Текст книги "Неистребимый майор"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Иван Степанович Исаков
Неистребимый майор

Невыдуманные рассказы

Неистребимый майор

1

Приходилось ли вам наблюдать, как коллектив самых обыкновенных людей, распределив между собой роли и даже применяя методы конспирации, объединяется для того, чтобы общими усилиями, но скрытно делать доброе дело?

Совершенно случайно мне удалось быть свидетелем подобной коллективной воли к добру. Произошло это в переломный период войны, почему и не удалось проследить всю историю до конца. Но даже то, что пришлось наблюдать на протяжении двух-трех месяцев, по-моему, заслуживает описания.

«Неистребимый майор», как его потом стали называть товарищи, служил офицером связи в одном из наших штабов. По всем человеческим и божеским установлениям он не мог находиться в прифронтовой полосе, а должен был лежать где-нибудь в глубоком тылу, в сосновом лесу, стараясь продлить свою жизнь. Потому что, если верить заключению ВТЭК и пухлой санитарной книжке, жить ему оставалось совсем немного.

К лету 1941 года у майора в отставке была конечная форма туберкулеза, или, как раньше говорили, «чахотка в последнем градусе». Пять лет назад, после летной катастрофы, в которой он, единственный из всех, уцелел с раздавленной грудной клеткой, его демобилизовали «по чистой», инвалидом 2-й группы. Потом гнойный плеврит, потом туберкулез. Когда разрушение легких достигло такой степени, что наложение пневмоторакса стало невозможным, он, по совету одного старого врача, поселился под Москвой и лечился хвойным воздухом, молоком и покоем.

Пересмотрев свой гардероб, книги, родных, приятелей, знакомых и освободив друзей и родственников от мучительной обязанности соболезновать, майор сам ощутил большое облегчение. Так постепенно сократились до минимума его связи с привычной средой.

Но отключаться от жизни он не собирался. Небольшой радиоприемник, газеты, военные журналы и деревенские комсомольцы связывали майора с остальным миром.

Абсолютно не зная, когда и как он может понадобиться своей стране, он продолжал следить за новинками техники и организации ВВС и ПВО, тщательно анализировал опыт войны в воздухе по скудным материалам печати и радио, когда Люфтваффе свирепствовало в Испании, а затем в Польше.

И для него начало гитлеровского вторжения в СССР не было неожиданным. Сопоставление сотен фактов (именно фактов, а не речей и статей), на первый взгляд мало связанных между собой, привело его к мысли, что, раз после Дюнкерка высадка на Британские острова не состоялась, Гитлер готовится повернуть на Восток. Помогло и знание истории, в частности история так называемого Булонского лагеря Наполеона.

Когда началась война, майор не поехал в районный центр ни в первый день, ни в первую неделю. Он понимал, что военкому не до больных.

Но когда схлынула первая волна призыва, он явился прямо в Москву.

Понадобилось полгода непрерывных споров, настойчивых требований, чтобы в какой-то медкомиссии наконец написали: «Можно допустить к работе в тылу, в кабинетных условиях, при строгом соблюдении режима…»

Позднее, вспоминая о своих мытарствах, майор мягко шутил, рассказывая, как помогла ему сентенция из учебника, согласно которой: «В современных условиях разделение фронта и тыла – очень условно, и четкой грани между ними не существует…» С этой сентенцией и с резолюцией медиков он «просочился» в одну из воздушных армий на южном (приморском) фланге фронта.

За сутки перед этим был снят с должности очередной «офицер для связи ВВС с армией и военно-морской базой». Из-за сложности обстановки в смешанной морской авиагруппе, поддерживавшей наземные части и корабли флота, происходило немало недоразумений с воздушной армией и ПВО, за которые формально приходилось отвечать «офицеру для связи». Майору предложили вакантную должность.

Когда наконец с нечеловеческими усилиями он вскарабкался на эту желанную ступень, то с грустью убедился, что его в авиации уже не помнят. Сосновый бор под Москвой оказался слишком глухим.

К счастью, доброе имя не зарастает быльем, – правда, если есть кому напомнить об этом имени.

Один из командиров авиаполков, молоденький подполковник, оказался в прошлом учеником отставного майора.

Комполка очень смутился при встрече. И не потому, что обогнал в звании некогда обожаемого инструктора, а оттого, что уже несколько лет считал его покоящимся на кладбище.

Через час весь полк, через сутки вся дивизия штурмовиков знала, какой человек сидит теперь в штабе над ними и что отныне «кончится всякая петрушка» при взаимодействии не только с наземными войсками и с моряками, но даже с ПВО.

Действительно – «петрушка» резко пошла на убыль.

2

Повезло ему или не повезло?

Зачисленный в воздушную армию, развернутую на нашем крайнем морском фланге, майор одновременно должен был курировать и флотские авиачасти военно-морской базы.

Собственно говоря, девять десятых этой базы уже были заняты немцами. Но последняя, десятая, застряла у них как кость в горле – прочно и надолго.

Майор проводил время то у моряков, то у армейцев. Со служебным авторитетом дело наладилось довольно быстро. Майор невольно привлекал к себе всех, кто соприкасался с этим доброжелательным, скромно и самоотверженно работавшим офицером.

Сложней обстояло с условиями работы.

Майор начинал задыхаться через пять минут в любой тесной и накуренной комнате, в плотно набитом блиндаже или убежище. И первым исключением, допущенным для него, было негласное разрешение жить в бывшем клубном павильоне, главным строительным материалом для которого, по утверждению местных остряков, служил воздух.

Легкий восьмиугольный павильон располагался на террасе, над морем, среди газонов и цветников, под тонким шатром ярко-зеленой крыши. Кроме того, библиотека, брошенная при поспешной эвакуации санатория, хотя и не являлась хранилищем мирового значения, все же могла порадовать кое-какими находками.

Особую ценность воздушного замка майор понял после первых своих докладов, кочуя от начальника штаба прибрежной армии к морякам, в их тоннельный КП, размещенный в скалистой пещере, которую инженерные части так и не успели пробить насквозь. Быстрое перемещение фронта вынудило устроить оперативную группу штаба военно-морской базы в сырой, темной и плохо вентилируемой штольне, со стен которой капала вода. Зато многометровый пласт породы гарантировал даже от тысячекилограммовой бомбы.

При помощи переносного вентилятора и двух-трех лампочек, работавших от небольшого движка, для командира базы и его основных сотрудников удалось создать относительно сносные условия работы. Что касается майора, то даже кратковременное пребывание в душном и сыром подземелье было для него подлинной пыткой, хотя он и скрывал это всеми силами. Не лучше было и на соседнем армейском КП.

Когда к середине доклада представителя ВВС контр-адмирал перевел свой взгляд с оперативной карты на пальцы майора, разъяснявшего передислокацию немецких авиачастей, он увидел совершенно синие ногти. А подняв глаза, начальство обнаружило мелкий бисер пота на лбу и висках докладчика.

– Давайте прервемся, майор… Невмоготу! Сижу здесь уже несколько часов и совсем закис без свежего воздуха…

И в нарушение всех штабных традиций служебный разговор был продолжен на скамейке перед входом.

За обедом у командира базы, на котором обычно присутствовали его заместитель, флагарт, флагмин и два доктора, причем младшего военврача приглашали только потому, что это была женщина, адмирал поделился своими впечатлениями о здоровье майора.

– Вы его хотя бы послушали, – неуверенно сказал он старшему врачу.

Последний ответил с какой-то непонятной жестокостью:

– Бесполезно! У него нечего слушать!

Подполковника медицинской службы бесила полная невозможность помочь больному. Однако, честно говоря, подполковника еще больше злило повышенное внимание красивой докторши к безнадежному пациенту – внимание, носившее, по мнению старшего врача, явно личный характер.

Вот и сейчас, после резкой фразы своего прямого начальника, докторша залилась краской.

Адмирал внимательно посмотрел в лицо обоим представителям военной медицины и, с явным расчетом вызвать столкновение, спросил:

– Неужели ему ничем нельзя помочь?

– Конечно, можно, – слишком решительно выпалила докторша.

– Желаю вам успеха! – с саркастическим оттенком в голосе сказал старший военврач.

Здоровая, молодая и жизнерадостная женщина, лучше других понимавшая физическое состояние майора, скоро должна была признаться себе в нарастающей сильной привязанности. Но для нее было ясно и другое – майор знал свое состояние и был не из тех людей, которые беззаботно принимают жертвы от ближних. Вернувшись к жизни для борьбы с фашизмом, майор жил только этой борьбой. Он просто не замечал происходившего с докторшей, а был лишь искренне признателен ей за заботу.

3

Распорядок рабочего дня определялся твердой рукой командира базы и начальника штаба армии. Как бы ни обострялась обстановка, очередные доклады не отменялись (пусть в другой час и короче), так же как и обычные обеды и ужины, привозимые в термосах. В итоге создавалось впечатление хорошо налаженной машины. Так оно и было на самом деле.

Что касается режима жизни штабного городка, то тут, по соглашению начальников, «диктаторствовал» армейский комендант – смуглый человек со сросшимися бровями, о национальности которого свидетельствовал не только орлиный нос, но и характерный акцент.

Внучатый племянник покорителя Карса, он унаследовал от знаменитого деда отвагу, богатырское сложение и здоровье.

Комендант и его помощник капитан-лейтенант добивались такого маскировочного режима, который обеспечивал бы бесперебойную работу штабов.

Днем никто не имел права «шевелиться». Никто, за исключением адмирала, который ходил со своим автоматом где хотел и когда хотел, не считаясь ни с комендантами, ни с немцами.

Маскировочная дисциплина была доведена до виртуозности.

Ни автомашин, ни коней, ни дыма из камбузов нельзя было усмотреть даже с ближайшего холма.

Для перебежки в тоннель или в отделы обоих штабов существовали укрытые сверху переходы. Когда же в воздухе появлялась «рама», то никакие ссылки на вызов начальства или на наличие высокого звания не помогали.

Все замирало.

Только с наступлением темноты, выйдя из подвальных помещений бывшего санатория, люди дышали в полную грудь. Установилась традиция – для не занятых дежурством – собираться на скамейках вокруг павильона. Правда, море было видно только в лунные ночи. Но обилие воздуха, шум прибоя, мутная полоска где-то далеко внизу, даже в пасмурные ночи, небо без единой звезды помогали чувствовать, что море где-то здесь, близко – Черное море.

В такие ночи к майору подсаживались самые разные люди, независимо от рода войск или чинов. Сидели и тихо слушали, поражаясь, откуда может знать столько интересного о жизни сравнительно молодой и к тому же смертельно больной человек.

Разговоры о «жизни» текли тихо и размеренно; пока докторша, неизменно садившаяся с краю скамейки, ласково, но твердо не предлагала майору идти спать.

Оставшиеся еще долго обсуждали рассказанное майором. Интересно, что после его ухода почти никого и никогда не тянуло на анекдоты.

Артиллерийская стрельба, неслышная днем, ночью доносилась невнятным урчанием с двух направлений: с севера, где иногда можно было даже различить басы береговых батарей, и с северо-востока, из-за верхушек гор, наголо выбритых осенними норд-остами.

Воздух никто не тревожил. Не знаю, почему немцы не делали ночью налетов. Вероятно, потому, что из-за пересеченной местности и сложных боевых порядков можно было накрыть собственные войска. Наши по ночам летали редко – не хватало ни самолетов, ни горючего. Слишком много было их отдано для защиты подходов к Волге, к Эльхотову и Маглобеку.

Так или иначе, но на скамейке над морем ночью можно было посидеть спокойно. Изгнанный медициной майор тоже не спал, сидел у себя молча – пусть думают, что он точно выполняет врачебное предписание.

Симпатии к майору со стороны многих и очень разных людей росли быстро, хотя он сам об этом вовсе не заботился. Возможно потому, что он никого никогда не укорял и не читал нотаций.

Если в его присутствии, заранее давясь от смеха, кто-либо начинал анекдот про неизменного Циперовича, майор молча вставал и уходил, ни жестом, ни мимикой не выражая осуждения. И рассказчик увядал. Конечно, в каждом большом коллективе есть свои Боккаччо, к сожалению далеко не равноценные великому итальянцу по искусству повествования и выбору сюжетов. Но прежде чем начать очередную новеллу, местный Мазуччо предварительно оглядывался: нет ли поблизости майора; то же самое делали и виртуозы матерщины. А между тем обитатель павильона отнюдь не был ханжой. Остроумные рассказы он любил слушать и сам знал их немало, и даже из числа тех, что вгоняли в краску младшего военврача.

В один из вечеров на боковой скамейке «для курящих», в отсутствие майора, произошел такой обмен любезностями:

– Слушай, Гайк! Говорят, где-то на Кавказе, в горах, был обычай… почетному гостю, старику, на ночь под одеяло молоденьких девушек класть… Это верно?

Комендант промолчал. Очевидно, у него не было охоты отвечать инженер-майору, известному сердцееду и хвастуну.

Сидевший тут же старший военврач продолжил эту тему:

– Нечто подобное было и в древнем Риме, а еще раньше – у египтян. Больше того, пытались делать переливание крови молодых старым патрициям и, наверное, – идиоты – удивлялись, что старики не молодеют… воображаю, сколько юношей и девушек загубили! А заодно и стариков. Ведь тогда даже не знали о совместимости групп крови.

Инженер-майору такая трактовка вопроса показалась скучной.

– А по-моему, если даже к самому худосочному парню положить в постель пышущую здоровьем бабу… ну, вроде нашей докторши, то это поможет… только не майору…

– Слушай!.. – хрипло перебил его комендант. – Если ты еще слово скажешь о майоре или о докторше, то я тебе подробно объясню, что у предков этот обычай стал отмирать с того времени, когда пришлось в числе почетных гостей принимать и такую сволочь, как ты!.. И учти, сейчас темно и не видно твоей лишней шпалы, так что могу и по морде дать.

– Товарищи!.. Вы слышали? Старшему в звании! Товарищи! – Голос инженер-майора перешел с растерянно-оскорбленной интонации на официальную. – Надеюсь, вы все подтвердите слышанное… Я иду сейчас же к начштаба, чтобы… чтобы…

Тяжелое молчание нарушил седой подполковник из запаса. В голосе его чувствовалась уверенность, что он говорит от имени всех присутствующих.

– Идите к начальнику штаба! И не беспокойтесь – мы все, как один, засвидетельствуем, что вы подлец!

Хруст гравия подтвердил, что тронулись сразу все и разошлись в разные стороны.

4

Как-то, пробираясь не без ущерба для флотских брюк к стоянке автомашин, командир базы невольно услышал разговор шоферов.

– На кой хрен твоему эластичная подвеска?

– Так начарт знает, что я добыл для его «виллиса»!

– Не твоя печаль! Ты давай амортизаторы, а мы доложим, что у тебя забрали, – настаивал шофер с голубыми петлицами ВВС.

Заметив начальство, шоферы для проформы откозыряли – словно отгоняли мух с козырька и, не допуская мысли, что контр-адмирал не состоит в тайном сообществе, обратились к нему за разрешением спора.

Оказалось, что шофер начальника артиллерии, когда был в штабе фронта, «добыл» пару новеньких амортизаторов для машины своего шефа (способ добычи не уточнялся). Но шофер майора, поддержанный всеми остальными, требовал поставить амортизаторы на свой «виллис», причем так, чтобы никто ничего не знал о подмене. Для этого шоферы должны были, помогая друг другу, провести всю операцию сверхсрочно – машина в любой момент могла потребоваться для выезда в части.

Все обошлось. Майор не заметил, что его старая «антилопа», доставшаяся ему от много раз сменявшихся предшественников, стала бегать более плавно. Но шоферы были очень довольны и с видом заговорщиков подмигивали друг другу.

А вот другой случай. В тоннеле, против контр-адмирала, расстроенная докторша.

– Внизу, на берегу, от двенадцати до шестнадцати часов самое жаркое время, печет!

– Простите, но я не понимаю, к чему это?

– А к тому, – в самом искреннем беспокойстве выкладывала докторша, – что майор хочет туда ехать, к вашим морским летчикам, в самую жару!.. Это самоубийство!.. Как будто нельзя отложить до вечера!

– Однако, Надежда Петровна, вы ставите меня в сложное положение! Я ведь еще не знаю, кто, куда и когда хочет ехать. Он еще не спрашивал на это разрешения! – отбивался командир базы.

– А я потому здесь и нахожусь, чтобы вас предупредить! Чего стоила бы моя… забота… точнее, профилактика, если бы я прибежала после его отъезда!

– Да!.. Завидую майору!.. Если бы кто-нибудь так профилактически заботился обо мне!

Командир военно-морской базы сказал это медленно, спокойно, без какой-либо игривой интонации, глядя прямо в глаза женщине. Он был сильный человек и не пытался скрывать свою зависть.

А еще через минуту явился майор.

– Прошу разрешения выехать сейчас в морскую авиагруппу для уточнения некоторых сведений. За время моего отсутствия никаких осложнений не предвидится.

– Поедете в восемнадцать часов. Возможно, днем вы мне понадобитесь здесь.

Нужно было видеть, как просветлело лицо докторши!

Но контр-адмирал был прежде всего начальником, и, чтобы избежать лишних излияний, он стремительно добавил:

– Доктор, я вас не задерживаю.

От неожиданности она густо покраснела и вышла смущенная, но благодарная, хотя ей и показалось, что, если понадобится, адмирал не задумываясь пошлет майора в любое пекло и в любое время.

Мелких и не мелких случаев заботы о майоре было так много, что всех не перечесть. Наша жизнь состоит из мелочей, даже на фронте.

Однажды начальник морского узла связи предложил поставить на прямую два так называемых «кожаных» аппарата (американская «помощь») с тем, чтобы избавить майора от необходимости ходить в тоннель с докладами к командиру базы. Но последний твердо отвел это предложение. Доклад есть доклад, кроме того, без карты – уже не доклад. Да и «таблицу взаимодействия» по телефону не расскажешь.

– И вообще, ставить в такое привилегированное положение одного из офицеров штаба – абсурд! Да вы мне самому столько аппаратов наставили, что я путаюсь в их звонках. И наконец, убежден, что он сам на это не пойдет, заподозрив оскорбительную для себя опеку. Можете идти!

С майором на эту тему разговора не было, и надо думать – к лучшему.

Партгруппа передового эшелона армейского штаба, учитывая состояние здоровья майора, не загружала его поручениями. Но если бы заглянуть в клеенчатую тетрадь, которую носил секретарь за пазухой, можно было неожиданно обнаружить, что у майора перечень выполненных поручений был куда длиннее, чем у многих других коммунистов, офицеров штаба, здоровых, как слоны.

А происходило это вот почему.

Скажем, садятся на скамейке и на земле вокруг майора молодые солдаты, матросы, машинистки, буфетчицы (с неизменной докторшей на фланге). Почти все комсомольцы. Немного погодя одна из девушек мечтательно спрашивает: «А вот на то-ой звездочке люди живут… или нет?..»

Мичман-радист вдруг говорит с необычной горечью:

– Не знаю наверное! Но убежден, что ежели там люди есть, то обязательно воюют промеж себя!.. Вроде как здесь, на земле!

– Скажешь!

– Скажу! Сам лично читал в одной книжке, переводной с французского языка. Вот забыл только, как его фамилия, этого писателя. Он так прямо и говорит, что «человек – это животное с ружьем!». Поняла? А значит, если есть где еще человек, то есть и винтовка! А есть винтовка, – значит, есть и война!

– Заткнись, Карпов… Тоже мне философ!

– Подождите спорить, товарищи! Тут два разных вопроса. Давайте так: позже подробно поговорим о том, есть ли жизнь на других планетах. А сначала обсудим другой вопрос: «Как винтовка произошла от обезьяны?» Не обижайтесь, Карпов, я шучу! А вашего француза, которого звали Анатоль Франс, я очень уважаю, хотя с его философией и не совсем согласен. Кстати, старик умер, успев приветствовать Октябрьскую революцию. Был близок к Французской коммунистической партии и дружил с нашим Максимом Горьким. И если быть точным, то его изречение сейчас должно бы звучать иначе: «Человек – это животное с автоматом!», и относится оно целиком к фрицам… А не ко всему человечеству.

Наступила очень характерная пауза. В ней было и раздумье, и смешок, и убежденное – «верно!», а под конец – почти общее «согласны!».

И еще почти два часа после этого звучал спокойный и тихий голос майора.

Кончилось это, как всегда после запретительного демарша докторши, глубоким вздохом пробуждающихся к действительности людей. Почти два часа они не слышали отдаленного шума войны, даже с той стороны, откуда пытались наступать «животные с автоматами». Как всегда, некоторые еще долго не расходились и молча смотрели вверх, старательно разыскивая названные майором звезды.

Наутро в тетрадке секретаря появилась новая запись: «„Беседа с ВЛКСМ о материалистическом понимании вселенной“, 1 час 30 мин., присутствовало 12 человек». Запись, о которой майор даже не подозревал до отчетного собрания.

Так бывало много раз. И не только на ночной скамейке. Вот почему самый беспомощный и больной из членов организации шел в ее первых рядах в качестве первоклассного пропагандиста, одного из тех, что агитируют не только словом, но и всей своей жизнью.

Человечность и дружелюбие – взаимообратимы.

Было также известно, что некоторые офицеры, а иногда кто-либо из комендантской команды или шоферов старались незаметно прошмыгнуть в павильон с измятым письмом, зажатым в ладони, чтобы спросить майора: «Как дальше жить, если соседка пишет за жену…»

Особенно стеснялись морячки, потому что павильон стоял на территории штаба армии.

Через месяц майор уже был копилкой горестей и страстей почти всех работников обоих штабов. Нет, не копилкой, а прочным сейфом.

Скажете, что уж очень похоже на исповедальню? Пожалуй, формально сходство есть. Но майор не походил на священника: ведь он никогда не обманывал.

Скажете, что к нему тянулись, зная, что его дни сочтены? Но это неверно, ведь все они были на фронте, под бомбами, и кое-кто мог запросто обогнать майора.

Нет, тут подсознательно могло влиять другое. Почти все воюющие мечтали после победы с ликованием вернуться домой и затем десятки лет жить радостным, мирным созиданием. Никто и не подозревал тогда, какие новые задачи, трудности и напасти готовит для всех нас вечно меняющаяся жизнь.

Вот этого мирного будущего (включая ликование) у майора, очевидно, не было. И люди, тайком проникавшие к нему в павильон, возможно, чувствовали это.

5

Проработавшему в штабе военно-морской базы недели две постепенно невидимое становилось видимым.

При разнообразном составе участников всех рангов и положений – от начштаба и контр-адмирала до вестовых – большинство из них даже не подозревало, что состоит в незарегистрированном тайном «сообществе содействия майору». Одни втянулись в него по зову сердца, другие – потому, что майор тронул их своим стоицизмом и душевной привлекательностью, остальные – заразившись добрыми побуждениями от соприкосновения с теми, для кого после выполнения воинского долга следующей обязанностью была забота о боевых товарищах.

Пожалуй, самым подкупающим в этой затее было то, что благодаря анонимности поступков они были абсолютно бескорыстны. Добрые дела не имели надежды на компенсацию, хотя бы только морального порядка, даже в перспективе.

Нетрудно догадаться, что во главе «сообщества» стояла младший военврач, объект увлечения почти всех мужчин из состава двух штабов.

Энергичная и деятельная, военврач работала за двоих, не покладая рук. Вела себя безупречно. Только одна мелочь говорила, что она помнит о своей женской здоровой и яркой красоте: она повязывала голову не белой косынкой, а цветастым шелковым платочком.

Начальники не делали ей замечаний. Очевидно, всем нравилось это смелое сочетание ярких красок лица и косынки.

Не хочется распространяться на тему о ее чувствах и побуждениях.

Автору всегда казалось, что в жизни и в искусстве здоровое всегда тянется к здоровому. Как часто люди оборачиваются вслед случайным встречным, и вы слышите: «Какая чудесная пара!», сказанное порой нарочито громко, чтобы доставить другим удовольствие.

В данном случае, очевидно, все родилось из материнского чувства заботы об очень хорошем человеке. Почему здесь дал короткое замыкание так называемый «здоровый инстинкт», который подсознательно оберегает людей от многих опасных увлечений? Инстинкт не сработал, разум не уберег, хотя женщина помнила случайно слышанную циничную фразу отвергнутого фанфарона:

– Ну какая она ему жена или любовница? Вдовой его она может быть – но не больше!

И все же военврач неизменно держала себя в руках.

6

В последнее время майор стал пропадать в штабе штурмовой авиадивизии и в других соединениях чаще, чем это бывало раньше. Более того, он ухитрился без ведома начальства сделать в качестве летнаба вылет на морском «ИЛ-2», приспособленном для фоторазведки.

Идею подсказали моряки из пехотной бригады, занимавшие позиции почти на вершине хребта, тянувшегося параллельно берегу. Сначала это была только догадка, но фотоснимки и добытые «языки» подтвердили, что на стыке немецкого флангового батальона и румынской горнострелковой бригады не все обстоит нормально.

По первому впечатлению все казалось правильным: передовое охранение и немцев и румын находилось на линии, равно удаленной от переднего края нашей обороны. Но у немцев главные огневые средства были оттянуты значительно глубже, чем у румын.

В период затишья на фронте это оставалось незамеченным, так как и немцы и их союзники занимали смежные овраги, покрытые низкорослой густой растительностью. Гребни оборонялись только подвижными огневыми точками и патрулями.

О том, что стыки относительно более уязвимы, известно из учебников. Но, видимо, в данном случае по каким-то причинам ни у румын, ни у немцев не было охоты обеспечить («привязать») взаимодействие обороны на этом участке.

Когда майор предложил использовать своеобразие развертывания сил противника, начальнику штаба армии понадобилась только одна минута, чтобы сказать:

– Пройдите в свой павильон… Пригласите контр-адмирала. Заберите карту и фотоснимки… Я сейчас подойду.

Выслушав все соображения майора и командира базы, начштаба приказал доставить в павильон двух «языков» – немецкого и румынского, очень удачно добытых недавно, можно сказать, специально для этого разговора. Постарались морские пехотинцы.

Из опроса нетрудно было убедиться, что в немецких подразделениях «свои порядки», а у нас – «свои», как сказал румын, подтвердивший, что у них с фрицами нет дружбы, «даже между господами офицерами». Германские офицеры изредка проверяют готовность их батальона и других частей, но командир румынской горнострелковой бригады, говорят, еще ни разу не допускался для ответного осмотра позиции и системы огня соседа.

Немец оказался менее разговорчивым, но его презрение к румынам вообще и к товарищу по несчастью в особенности лишний раз подтвердило слова коллеги. Особенно ценным оказалось его сообщение о «вечной путанице при переговорах по всем видам связи», так как «у этих скрипачей даже переводчики плохо знают немецкий язык».

Начштаба, посоветовавшись с командиром базы, дал указания для разработки плана ночного удара в стык частей противника, сразу по двум смежным ущельям, с демонстрацией в двух других ущельях, как только уйдет луна. Разведывательные полеты над районом операции были запрещены. Специальные разведгруппы должны были перерезать (по возможности) все провода между «дорогими союзниками».

Прежде чем выйти из павильона, командир военно-морской базы раздумчиво сказал:

– Я убежден, что немец сознательно оттянул свой фланг с тем, чтобы в случае угрозы для начала прикрыться румынами… Типично для воинской морали фашиста… Однако, если наша операция закончится успешно, – он не выиграет, а проиграет… Но вряд ли стоит задаваться целью учить фашиста рыцарской честности!

Тактическая операция против стыка немецких и румынских частей, позже получившая название «операция майора», закончилась полным успехом.

Больше того, после условных ракет об общем отходе, предусмотренных для того, чтобы черноморцы не зарвались, произошла непредвиденная «петрушка».

В итоге проверки оказалось, что, за исключением небольшого числа, участвовавшие в бою армейцы и моряки давно находятся на гребне хребта и с интересом слушают трескотню, не убывающую во вражеском тылу.

Когда подоспели обратно группы прикрытия отхода, они успели прихватить десяток новых пленных немцев. Румынских и немецких солдат в первую фазу боя было взято больше трех десятков. Но то были пленные как пленные. Стандартные.

А новые, приведенные группами прикрытия были с безумно вытаращенными глазами, обалделые и онемевшие.

Окончательную ясность в происходящее внес усатый старшина армейской группы, бойцы которой все до единого вернулись увешанные трофейными автоматами и ручными пулеметами.

– Так что они промеж себя воюют, да так старательно, что не будь приказания об отходе – целую роту бы привели.

Но последовала и другая реакция.

Находившиеся на передовом НП, почти на вершине хребта, стали уговаривать командарма «развить успех»; горячие головы договаривались даже до возможности «прорыва», с выходом на плато. Однако спокойный и выдержанный командующий предоставил дальнейшее «развитие успеха» самим немцам и румынам.

Группа гитлеровских армий «Юг», пробивавшаяся к Волге и Закавказью, была еще очень сильна, а наши фланговые дивизии, прикрывавшие морское побережье, к концу лета получали самые скудные пополнения. Еще не пришел час для решительного перелома обстановки на данном направлении. И командарм понимал это лучше других. Поэтому командиру дивизии были даны указания использовать возможности вклинения нашего боевого порядка на этом участке, в предвидении будущих наступательных действий, но не больше.

На фоне общих крупных событий тактическая операция у побережья осталась, конечно, почти незамеченной, но она была предложена майором, и младший военврач ходила именинницей. Кроме того, возникали разговоры о предстоящих награждениях; правда, они, как водится, очень быстро сошли на нет в суете повседневной работы. И, наконец, неожиданно выявилось еще одно последствие – внезапный приезд человека с полевой сумкой. Человек этот, потребовав от коменданта отдельную комнату, вызвал на допрос майора.

7

Что касается тактических уроков из успешных ночных действий, то состоялся их специальный разбор, и, обычно скупой на похвалы, командарм на этот раз сказал несколько лестных слов в адрес исполнителей. Майора командующий упомянул особо, назвав его инициатором операции, и недвусмысленно дал понять остальным штабникам, что от них требуется не только четкое составление сводок, донесений и таблиц, но и творческие выводы из анализа обстановки.