Текст книги "Шаг во тьму"

Автор книги: Иван Тропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Если они о нас знают, если она нас ждет, то фонарь бы не зажигали, – сказал я. – Если сука настороже, она заметит нас без всякого фонаря. И предупреждать нас ей незачем.

– Предупреждать – незачем, – согласился Виктор. – Вопрос в том, предупреждает ли она нас или…

Виктор замолчал.

– Или?.. – нервно отозвался Шатун.

– Или отвлекает.

– От чего? – спросил я, с трудом скрывая злость.

Господи! Только его опасок и предположений мне еще и не хватало для полного счастья! И так-то хочется все бросить и бежать… Нестись обратно к машинам. Прочь! Как можно дальше, и гори оно все синим пламенем! Это плохое место.А тут он еще, со своими страхами…

Фонарь подмигивал из-за ветвей, высматривая каждый наш шаг.

Мы медленно обходили дом по широкой дуге. Ближе нельзя. Как бы не почувствовала нас раньше времени…

– Да от чего угодно… – снова подал голос Виктор. – Может быть, от тебя, Храмовник?

– Ты это о чем? – раздраженно отозвался я.

– Да о том же… – мрачно сказал Виктор. – Гоша можно понять, он на детях помешанный. А ты-то?

Господи, как же он меня достал!

– Что – я? – процедил я сквозь зубы.

– Тебя-то почему так тянет туда? Будто била она тебя не отгоняя, а приманивая. Чтобы ты вернулся сюда несмотря ни на что. Да не один, а привел вместе с собой всех своих. Чтобы ей накрыть всех разом и больше уж не беспокоиться… А, Храмовник? – Виктор перестал ухмыляться. – Тебя-то туда что так тянет?

Что тянет…

Лицо в зеркале–  мое собственное лицо!–  которое не сразу узнать. Потому что не хочу я узнавать себя в этом перепуганном до ужаса мальчишке. Потому что та чертова сука, сама того не желая, докопалась, достала туда, где…

Я тряхнул головой.

Я знаю что. Только объяснять это ему – черта с два! Перетопчется.

– Кажется, тут. – Я остановился.

А Виктор с Шатуном должны идти дальше, за дом. Виктор останется напротив черного выхода, а Шатун пойдет еще дальше, пока не окажется напротив меня через дом.

Но Виктор тоже остановился, не спешил идти дальше.

– Так что же, Храмовник?

– Я тут. А вам дальше.

– Да? – Виктор хмыкнул. – Ну-ну… Мы-то пойдем дальше, конечно… Но дело, может быть, и в другом, – сказал он неожиданно спокойно, почти вкрадчиво. – Ты ее песика пришиб, да? Так, может быть, она его уже нашла. С переломанным хребтом. И кое-что сообразила. А? И другого себе завела. И вышколила его еще покруче первого. Чтобы он и по ночам вокруг дома прогуливался, А?.. Вот для того фонарь и нужен – наше внимание отвлекать, пока песики к нам сзади будут подбираться. Чтобы в отсветах фонаря не так были заметны их желтые глазки. В полной темноте они слишком заметно светились бы…

В косом свете далекого фонаря я видел, что он ухмыляется. Не верит он в это все, конечно же. Так, на нервах моих поиграть… Знает, что это такое – эхо прогоняющего удара.

– За три дня даже ей не вышколить еще одного волка.

– Да ну?.. И кто сказал, что одного? Может быть, парочку? Или сразу трех. Двое на руках виснут, третий рвет горло уже без всяких проблем… – Он хмыкнул и взял Шатуна за руку. – Пошли, мишка-оторва. Не будем мешать нашему Храмовнику представить этих трех милых волчат…

Несколько шагов я еще различал их, потом они перешагнули линю тени, угол дома прикрыл их от фонаря. Потерялись.

Я остался один.

Это плохое место…

Я знал, что они где-то там, идут в темноте. Знал, что Гош по другую сторону дома, на дороге. Знал, но чувствовал, что я здесь один.

Есть только дом, нависающий над фонарем, надо мной, надо всем миром. И чертова сука в нем.

Это плохое место!

Глаз фонаря, следящий за каждым моим движением. И шелест капель, в котором тонут все прочие звуки…

Я один. Совсем один. И…

это плохое место.

Я вдруг явственно почувствовал чей-то взгляд. Сзади, в спину.

К черту, к черту! Это все шутки подсознания! Эхо ее удара – и рикошет дурацкой шутки Виктора! Нет там никого, просто не может быть. За три дня ей не выдрессировать волков. Да она даже того Харона еще не нашла, скорее всего. Не должен был он еще всплыть – вода-то сейчас почти ледяная…

Но я ничего не мог с собой поделать. Кусая губы, злясь на себя, но все-таки поджался и резко обернулся. Цепко хватая взглядом все, что позади: отсветы фонаря на мокрых стволах дубов, черные тени за ними, отсветы на земле, неровной от взмокших листьев… выискивая два сияющих глаза, внимательно наблюдавших за мной.

И медленно выдохнул. Злясь на себя еще больше. Конечно же никаких глаз не видно. Потому что нет никаких волков. Нет!

И не могло быть. Она не всемогуща. Одно дело – заставить кого-то делать что-то нужное ей, когда она рядом. Когда она запустила в голову свои ледяные щупальца… Но стоит ей отпустить человека – и он снова станет самим собой.

И после второго раза в себя придешь.

И после третьего… Наверно…

Чтобы надолго подчинить человека и заставить его делать в точности то, что ей хочется от него, когда ее самой уже нет рядом, для этого нужен не один десяток вторжений. Не одна неделя упорного труда, и даже не один месяц. Потому они и заводят себе постоянных слуг.

А изменить животное еще сложнее, чем человека. Мозг у волка устроен проще, конечно, но ей от этого не должно быть легче. Волк почти не сопротивляется вторжению. Но, подчинив его, что с того пользы? Вариантов поведения у него куда меньше. Что-то сложное – надо создавать заново, с нуля. Но сначала сломать врожденные варианты поведения, а у волка они закреплены куда тверже, чем у человека…

Так что изменить волка так, как она изменила Харона, еще сложнее, чем сделать слугу из человека.

Вроде бы…

Вроде бы так. А может быть, и нет. Я ведь не чертова сука. Могу только слушать размышления Старика да сам потихоньку догадываться. А как уж оно на самом деле…

К черту, к черту эти предательские мыслишки!

Я сдвинул рукав, поймал отражение фонаря на часах. Без двадцати девяти. Еще четырнадцать минут…

Чертова сука, должно быть, уже в подвале. Запаливает свечи вокруг алтаря. Обычно там горит каждая шестая свеча, но этой ночью будут гореть все.

Секунды тянулись медленно и тяжело. Стрелка часов будто замерла.

Без двадцати семи…

Я стоял, глядя на стрелку и облизывая губы – почему-то жутко хотелось пить. Все бы отдал за глоток воды! В кармане есть фляжка коньяка, но как раз сейчас нельзя ни капли спиртного.

Без двадцати пяти…

Можно. Теперь можно, не опасаясь перегореть раньше времени.

Я облизнул губы, сухие как бумага, отлип от дерева и стал расстегивать плащ.

Ну вот, сейчас и узнаем, на что она способна.

Я медленно – пока еще символически, больше не ногами, а глазами, мыслями, нутром – двинулся вперед. Готовясь, нацеливаясь, чтобы осталось лишь спустить курок.

Отбивая в голове серебристый ритм. Собирая – не столько сознательно, сколько рефлекторно, в дальней комнате души – букет эмоций, которые должны быть во мне, когда все начнется. Вытаскивая их из себя, лелея, защищая от невыносимого ветра…

это плохое место!

Выкинуть эту дрянь! Выжать из себя! И приелушиваться к тому, что останется. Вот-вот в голове повеет холодок – настоящийхолодок. Знак, что она нас заметила.

Только бы новичок не вошел слишком рано. Или не запоздал. Дело даже не в нервах, просто мы с Гошем и Виктором уже привыкли к ухваткам друг друга, а вот он…

Я остановился. Сердце в груди бухнуло и – замерло. Воздух в горле застыл непробиваемой пробкой, не давая вдохнуть. Мысли вышибло, в голове стало пусто-пусто.

Справа от меня – два ярких огонька.

Мигнули, скрывшись за стволами дубов, и снова сияют. Ярче и ближе…

Я попятился назад и чуть не заорал – что-то ударило меня в спину.

Лишь через миг понял, что это дуб. Всего лишь ствол. И в тот же миг наваждение пропало. Огоньки слишком далеко, слишком яркие. Не волчьи глаза.

Нахлынуло облегчение, но всего на миг. Потому что если это не волчьи глаза…

Огоньки нырнули вверх, снова опустились. Но не так, как подпрыгивали бы глаза бегущего зверя. И не фонарики в руках людей. Больше всего это походило…

Черт возьми! Я оглянулся влево, где дом, – на фонарь, сияющий в темноте. Ярко, слепя, заметно даже издали. Как приглашение.

Поглядел вправо. На два желтых огонька, то и дело пропадающих за стволами далеких дубов. Там же дорога!

И мальчишек – двое… Виктор сказал: не бывает, чтобы одна сука приносила в жертву двух мальчишек за один раз…

Озарение было ярким, как удар в ухо. Я до боли закусил губу. Ну да, второй мальчишка… Чертов пижон! Накаркал!

Теперь понятно, почему их двое. Один для себя, второй для подружки. Еще одна чертова сука. Едва ли сильнее той, которая в доме, – куда уж сильнее-то?! Но если она подружка той… Близка до такой степени, что они вместе совершают ритуал… Если она слабее, то самую малость.

Сквозь ветви опять сверкнули фары – машина ехала быстро.

Гош! Он ведь должен заходить к дому с той стороны, как раз по дороге! Та чертова сука, что в машине, заметит его. И если она хотя бы вполовину сильна, как та, в доме…

Я развернулся и побежал. Не сдерживая движений, не стараясь ступать бесшумно, не обращая внимания на громкое чавканье мокрой листвы.

И все равно бежать быстро не получалось. Чертово новолуние! Я бежал выставив руки, то и дело натыкаясь на шершавые стволы дубов, выраставшие из темноты. Далекие блестки фар только мешали.

Нарастающий шум машины, дубы, выпрыгивающие из темноты, скользящие за деревьями фары…

Не успеть. Она уже подъезжает к пруду. Она там, где Гош должен начинать атаку. И убежать на сотню метров он не мог…

Двигатель сменил тон, машина тормозила.

Ну вот и все… Едва ли бы мы и вдвоем с ней справились, но одному у Гоша точно никаких шансов. Она уже заметила его, она его уже сломала…

Надо остановиться. Надо поворачивать. Ему уже не помочь.

Это плохое место.

Остановиться… Назад…

Ноги налились свинцом, не желая идти вперед, в груди была холодная пустота. Тело знало, что вперед нельзя. Только назад. Назад!

Стиснув зубы, я наклонялся вперед, кидал вперед непослушные ноги… Вперед, где все темнее и темнее. Пригорок слева закрыл меня от дома, от фонаря. Обрезал последние крохи света. Лишь темнота.

Это плохое место.

Я бежал, натыкаясь на стволы, выскакивающие из темноты, а подъем все не кончался. Я бежал вперед, а вокруг была одна темнота. Ни фонаря у дома, ни фар машины. Я ничего не видел. Я потерял и звук мотора. Где она? Проехала? Успел Гош ее заметить и уйти с дороги? Или…

Где машина?! Если они заметили и остановились, то где?!

И где Гош?!!

Это плохое место.

Кажется, я уже минуту, час, вечность бегу через темноту, натыкаясь на вырастающие из ниоткуда стволы, мокрые и шершавые, – и значит, где-то совсем передо мной обрыв. До самой дороги. Только где она, черт бы ее побрал?! Сколько до обрыва осталось?!

И еще я ждал, искал холодное касание у себя в голове. Ледяной ветерок, стискивающий голову изнутри. Мои мысли, чувства, желания… Но ничего этого не было.

Словно ее уже не было поблизости. Будто она в один миг сломала Гоша, раздавила его, как мышонка, и уехала дальше к дому, даже не остановившись… Гош ведь был у самой дороги. Если он не заметил их вовремя и оставался, пока фары в упор не осветили его… Он даже не успел подумать о том, чтобы отбежать от дороги. Паучиха взялась за него с нескольких метров… Один на один… Сломала его…

Нет, не может быть! Как бы ни была сильна эта чертова сука, но не могла же она сломать его за несколько секунд?!

Или могла?..

Это плохое место.

Зачем я пришел сюда во второй раз? Я ведь чувствовал, что пропаду здесь. Знал это. Мы все пропадем здесь, прямо сейчас…

Стиснув зубы, я бежал вперед. Где кончается этот чертов подъем?! Ни черта не видно! Если они остановились на дороге прямо под обрывом, и Гош уже не сопротивляется, и тут я вывалюсь к ним из леса – на те же несколько метров, тоже один, да еще, не дай бог, навернусь с обрыва…

Страх накатил новой волной. Стоять, стоять, стоять! Только сам погибну, Гоша уже не спасти…

Но я бежал. Вперед. Вперед. Если остановлюсь – то все. Тогда уж точно не побегу дальше. Нет, не верю, что она смогла сломать Гоша так быстро! Не хочу верить!

Я бил по ветвям, налетающим из темноты, и рвался вперед, мотая головой, чтобы отогнать эти мысли, рыча от злости на все вокруг, на самого себя – пусть ярость, только не дать страху захватить меня!

Что-то налетело на меня из темноты, я ткнул руками, защищаясь от очередного дубового ствола… но под руками была не шершавая кора, а что-то гладкое… И спереди, и слева… И что-то схватило меня сзади за плащ…

Я закрутился на месте, пытаясь вырваться, но вокруг была лишь темнота, и руки упирались лишь во что-то мокрое и гладкое, а за плащ схватили еще крепче, и вокруг меня суетились, большие и сильные… куда сильнее меня…

Это плохое место.

Я не мог понять, что это окружило меня, наваливаясь со всех сторон из темноты… Я словно провалился из леса, ночи и шума дождя во что-то похожее, но иное. Оно затягивало меня, как затягивает взгляд узор на «живом» переплете, на котором привычная реальность словно истончается, открываясь во что-то иное, в то, что обычно отгорожено…

Я бы закричал, если бы у меня не перехватило от ужаса горло.

То, что хватало меня, надвинулось еще ближе. Дыхание, сильное движение, прямо передо мной…

А потом – через миг и вечность – я различил шепот.

– Влад, Влад! – дышали мне в ухо. – Стой!

Я перестал отбиваться. Замер.

Словно окатили ледяной водой. Сумасшествие схлынуло так же быстро, как и накатило. Я хватал ртом сырой воздух. То, что представлялось сплошным нечто, окружившим меня и хватающим со всех сторон, вдруг снова оказалось лишь лесом, дождем, темнотой и сильными руками Гоша. Его куртка. Вот что было этим мокрым и гладким под моими пальцами.

Он стоял сбоку и крепко держал меня, вцепившись в мой рукав. Я чувствовал, как сильно натянулась толстая кожа плаща под его цепкими, как хватка бультерьера, пальцами.

– Влад?..

– Там машина… – только и смог выдавить я.

– Проехала, – тихо сказал Гош. И не было ничего слаще того спокойствия, что звучало в его низком голосе. – Пошли быстрее.

Куда? – хотел я спросить, но Гош уже тащил меня.

Кажется, мы развернулись и теперь шли обратно. Туда, откуда я прибежал.

– Гош, она заметила тебя?

– Не знаю.

Чувство пространства постепенно возвращалось. Похоже, я добежал почти до самого обрыва. От того места, где Гош перехватил меня, до дороги не больше метров десяти, наверно. Ну, двадцать от силы… Слишком мало, чтобы сука не заметила Гоша, который был еще ближе… Или он сзади меня нагнал?

– Ты успел отойти?

Успел отбежать, а потом снова подошел, когда перехватил меня?

– Нет, – сказал Гош.

– Но тогда…

– Не знаю! – отрезал Гош, таща меня вперед. – Спала?

Спала…

Об этом я не подумал. А зря. Они ведь тоже люди – ну, отчасти, по крайней мере. Если дорога была долгой, вторая паучиха могла и уснуть. Если эта сука такая же, как та, что живет в доме – со своим водителем и красавчиком на побегушках, – то она ведь не водит машину сама. Развалилась на заднем сиденье, размякла от долгой езды по бездорожью, разморило ее, да и уснула. Если и заметила Гоша сквозь сон, то пока проснулась, пока разобралась, что ее разбудило, – машина уже проехала дальше, унеся чертову суку на безопасное расстояние.

Впереди справа показался свет. Фонарь. Чертов фонарь. Мы уже обошли холм.

– Вик с Шатуном! – вспомнил я и остановился. Надо повернуть еще правее и быстрее бежать в обход дома, потому что… – Они же сейчас…

– Здесь, – перебил Гош, осадив меня за плечи. Сунул мне в руки что-то. – Смотри!

Я обернулся к Гошу, но он уже растворился в темноте, где-то слева от меня.

Прошуршала ветка по его кожаной куртке, и остался только шум дождя. И бинокль, который он сунул мне в руки.

Посреди темноты фонарь резал глаза, слепил. Я прищурился, чтобы рассмотреть хоть что-то кроме фонаря. Поискал ближайший ствол дуба, чтобы присесть за ним.

Шагнул туда – и вдруг снизу вынырнул еще один фонарь – низко-низко, откуда-то из-под самой земли, наверно…

Какой-то миг я не мог понять, откуда этот свет. Там же вперед везде ровно, а дальше дом, и там просто неоткуда…

Дьявол! Это же отражение фонаря в воде! Пруд сейчас как раз между мной и домом.

Глаза привыкли, теперь я хорошо различал и стену дома, и две красные точки где-то посередине между верхним фонарем и нижним.

Я сбросил с бинокля защитные крышечки, поднял его к глазам. Двадцать крат в бинокле – это довольно много, чтобы глядеть в него без подставки. Сразу становится заметно, что даже самые твердые и спокойные руки на самом деле постоянно дрожат. Я шагнул к дубу, присел, вжал край бинокля в твердую кору.

Лучше. Огоньки – это габаритные огоньки машины. Черная «ауди», крупная, представительского класса. Окна затемнены, что внутри, не рассмотреть.

Я чуть поднял бинокль. Туда, где за машиной лестница, вход в дом. Сейчас выйдут встречать, сразу всех и рассмотрим.

Но под фонарем было темно. Двери закрыты. Гости уже давно внутри?..

Теперь я мог только ждать. Больше мне сейчас нечего делать – смотри в бинокль, но смотреть не на что. Ждать. Пауза. Хуже которой ничего сейчас быть не могло… Я пропустил встречу гостей, но я хотя бы видел фары машины. А сейчас вижу саму машину, пусть и пустую. А Виктор с Шатуном?

Им даже этого не видно. И если они не заметили фары машины, пока она подъезжала… И сейчас начнут атаку, не зная, что все изменилось…

Или уже бегут? Прямо сейчас?!

Я судорожно вздернул рукав, кинул взгляд на циферблат. Поймал отражение фонаря. Без шестнадцати. Одна минута.

Вокруг шел дождь, но во рту было сухо-сухо. Я облизнул губы, кожу вокруг, насколько дотянулся, слизывая капельки дождя. Поглядел влево – туда, где за морем темных ветвей сейчас несся Гош, обходя по широкой дуге дом. Успеет?..

В доме горели окна справа от фонаря – кухня. Но в светлых проемах не проходил ни один силуэт. Горели и окна под ним – там холл. Но и там силуэтов не было. Такое ощущение, что, хотя свет горит, везде пусто.

Может быть, так и есть. Они либо в подвале, либо в задней части дома, не поделенной на этажи. Парадные залы должны быть там.

Я опустил бинокль и еще раз поглядел на часы. Кончик минутной стрелки показывал на три четверти часа.

Успел Гош?

В окнах по-прежнему никакого движения. Свет горит, но никого нет.

Случайно? Ушли в заднюю часть дома, позабыв выключить свет? Или…

Или Гош не успел?..

Горели фонари над дверьми и отражение в пруду, светились окна, два красных светлячка габаритных огней, шуршал дождь, заполнив весь мир стуком своих капель, и ничего не двигалось. Здесь, по эту сторону дома.

А на той стороне? Виктор и Шатун должны были идти оттуда. И обе чертовых суки сейчас либо в залах – в том конце дома, либо в подвале – у алтаря, в самом конце подвала, под той, задней частью дома…

Я стиснул кулаки.

Гош, Гош, Гош! Успел ты или не успел?!

Я же здесь ни черта не узнаю, даже если там мир будет рушиться! Дождь сеялся с неба миллионами капель, топя мир в тихом шорохе, скрадывая все звуки.

Время остановилось. Мир застыл, залитый дождем, как нафталином.

А минутная стрелка уже на без пяти…

Если Гош перехватил их до начала атаки, они бы уже успели вернуться сюда?

Наверно.

И если его здесь еще нет, значит…

Это плохое место.

Я тряхнул головой, отгоняя предательскую мыслишку, но все равно почти видел: Виктор и Шатун, начинающие атаку, как и договаривались. И натыкающиеся на двух падучих. Вот, наверно, почему та, вторая, не тронула Гоша. Такая сильная, что смогла взглянуть в него, даже не дав ему этого почувствовать. Распотрошила его, все его мысли, все наши планы – и оставила. Пока оставила. Чтобы неспешно разделаться сначала с Виктором и Шатуном, а потом добить нас с Гошем. Разбить на два боя. Разбить нас на части. Два в два и еще раз два в два. Вместо четырех к одному, как мы надеялись…

Это плохое место!

Что сделал Гош, когда понял это? Бросился им на помощь?

Бросился. Иначе бы он уже вернулся…

Стрелка завершила круг. Полночь. С неимоверной четкостью, будто шоры упали с глаз, я вдруг понял, что остался один. Здесь. Отрезанный от всего мира. И уйду отсюда тоже один. Если вообще уйду…

Это плохое место.

Старик же говорил, что это не шутки… Что однажды…

Я ведь знал, что сюда не стоит соваться? Ведь знал же – где-то в глубине души… Знал, верно?

Стрелка отмерила еще пять минут. И еще десять. Уже полчаса сверх того, когда должна была начаться атака… Когда она и началась.

Надо было забыть про это место. И ничего не говорить ни Гошу, ни Старику. Просто забыть…

Я вдруг понял, что глаза у меня мокрые не только от капель дождя, скатывающихся полбу. Но надо уходить. Последнее, что я еще могу сделать, – это успеть уйти. Если те две чертовы суки взяли Гоша, Виктора и Шатуна, то уж перед смертью-то они успели распотрошить их до конца Они знают, что я здесь.

Я попятился, не отрывая взгляда от дома.

Надо бежать. Если не ради себя, то ради Старика. Про него ведь чертовы суки теперь тоже знают.

Я развернулся назад и – налетел на человека.

– Тихо, тихо… – зашептал Гош.

За ним зашуршал еще один плащ. И чуть дальше мелькнуло еще одно бледное пятно в темноте – чье-то лицо.

– Гош! Какого дьявола! – Я с трудом удержался, чтобы не заорать в полный голос, чтобы не врезать его в грудь кулаком. И не по-дружески, а от души. Со всей дури. И лучше – в живот. Чтобы до печенок понял, как такие кунштюки выкидывать! – Что вы там шлялись столько?! Я уже…

Я закусил губу, заставив себя замолчать. Кажется, Виктор усмехался в темноте.

– Мужик вышел из дома, – подал голос Шатун. – Ходит сбоку, будто что-то почуял.

– Пришлось тихо, – сказал Гош.

– Он вас заметил?

Гош скептически сморщился. Качнул головой. Это значит: надеюсь, нет.

Виктор просочился между Гошем и Шатуном.

– Ну и где ваша машина? – Он скрипнул плащом, щелкнули крышки бинокля. – Та-ак… И правда машина. – Он раздраженно цокнул. – Черт возьми… Должен был сообразить, почему мальчишек двое…

– Все должны были сообразить, – сказал я.

– Ну вы-то ладно, а вот я должен был… – пробурчал Виктор и замолчал, разглядывая дом.

Лишь шуршал дождь да мерцал фонарь над входом.

Две суки, а теперь еще и мужик что-то почуял…

И – еще хуже – я трус. Трус. Как же быстро я сдался… Как легко уговорил себя, что спасти никого нельзя, что надо просто бежать… Трус. Маленький жалкий трус.

Виктор вздохнул. Заскрипел плащом. Мне показалось, что он обернулся к нам, но я видел лишь его черный силуэт против света фонаря.

А вот он наши лица мог разглядеть. Снова вздохнул. Абрис головы печально покивал. Все-таки на дом смотрит, не на нас. Абрис головы сомкнулся с поднятым биноклем, и вновь воцарилась тишина, лишь накрапывал дождик.

Первым не выдержал Шатун:

– Так что? Мы сегодня не будем?..

Он не договорил. Не знаю, чего в его голосе было больше: облегчения, что ему не придется сегодня идти на суку, или разочарования. Столько возились, возились, а теперь готовы судорожно разбежаться, как стайка тараканов, застигнутых посреди ночи кухне…

Виктор только скептически хмыкнул, пожал плечами не отрываясь от бинокля: а что, есть другие варианты, кроме как отходить, и пошустрее?

Шатун вздохнул. Но спорить с Виктором не решился. Гош, как всегда, молчал.

И я представляю, что скажет Старик, когда узнает, что мы чуть не напоролись на двух чертовых сук сразу…

Вик опустил бинокль:

– Надо уходить.

Щелкнули крышки на объективах. Да, я слишкомхорошо знаю, что скажет Старик, когда узнает, что здесь было…

– Если мы уйдем сейчас, – сказан я, – то больше уже сюда не вернемся. Никогда.

– Очень может быть, – сказал Виктор. – Но против двух чертовых сук, да еще паучих, вчетвером не попрешь. – Его силуэт двинулся, оборачиваясь. Теперь он смотрел мне в лицо. – Надо уходить.

Он сунул бинокль в карман, шагнул вбок, обходя меня, но я стиснул его плечо.

– Подожди, Вить.

Виктор дернул плечом, сбрасывая мою руку.

– Чего ждать? Пока они нас почувствуют? Или тот мужик наши следы заметит и их позовет? Уходить надо. И побыстрее, пока…

– Эй! – шепнул Шатун.

– Что?

Шатун протянул руку к дому.

Там стало светлее. Под фонарем распахнулась дверь. В желтом проеме чернели силуэты.

Я поднял к глазам бинокль. На террасе перед входом стоял мальчишка – на этот раз один, но все в той же пижаме – и женщина… Не та паучиха, которая здесь живет. Гостья. Вот только из всей одежды на ней – короткая накидка, едва достающая до колен, из тончайшего черного шелка. Ткань струилась по телу, ничего не скрывая. Тонкая талия, высокая точеная грудь. Капюшон укрыл волосы от света, но тонкий шелк просвечивал, абрис различим: волосы сложены в замысловатую прическу-кокошник, а личико…

На личико света хватило. Они почти все красивы, эти чертовы суки, особенно жабы. Эта паучиха не уступала любой из них. Даже не верится, что это паучиха…

– Какая бля-адь, – восхищенно протянул Виктор.

Я ждал, что за ними из дома выйдет еще кто-то: должны же их проводить? Если не сама хозяйка, та черноволосая паучиха, то хотя бы ее красавчик-блондин или тот кавказец. Но никто не вышел. Женщина прикрыла дверь, взяла мальчика за руку и повела вниз по лестнице. По левой. Случайность – или она тут далеко не в первый раз? Знает, что на правой одна из ступеней разбита?

Из «ауди» вылез водитель. Пошел в обход машины, навстречу женщине и мальчишке.

Виктор мечтательно простонал, сладко прицокнул. Похоже, он больше смотрел на суку. Я же смотрел на водителя. Как он идет, как кивает своей хозяйке, как распахивает дверцу перед ней и мальчишкой… На те крошечные нюансы поведения, на которые обычный человек не обратил бы никакого внимания.

Как собака обретает черты хозяина, так и слуги паучих становятся чем-то неуловимо похожи на свою хозяйку. У той суки, что живет в этом доме, именно так. И блондин, и кавказец, даром что совершенно разные, казалось бы, а все равно – есть в них что-то похожее. Пропитались своей хозяйкой, копающейся в их головах каждый день, обрели общие черты.

Но вот этот водитель…

Не очень высокий, но крепкий. Коротко стриженные черные волосы – волосок к волоску, чуть лоснящиеся от бриолина. Тонкие щегольские усики. Красивый мужик, Даже очень красивый, как и его хозяйка. Вот только движется совершенно иначе. У нее движения медленные, Ровные – как удобно, так и иду. А у этого шаг упругий и чуть вразвалочку, с оттяжкой. Такой же щегольский, как и его усики. Словно краем глаза любуется на себя в зеркало.

Что-то сказал женщине, и та помрачнела. Ответила.

Мальчишка стоял возле нее, такой же покорный мышонок, каким я видел их с братом три ночи назад. Только теперь еще и одинокий. Тогда он хотя бы мог схватиться за руку брата, теперь у него и этого не было. Стоял, ссутулившись и безвольно свесив руки. Глядел себе под ноги и терпеливо ждал, пока про него вспомнят и скажут, что делать теперь.

Мужчина опять что-то спросил, женщина повернулась к мальчишке и оглядела его – неспешно, внимательно, с ног до головы. Словно фрукты на рынке выбирала. Оглянулась на мужчину, улыбнулась ему чуть виновато, уговаривая. Что-то сказала.

Водитель раздраженно дернул головой и пошел обратно на свое место. Всю галантность с него как ветром сдуло. Ждать, пока женщина заберется в машину, чтобы захлопнуть за ней дверцу, он не стал.

– Хороша, с-сука, – снова пробормотал Виктор.

– Идет… – шепнул Шатун из-за спины.

Из-за дома появился кавказец. Шел он быстро, почти бежал. Нахмурившийся и целеустремленный. Мельком кивнул отбывающим гостям и быстро зашагал по лестнице к дверям.

– А, дьявол! – сказал Виктор. – Неужто на наши следы наткнулся? Все, пора! Не дай нам бог угодить между двумя паучихами, да еще когда они…

– Это не паучиха, – сказал я. – Это жаба.

– Блажен верующий, – пробормотал Виктор.

– Это не паучиха! Это жаба!

– Какая, к дьяволу, жаба?! Жабий ритуал – в полнолуние, идиот! Уходим, быстро!

Да… Тут он прав. В новолуние – паучихи, в полнолуние – жабы. Но…

Этот усатый водитель, как он двигался рядом с этой сукой…

– Все равно! – сказал я. – Не похожа она на паучиху…

– Много ты их живых видел, специалист?

– Я…

Я прикусил губу. Гош знает о всех моих похождениях, даже о тех, о которых Старик ни сном ни духом, а вот Виктору знать не следует. От него ниточка быстро до Старика дотянется, и тогда мне мало не покажется.

– Все, уходим! – сказал Виктор.

– Подожди, Вить…

– Чего ждать?! Пока этот горец крик поднимет? Пошли, пошли!

– Да он, может, просто по своим делам бегает!

– Каким делам?! Гулял, гулял и вдруг со всех ног побежал?

– Она его позвала, может быть! – Я ткнул пальцем в дом. Где-то в подвале его хозяйка, та черноволосая паучиха.

– Может быть… – передразнил меня Виктор. – Все может быть! И наша смерть – тоже! Уходим, я сказал! Старик что сказал? Если хоть что-то не так, уходим. Надо было уходить сразу, как этот фонарь заметили!

Он шагнул назад, но я положил руку ему на плечо:

– Подожди, Вить… Подожди…

Если мы отсюда сейчас уйдем, то больше уже никогда не придем. После сегодняшней возни Старик запретит сюда соваться. Я-то, конечно… Но что толку от меня? Даже от меня с Гошем? Виктор Старика слушается, Шатун Виктору в рот заглядывает. А меньше чем вчетвером нам с той паучихой точно не справиться. А у нее еще, оказывается, такие подружки время от времени случаются…

– Ну что ты на меня вылупился, как кошка на живодера?! Чего ждать-то?! Если эта сука, – он кивнул на «ауди», уже начавшую разворачиваться, – отъедет от дома и тут та, – Виктор кивнул на дом, – вызвонит ей, что возле дома мы ходим, а? Что тогда будет, представил?!

– Здесь нет сотовой связи, – сказал я.

– Вот так ты и будешь думать, когда она на тебя с тыла выйдет и тепленьким возьмет! – рявкнул Виктор. – Им что, так уж необходим сотовый, этим сукам?! Они тебя могут читать с сотни метров, как раскрытую книгу! Тебя, когда ты сопротивляешься изо всех сил! А тут две паучихи! Сильные! Может быть, подружки не разлей вода! Знающие друг друга не первый год! На сколько они могут друг друга чувствовать, а?! На полверсты? На версту? На десять? Ты знаешь?! – Виктор ткнул мне в грудь пальцем. – Ты знаешь, на сколько, а?! Да как ты можешь быть уверен хотя бы в том, что та, – он кивнул на дом, – этой, – он дернул подбородком на машину, – прямо сейчас не пересказывает, что ей ее кавказец наговорил?! Без всякого сотового!

Он прав. Конечно же прав. Только…

Я почти увидел, что будет потом, если мы сейчас отступим. Если ясейчас отсюда убегу во второй раз.

Во второй – и последний. Тот страх, что она запустила в меня, он не пройдет, если я и сейчас убегу отсюда, поджав хвост, чтобы никогда больше не вернуться, но знать, что здесь… Страх не заглохнет, страх только пустит ростки. Расцветет. Везде мне будет мерещиться эта недобитая паучиха, этот кавказец, принюхивающийся к чему-то, этот дом, этот пруд, этот давящий страх и холодок вдоль спины, словно я вот-вот влипну в паутину, которая, как обложки живых книг, разорвет ткань мира, утянет меня за нее, туда, где…