Текст книги "Антология мировой фантастики. Том 8. Замок ужаса"

Автор книги: Иван Тургенев

Соавторы: Говард Филлипс Лавкрафт,Алексей Толстой,Роберт Альберт Блох,Кирилл Бенедиктов,Эдвард Дансени,Ширли Джексон,Кларк Эштон Смит,Андрей Саломатов,Артур Ллевелин Мэйчен (Мейчен),Абрахам Меррит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

– Сколько их?

– Я говорила с двоими. Но их там, вероятно, гораздо больше. Они также велели тебе сказать, что скрыться все равно не удастся. Дом оцеплен, на крыше – они предупредили – специальное подразделение. Приказ – остановить тебя любой ценой…

Эля нервно щелкнула замочком на сумочке.

– Ну все, я – пошла…

– Сядь, – негромко, но внятно сказал я.

У неё подогнулись колени, и она плюхнулась в кресло, скрипнувшее сиденьем.

– Если ты оставишь меня как заложницу, они все равно будут стрелять. Это они тоже специально предупредили…

– Откуда они, как ты думаешь?

– Я не знаю… Но они сказали, что существует особая правительственная программа для таких, как ты. Работает уже не первый год, все будет законно…

– Да?

– Ну… они так сказали.

– Значит, других у меня вариантов нет?

Эля еле заметно пожала плечами.

– Сколько они ещё будут ждать?

– Минут пятнадцать…

Будильник, приткнутый в углу полки, отстукивал электрические секунды. Минутная стрелка дрогнула и накрыла собой часовую. Я почему-то не мог этого видеть. Пыльцы сжались сами собой. Пластмассовый корпус лопнул, и, как песок, просыпались из кулака мелкие шестеренки. Стукнула о паркет батарейка, взвизгнул штифт, проехавший концом по упору.

Эля пронзительно вскрикнула.

– Молчи, – сказал я. – Молчи, если хочешь отсюда выбраться. Боишься меня?

– У тебя – краснота в глазах…

– Не бойся. Сейчас ты меня не интересуешь.

Я тряхнул лапой, и осколки, врезавшиеся в чешую, брызнули во все стороны. Когти быстро втянулись и снова, как пять ножичков, вышли наружу. Я неудержимо, потрескивая хребтом, распрямлялся. Вот – разорвались тапочки, не вмещающие широкие плюсны костей, вот – точно пуля, вжикнула отскочившая с джинсов пуговица, вот – с пыльным треском вспоролись раздираемые грудным панцирем швы рубахи. Обвисли лоскуты рукавов, задрался воротничок, проткнутый костяным гребнем с шеи. Зазвенела кровь по всему телу, нерастраченной животной энергией заныли бугры мускулов. Кого они хотят задержать? Меня? Меня – кому не страшны ни пламя, ни вода, ни кованое железо?..

Грозный рык ночи перекатился в горле.

Мне было смешно.

– Мамочка моя… – с дрожью тянула Эля, скрючившись в кресле. Глаза крепко зажмурены, судорожные кулачки – перекрещены на груди.

Она меня сейчас действительно не интересовала.

Четверть часа до конца ультиматума ещё полностью не истекли, а я уже слышал крадущиеся торопливые шаги на лестнице. Человек десять-двенадцать на цыпочках перескакивали через ступеньки.

Ну что ж, тем лучше.

Я подождал, пока все они соберутся на моем этаже, а потом, не утруждая себя снятием запоров и открыванием, просто толкнул лапой дверь, и она с щепастым надрывом грохнулась на лестничную площадку.

Рев был страшен. Он взлетел по пролетам, заставив, вероятно, задребезжать рыхлое железо на крыше, ударил в двери квартир, загудел в пустотных трубах и батареях, а потом, рванувшись во двор и отразившись от стен, выдавил из асфальтового колодца весь воздух.

Под аркой, куда вечернее солнце не попадало, пророкотала звуковая волна. Было сумеречно, и все равно можно было заметить, как вздрогнули и чуть наклонились вперед двое людей сбоку от пулеметной турели.

– Кажется, первое отделение – йок, – сказал тот, что ближе. – Жаль. Хорошие были ребята. Значит, не договорились.

А второй потряс головой, будто после купания вытряхивал из ушей воду.

– Какой в этом смысл? Все равно у них потом сознание не выдерживает; либо – полное сумасшествие, либо – метаморфоза. Крутимся понапрасну…

– Но исключения все-таки есть, – сказал первый.

– Кто? Этот отвратительный тип из военного ведомства? «Доктор Лектор», который каждый день требует стакан свежей крови? Ну знаешь…

– А что?

– Одних зверей убиваем, других прикармливаем…

– Такова жизнь, – первый пожал плечами. – Хочешь работать с хищниками – привыкни к сырому мясу. Кстати, ты прочел наконец «Хазарский словарь»?

– Прочел.

– Ну и как?

– Нормально.

– Не люблю этого слова, – неприязненно сказал первый. – Что значит «нормально»? Мне требуется четкий и обоснованный вывод. Можно ли рекомендовать данный роман для включения в «Список»?

– Я бы рекомендовал, – сказал второй.

– Вот так и докладывай…

Человек, который был с краю, скривил губы.

– «Обязательное чтение», – с презрением сказал он. – Ты что, не помнишь, как относился в школе к урокам литературы? Культуру невозможно запихать в личность насильно. Насилие вызывает протест. Происходит бессознательное отторжение…

– Опять лекции?

– Ну если до тебя не доходит самое элементарное…

– Нашел время. – Первый человек ещё немного подался вперед и, не поворачивая головы, спросил: – Как, ты готов, Бахыт?

– Готов-готов, – сказал третий, обнимающий расставленными руками насадку турели. Лицо его было вклеено в вырез бинокуляра. – Я давно готов, командир. Вы, главное, меня не трогайте…

Звериный рев повторился. Но теперь – несколько тише и как бы с удовлетворением.

– Спускается… – напряженно сказал первый.

И тут створки парадной, выходящей во двор, вспучились изнутри, доски поплыли по воздуху, с коротким визгом, опережая их, метнулась сорванная пружина, грохнуло об асфальт выпавшее стекло, и из темного лестничного проема возник ящер – зеленоватый и одновременно багровый в лучах заката.

Он был невысок, всего на голову, вероятно, возвышаясь над притолокой, но – с когтями на птичьих лапах, с ощеренной вытянутой, как у жеребца, мордой. Шею его окружал шипастый гребень, а короткий и мощный хвост со скрежетом подметал мостовую. Шакал в пятнистом комбинезоне, вцепившийся в бок, сорвался, перекатился по асфальту и замер.

Ящер плотоядно облизывался.

– Пошел резерв, – спокойно распорядился по рации тот человек, что ближе.

Двор словно ожил. Только что он представлял собой тронутое ясными сумерками, тихое пустое пространство, и вдруг, будто из-под земли, выросли скорченные фигуры.

Шакалья стая растянулась от дома до дома.

Выучка у них была отменная. Вожак коротко взвыл, и остромордые тени бросились на противника. Ящер, впрочем, оказался проворнее их. Ввязываться в схватку с шакалами он благоразумно не стал – тело его взвилось в невероятном прыжке, дворик дрогнул, точно где-то неподалеку рухнула многотонная балка, сотряслись перекрытия, и растопыренный силуэт запечатал выход из подворотни.

Оба человека отпрянули.

– Свет!.. – резким, вывернутым в фальцет голосом закричал первый.

За спиной его бешеными очами вспыхнули два прожектора. Однако не белые, а – до безумия красные, предостерегающие. Свечение вулканической магмы наполнило подворотню. Ящер на мгновение замер. Глаза в щелях вертикальных зрачков ослепленно моргнули – один раз, другой.

Этого промедления оказалось достаточно. Что-то вжикнуло, раздался свист туго сжатого воздуха. Бахыт, согнутый над турелью, победно выдохнул: Есть!.. – оторвал от прицела голову, смешно стянутую розовой купальной шапочкой. Багровеющая туша ящера содрогнулась, он взмахнул лапами, по-видимому, пытаясь найти опору, покачался туда-сюда, будто гипсовый, и вдруг рухнул вперед, зацепив все же когтями тарелку турели.

Брызнули стекла из бинокуляра. Бахыт, как козел, подпрыгнул, спасая ноги от костоломного прокрута станины.

– Свет!.. – тем же вывернутым в фальцет голосом закричал первый.

Красноту, точно пробку, вышибло из подворотни. Под аркой полыхнуло сиянием электрических дуг. И в беспощадном, обжигающем их неистовстве стало видно, что ящер лежит на боку и конвульсивно подергивается, что глаза его покрываются молочными пленочками, что творожистая густая пена стекает из пасти, и что между костных пластин на его груди плотно сидит стрела с металлическим оперением.

Вздулся гигантским шаром и опал зеленоватый живот. Шумный выдох прорвался откуда-то из хрящей гортани.

Белые пленочки на глазах застыли.

– Молодец, Бахыт. Прямо в сердце. Какой выстрел!.. – сказал первый человек.

– Стараемся, командир. И все же запасную пневматику ставить надо. Хотя б и стрела из кости удавленника, хотя б и вымочили её, как положено, в паучьем студне, хотя б и заговаривали в полночь на Три Звезды, а вот, не дай бог, рука дрогнет – пройдет мимо…

Бахыт стащил круглую шапочку. Развалились по плечам космы, прежде стянутые резиной. Второй человек оторвал от уха изогнутую трубочку телефона:

– Девушка, оказывается, жива, – удивленно сообщил он.

– Жива? Да ну? С чего бы это? – сказал первый.

– Повезло. Наверное, не очень голодный был. Или торопился сюда. Что будем с ней делать?

Первый человек немного подумал:

– Что делать, что делать? А ничего не делать. Зачем она нам?

– Болтать будет.

– Это – вряд ли…

Второй человек внимательно посмотрел на него, пожал плечами, как бы говоря: ну что ж, ты тут у нас главный, присел на корточки возле неподвижного ящера и вдруг, как Бахыт, взвился козлом, даже не успев разогнуться.

– Черт дохлый!..

Страшная панцирная лапа метнулась за ним и, промахнувшись, вцепилась в трубчатую стойку турели. Громадные когти сомкнулись, железо проскрипело и разломилось, зачернев круглым отверстием.

– Однако живой, – сказал Бахыт довольно спокойно.

– Ничего себе…

– Да…

Лапа мертво упала.

Тогда второй человек подскочил и яростно ударил по ней ногой. Один раз, другой, третий… Зазвенел обломок трубы, покатившийся по асфальту

– Хватит! – брезгливо приказал первый.

– А что?

– А то, что я сказал: хватит!

Второй человек яростно обернулся. Нижняя губа – закушена, с мякоти ладони отваливаются капли крови.

Он поднес рану прямо к лицу первого.

– Вот!.. А ты – «договориться», – тяжело дыша, сказал он.

Эля выскочила из трамвая и, перебежав через улицу, заставила себя замедлить шаги.

Никто её не преследовал.

Сердце, тем не менее, колотилось, и вечерний воздух, казалось, был лишен кислорода.

Она дышала и никак не могла надышаться.

– Забудьте обо всем, – сказал человек, который вывел её за милицейский кордон. – Забудьте все, что здесь видели, и мы тогда вас тоже забудем. Живите так, словно ничего не происходило… – Левая рука у него была забинтована, сквозь рыхлую марлю, стянутую узлом, проступали свежие кровяные пятна. – Забудьте. Если хотите, это – приказ…

Приказывать, конечно, легко. А вот как забыть, когда плотненькие, похожие на бобров санитары поднимают носилки, продавленные нечеловеческой тушей, и из-под взгорбленной простыни свешивается кончик хвоста наподобие крокодильего.

Элю передернуло от воспоминаний. Разумеется, она уже давно знала, что в каждом человеке, каким бы приятным он внешне не выглядел, живет некий зверь. В Никите, например, ленивый бобер, в Буравчике – суслик, в ней самой – расчетливая молодая пантера. Большей частью зверь этот дремлет, смиренный мороком жизни, но бывает, что просыпается и просится на свободу.

Так, видимо, было и здесь.

Правда, одно дело знать, и другое – видеть собственными глазами. Какая у него была мерзкая морда: бугристая, изъязвленная мокрыми бородавками.

А какие безжалостные зрачки…

Эля невольно остановилась. Лампочки на лестнице, как всегда, были то ли вывинчены, то ли разбиты, коробка пролетов уходила под крышу пугающей чернотой, в сумерках, брезжущих из окна, ступеньки едва угадывались. Но даже такого ничтожного света хватало, чтобы почувствовать – на площадке между двумя этажами кто-то стоит. Вот один осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы размяться, вот другой мокровато сглотнул, сдерживая нетерпение. Громовыми шорохами отдавалось в ушах чужое дыхание. И действительно, едва Эля сделала пару шагов вперед, как плоскоголовая тень мгновенно загородила дорогу, а вторая, такая же тень стекла за спину, чтобы отрезать путь к бегству.

– Сумочку давай, – потребовал из темноты сдавленный голос.

– Быстро-быстро, тетера!.. – это уже сзади.

От обоих разило чащобным возбуждающим страхом. Щелкнули запоры клетки, глаза пантеры зажглись тусклым янтарным огнем. Эля протянула сумочку тому, кто был впереди, и, не прекращая движения, лапой, полной когтей, дернула его по лицу. Изумительно было вцепиться в живую плоть.

– Ай!.. – Тень скорчилась и замоталась, судорожно ощупывая плоскую усатую мордочку. Вторая же отступила, увидев перед собой ощеренную дикую кошку, и вдруг – бам-бам-бам!.. – посыпалась вниз со ступенек.

– Ой!.. Стерва!.. Глаза мне выдрала!.. Помогите!..

Эля в три мощных прыжка взлетела наверх. У неё самой страха не было, а был – звонкий восторг и упоение неслыханной звериной свободой.

В голове клубился великолепный красный туман.

Крысята, подумала она, вставляя ключ в прорезь замка. Трусливые молодые крысята. Ерунда. Больше они сюда не придут. Ее переполняла дикая радость. Ключ повернулся, и она заскочила внутрь.

Дверь захлопнулась.

Кирилл Бенедиктов
Храм мертвых богов

Кедровый шест, казавшийся медным в лучах растекавшегося по краю горизонта огромного солнца, бесшумно пронзал бурую, шевелящуюся шкуру болота. Маленькая круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур, натянутых на легкий каркас, скользила по маслянистой жиже, покрывавшей бескрайнюю безжизненную равнину. Кое-где из трясины поднимались заросшие непролазным кустарником островки, земля на которых колыхалась и проседала, дрожа на непрочной подушке из переплетенных корней. Местами встречались черные стены камышовых джунглей – за этими стенами, на пространствах, где можно было спрятать не один великий город, подобный Вавилону, жили только птицы, гнездившиеся там многотысячными колониями. Любой человек, углубившийся в камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе, чем божьим промыслом. Там не было никаких ориентиров; там не было вообще ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и одинаковых узких проток с жирно поблескивающей водой, проток, пересекавшихся и расходившихся чудовищной паутиной, запутавшись в которой, человек быстро умирал от истощения или страха и становился добычей безымянных болотных падальщиков. Это были Топи Лагаша – грандиозный отстойник Месопотамии, южным своим языком лизавший белый прибрежный песок Персидского залива. В самом центре Топей двигалась круглая лодка из шкур – единственный транспорт здешних мест, – управляемая человеком в одежде воина.

Человек этот был высок и худ. Кожаная куртка с нашитыми на нее бронзовыми пластинками плотно облегала широкие костлявые плечи. Руки, сжимавшие шест, были перетянуты узлами мышц. На поясе висел короткий железный меч, испещренный странными полузвериными символами. Кожаные короткие штаны с бахромой вытерлись от бессчетных ночевок на голой земле. Такая одежда могла принадлежать только воину – наемнику из гарнизонов Птолемаиды или Антиохии, да мало ли еще откуда – после невероятных побед Александра Великого, сковавшего мир стальною цепью своих крепостей, воины были повсюду, и повсюду они были примерно одинаковы. Но лицо человека в лодке принадлежало не наемнику.

У наемников не бывает такого крутого лба, переходящего в сферически гладкую поверхность абсолютно голого черепа. Не бывает такого застывшего высокомерного выражения лица, таящего в себе силу превосходства не меча, а разума. Не бывает таких глаз. Это было лицо человека, для которого не существует тайн, лицо человека, неподвластного соблазнам низменных страстей, человека, обособившегося от суеты и прелестей мира. Лицо жреца.

И он был спокоен, абсолютно спокоен и непроницаем для страха. Он знал, что достаточно ошибиться один раз, и он никогда уже не выберется из этих мертвых топей. Но он знал также, что не ошибется.

Он ориентировался по солнцу, а ночью – по звездам. Он внимательно смотрел, куда летят закрывающие небо птичьи стаи, поднимающиеся из глубин камышовой страны. Он не упускал из виду ни медленное течение воды в протоках, ни разницу в оттенках листьев кустарника на редких островках. Но более всего он полагался на слабый, однако вполне различимый зов, который шел к нему из глубины топей, из самого сердца болот.

С каждым днем пути зов становился все сильнее. Можно уже было явственно услышать низкий глухой голос, повторявший одну-единственную растянутую гласную – нечто вроде очень тягучего «а-а-а» – и не умолкавший ни на секунду. Голос этот звучал только у него в голове, и выносить его было тяжело. Порой ему начинало казаться, что вся бурая равнина вокруг издает протяжный и бесконечный стон, и тогда он закрывал глаза. Но все же это был единственный надежный ориентир, и ему приходилось терпеть.

К тому времени, когда солнце окончательно скрылось за плоской, как стол, линией горизонта, круглая лодка уже не первый час скользила вдоль черной камышовой стены. Зов стал почти невыносимым, и ясно было, что источник его находится где-то в глубине камышовых джунглей. Прошло еще полчаса, и стена распахнулась, разрубленная пополам широким клинком протоки, на смолистых водах которой жирно мерцали крупные южные звезды.

Человек в одежде воина отложил свой шест. Лодка послушно замерла у самого разверстого зева камышовой страны. Было очень тихо; размеренно плескались тяжелые черные волны и покрикивала жалобно вдалеке большая болотная птица.

Человек протянул руку и поднял со дна лодки небольшой кожаный мешок. Оттуда он вытащил пару лепешек, завернутых в виноградные листья, и съел их. Затем откупорил затейливой формы глиняный кувшинчик и сделал несколько глотков. Потом принял какое-то снадобье.

Лодка едва заметно покачивалась на дышащем теле болота. Человек сидел и ждал, несмотря на то, что голос в его голове пел, не переставая. Потом из-за плеча его заструилось мерцающее серебряное сияние, и он оглянулся.

Там, в небе, которое в южных широтах выглядит черной ямой, провалом в другие миры, тяжелая, как медный шар, висела чудовищная бело-красная луна. Ее свет зажег тусклую воду протоки, и, казалось, вся Топь Лагаша, влекомая лунным пожаром, выпятится огромным маслянистым горбом, словно допотопный зверь, разбуженный неосторожным прикосновением. И тогда вновь взлетел шест, казавшийся на этот раз выкованным из серебра, и лодка заскользила по пылающей холодным огнем протоке вглубь камышовой страны.

В самом сердце Топей Лагаша, окруженный бескрайними полями тростника, возвышался конический холм, самый большой остров в этой части болот. Когда-то он был намного выше, и его можно было увидеть издалека. Но за долгие-долгие годы, в течение которых болото надвигалось на процветавшие в древности земли Лагаша, холм ушел глубоко в черную трясину, и теперь на поверхности была только его верхушка. Он имел сотню локтей в диаметре и двадцать локтей в высоту. Почти весь кустарник на нем был вырублен, но на южной оконечности острова стояла сплетенная из ивовых ветвей хижина, перед которой горел маленький костерок. У костра, скрестив тощие коричневые ноги, сидел неопрятный, заросший седым волосом старик в грязной набедренной повязке. Он держал над огнем глиняную чашку с каким-то варевом, время от времени поднося ее к лицу и вдыхая густой пар.

Шуршали заросли тростника. Шипел костер. Тугие волны накатывались с равнодушным упорством на черный песок острова. Поднялась и разгорелась над болотами гигантская недобрая луна. Старик прислушался. Ему показалось, что далеко, за полями одинаковых тоскливо шелестящих стеблей он различает равномерный плеск – с таким звуком могла бы продвигаться по трясине круглая болотная лодка.

Тогда он выпрямился и плеснул остаток содержимого чашки в костер. Вспыхнуло ярко-синее пламя, мгновенно поднявшееся до неба. Раздался странный свистящий стон, словно из пронзенной груди дракона, а потом сверкающая синяя колонна, вставшая над островом, опала и съежилась до маленьких язычков, пляшущих там, куда попали капли вязкой жидкости. Из хижины за спиной старика появилась легкая гибкая тень и проворно скользнула рядом с ним на землю.

– Что-то случилось, учитель? – спросил мягкий переливчатый голос.

Старик скосил глаза. Это была Эми, вторая и последняя обитательница острова. Двадцать лет назад… а может быть, и тридцать, и сорок – трудно высчитать время, живя между двумя мирами, – он вызвал ее из небытия, приказав исполнять все его повеления. За эти годы она ничуть не изменилась, оставаясь все той же пятнадцатилетней смуглой девчонкой с зелеными глазами и смешно, не по-здешнему, вздернутым носиком.

Почему она выбрала именно такой облик, старик не знал; лично ему всегда больше нравились черноволосые тяжелобедрые шемитки, но Эми явилась такой, и он постепенно привык. С ней можно было разговаривать, она многого не знала, и он учил ее, удивляясь, какое удовольствие получает от этого давно заброшенного занятия. Вообще она была прекрасной рабыней, да к тому же посвященной во все секреты Иштар, и старику приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не забывать время от времени обновлять контур пентаграммы – магического знака, сдерживавшего ее демоническую сущность. Эми была демоном, суккубом, одним из существ, обитавших на темной Изнанке Мира. Старик старался помнить об этом, как и о том, что случилось однажды, много лет назад, когда он, выпив сока хаомы и погрузившись в многодневный глубокий сон, пропустил время обновления пентаграммы…

– Случилось, учитель? – нежно прошептала Эми.

– Да, – ответил старик хриплым, каркающим голосом. – Он идет к нам.

– Нирах?

– Да, – сказал старик. – Человек из пустыни. Он уже близко.

Они замолчали, вслушиваясь в дыхание ночи. Эми сидела на корточках, и луна играла на блестящей смуглой коже ее круглых коленей. Когда-то старик не мог смотреть на эти колени без вожделения… но с тех пор прошло слишком много лет.

Внезапно тишина, повисшая над камышовой страной, раскололась. С жутким шумом, гортанными криками и хлопаньем крыльев взмыла в неподвижный воздух огромная колония птиц, устроившаяся спать в зарослях неподалеку от острова. Словно плащом гиганта накрыли небо, на минуту погасив даже луну. Стало холодно и тревожно, а когда птицы, собравшись в стаю, изогнутой линией ушли на юг, вновь открыв пылающий лик луны, старик и девушка увидели высокую черную фигуру, скользящую к ним по расплавленной дорожке серебряного света. Круглая плоскодонка зашуршала по песку, и фигура сошла на берег, отбросив в сторону длинный шест. Старик, кряхтя, поднялся навстречу гостю.

– Приветствую тебя, учитель, – громко сказал прибывший глубоким, полным скрытых оттенков голосом.

Он подошел к костру, и стало видно, что он почти вдвое превосходит старика ростом и шириной плеч. По-прежнему сидевшая на корточках Эми сжалась, когда на нее упала огромная тень гостя. Старик поднял левую руку ладонью вверх.

– И тебя приветствую, Нирах. Давно ты не навещал меня.

– Да, учитель. Я проходил последний круг посвящения…

Старик прервал его взмахом ладони.

– Позже. Садись к огню. Ты голоден?

Темный взгляд, сверкнувший из-под костлявого лба, уперся в переносицу старика.

– Благодарю, учитель, я принял пищу.

– Ты устал? – продолжал допытываться старик. – Не поспишь ли с дороги? Может быть, хочешь Эми?

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на бесстрастном лице гостя.

– Ты же знаешь, учитель: Итеру, прошедший все круги посвящения, становится свободным от желаний…

Старик хмыкнул. Подобрал с земли сухую веточку и бросил в костер.

– Ты стал нетерпелив, Нирах, сын мой… Я предлагаю тебе отдохнуть и успокоиться. В твоих глазах явно читается жадное нетерпение, это слабость. А слабым нельзя спускаться в Храм.

Гость опустился на корточки у огня и прикрыл веки. Мышцы на его костлявом лице напряглись.

– Я два месяца добирался сюда из Александрии. Я носил одежду воина и жил как воин… Я спал в солдатских палатках и в шалашах пастухов… Я дрался с наемниками и убивал диких зверей… Я пил соленую воду и ел плесневелый хлеб… Когда я увидел твой сигнал, мне показалось, что сердце выскочит из моей груди… А теперь ты говоришь мне, чтобы я успокоился!

Старик рассмеялся неприятным клокочущим смехом.

– Какой ты, к чертям, Итеру! Хвалишься тем, что не хочешь девку, а с возбуждением своим ничего поделать не можешь! Что с того, что возбуждение это вызвано не бедрами Эми, а лоном Эрешкигаль? Чем девка отличается от богини? Ничем – для воистину мудрого. А ты уподобился тому богачу, что завидует лишней мере золота в закромах у соседа, и считает себя выше крестьянина, вздыхающего о миске бобов на столе старосты!

Он протянул руку и неожиданно схватил гостя за ухо.

– Для тебя не должно быть разницы между водой болота и водой океана! Между городской стеной и стеной мира! Между смертью одного и гибелью всех! Ты понял, несчастный?

Нирах терпеливо мотал головой, только узлы мышц на его лице вздувались и опадали. Когда старик закончил свою экзекуцию, он сказал:

– Я понял, учитель. Я был глуп. Мне действительно следует успокоиться. Но сегодня ночь полнолуния, и я боюсь, что, пропустив ее, я не смогу войти в Храм до следующей полной луны…

– В этом не было бы ничего страшного, – возразил старик сварливо.

– Мне не очень-то весело на острове, и ты составил бы мне неплохую компанию… Во всяком случае, было бы кого таскать за уши… Ты что, слышишь голос?

Нирах молча кивнул и коснулся пальцем сверкающего под луной черепа.

– Голос, – по-прежнему ворчливо говорил старик, шаря узловатыми пальцами в складках набедренной повязки, – голос… Да неужели Мертвые так хотят видеть тебя, Нирах? Неужели они тоже стали нетерпеливы?

Нирах почувствовал знакомую пульсацию в уголках висков и быстро взглянул на старика. Тот, занятый поисками, ничего не заметил, но Нираху, вошедшему в состояние повышенного восприятия – «хара» на языке Итеру, – оказалось достаточно мгновения, чтобы понять, какие чувства обуревают учителя. Учитель боялся. Он смертельно боялся решиться на то, к чему готовился много лет – готовился сам и готовил его, Нираха. И в то же время старик хотел увидеть, что получится из выношенного ими великого плана.

– Учитель, – начал Нирах, – я не…

Старик вытащил откуда-то из-за пояса каменный флакончик и протянул через костер гостю.

– На, – сказал он. – Выпей.

Длинные подвижные пальцы сомкнулись вокруг флакона. Нирах осторожно откупорил сосуд и понюхал.

– Эфедра, – произнес он задумчиво, – трава Пта… какие-то коренья… что еще?

– Пей! – рявкнул старик. Нирах бесстрастно поднес флакон к губам и сделал глоток. Глаза его заблестели.

– Ложись на землю! – приказал учитель. – Эми, сними с него доспехи.

Легкая, как тень, девушка проворно освободила гостя от куртки и штанов. Нирах растянулся на земле, подставив лицо серебряному свету.

Старик отдал Эми несколько коротких распоряжений и встал у Нираха в головах. Девушка принесла из хижины несколько горшочков с краской, поставила рядом с гостем и опустилась на колени. Под монотонные причитания учителя, читавшего древние заклинания, Эми окунула тонкие пальчики в горшок с кроваво-красной субстанцией и принялась осторожно выписывать на закованном в непробиваемую мышечную броню теле Нираха защитные знаки.

Часом позже гость поднялся с земли. Он был полностью обнажен, и с ног до головы покрыт узорами и надписями. Старик закончил читать и стоял неподвижно. Луна тяжело висела над самой верхушкой холма. Время остановилось.

– Я готов, Учитель! – торжественно сказал Нирах.

Старик закряхтел и почесал под мышкой.

– Ты по-прежнему слышишь Голос? – со странной интонацией спросил он.

– Голос сильнее, чем когда-либо, Учитель. Мертвые зовут меня.

– Ты помнишь путь, который прошел?

– Я не помню ничего, кроме пути, Учитель.

– Ты готов принести жертву?

– Я сам и есть моя жертва, Учитель.

Старик закрыл глаза. Он отчетливо вспомнил тот далекий день много лет назад, когда изможденный, худой как палка юнец полуживым выполз на черный песок острова. Как выяснилось позже, он две недели плутал в дебрях камышовой страны, пока случайно не наткнулся на убежище старика. Случайно? Теперь старик не был уверен в этом…

Тогда он подошел к чужаку – первому человеку, попавшему на остров после того, как старик поселился здесь, – и занес над его худой шеей ногу, обутую в деревянную сандалию. Старик в те годы был еще крепок и без труда справился бы с похожим на груду костей пришельцем. Но тот открыл огромный черный рот и на последнем дыхании вымолвил: «Погоди, Нингишзида…» После чего потерял сознание и пребывал между нижним и средним мирами пять дней.

Старик готовил снадобья и заставлял Эми отпаивать незнакомца отваром целебных трав. Он отгонял от юноши мелких, но зловредных духов болот и возжигал священные костры. К исходу пятого дня скелетоподобный юнец открыл глаза и увидел над собою сверкающее лезвие ножа. И услышал вопрос:

– Откуда ты знаешь, кто я?

Нингишзида было тайное имя старика. Оно означало «Прислужник Далекой Земли» и передавалось по наследству в клане жрецов древнего культа мертвых. Но никто во всем мире не мог знать об этом имени. Никто, кроме учителя старика, который отправился в Далекую Землю еще тогда, когда не были еще зачаты даже родители странного доходяги из болот. Ибо Далекая Земля означает Страну Мертвых, и те, кто уходит туда, обратно не возвращаются. Поэтому старик оставил щенку жизнь. Оставил, чтобы узнать, какой тропкой выбралась в мир людей тайна, принадлежащая Мертвым.

И щенок рассказал. Он торопливо хлебал вкусный бульон из болотных курочек, приправленный пряными кореньями, проливая жирные капли на обтянутую коричневой кожей грудь, рвал зубами испеченные Эми белые лепешки и рассказывал. Сначала старик не поверил ему, как не верил никому в этом мире, но потом, введя выздоравливающего в гипнотический транс, приказал говорить правду – и услышал ту же историю. Тогда он поверил окончательно, тем более, что Итеру действительно не умели лгать.

Щенок принадлежал к древнему и могущественному клану Итеру – жрецов-хранителей, осколку одного из тех культов, которые во множестве возникали во дни молодости мира. Сколько их было – не знал никто, но число было невелико. Старик кое-что слышал об Итеру, но, пожалуй, не более того, что они действительно существуют. По словам гостя, в Сераписе, откуда он прибыл, настоящих Итеру было всего девять, из них только двое были Хранителями Пурпурной Ступени, или Бессмертными.

Высшие иерархи Итеру приобщались к бессмертию посредством некоего священного сосуда, укрытого в тщательно охраняемом тайнике. Гость не мог объяснить, что это за сосуд и где его прячут; неясна ему была и процедура обретения вечной жизни. Но он точно знал, что самые старые иерархи помнят времена до возвышения первых фараонов, и что дар бессмертия дается только тем, кто проходит Девять Ступеней Посвящения. А таких во все века было мало, очень мало…

Сам он прошел три ступени. Это был всего лишь уровень младшего ученика, едва допущенного к некоторым секретам ордена, но старик быстро понял, что его юный гость владеет приемами, сделавшими бы честь любому хвастливому вавилонскому магу. Кроме того, он жадно впитывал всю информацию, которую только мог получить, не гнушаясь даже обрывками смутных слухов и подслушиванием разговоров. Так он узнал о сосуде бессмертия и о блаженном жребии прошедших все степени посвящения. Узнал и решил, что завоюет этот жребий любой ценой.