. – Я приеду завтра. Привезу тебе карту.

Только ли ради карты?..

Но я промолчал. Пока рано. Пусть созреет. Просто сказал:

– Спасибо.

Она потянулась к дверце, и тут я вспомнил.

– А от твоего парня ничего не осталось? – спросил я.

Она хмуро посмотрела на меня.

– Да нет, не его вещей… А этих. – Я кивнул в темноту за арку, на дом чертовой суки. – Их книжек не осталось? Они разве не забирали их книги из алтарей?

– Зачем тебе? Там же не разобрать ни слова.

– Так есть?!

– Тебе что, очень надо?

– Очень.

Она что-то прикинула. Пожала плечами:

– Привезу.

– Где?

– Где и сегодня. У морга.

– На пустыре? В кафе?

– Я сама тебя найду.

И она вылезла под моросящий дождик. Мелькнул отсвет на кожаном плаще – и растворилась в темноте.

Я сидел, следил за стрелками часов и слушал, как дождик стучит по кузову.

Денек выдался тот еще. Одно, другое. Туда, сюда… Хорошо еще, что все не слишком далеко друг от друга. Все в пределах Московской области, все к западу от города, все почти рядышком, если мерить привычным путем отсюда до Смоленска…

Круг за кругом секундной стрелки – пятнадцать минут прошли, но я не спешил заводить машину. Сегодня я и так уже узнал много – и куда больше, чем я хотел и рассчитывал, черт бы все побрал! – но было еще что-то…

Какое-то зудящее чувство, что я что-то недоделал. Что-то должен был сделать и не сделал. В чем-то не разобрался…

Предчувствие?

Я бы не сказал. Обычно предчувствие накатывало совсем иначе. Но, в конце концов, что я знаю об этом?

Я слушал дождь и пытался понять, к чему же относится это чувство незавершенности. Поселок и чертова сука? Книга для Дианы? Катька и компания ее парня?..

Наконец я взял фонарь и вылез из машины. На заднем дворе я постоял над кострищем, вороша ногой угли и кости. Но нет, не здесь…

Я пошел в дом. На кухне висел запах кофе, оставшегося на донышке турки. Но нет, не здесь…

В гостиной. Когда Катька сидела в кресле, поджав под себя ноги, и мы говорили. Что-то зацепило мой взгляд и мысль, но разговор был важнее. А вот теперь, когда Катька уехала, эта заноза опять вылезла…

Свет не работал, генератор в сарае давно встал. Я водил фонариком, оглядывая кресло, пол, камин, стены…

Камин. Каминная полка.

Я подошел, оглядывая ряды фарфоровых зверят, две фотографии в рамке, шкатулка с двумя китайскими шариками-колокольчиками… Я вернул луч фонаря на фотографию.

Кто это? Его отец? Дед? Вылитая копия, и даже усы подровнены точно так же. И точно такой же прищур, чуть больше на левый глаз…

Карточка была старая. Черно-белая фотография стала серо-желтой. Дед его еще совсем молодой, моложе самого усатого. В полевой военной форме. Улыбался, глядя в камеру и обнимая рукой за плечи – неулыбчивого, хмурого, в немецкой форме, явно офицерской, хотя и ужасно заляпанной грязью. Только фуражка на немце была чистенькая. И погоны протерты. Полковник.

Вторая фотография тоже была старая и посеревшая. Когда-то это был солнечный день, от которого теперь остался поручень мостка над развеявшейся рекой. Две молоденькие девчонки. Подружки в обнимку. На одной платье в горошек и светлые туфельки. На второй белый халат, из-под которого выглядывал сверху ворот гимнастерки, а снизу край солдатской юбки, в руке она сжимала что-то белое. Косынка? Не знаю… Зато я знал ее лицо. Невозможно было не узнать.

Я стоял, переводя луч фонаря с одной фотографии на другую. В одинаковых рамках. Простые деревянные рамки, потемневшие от времени.

Дед, вылитый внук… Бабушка, вылитая внучка…

Не слишком ли редкая комбинация для простого совпадения? Но если это не совпадение, то…

Я одернул себя. Представил, как отреагировал бы Старик, скажи я ему вслух то, что подумал. Он бы даже не рассмеялся. Он бы грустно покачал головой.

Я повел фонарем по стенам, отыскивая еще фотографии. Прочая родня, остальные бабушки и дедушки. А эти двое – стареющие, обзаводящиеся детьми, а потом внуками, до крайности похожими на них… Наверно, поэтому-то эти две фотографии и стоят вместе на камине. В самом деле, забавно: дед и бабка, сведенные в одну семью лишь полвека спустя, но вылитая пара влюбленных…

Я водил фонарем, но стены были пусты. Ни фотографий, ни картин. Я пошел по дому. Я осмотрел первый этаж, второй. Больше фотографий не было. Только в спальне, над кроватью, я нашел еще две фотокарточки. Совсем древние. Не на черной фотобумаге, а на коричневой.

На одной мать и две девочки, близняшки. В темных платьицах, в сборчатых белых фартучках. И мать и девочки явно светленькие, но ни одно лицо я узнать не мог. Разве что мать… Нет. Девочки… Ну может быть. Иногда лица очень сильно меняются с возрастом. Вот Старик говорит, у меня в детстве были голубые глаза, а потом…

Говорил. Старик говорил.

Или… Если Катька права, и он… его…

Накатила злость, но я заставил себя успокоиться. Вгляделся во вторую карточку.

Мужчина. Крючковатый нос, гладко прилизанные темные волосы. Судя по костюму, фотография одних лет с первой, годов двадцатых. На усатого непохож совершенно.

На всякий случай я заглянул в подвал посмотреть на ее алтарь.

Свечи, конечно, не горели. Алтарь был небольшой и без серебряной пластины, хотя совсем недавно она здесь была, а до этого лежала долгие годы, – по краю алтаря камни были темные, закопченные и заляпанные воском, и вдруг, словно ножом отчертили, камень – светлее и чище. Ровный круг. Козлиной морды тоже не было – на ее месте на стене остались лишь два крюка. Полка в алтаре была пуста.

Порыв холодка в висках был едва заметный, но я был слишком на нервах. «Козленок» нырнул влево, чуть не слетев с раскисшей дороги.

Это была Диана, хотя до дома оставалось еще больше сотни метров. Коснулась меня – не пытаясь подмять под себя, просто разбирая, кто это, – и тут же пропала.

Все же не смирилась наша паучишка. Все еще надеется на что-то. Ждет какого-то шанса… Не смирилась. Не сидит просто так, нет. Напряжена до предела. Раскинулась как можно шире. Вслушивается, не пробежит ли близко зверушка какая.

Хотя нет. Зверушка ей чем поможет – если ей надо цепь порвать? Зато если случайно человек забредет…

Вот его она зацепит. Сначала, пока на пределе ее влияния, – совсем несильно. Безобидно так. Бывает же, что взбредает в голову пройтись вон туда? Просто так. Захотелось, и все тут! Ну маленький крюк, подумаешь…

Для начала. А потом, когда подойдет ближе, тогда уж Диана возьмется за своего спасителя всерьез. Подомнет под себя и заставит делать именно то, что нужно ей.

Обычного человека, который не умеет сопротивляться чертовым сукам, она быстро обломает. За пару часов так обработает, что может даже выпустить его из своей хватки на какое-то время, если потребуется. Вобьет в него накрепко какие-то желания, которые будут ему казаться его собственными заветными мечтами, и пошлет выполнять.

Например, дойти до той заброшенной деревеньки, найти инструменты, которые я вывез туда, и вернуться обратно к поместью. Рвать цепь своей новой хозяйки…

Ну-ну, красавица.

Надейся. Послушнее будешь.

Никто сюда не забредет. Слишком тщательно ты выжила всех из округи. Сама себе яму вырыла. Лучшего места, чтобы тебя держать, и не найти.

Должно быть, она почувствовала, что я заметил ее касание. И не пыталась изобразить приветствие, когда я подъехал к дому. Когда я вошел в столовую, она была мрачна. Даже про еду ни одного замечания не сделала. Ела вчерашние нарезки, и ее пальцы чуть резче, чем раньше, орудовали ножом и вилкой.

– Может быть, вина? – спросила она, не глядя на меня.

– Может быть. Это зависит от вас.

Я встал. До сих пор во время занятий мы сидели с ней в разных концах стола, разделенные всей его длиной. С каждого боку стояло по пять стульев. Я выбрал второй со своего конца.

Диана, прищурившись, следила за мной.

Мне показалось, какая-то колкость рвалась с ее языка, но она сдержалась. Не потому, что не хотела уязвить меня. Нет. Решала сделать это больнее. Наказать. Заставить просить ее остановиться, когда она взломает мою защиту.

Едва я сел, она навалилась… Она была зла и била в полную силу. От ее ударов в голове заледенело и звенело, будто тяжелый таран бил в мой левый висок.

Два раза мне казалось, она начинает тот финт – свой коронный финт, который использовала только один раз и которого я не мог от нее добиться, – и я боялся, что на новом, меньшем расстоянии я его точно не выдержу, но финта не было.

То ли мне лишь казалось, то ли… Времени додумывать не было, на таком расстоянии я любой ее удар едва выдерживал. Любой ее финт вот-вот мог пробить меня.

Но не пробил.

Постепенно ее атаки стали медленнее, слабее… и ледяные щупальца совсем пропали.

Я открыл глаза. Да, наши занятия не улучшили настроения Дианы. Она едва сдерживалась.

Значит, мне не показалось. В самом деле била в полную силу. Старалась пробить меня – не для галочки, для себя, старалась изо всех сил – и не смогла. Это хорошо, что не смогла. Плохо, что никак не унимался червячок сомнения. В полную ли силу? Не сдержала ли она себя пару раз?..

А может быть, я зря накручиваю себя. В такой компании запросто можно спятить. Может быть, червячок сомнения – он вовсе не из тренировки вылез, а пораньше…

У меня из головы никак не шли те две фотографии. Спросить ее напрямую? Но я слишком хорошо запомнил урок, который она преподнесла мне вчера. Урок, который Гош, оказывается, так и не вдолбил в меня, как ни старался. Знание – половина силы.

Я налил ей большой бокал вина до краев. Терпеливо ждал у камина, пока она смаковала вино, и налил ей еще. Присел за стол, на свое привычное место в противоположном конце стола.

Она, все еще хмурая, пригубила вино. Кажется, не удивилась моей щедрости…

– Диана, а когда построили этот дом?

Она оторвала хмурый взгляд от бокала. Вскинула брови:

– Странное любопытство. Зачем вам это?

– Так… Средняя зала, – я кивнул на двери столовой, где за холлом начиналась череда залов, – она ведь для балов? Наверно, здесь были роскошные балы когда-то…

Диана долго смотрела на меня, прежде чем ответить. Даже про вино забыла. Наконец чуть улыбнулась:

– Не знаю, мой господин… Первых хозяев дома я не застала.

– А кто же здесь жил до вас?

– Кто только не жил…

Диана опять пригубила вино. Я подождал, но она не собиралась продолжать.

Я вздохнул:

– Когда-то здесь танцевали… А потом поселились вы. И вместо балов – холмики на заднем дворе… Вы каждое полнолуние приносили жертвы?

– Каждое полнолуние?.. – усмехнулась Диана, не отрывая глаз от рубиновых пучин бокала. Вдруг посмотрела на меня. – Это комплимент, мой господин? Или, напротив, отравленная шпилька в пуховой перине?

Пока я соображал, что она хотела этим сказать, она сделала глоток и подняла бокал перед собой. Крутила его в пальцах, глядя на меня сквозь темное стекло и колышущиеся рубиновые волны.

– Каждое полнолуние… – повторила она с невеселой усмешкой. – Мой господин видит меня таким бессердечным чудовищем?

Не каждое полнолуние? Но тогда… Шесть десятков холмиков… Если бы она делала жертвоприношения каждый месяц, то это было бы пять лет. Пять лет после девятнадцати-двадцати, когда начинаются настоящие жертвоприношения, а не ягнята-поросята. Если же реже…

– Раз в три луны?

– Мой господин жесток…

– Раз в полгода?..

Что-то в лице Дианы изменилось. Ставшее после двух бокалов вина прозрачным для ее настоящих эмоций, оно вдруг опять закрылось. Тут как тут – участие во взоре и кроткая, чуть насмешливая, но по-приятельски улыбка, которым я уже научился не верить. Что-то ее насторожило.

– Мне казалось, мой господин и без меня знает так много… У вас ведь есть книги. И они все еще доступны вам, мой господин, вы даже пообещали мне привезти одну… Может быть, мой господин уже привез ее, да забыл отдать? Для моего господина это такой пустяк, я понимаю, но для меня… Я же не могу поверить, что мой господин пообещал, но не в силах выполнить свое обещание…

Только ее глаза говорили обратное. Она очень надеялась на это. На то, что это должно было значить…

– Книга будет у вас.

– Когда же?

– Завтра, если она так вам нужна.

Мне снова снился ворон. Черная птица хрипло кра-кра-кракала, неутомимо, однообразно, будто пыталась что-то выговорить, и у нее получалось, что-то она выговаривала, все четче и четче…

Я пытался разобрать, что это за слово, и ворон чувствовал, что я хочу это знать. Только почему-то не хотел, чтобы я узнал.

Он и кто-то еще. Чья-то холодная злость на меня за то, что я почти понял это слово… Блестящие бусины глаз зло глядели на меня. Он не хотел, чтобы я понял. Но он должен был это выговорить. Хотя бы раз. И он выкрикивал, все яростнее и все быстрее, все четче и понятнее. И наконец у него получилось, я понял это и в тот же миг понял, зачем он выкрикивал это, но тут огромный клюв ударил мне в руку, вонзился в мякоть между большим пальцем и указательным, плюща, выдирая…

…Я вскочил на кровати.

Рука пульсировала болью, сотни крошечных игл вонзались в глубину ладони, отдавая болью до самого запястья, а в ушах будто звучало еще эхо какого-то звука.

Я кричал во сне? Стараясь не тревожить руку, я тихонько взял ее в левую и стал баюкать, как ребенка, тихонько растирая подушечку большого пальца, снизу и поверх ладони, пытаясь добраться до того места, где рождалась боль, где жалили сотни игл, снова и снова…

И холодно. Чертовски холодно. Когда ложился, я поставил фрамугу в режим проветривания, оставил крошечную щелку, но ночью фрамуга соскользнула с запора и приоткрылась, и холодный воздух лился внутрь. Выморозил комнату. И меня. Я дрожал.

Надо бы закрыть чертову фрамугу. Надо было вообще ее не открывать. Уж лучше призрачный запах духов и платьев Дианы, пропитавший комнату, чем этот холод и эта боль…

Она отступала. Медленно, но отступала. И теперь кроме боли я опять чувствовал странную скованность в основании большого пальца. Особенно если отводить его назад и вверх…

В доме было тихо. Снаружи – тоже совершенно беззвучно. Даже ветер не шуршал в ветвях.

Сон все еще кружился в голове, но быстро истаивал. Я помнил маленькие глазки и клюв, чью-то злобу… Он что-то пытался выговорить – и я помнил, что в итоге он это выговорил. Но вот что именно он выговорил, этого я не мог вспомнить, хоть убей…

И отчего меня так мучают эти вороны? И во снах и наяву… Будто проклятие какое-то. Будто сделал я им что-то когда-то – и весь род их теперь мстит мне… Даже в сны прокрадываются… Что же, мне теперь везде эти проклятые птицы будут мерещиться?

Или это было предзнаменование?

Глава 5
ВОРОНОВЫ ВЕСТИ

– Вот этот дом. – Ногтем мизинца Катя прочертила в бумаге канавку.

Прошлый раз мне показалось, что она духами вообще не пользуется. Но теперь, когда мы сидели внутри моего небольшого «козленка», закрытые от ветра, и воздух был теплый и полный привычных запахов машины, я чувствовал в нем едва заметный чужой привкус. Едва-едва. Такой слабый, что я никак не мог ухватить его и разобрать, и почему-то он казался мне прозрачно-холодноватым, северным. Какая-то ягода?

– Самый большой.

– Хорошо устроилась…

– А чего ей себя ограничивать? Ты же видел, как она отшила ту крашеную курицу. Думаешь, она только ее так?

Я вздохнул.

Крашеная курица… Да она со всеми ими как с бройлерными цыплятами. Пока они трудолюбиво по копейке, по рублику сколачивали свои состояния, обирая тех, кто не смог устроиться в жизни так же, как они, и считали себя хозяевами жизни, – она одним махом ощипала все их золотые перышки.

Хотя… Почему – все? Может быть, хозяева домов живут себе спокойненько в других загородных домах? Кому по карману такой домик, по карману и еще парочка таких же. Живут и продолжают считать себя хозяевами жизни. Может быть, даже показывают друзьям фотографии своих загородных замков, хвалятся… И лишь на вопрос: а чего вот в этом, самом лучшем, не живешь? – вдруг окатывает непонятной тревогой… И желание перевести разговор на что-нибудь иное.

– А ее слуги? – спросил я.

– Слуги или те, пурпурные?

– Не играй в слова, – устало попросил я.

С самого утра я был разбитый и не в своей тарелке. Да еще тренировка с Дианой, когда я держал ее удары с расстояния ближе чем обычно. Ближе чем когда-либо, если уж на то пошло. С третьего из пяти стульев. Нас разделяла всего середина стола. Тяжело. Очень тяжело. Но у меня не так много времени осталось…

– Я не играю в слова! Просто ты в самом деле не понимаешь, куда суешься! Там, помимо пурпурных и тех двух беленьких девок, ты их видел у морга, еще человек двадцать самых разных людей! Двадцать – прислуги! Готовят, убирают, стригут газоны и следят за насосами, бойлерами и проводкой…

– Двадцать?

Я вздохнул. Хороший ты человек, Катька. А все же у страха глаза велики.

– Не веришь… – Катя сжала губы.

– А где живут пурпурные?

– Думаешь, она держит их в одном месте, как скот? Вроде казармы? – Она помотала головой. – Если бы… Нет, они живут каждый в отдельном доме.

– Какие? – Я постучал пальцем по плану поселка.

– Слушай, Крамер… Ты издеваешься, да?

Я молчал и терпеливо ждал. Пусть выговорится. Выговорится – и спокойно продолжит. По делу.

– Она их разбросала по всему поселку. Вокруг себя. Как охранные сигнализации. Если увидишь в доме окно с открытой фрамугой, имей в виду.

– В смысле?

– Слушают в смысле! Не проветривают же они так комнаты, если там на каждом доме штук по двадцать кондиционеров!

– Понял, понял… Не буянь.

Она невесело рассмеялась:

– Ох, Крамер… У меня такое ощущение, будто я объясняю, как лучше намыливать веревку…

Да, с фрамугами я в самом деле сглупил. Мог бы и догадаться.

Катя грустно глядела на меня. И теперь я уже не сомневался. Карта, конечно, хорошо, но так просто ты от меня не отделаешься. По глазам вижу. Потому что иначе буду тебе в снах являться и корить телячьим взглядом…

– Здравствуй, мыло душистое, здравствуй, веревка пушистая… – пробормотал я.

Катя вдруг прищурилась, зло усмехнулась:

– Зря стараешься. Ты, конечно, можешь заставить меня заплакать… Чего смотришь? Думаешь, такие, как я, не умеют плакать? Умеют. И я могу расплакаться. Но помогать тебе не стану. Не надейся.

Я бросил на нее быстрый взгляд – да неужели? – и снова сосредоточился на карте. Дом, который паучиха выбрала для себя, в самом центре поселка, впритык к…

– Это что? Пруд? – спросил я.

– Маленькое озерцо.

– А это? – ткнул я в центр.

– Игрушечный островок. Насыпной. Из розового песка.

– Розовый?..

– Розовый! Как на Крите! Что, ни разу не видел? – В Катькином голосе снова прорезалась злость.

Я вскинул ладони:

– Не знаю, куда лезу. Понял, понял…

Как на Крите… Интересно, чьи же там дома – были чьи, если дошло до островка из розового песка?

– Ее слуги… прислуга, – уточнила Катя, – живут вот тут. – Она ткнула в дом на дальнем крае поселка. – Вот они-то как раз живут вместе.

Ага. Все же все вместе и на краю… Все же не всесильная. Все же двадцать душ ее раздражают. Выкинула их на самый край, подальше от себя. Чтобы почти не замечать того, что творится в их головах…

– Как в казарме…

– Или в стойле, – жестко сказала Катя.

– А… – Я замялся, подбирая слово. – Мальчишки… Ну на новолуния…

Думал я вовсе не о мальчишках.

Катя внимательно смотрела на меня.

– Кажется, вот тут, – сказала она. Указала на дом рядом с домом паучихи.

– Кажется?..

Немного же, для двух-то лет слежки.

– Крамер… – процедила она сквозь зубы.

Я пожал плечами. Ну нет так нет.

– Ты не понимаешь! – не выдержала Катя. – Она их привозит всего за день до новолуния… Да дело не в том, где она их держит! Дело в том, что берет она их… – Катя осеклась.

Опомнилась. Не в мальчишках было дело. Не в мальчишках.

– Еще что-то знаешь, кто где живет? Тут, тут? – Я ткнул пальцем в другие дома по соседству.

Катя помотала головой.

– Совсем-совсем?

Она еще раз мотнула головой. Пожала плечами:

– Наверное, кто-то из ее пурпурных. Как и в других домах вокруг.

Я вздохнул:

– Ну это я уже понял… – Я еще раз оглядел план. Прикинул, что знаю о том или другом доме. – Да, негусто…

– Поверь мне, даже это много. Это очень много. Если бы ты столкнулся с той гривастой поближе…

Она замолчала, поджав губы.

Я глядел на карту, прикидывая. Мало того что забор сплошной и под три метра, так еще и камеры там, если верить Кате. И за картинкой с этих камер следят пурпурные. Знают как – и делают это на совесть. Уж в этом-то можно не сомневаться…

Днем туда не влезть. Ночью? Хм… Если камеры без инфракрасного режима… Но ночью там паучиха. Бодрствует она, а вместе с ней не спят и все ее пурпурные. А среди них есть обученные не хуже Гоша. А есть и бывшие охотники, если верить Катьке, и уж этих-то провести…

– Н-да. Хорошенькая расстановочка… – Я вздохнул и подвел итог, не очень-то весело: – Ладно. Пожалуй, ты права…

– А! – ожила Катя. – Все же голос разума не чужд и таким…

– Справлюсь и так. Лучше лезть одному.

Катя осеклась, как поперхнулась. Прищурилась, разглядывая меня так, словно первый раз увидела.

– Крамер. Скажи, что мне это послышалось.

– Слушай внимательно, чтобы потом не думала, что тебе это послышалось: у тебя есть время до завтрашней полуночи.

Катя молча глядела на меня.

– Но на твоем месте я бы убрался отсюда подальше до завтрашнего вечера, – сказал я. – Потом… – Я пожал плечами. – Сама понимаешь…

– Понимаю. Если она тебя возьмет, она из тебя все вытащит. Но почему полночь? Думаешь, темнота тебе поможет? Да ты даже с забора слезть не успеешь, как они тебя заметят! А заметят они, тотчас же узнает и гривастая. Вмиг займется тобой. А может, и без нее тебя спеленают как младенца.

– Может быть. – Я пожал плечами. – Значит, такая судьба.

Поломатая, как сказал бы Старик…

Я не смотрел на нее. Глядел в сторону, изображал бесстрастное равнодушие, после того как решение принято. Но краем глаза следил за ней. Уверен, она играла, когда пыталась меня отговорить. А где-то в глубине души рада, что я не отступился. Потому что сама готова присоединиться – несмотря на все эти слова.

Никуда ты, конечно, не убежишь, красавица. Еще помогать будешь…

Я это чувствовал. Знал, и все тут!

– Что ты задумал?

– Какая тебе разница? Ты в это время уже будешь в Тамбове или в Гусь-Хрустальном.

Она раздраженно выдохнула и тряхнула головой. С яростью откинула с лица непокорный локон.

– Ты его не вытащишь! Понимаешь? Не вытащишь! Только меня засветишь! Она сильнее тебя!

– Никогда не знаешь, пока не проверишь.

– Да ты даже к ее дому не сможешь подобраться незаметно! Даже к соседним домам не успеешь дойти, как тебя уже спеленают!

– Хочешь об этом поговорить?

Катя побледнела, но смолчала.

Поджав губы, поглядела на стол, на план. Свернула его в трубочку, опоясала резинкой в два раза и подвинула ко мне. Нахмурилась, будто вспоминала что-то, и достала из своей сумки холщовый мешочек, натянутый на какую-то плоскую, но тяжелую коробку.

– На.

– Что это?

– Книга твоя… Ты же просил?

Я растянул тесемки, приспустил мешок. Показался край «живого» переплета, где в узоре гармонично слились два мотива, чуть разных и все-таки родственных, как части одного целого, – значит, и с паучьей частью, и с жабьей. Хотя узор и не такой сложный, как был на книге Дианы…

– Ты прав, – сказала Катя. – Меньше знаешь, крепче спишь. Значит, до завтрашней ночи у меня есть время? Ну тогда прощай… Влад.

Подхватив свою сумку, она распахнула дверцу и выскользнула наружу.

– А…

Но дверца уже захлопнулась. Катя, не оглядываясь, шла прочь.

А я сидел и смотрел ей вслед, не веря своим глазам. Неужели она вот так вот все бросит и уйдет?..

Сейчас поедет соберет вещички и завтра же утром уберется отсюда, от греха подальше…

Вдвоем еще были бы какие-то шансы. Да, призрачные. Да, сугубо теоретические. Но были. А одному…

Я смотрел, как она залезает на свой огромный мотоцикл. Подрубила пяткой опору, врезала по стартеру и сразу же рванула вперед, заставив тяжелую машину привстать на дыбы. И укатила, так ни разу и не оглянувшись.

Хотя еще минуту назад я был совершенно уверен, что она играет… Что все эти слова – всего лишь шелуха, не знаю для чего, но она их отбросит и пойдет вместе со мной, когда дойдет до дела…

Или дело в том, что я слишком хотел в это верить?..

Я откинулся на сиденье. Подголовник тыкался в затылок. Меня разбирал смех. Это последнее, что у меня осталось. Смех. Пусть и злой…

И еще подарочек чертовой суки в руке. Там зашевелилось, стянулось. Еще не колючая боль, а какое-то странное напряжение, гудевшее чуть ниже запястья, – первый предвестник боли. Словно натягивались нити, пружинящие струны, которые будут обрываться, кидая в руку иглы. Сотни. Тысячи игл…

Я поднял руку. Попытался отвести большой палец вбок и назад. Вбок он отходил. Назад – нет.

Утром, как я ни пытался, не смог оживить эту жилку. Не помог ни жаркий душ, ни то, что четверть часа разминал ладонь.

Ни время. Время тоже не помогло. Прошло уже несколько часов, а жилка…

Да. И в этом тоже. Я слишком хотел верить, что чертова тварь не коснулась меня, что ее рука всего лишь прошла рядом. Слишком хотел верить.

Кажется, я еще ни разу не возвращался так рано. И дело совсем не заладилось, и не так уж далеко от того городка до дома Дианы…

После съезда с шоссе и до ворот поместья несколько верст тянулась старая бетонка без малейших признаков жизни вокруг. Ночью ни огонька, как ни вглядывайся.

Но сейчас было еще светло, и я видел не выскакивающие из темноты под лучи фар плиты бетонки, а длинную серую дорогу меж полей. Вокруг не то заросшая пашня, не то подсыхающие болота. Они шли и справа, и слева, на версту от дороги, а то и дальше. Кустарник в рост человека, в основном облетевший, но кое-где пламенели кусты черной рябины. Под серым, низким небом…

Даже непривычно как-то.

Даже въехав в ворота и петляя уже в дубовой роще, я все еще чувствовал себя непривычно. Может быть, дело было не в низком небе и сером свете, а в том, что теперь я уже не мог себя обманывать. Надеяться было не на что. Я мог сжать рукой руль, но не мог избавиться от ощущения странной пустоты за большим пальцем…

Касание было резким и сильным, как чей-то холодный, шершавый язык, вылизавший меня изнутри черепа.

Ушло, оставив лавандовый привкус, – и вдруг снова вернулось. Будто она нащупала не то, что искала. Что-то очень знакомое, но никак не ожидала наткнуться на это здесь.

Я обрубил ее удивленные язычки, впивавшиеся в меня. На таком расстоянии это было нетрудно. Да и Диана уступила.

Может быть, она все еще надеется, что сюда кто-то забредет и она сможет спастись, но о нашем договоре помнит прекрасно. Не пускают – идет лесом.

Да, она тоже слишком хотела верить, что сможет спастись…

За кого она приняла меня сначала, не ожидая так рано?

За крупного зверя? За заблудившегося ротозея, случайно свернувшего на эту заброшенную бетонку?

Надеялась.

Она встретила меня спиной. Стояла у камина. Не то греясь, не то просто не желая встречаться со мной взглядом. Стыдилась за ту жадность, с которой набросилась на меня, приняв за другого.

Не обернулась, даже когда я поставил на стол пакет с едой.