Текст книги "Забавное приключение"

Автор книги: Иван Шмелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Не желаете… наплевать… – повторил парень, возя ружьём.

Баба выхватила у него ружьё и сунула под лавку.

– Куда ж им таким… пьяные!

– Шуми не шуми – некому! – отозвался лесник на настойчивое требование Карасёва. – Вот браток у меня пришедчи… в моём дому… ещё племянничка провожаем завтра, с отсрочки. Конторшшик княжеский! – погрозил он к парню.

– Обязательно… – сказал парень. – И его сиятельства… гоф… гов… менстера… Язык не тово… – растянул он в улыбку рот и замотал головой. – Гоф… гофнейстера! – крикнул он радостно.

– Будет с им толковать… энту сюды зови, чай пить с нами! – сказал солдат, но лесник остановил рассудительно:

– Барышни… им слушать такое не годится.

– Видали барышнев… За мной сама графыня ходила… я у ей руку целовал, она меня… хрестила!

– Не ругайся! – крикнул Карасёв.

– А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь нету… Пострашней тебя видали… дерьмо какое!

Карасёв задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.

– А ты, господин Карасёв, не шуми… в моём дому! – сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. – Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму… семь вёрст в Хруски надоть?..

– Бабу сгоняй, дам пятёрку.

– Аи уж сбегать, Максим Семеныч! – всполохнулась баба. – Какие деньги сулят!..

Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив белые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.

– Чисто короли какие… От всего могут откупиться!.. – выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасёва. – Что тебе наша баба, лошадь?!

Карасёв вызывающе поглядел в опухшее, неживое лицо в рыжей щетине, но сейчас же отвёл глаза – так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщилось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.

– Прихватило, – понизил голос лесник. – Почки у его сгнили.

Баба вошла в тёплой кофте и шали и шмыгнула к двери, но лесник окликнул:

– Марья, постой! Как это так… праздник, у меня браток Василь Семеныч, в моём дому пришедчи… Не желаю!

– Чего ж ломаешься?! – крикнул Карасёв.

– А вот… не желаю! Браток вроде как помирать явился… в моём дому… во какое дело… – вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар. – У его ноги водой пошли… как его почитать надо! а?! – поглядел он на Карасёва, шагавшего от стола к печке. – Становь опять самовар! – крикнул он дожидавшейся у двери бабе. – Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать…

Баба сердито сорвала шаль и швырнула на сундучок. В углу задрожала красная занавеска. И в зыбке забился кашлем ребёнок.

– У ей дитё… горить-бьётся… – хмуро сказал лесник, – а ты деньгами бабу блазнишь… Вот какое ваше… необразование!.. Становь ему опять самовар!!

Карасёв принялся доказывать, что завод ждёт, может остановиться работа, и тогда всем нагорит. Но лесник не слушал. Он растрогался от своих слов, ухватил солдата и полез целоваться.

– Бра-аток… отпиться тебе надоть… – жалостливо затянул он, наливая солдату из бутылки. – Счас отпустит. Ему хрест даден! – погрозил он пальцем. – В укладочке у него, в баночке… Какие мидали дадены! Барышни, желаете чаю горячего?..

– Ну, что поделаешь! – сказал Карасёв Зойке.

Она сверкнула глазами и закинула ногу на ногу, выставив острое колено…

– Не буду я здесь торчать, в вони! Дайте больше и прикажите.

– Те-те-те… барыня-сударыня, чего тебе надобно! – разгульно крикнул лесник, выпив с солдатом, и его лицо стало опять праздничным. – Пей чай горячий!

– Сы-ыру ей……… надоть! – сказал солдат. – Они, такие, сы-ыр любют…

Передохнул, оглядел Зойку тусклыми, тяжёлыми глазами и облизнул сухие синие губы:

– Какая… зеле-еная!..

– Во какой у меня браток – ирой! – покрутил головой лесник, пощурился и благодушно осклабился на Зойку. – А вы, барышни, не серчайте… мы вам ничего, чего не след, не… дозволяем. А выпимши… это так. А то мы благородно… Лошадки, говорю, заморены… хлеб возют, убирают… народ притомился, спит непокрыто сном… Я деликатно могу сказать… как у меня в дому барышни…

– Ну, хорошо, хорошо, – сказал Карасёв. – Ну, хоть бабу пошли, ведь не обижу.

– Эн чего, не оби-ижу! – сказал солдат, потирая поясницу. – А можешь ты обидеть?! Не оби-ижу!..

Мотавшийся на лавке конторщик – он всё раскуривал папироску – вдруг вскинулся и взмахнул руками:

– Не имеют права… в душу его!..

Он было поднялся, но баба ухватила его и посадила.

– Счумел, чумовой… Что с ими сделаешь, – сказала она оторопело. – Вы их, господин, не слушайте.

– Не таким морду набивал… – удушливо выговорил солдат, растирая поясницу. – Что не воюет?! – крикнул он, перекосив лицо. – Почему такой с девками… дознать про его надоть! Какие данныи?! ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю…

– Глотку-то придержи! – крикнул вне себя Карасёв, задрожав щеками.

– Я отечеству заслужил… имею полное право всякого дознавать! Законы такие есть, которые… всех казнить!

Лесник, вдумчиво слушавший, ударил по столу пятернёй и сказал строго:

– Он правильно, по закону. Тревожить его не дозволю… в моём дому. Потому, он ирой… и всё может, по всем законам. Ему хрест даден! А обижать… нет, не можешь, – продолжал он угрюмо и поглядел к Карасёву из-под сбившихся на глаза волос. – Покуль я тут, – пристукнул он кулаком, – ни бабу мою, ни деток… Обижали, будя! – тряхнулся он и выкатил кровяные глаза. – У меня за господами попропадало! Попили моей крови…..! Судиться только не желаю, канителиться… были б им рестанские роты!

– Я его… роздознаю… – устало выговорил солдат, положил кулаки и привалился.

В избе затихло. Было слышно, как хрипло дышал солдат да тарахтело тягой в самоварной трубе. Шарахало с поля ветром, а лес порывами словно набегал к окошкам и угрожал – шу-у-у…

– Чего больного человека тревожишь! – понизив голос, строго сказал лесник. – Видишь, мается всё… схватит и отпустит. Тихо-мирно без тебя было. Сидели по-хорошему… Давеча самовар к боку приставляли… Барышне вот желательно заночевать, могу дозволить… а бабу не погоню… куда она нам с дожжу! Хочешь, на сеновал ступайте… для разговору… Дохтор говорил в гошпитале… говорит, в кадку его надоть сажать, почти греть…

– Пятёрку сулят, живо бы обернулась… – попросилась баба.

– Дура… Какие ноньче деньги пятёрка!

Конторщик поймал папироской спичку, пососал, втянув щёки, выпустил клуб дыма, подавился и выговорил тонко-тонко:

– Нонче курц… очень хороший!

– Знает, почём цыплята! – мигнул лесник, взял кусочек красного сахару, положил аккуратно на край стола и подвинул пальцем. – За эту-то сволоту, господи… рупь! – всплеснул он руками, с удивлением, вглядываясь в кусочек. – А?!! Хрунье!.. – рванул он рубаху, – чего плачено, знаешь?! Краснота-то!! В твой, может, карман побегли… Красит рака горя!..

– Сколько же тебе надо? – спросил Карасёв сквозь зубы и взглянул на часы. – Час целый канителимся!

– Сколька?.. А вот… прикину.

Лесник выкатил из-под налитых век пьяно косящие глаза в кровяных жилках и хитро уставился на Карасёва. С минуту смотрели они друг на друга, не уступая взглядом.

– Долго же прикидываешь, – сказал Карасёв, чувствуя, как начинает рябить в глазах.

– Сколька-а… – повторил лесник, криво ухмыляясь. – А… полторы красных!

– Гони.

– Дал!! – недоуменно сказал лесник и оглядел избу.

– Дал, гони… – повторил Карасёв с задорцем.

– Чего такой, постой! – крикнул солдат, встряхнувшись и размахивая рукой, словно хотел сказать. – Как так, полторы красных?! Погоди, никак нельзя… стой! Пьяного обманывает! Чего, полторы красных? Четвертной, никак не меньше… Сдурел, чёрт… – крикнул он леснику и задохнулся, даже посинело его лицо. – Четвертной…

– А ведь верно, што четвертной… никак не меньше, – сказал лесник виновато, покачав пальцем. – Правда, што… четвертной. Погода.

– Сотню с его гнать надоть… говорил! – хрипнул солдат, и лицо его колыхнулось, как студень. – Выкуси вот!

Карасёв решил дать и четвертной, но не сразу: ещё, пожалуй, накинут, если сразу. Он удивлённо повёл глазами и сказал твёрдо:

– Нет, брат… дудки! Не видать вам моего четвертного! Сам пойду лучше, а не позволю…

– Хха! – ощериваясь, сказал солдат. – Взяло.

Конторщик приложил к глазам кулаки и пригляделся, будто в бинокль.

– Не дам! – повторил Карасёв, быстро шагая по избе и чуя на себе оживившиеся глаза солдата. – Это уж разбой называется!

– Дайте же! – настойчивым шёпотом сказала Зойка.

– Да это же… возмутительно! – крикнул Карасёв, показывая глазами.

Но она не видела или не хотела видеть. Она согрелась и не могла и представить, как можно опять тащиться по этой грязи.

– Разбо-ой… – осклабясь, покрутил головой лесник. – Чего скажет… Это у тебя… разбой-то! Какой раздулся… С её за полсапожки-то кто дует, а?! Раз-бо-ой! Разя мы тебя силой? Чего тебе добежать, какой дюжий! Денежки целей будут.

– Всё чтобы крепостные…….! – крикнул солдат с надрыву.

– Вот и вали лесом, три версты выгадаешь… – сказал лесник, тяжело поднялся, пошёл, пошатываясь, к печке, вынул из печурки гребень и расчесал голову. – Не пужайтесь, барышни, я ничего… Духом добегешь, болотцем только обойти… Дипломат-то у тебя какой знатный, – ливнем не продерёт.

– Мчите, господин… на Гарище! – крикнул конторщик, кривя рот и щурясь, чтобы казаться хитрым.

Он всё прикладывал кулаки и всматривался в Карасёва, но на него не обращали внимания.

– Четвертной – деньги тоже не малые… – продолжал лесник, старательно расчёсываясь и стряхивая гребень. – Да не тревожьтесь, барышни… я вам ничего… Рублишками небось не гнушался, таскал в мошну, набивал! А то четвертной! Я вон чтой-то и не помню, каки таки четвертные…

– А с патретами… хха! – сказал солдат. – Зелёная краска…

– Каковы! – крикнул Карасёв Зойке.

– Всякие есть! – сказал лесник. – Мяконькова захотел?!

– Я сам……. сухари жевал!.. во какой стал… гладкий! – крикнул не своим голосом солдат, выворачивая глаза, и кулаком разбил блюдце.

– Гони!

– Дал?!

– Сказывал, сотню даст…

– А может, шутишь? – пытал лесник. – Ну, коли желательно… твой верх. Ступай им, Мария. Ай передумаешь?..

– Гони!!! – крикнул Карасёв.

Баба схватила шаль и шмыгнула к двери, но солдат воротил:

– Стой-погоди!

– Далась я вам – обувайся да разувайся! – крикнула в сердцах баба. – Ну, чего ещё?

– Деньги наперёд, обманет…

Карасёв дёрнулся, но только посмотрел на солдата, словно хотел ударить.

– Мало чего… А может, у него и денег нет!

– Верно, наперёд надоть, – сказал лесник. – Теперь никому не верь!

– Даю. А не подведёте?! – сказал Карасёв, кусая губы, и щёлкнул об стол бумажником.

– Как так не приведёт – приведёт… – тяжело навалился лесник на стол и уставился на тугой бумажник. Давай знай!

И солдат привалился, раздул щёки и дышал хрипло. Карасёв поймал его напряжённый взгляд и отошёл к печке. Там он вытянул четвертную и отдал бабе. Она схватила и скрылась под занавеску, но лесник с солдатом враз вскрикнули:

– А покажь!

– Тётенька, покажьте… – сказал, поматываясь, конторщик. – Всем приятно…

– Чего баба в деньгах понимает… счас покажь! – крикнул лесник бабе и подтряхнул головой солдату. – Я счас разгляжу, какие его деньги. А то намедни в Хрусках корову так-то… за три полтинника у бабёнки выхватили взаместо сериев… купцами были!

Баба сердито швырнула на стол бумажку:

– Глядите, нате!

– Стой-постой… – прохрипел солдат, глянув на Карасёва и захватывая горстью. – Знак такой, на свет чтоб. Где знак?! Печатают тоже чисто… Где тут…

Он держал за края бумажку и глядел на лампу разинув рот.

– Дай-кась, увижу… – потянул лесник, но солдат не дал.

– Батюшки, раздерут… – заметалась баба, протягивая и принимая руки.

– Я тышши держал! – рыкнул на неё солдат и оглянул избу. – Не вижу знаку настояшшого!

– У тебя, может, глаза неправильные… счас увижу, – сказал лесник, вытягивая у солдата бумажку, и пощурился на Карасёва. – Надоть всё по порядку.

Он разложил её на столе, разгладил бумажку лапами и оглядел. Потом прихлопнул, словно бил муху, чтобы примять, и оглядел ещё.

– Энто тебе не газета.

– Про… каторжные работы… – бормотал конторщик, отпихивая не пускавшую его бабу. – Счас могу… про каторжные работы?..

– Н-ну, ежели не годится! – вскрикнул лесник к лампе.

Карасёв наблюдал от печки, покусывая губы: так бы и дал по этой широкой роже!

– Счас распро-обуем…

Лесник взял бумажку на зуб, – туго ли рвётся, – поглядел так и этак на огонёк, отставил от себя подальше и прочитал по складам:

– Четвер… тной… би-лет! Да!

– Сгодится, ладно, – сказал он, складывая, и отдал бабе. – Ну уж, беги им… куда знаешь! – погрозил он к окну. – Да-а… И всё-то ноньче у нас дорого… – сказал он устало и со вздохом, свёртывая покурить. – И, сталоть, эн-тот у вас… – полизал он бумажку, – ахтомобиль поломался? И вы, сталоть, на дожжу!..

Баба вышла. Слышно было, как она кликала Цыганку и побежала под окнами. Карасёв вынул платок, вытер лицо и внушительно высморкался.

– Растревожили карактер, мочи моей нет… – отдышался солдат. – С чего такое?..

– На Котюхи помчала! – сказал лесник, потирая красную шею, и позевал протяжно. – Ай остатнее на покрышку… замрёт, может?

– Давай, замрёт, может… – отозвался солдат и вдруг, поняв что-то, так и заколыхался и замотал головой, хоть и боль была на лице. – Бес-баба… На Котюхи?!

– Обязательно на Котюхи. Никак дожж опять?..

Дождь всё точил и точил, и всё шумело в лесу порывами.

VI

Лесник достал из-под лавки бутылку, взболтнул на огонёк и разлил по чашкам. Солдат понёс, расплёскивая, запрокинулся, поперхнулся и вскинул брови: стало его лицо сизым. Конторщик выпил и дёрнулся, словно его проткнули. Лесник покрестился и проглотил, выпучил глаза и крепко задумался – на стол.

– Дюже зла… – сказал он сипло после раздумья. – Лавошникова много мягче… декох.

Принялись за селёдочные головки. Конторщик поерошил рябчика, стукнул его головкой о край стола и сказал уныло:

– Сытый… самая-то пора! Господин хороший, купи у меня ружьё… у тебя денег много… Этих набьёшь…

– Не требуется мне ружья, – сказал Карасёв.

– Не требуется… А чего… требуется?..

– Не знаешь чего?.. – отозвался солдат и сказал нехорошее. – Ну его… Я у тебя… отдышусь, куплю. Зайцев буду… казнить!

И стали говорить, – хорошо бы дровами заторговать солдату, выправятся вот ноги. Горбатый вон тысячами теперь ворочает.

– А, шут горбатый, – с досадой сказал солдат. – Бабу его любил до страсти… совокупно… Всё-то у меня разладилось, себя не узнаю…

– Не миновать тебе торговать! – сказал лесник. – Я тебе устрою… скажешь потом… при деньгах будешь! За наши леса милиён дают, два просим… Казна подсылала, только дай!

– Куда ему деньги, лысому… у него пять милиёнов!

– Семь милиёнов… – выговорил конторщик, запихивая в карман рябчика.

– А вот… сидит, милиёнами обклался, а всё хочет… А тут бьёшься-бьёшься, с дыры на дыру перекладаешь… только и делов. Денежки-то туды пылят… – показал он костью на Карасёва.

– До хорошего дожжу… – устало сказал солдат, – уже невмочь ему было, – отгрёб со стола и привалился.

Лесник покликал Мишутку с печи, дал сахарку и погнал спать. Конторщик всё ещё возился с рябчиком. Карасёв с Зойкой тихо переговаривались у печки.

– Кажется, угомонились. Что, устала?

– Когда это только кончится… Есть хочется, – шепнула она, вынула из сумочки зеркальце и попудрилась.

– Там уж как следует закусим…

Карасёв развязал баульчик, достал пакетик, и стали закусывать на скамейке. У стола затихли совсем. Солдат похрипывал: было видно, как подымалась зеленоватой горой спина и двигалось рыжее, с беловатой проплешинкой, темя. Только лесник сидел, подперев голову кулаком, и сонно глядел на стол. Ходики на стенке, над плакатом со швейной машинкой и красной барыней, отстукивали чётко-чётко, будто за стеной отбивали косу.

– Какой ужас… – шепнула Зойка. – Почему они тебя знают?..

– Как же меня не знать, – вся округа знает… – сказал Карасёв, жуя телятину. – С ними надо умеючи. Коньячку бы теперь хватить…

– Посмотри… – тронула его за рукав Зойка.

Покачивая головой, смотрел к ним из-под кулака лесник. Волосы его взмокли и закрыли лоб, и пристально, не моргая, высматривали глаза.

– Как смотрит…

– Я ещё поговорю с ним… – шепнул Карасёв значительно. – Завертится!

– Желаете… чаю горячего?.. – пьяно спросил лесник, не сводя глаз.

– Не желаю.

– Я барышнев спрашиваю… Желаю угощать.

Зойка мотнула головой.

– Гордый…

Он важно выдвинулся из-за стола, упёр руки в колени и поглядел исподлобья.

– Почём же теперь деньги-то ходят… – подумал он вслух и покрутил головой. Помолчал. – Дела… И опять помолчал. – С деньгами-то чего исделали… Барышни-то тебе как… для забавки? – неожиданно спросил он, пристально глядя на голые ноги Зойки.

– Поменьше разговаривай, лучше будет! – строго сказал Карасёв.

– Лучше?! Ну-ну… ещё лучше будет? Барышни ничего, хорошенькии…

Зойка посмотрела пугливо и поджала ноги.

– Дрова почём? – спросил Карасёв резко. – Вашего управляющего хорошо знаю, Скачкова… повидаюсь завтра… – добавил он неспроста, хоть раз всего и видал этого Скачкова. Подумал: раньше бы сказать надо!

Лесник шевельнул бровью, смазал с лица хмельную паутинку и поглядел пытливо и недобро.

– Та-ак… – сказал он, вдумываясь, и на пухлых губах его залегла усмешка. – Жаловаться, может, хочешь… ограбили тебя! Ну, жалуйся… жалуйся… Жалуйся!! – крикнул лесник, метнув глазами. – Ах ты, дело-то какое… не знамши-то… – озабоченно сказал он и затеребил бороду. И вдруг весь затрясся красной горой, засмеялся пьяно и отвалился к стенке, раскинув ноги. – Эх, горе твоё… свистит твой Скачков Сашка! По весне ещё прогнали, воровал шибко! Тебе, может, дрова переправлял… на завод? Барин, жалуйся – ступай… В Нижнем мукой торгует. Далеко…

Сложил на груди руки и колыхался. Но глаза не смеялись.

– Что вам за охота, не понимаю! – сказала Зойка. – Дерзостей хотите.

– Чудак человек… с чего мне на него жаловаться! – примирительно сказал Карасёв.

– А-а… Теперь, сталоть… не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутил, скажем… Ладно-с… У меня в лесу… волки тоже, шутют…

Они продолжали тихонько закусывать. А лесник поглаживал и поглаживал бороду, посматривал. Потом стал высматривать на полу.

– Господин-барин… как вас?.. Господин Карасёв! – громче окликнул он неотозвавшегося Карасёва. – А что я тебе желаю сказать… желаю вам спросить… Ружьецо-то Степашкино, чего ж купить не желаете?

– А не требуется, голубчик.

– Жадный вы. А чего я тебе желаю сказать! Ей-богу, ружьецо-о… цены нет! а? Кому не надоть – сто монет без разговору, а?

– Да говорю, не требуется!

– Всё не требуется… А ты погляди-ка, я тебе счас… приставлю…

Он тяжело повалился, пошарил под лавкой и достал ружьё.

– Оставь ты… не надо! – озабоченно сказал Карасёв.

– Ничего, что вы… чай, не махонький. Гляди, на! – сказал лесник, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двустволку с приклада и по стволам. – Ведь это што! ни расстрелу, ни ржавочки… ни рачка! По волку не промаховал, в глаз бил! – сказал он, тряхнув ружьё о колени, избочил голову и хитро пригляделся к Карасёву.

– Ну, ты поосторожней…

Лесник дёрнул затвор и разломил двустволку.

– Механика! – крикнул он, сощелкивая, медленно поднял ружьё и повёл к лампе.

– Что он делает! – испуганно зашептала Зойка, дёргая Карасёва.

– Осторожней, ты! – тревожно остерёг Карасёв, встав со скамейки.

– Мушку гляжу… неяственно… – наводя в лампу, сипло выговорил лесник. – А вот, яственно! Золотая мушка, ночью видать… – повёл он к печке ружьём. – Всё яственно… – пьяно повторил он, виляя ружьём. – Какая правильная… мушка…

– Ты!.. – сдавленно крикнул Карасёв, виляя от упрямо нащупывавших его чёрных дул.

– Боже мой… оставьте! – вскрикнула, помертвев, Зойка и закрылась руками, чтобы не видеть.

Лесник рванул ружьё на колени.

– Под руку не… дрогнуть могу! – крикнул он дико и сверкнул мутными огоньками глаз. – В случае… не отвечу! Чего под руку говоришь?! Мушку желаю пробовать… а вы чего под руку!

И опять поднял ружьё.

– Прошу тебя!.. – не своим голосом крикнул Карасёв, пригнувшись.

– Стой! мушку пробую… яственно! – Ты!!!

– Да господи… – сказал лесник благодушно, и лицо его стало праздничным. – Ужли ж я не понимаю… без понятия? Пьяный, а… всё соображаю. Убить могу!

– Мало ли бывает, по неосторожности… – сказал упавшим голосом Карасёв, весь мокрый, едва сдерживая подрагивающие губы и не сводя глаз с ружья. – Ну-ка, дай поглядеть…

– Чего поглядеть? – грубо сказал лесник, отмахивая ружьём. – Не желал глядеть, как давали… нечего! Аи боишься? – усмехнулся он, приглядываясь к бледному лицу Карасёва, в пятнах. – Смерти-то и ты боишься! Надоть… она ноне ходит…

И вдруг вскинул ружьё и навёл на лампу:

– Мушку не вижу, с чего?! – сказал он озабоченно, принял ружьё и прощупал мушку. – А ты не пужайся. Пьян, а всё соображаю. Привыкать надоть, приготовляться… всем она достигнет… кому предел. Вишь, Степашка спит… всё равно! Браток все смерти видал… Ах ты, барышни-то как испужались! Я им ничего-о… они барышни деликатные… Эх, запалю! – вскрикнул он и так засмеялся, что по телу Карасёва побежали мурашки.

Солдат поднял голову от стола, промычал и опять привалился.

– Пусто-ое, барин… пустое! – сказал лесник благодушно. – Сам гляди, на… пустое. На вот, гляди! ну, гляди… ну? Игде тут чего? Гляди, на… суй пальцем!

Он рванул затвор и разломил двустволку.

– Скрозь гляди, на… Ну, гляди в его, гляди… игде… тут? – выкрикивал он, тыча ружьём к лицу Карасёва. – Дуй в его! – крикнул он в дуло и со свистом выдул. – А вы-то напужались!..

Карасёв хотел что-то сказать, как услышал поскрипыванье телеги и узнал лошадиный шаг.

– Лошади вам, никак… – сказал лесник, сощелкнул ружьё и поставил в угол. – Вот вам и удовольствие.

– За это удовольствие… – начал Карасёв и не захотел говорить.

В избу вбежала запыхавшаяся баба:

– Насилу-то, насилу упросила… не едут и не едут. Лошади-то уморились, уж насилу-насилу за три красненькие, прямо уж упросила. Господа-то, говорю, больно хорошие…

– Хорошо, что хоть скоро, – ворчнул Карасёв, собираясь. – Чего так копаешься… – раздражённо сказал он Зойке, возившейся с башмаками.

– Прямо упарилась, бежамши… Рядилась-рядилась…

– Дура… – сказал лесник, – ряди-илась! Что тебе, чужих денег жалко! На Котюхи ходила?!

– Ну, на Котюхи… – нехотя отозвалась баба.

– Чего ж долго-то, с версту не будет!

Карасёв слышал, но теперь важно было одно: поскорей выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Он помог ей застегнуть башмаки. Лесник поглядывал от стола. Грелась и потоптывала у печи баба.

– Ка-амедия… – выговорил лесник и крикнул: – Ста-ановь самовар!

Поехали в телеге, на сене. Ветер усилился – совсем буря. Ехали опушкой. Гудело по лесу и трещало, и мохнатые лапы елей всё так же тревожно бились, сколько хватало глазом, в зеленоватом свете мчавшейся в облаках луны: гривы непонятных лесных коней.

Карасёв укрылся под капюшон. Было на душе как после мутного сна, – тревожно-гадко. Он рванул набежавшую на него косматую ветку и крикнул:

– Да погоняй, чёрт!

Жавшийся на передке мальчишка задёргал верёвками.

– Далече, барин… не довезёт… – сказал он робко. Наконец выбрались на шоссе.

– Наши огни… – сказала Зойка.

Далеко внизу, может быть с версту, – было видно с горы, – светились огни машины. Они казались заброшенными, неживыми. Карасёв вспомнил про шофёра: "Не евши, промок", – и ему показалось, как это давно было.

Тянулись чёрные стены леса, – так и пойдут вёрст на сто. Зойка накрылась пледом и задремала. Карасёв всё курил и глядел, – лес и лес. Открыл чемодан, нащупал коньяк и выпил жадно и с наслаждением.

– Ладно, ничего… – подумал он вслух, чувствуя приятную теплоту. – Черти.