Текст книги "История села Мотовилово Тетрадь 4"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Александр Шмелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Токари. Производство каталок.

Село всколыхнулось, народ ожил: большинство мотовиловцев взялись за токарное дело: за каждую каталку трестовские скупщики, или Дунаев, давали 18 копеек, сами же они сбывали их по 20 копеек – кустарю хорошо и скупщикам неплохо.

«Ленин умер, а кто же за него остался?» – недоуменно спрашивали друг у друга люди. «А в Москве их осталось целый комитет: Троцкий, Калинин, Рыков, Бухарин, Зиновьев, так что править Россией есть кому», – делились своими суждениями с малограмотными мужиками не очень-то осведомленные грамотеи.

– В общем: НЭП, свобода! Мужикам лафа! – торжествовали мужики.

– А что бают: Рыков дал указание вино снова в торговлю пустить, а? Вот бы гоже было! Самогонка-то уж надоела! – мечтательно, с прищёлкиванием языком, высказался по этому поводу Николай Ершов.

Почти каждым мужиком овладело желание разбогатеть. А мысли каждого упирались в неприступную стену. В селе появились разного рода предприимчивые люди: барышники-мясники, торгаши и мастеровые люди. Мельники веселее замололи на своих мельницах, кузнецы задорнее заковали в своих кузницах, портные азартнее стали шить одежду, сапожники, не зная устали, корпели над пошивом новой и починкой старой обуви. Работники торговли и кооперации, соперничая с частным торговцем, всячески старались перещеголять его, но пока из этого ничего не получалось.

Кустари, поняв выгоду токарного дела, старательно и задорно взялись за это доходное дело. Некоторые увлеклись этим до того, что работали днем и ночью при тесноте, духоте и при недостаточном освещении пятилинейной керосиновой лампы. Некоторые, имея намерение без особого труда заиметь деньгу, занялись игрой на деньги: целыми ночами просиживали в избе, затуманенной густым табачным дымом, резались в очко или «кондру». А некоторые ухачи мечтали о том, где бы найти богатый клад с золотом. Большинство же людей не надеялось на мимолётное счастье, а с прилежностью занялись своим честным трудом, применяя при этом свою силу, умение и расчётливость в ведении своего хозяйства. Такими стали три мужика, трое благоразумных домохозяина: Савельев Василий, Крестьянинов Федор и Федотов Иван.

Василий Савельев, приумножая, расширяя и благоустраивая свое хозяйство, перестроил и отремонтировал свой дом. Сменил верхний венец, заменил на новую тесовую крышу, устроил под окном палисадник, насадил в нем хмелю, воткнул тут куст бузины, и вид его дома приобрёл весьма приятный, весело смотрел на улицу окнами обоих этажей. Из отцовой избёнки сзади нижнего этажа пристроил прихожую, в ней поставил токарный станок – она стала токарней.

Под окном поодаль от дома, украшая дом зеленью, стоят две берёзы да рябина между ними, а около мазанки раскустившаяся ветла. Еще в свое время, в 1890 году, отец Василия Ефим в честь нарождения сына, его Василия как первенца, посадил эти две берёзы и ветлу, а когда родился второй сын Алексей, он посадил эту рябину, связав упругие гибкие ветви её узлом. Берёза по правую сторону дома выросла с дуплом, в котором по зимам прячутся воробьи на ночлег, а у берёзы, растущей по левую сторону, вырос большой горизонтальный, по направлению к дороге, отросток. Отросток этот от основного ствола был голым, а сажени через две от ствола раскустившись, пошёл вверх. Рябина же выросла в причудливом виде: ветви, завязанные дедом узлом, не развязались, так и выросли в таком замысловатом виде.

Дед Ефим в свою бытность вообще был своенравным, изобретательным и твердохарактерным человеком. Он, в частности, при разделе семьи не пошёл жить ни с одним из сыновей. Он потребовал построить во дворе ему избёнку, в которой он и жил один. Бабушка Евлинья жила в семье старшего сына Василия, нянча его детей.

Василий же в честь своего первенца Михаила около мазанки тоже посадил берёзку, а Ванька своим топориком, подаренным ему дедом Михаилом, однажды летом, желая напиться берёзовки, потяпал эту берёзку. Ему показалось, что сок не течет из-за того, что надсечка мала. Он порубал еще, но берёзовка так и не потекла. Он не знал, что соку от берёзы можно добиться только ранней весной. Берёзка после этого захирела и посохла.

У Крестьяниновых под окном растут две берёзы и черемуха между ними. А у окна Федотовых растёт одинокая, но коренастая берёза.

Во всех этих домах молодежь – парни – заняты токарным делом, а сами хозяева доставляют им липняк из Пустыни. Липу-голье стараются возить зимой с расчётом, чтоб заготовить ее на весь год. Василий Савельев каждый раз, как уезжать в Пустынь, давал наказ своим ребятам Миньке и Саньке, чтоб ежедневно они вязали и выносили во двор по шесть пар готовых каталок, а по приезде вечером, свалив под окном у берёзы в общую кучу липняк, отец проверял сделанное.

Ванька тоже помогал братьям. В его обязанности входило: наточить мелких деталей к каталкам, стоечек, напилить во дворе к следующему дню заготовок, расколоть их, ударяя по наставленному братом топору большой колотухой. В обязанности Ваньки так же входило по зимам, после школы, привезти на салазках в большой кадушке воды с озера, привезти из сарая две плетюхи сена для скотины, вывезти из хлевов намёрзшие коровьи «лепешки» и так кое-что по-мелочи. Зато в сумерки для всех ребят – лафа! Наступает темнота, а огонь зажигать еще рано. В это время самое подходящее для игр и развлечений детворы.

Из всех домов на улицу выходят парни, идут к прогонному перекрёстку и горланят: «Тарга, Тарга, Ура-а-а!» Это знак вызова кужадонских таких же ребят на обоюдную полюбовную драку. Такая традиция в Мотовилове заведена с незапамятных времен. Существует золотое правило в этой забавной драке: драться только кулаками, по лицу не ударять, лежачего не бить! И вдобавок – не мстить! Это весёлое для ребят занятие давало не только развлечение, оно закаливало в каждом парне смелость и храбрость в наступлении, силу, ловкость и выносливость в драке, умение без паники, увертливо отступать. У каждой артели имеются своего рода воеводы, взаимно наводящие на артели страх. Это два отважных Федьки. У артели Главной улицы Федька Лабин, у кужадонской артели – Федька Тарасов.

Натешившись в драке и надышавшись свежего воздуха, ребята расходятся по домам и снова вставали за токарный станок. У Савельевых отец, сваливая липняк, крикнул старшему сыну:

– Минька! Распряги-ка лошадь да пусти её в хлев. Я что-то нынче озяб. А ты, Саньк, помоги мне досваливать воз.

Отец брался за комельки плах, а Санька за вершинки. Санька кряхтел от натуги и слабосильно, без сноровки, медленно передвигался с грузом по примятому снегу.

– Что ты так вяло поворачиваешься! – заворчал на него отец. – Ходишь, как вареный, и на ровном месте спотыкаешься. Связи в тебе нет! А ты варовее шевелись! У тебя в голове-то, видно, не работа, а книжки! – упрекая в неповоротливости Саньки, брюзжал на него отец. А когда Санька с последней тяжеленной плахой, не выдержав натуги, споткнувшись, упал в снег, отец, подскочив к нему и поддав ему лаптем под зад, угостил его пинком. Санька заплакал, а отец грозовой тучей направился в избу. Войдя в избное тепло, он, раздевшись, бросил на лавку пиджак, а сам, морщась, начал отдирать от усов намёрзшие сосульки:

– И как это люди с небритыми бородами ходют, тут вот с одними усами и то канители не уберешься! – ни к кому не обращаясь, проговорил он. И в сторону жены, готовившей ужин, сказал:

– Ты мне насуши осьминный мешок сухарей. Я дорогой и буду их погрызывать. До Пустыни-то дорога-то дальняя и холод-то до самых кишок добирается. В чапане-то холодновато, надо тулуп портному заказать, – полушутливо, полугрозно высказался он.

К ужину собралась вся семья. В избу, шмыгая носом, вошёл Санька. Он виду не подал, что недавно плакал. Из верхней избы к столу спустилась бабушка Евлинья. Она, зябко передернув плечами, накинула на себя овчинный полушубок. Ужин прошёл в безмолвии. После ужина Минька с Санькой «посидели» за работой в токарне до десяти часов. Минька ушел на гулянье к девкам в кельи, а Санька, перебравшись в верхнюю комнату и зажгя столовую лампу, уселся за книгу, которая его сильно заинтересовала, а читать-то приходится только ущипками-урывками. Отец страстно не любил, когда Санька торчит за книгой и по-напрасному жжёт керосин.

Религия. Ступени жизни.

Все три семейства: Савельевы, Федотовы и Крестьяниновы были религиозными. Сам Василий Ефимович Савельев редко, когда пропускал заутреню или обедню. Он в церкви даже стоял на левом клиросе и пел невзрачным своим тенорком. Любовь Михайловна тоже набожная женщина, их дети так же приучены с детства посещать церковь во время богослужения. Санька увлёкся так, что по двунадесятым праздникам без разбудки сам вставал в два часа ночи, зажигал лампадку перед иконами, а сам отправлялся в церковь к заутрене. В большие праздники он с Гришкой Додоновым надевали стихарь, становясь послушниками, прислуживали свяществу. Санька иногда читал шестопсалмие.

Иван Федотов с женой Дарьей так же частенько посещали церковь, их дети парни пореже. Разве только один Павел не отставал от отца с матерью.

Семья Крестьяниновых считается особенно религиозной. Сам дедушка Василий, родовой патриарх, ведет свое родословье чуть ли не с Адама. В семье он с сыном Федором держит крепостной порядок, но из-за недолюбливания попов, из-за того, что они, будучи священнослужителями, содержат у себя на дому недозволенные их сану (по их мнению) разные рояли, физгармонии и прочее, Дедушка с Федором предпочитают у себя на дому чтение библии и богослужение в виде импровизированных заутрени или обедни. Дедушка справляет за попа, Федор за дьякона. В их басовитый богослужебный гуд иногда вплетается старушечий голосок бабушки Дуни.

Тётенька Александра – старая дева, сестра дедушки Василия, участия в пении не принимает. Она занята хлопотами по приготовлению пищи для семьи. Сама хозяйка Анна сидит на лавке, тоже не поет, а только слушает. Детей Алёшу, Мишку и Паньку стараются проводить в церковь. Алёша вообще проходит церковь мимо, Мишка с Панькой если в зимнее время – отсиживаются в сторожке-богадельне, а летом слоняются в церковной загороди, сидя на лавках под тенью берёз и сирени, курят или из побуждений озорства смотрят, кого бы толкнуть или над кем-нибудь невежественно созоровать – кому-нибудь плюнуть на спину или к спине повесить соплю (по их мнению – часы), потом хихикать и хохотать от удовольствия, поощряя свое отвратительное похабное и варварское поведение.

Савельевой бабушке Евлинии в церковь ходить некогда, она сидит и нянчится с малышами-ребятишками, но она любит дома петь богослужебные стихиры. Она обычно поет одна: «Совет превечный», «Врата адовы», «Неимамы», «Житейское море», «Верую», «Достойно», «Отче Наш». Но говеть в Великий Пост она отпросится у Любови Михайловны и всю Христовую неделю ходит в церковь, не пропуская ни заутреню, ни обедню, ни вечерню.

Дедушка Крестьянинов хотя и малограмотный, но библию читает регулярно и познал ее чуть ли не наизусть. У них в избе на стене две красочные офсетной печати картины: одна изображает ступени лестницы человеческой жизни, а на другой изображён Страшный Суд. К картине Страшного суда дед обычно подводил разбаловавшихся ребят и, показывая на эту картину, назидательно предупреждал: кто озорует и отца с матерью не слушается, того бог в огонь посадит, а на том свете его вот что ожидает. А на картине изображено, как грешники, подпираемые цепью, невольно приближаются к пасти дракона, из которой пышет неугасимый огонь, готовый пожрать грешных людей. Вторая – нравственно-поучительная, на житейскую тему: «Ступени жизни». О картине ступеней человеческой лестницы, дедушка обычно вел пояснительную, нравоучительную беседу уже с более взрослыми людьми. На картине этой изображены житейские ступени человеческой жизни в хронологическом порядке, от его рождения и до смерти. Нижняя часть картины очертана полукругом, который изображает собой вид церковного свода, храма. В левой стороне изображено крещение народившегося, появившегося в жизнь человека, а в правой стороне свода изображён момент отпевания того же человека, прожившего свой век до глубокой старости и теперь уже лежащего в гробу. Поверх этого свода изображены ступени жизни этого человека. Сначала ступени идут по восходящей вверх и, достигнув наивысшей, кульминационной точки, пошли по нисходящей линии вниз. Между ступенями – десятилетний период времени, прожитого человеком. На первой ступени человек изображён мальчиком. Ему десять лет от рождения. Беззаботно играя мячиком, на лице у него беззаботная, радостная улыбка, какая бывает только у детей. Вторая ступень. Тот же человек изображён юношей, ему двадцать лет. Он значительно вырос и стал вполне взрослым, на его лице пробивается мелкий пушок, где должны быть усы и борода. В руках у юноши книги, он студент. Детская беспечность с беззаботными забавами и играми остались позади и безвозвратно. На третьей ступени человек изображён мужичком в тридцать лет. Он уже не один: рядом с ним стоит подруга жизни. Взаимно любящая пара поднялась еще на ОДНУ СТУПЕНЬ – им по сорок лет. Около них сын и дочь. Пятая наивысшая ступень жизни человека изображена в виде стола, за которым сидит целая семья. Во главе семейства пятидесятилетний, достигший полного расцвета, бравый мужчина. Шестая ступень изображена уже на нисходящей. На ней изображён шестидесятилетний мужчина с первыми морщинками, появившимися на его лице. Усы и буйно отросшая борода указывают на пожилой возраст человека. У него на руках и на руках его жены по малышу. Это их внучата – потомки. Седьмая ступень. Человеку семьдесят лет. Он заметно постарел: седая голова, седая борода с усами. На его лице глубокие морщины. Неразлучно рядом с ним стоит его спутница старушка. Они спустились на две ступеньки. На восьмой ступени седой сгорбленный старик, сидя, опершись на клюшку. Ему восемьдесят. Он стал дряхлеть и уже почти ничего не слышит. Он одинок – около него уже нет его спутницы-старушки. Она умерла. Девятая ступень. Беспомощный, девяностолетний, едва живой старик, достигший глубокой старости человек. Его теперь ничто не интересует, да и им теперь мало кто интересуется. Часто лежит в постели, едва согревая свое дряблое и зябкое костлявое тело, он не может без посторонней помощи даже поесть. Его кормят внуки и подают ему попить. Он плохо видит и совсем оглох. Мысли его смутно припоминают отдельные моменты в его жизни. В голову частенько забредает мысль о скорой смерти «чтобы не мешать семье». Троекратный удар колокола извещает о смерти человека. Человек умер, его тело, лишившись жизни, лежит в гробу в той же церкви, где его крестили. Теперь его отпевают и скоро опустят в могилу, где он превратится в прах небытия. Старики умирают – место пожилым освобождают. Человек родился, чтобы умереть! Таков неумолимый закон жизни.

Вообще-то дедушка Крестьянинов – благоразумный древний старикан. Знание библии давало ему право называться апостолом богословия и начётчиком христианства. По всем статьям уклада семейной жизни ему быть бы старовером, а он православный. В споре с пожилыми людьми, которые высказывали перед ним сомнение и неверие, он обычно убеждал собеседника такими убедительными доводами:

– Вот ты не веришь в божественное, ничего не приобретаешь, а я верю и ничего от этого не теряю!

Или же говаривал в таких случаях:

– Хотим хорошее дело делать, а не делаем, не хотим делать дурное, а делаем.

И продолжал, наступая на неискушённого собеседника, высказывая выдержки из библии:

– Во времена Адама, Ноя, Авраама, Бог сам посещал наших праотцов и все делалось по наитию Господню! Пророку Моисею Бог явился на горе Хорив в виде огненного куста, а на горе Синае дал ему закон на двух каменных скрижалях, закон из десяти заповедей Господних, по которым народы жили до рождения Христа, а теперь мы не только должны придерживаться этих заповедей, но в жизни своей должны исполнять веру в сына божия Иисуса Христа! В сына превышнего Бога Саваофа – сущего на Небесах!

– Так-то оно все так, только меня, Василий Палыч, смущает вот что: святое божество не одно лицо, а в трех лицах? – спросил дедушку вторусский старик Паня Лашин, дедушкин сверстник, стараясь добраться до сущности у более начитанного дедушки Крестьянинова.

– А чего тут непонятного-то! – с чувством знатока отозвался дед, – Святое божество и есть в трех лицах: Бог-отец, Бог-сын и Бог-святой дух. Так и вся сущность природы состоит в трех состояниях: твёрдое, жидкое и газообразное. И само существо человеческое состоит из трех превращений: рождение, жизнь и смерть. Да и сам человек при жизни руководствуется тремя пособиями к жизнедеятельности – мысль, слово, действие. Так что во всяком деле троица единосущная и нераздельная! – заключил свою философию дедушка.

– Вот теперь для меня стала понятна вся суть дела, – удовлетворённый разъяснением, ответил и признался Паня Лашин.

– Адам в поте лица своего землю стал пахать из-за того, что он нарушил завет Бога и был изгнан из рая, так что и мы за адамов грех обречены на вечный труд, – продолжал свое нравоучение дедушка Василий. – Но теперешний народ стал не тот, что раньше. Стал самолюбив, сладолюбив, властолюбив, а молодежь непокорна. Тот, кто не почитает старших, тот и детей своих почтительности не учит. Как-то забрались к нам в огород соседские ребятишки за яблоками, а я их помал, уши нарвал, пинков наподдавал и велел им приходить на завтра – «Я вам ищо ввалю!» Они, конечно, убежали, а мне пришлось пожаловаться соседу: «Уйми свою сойму, а то я им еще уши надеру!» А он вместо того, чтобы унять их, невозмутимо улыбается и говорит: «А ты их лови, когда они яблоки у вас будут воровать, и нарви им уши, мне не жалко. Я их воровству не научиваю!» А бывало, не так было. За неуважение к старику и за неподчинение молодежи клюшки давали испробовать! Да, доброе старое время и вспомянуть есть чем, было благоденственное житье благоверного народа. А сейчас хоть бы не нас боялись, а из уважения к нашим предкам и достопочтенным прадедам нашим.

Дедушка, продолжая свое словоизлияние, изрек следующее изречение на предмет разделения людей:

– Извечно принято в народе всех людей размежёвывать на хороших и плохих. К хорошим всегда относятся приятные на внешний вид, рослые, сильные, работоспособные, деловитые, хозяйственные, самостоятельные, скромные, вежливые, некурящие, в меру выпивающие. К плохим же хилые, лентяи, беззаботные, безрасчётливые, неумехи, болтуны, горлодеры, жулики, мотуны, насмешники, лиходеи, курильщики, игроки и заядлые горькие пьяницы.

Золото, гнездо и Васюнин В. М.

По-разному даётся в руки человеку добро и счастье. По селу ходили разные слухи о том, от чего так разбогатели Васюнины. Разные толки по этому поводу выдумывали односельчане, но истинной причины никто не знал. А дело было так.

Лет сорок тому назад Василий Васюнин, был еще совсем юнцом-Васькой вместе с такими же ребятишками, лазая по кочкам и зарослям Клюкова болота, заметили на высоченной сосне гнездо черного коршуна. Ребятишки решили во что бы то ни стало залезть на сосну и добраться до гнезда, но вот беда – из всех ребят не нашлось отважного и цепкого, который бы добрался до гнезда. Многие пробовали, но, долезши до половины, робели и обратно спускались обратно. А детское любопытство и желание достать из гнезда птенцов коршуна овладело ребятишек не на шутку. Последним полезть решился Васька. Будучи от природы крепким и обладая цепкостью рук, он смело и податливо взбирался все выше и выше по сосне, на которой сучки росли редковато, так, что от сучка на сучок приходилось перебираться с подтягиванием, как на турнике.

С земли Ваське товарищи, задрав кверху головы, кричали и давали советы и указания, за который сучок уцепляться и лучше добираться до гнезда, но Васька не слушал наставлений товарищей. Он действовал по своему смотрению, находясь на такой недосягаемой высоте. От чрезмерного напряжения руки у Васьки дрожали, время от времени он посматривал вверх, мерил взглядом, сколько осталось до гнезда. Он делал передышки, подумывал, было, вернуться на землю, но детский азарт и пищащие в гнезде птенцы пересилили страх и он, преодолевая последние аршины трудного пути, стал карабкаться выше и выше. К счастью, сучья на вершине сосны стали гуще и держаться за них стало удобнее. Наконец-то он вскарабкался до самого гнезда, и тут с Васькой чуть было не случилась трагедия. Откуда ни возьмись, к гнезду подлетел коршун и сразлету больно долбанул Ваську в голову. Васька он внезапности и испуга чуть не слетел с сосны, а это означало, что в их семейном поминании был бы записан еще один покойник, но Васька, качнувшись от удара коршуна, инстинктивно вцепился в сучок рукой еще крепче, соскользнувшая нога снова встала на сучок устойчиво и надёжно.

Ребятишки с земли видя, что их товарищ в опасности, набрав камней, стали бросать в коршуна. Не выдержав каменной атаки, коршун отступил, отлетев в сторону от гнезда. Васька заглянул в гнездо, в нем, прижавшись друг к другу, сидели два вполне оперившихся птенца. Дрожащей рукой он сунул одного в запазуху, а когда поднял из гнезда второго, Васька чуть не ахнул от удивления: под птенцами, в самом углублении гнезда, блеснули золотые монеты. От радости у Васьки сердце в пятки ушло. Мысль в голове быстро сработала: не говорить товарищам, находку утаить для себя. Засунув второго птенца в запазуху, Васька стал медленно спускаться с сосны. Атака коршуна возобновилась, но ребятишки принялись усиленно бросать камни. Как обычно, спуск с дерева становится еще затруднительнее, но наконец-то Васька очутился на земле. Передав птенцов друзьям, он устало повалился на землю, улыбаясь от счастья.

На другой день, спозаранку, втайне от ребят, запасшись ножом и крепким карманом, Васька украдкой скрылся в зарослях Клюкова болота и полез на счастливую сосну за добычей. Коршун на этот раз его не преследовал, он, видимо, осиротев, улетел куда-то. Так что Васька беспрепятственно и уже по проторенной дороге быстрее, чем вчера, добрался до заветного гнезда. Монеты были на месте. И кто же мог их похитить, ведь они не на виду, а скрыты на недосягаемой высоте, в укромном месте. Всхлипывая от радости, Васька стал перекладывать золотые деньги из гнезда себе в карман. Он насчитал двадцать две монеты и, перекрестившись, стал медленно спускаться вниз. Пока Васька спускался, душа его ликовала, сердце учащенно билось от счастья, ему хотелось петь.

Вернувшись домой, Васька, отозвав отца в огород в густой малинник, показал свою находку. Отец, вытаращив глаза, ахнув, удивленно выдохнул: «Эт ты где нашёл?» Васька объяснил отцу все, как было. Вырыв под корнями яблони потайную ямку, они спрятали свое золотое сокровище в эту ямку, предварительно ссыпав золотые десятирублёвые монеты с широким горлышком в бутылку.

Незадолго до этого, после проливного дождя и бурной течи воды в Осиновке, пахал свой загон концом в Осиновку Василий Лаптев. Случайно заглянув под крутой размытый водой берег, он обнаружил на подсохшей глине россыпь золотых монет. С большой радостью о находке собрал их, очистив от приставшей глины, сосчитал: восемь десятирублевок. Оглянувшись вокруг, как бы кто не увидел, спрятал находку в карман, а в воскресенье, будучи под мухой, похвалился Васюнину Михаилу о найденном кладе. Размышляя о том, откуда могли взяться в гнезде золотые деньги, Михаил, поразмыслив, понял, что когда-то в былые старые времена кем-то, возможно, богатым человеком, а может быть, разбойником. Здесь, в крутом берегу Осиновки, был зарыт потайной клад, состоящий из тридцати золотых монет. Владелец клада почему-то им не воспользовался, вероятнее всего внезапно умер, а вот теперь бурное течение воды берег подмыло и деньги, обнаружившись, рассыпались по глине.

Вездесущий черный коршун золотые светлые предметы стал перетаскивать в свое гнездо, видимо, так, для забавы своим птенцам. Коршун, по-видимому, их бы все перетаскал, но Лаптев подобрал остальные монеты во время пашни под пар.

Лаптев похвалился Васюнину о находке, но Васюнин о находке своего сына промолчал, а со временем открыл небольшую бакалейную лавочку и стал преспокойно поторговывать, снабжая товарами односельчан-мотовиловцев. Вскоре Михаил Васюнин умер, оставив лавку сыну Василию, к этому времени подросшему и познавшему торговое дело. Василий Михайлович стал богатеть вовсю, торговля его росла и ширилась.

В 1910 году Василий Михайлович построил пятистенный кирпичный дом, самый первый каменный в селе дом. Перед окном через дорогу, на берегу Клюкова болота построил каменную кладовую, предназначенную для торговли. В лавке Васюнина появилась всякая всячина, товару внабой. Торговое колесо закрутилось, завертелось во весь разгон, принося Василию Михайловичу прибыль и почёт, уважение от односельчан и Арзамасских купцов, с которыми он имел коммерческое дело.

Не дремал и Лаптев Василий, он оказался тоже предприимчивым и деловым человеком. Найденные золотые деньги он присовокупил к имеющемуся у него капитальцу. Он тоже решил открыть торговлю.

В том же 1910 году построил под самым окном просторную кладовую с подвалом и открыл в ней смешанную торговлю. Хотя лавка Лаптевых и находилась в самом центре села, почти у самой церкви, но покупатели товар брали больше у Васюнина, а попросту говоря, Лаптевым брезговали, потому что у Лаптевых не все благополучно в части здоровья семьи.

По селу когда-то прополз слушок, что Василий Иванович где-то на стороне раздобыл благой болезни и подарствовал ее своей жене, а болезнь эта отразилась на их детях: у сына Мишки оказались ноги невлашными, а у дочери Нюрки повлияло на нос. Поэтому торговля у Лаптева не развивалась, а хирела, а потом и совсем ее пришлось свернуть, а в их кладовой открыло лавку потребительское общество.

Жителей села, как лихорадкой, охватило желание как бы разбогатеть, как бы выйти в люди, чтоб иметь достаток в хозяйстве и ни в чем не иметь недостатка в жизни. Старики Крестьяниновы решили заняться барышничеством, скотиной и другим товаром. Они часто поезживали в торговые села на базары на Вад и в Константиново, скупали там по дешёвке скотину и перепродавали ее в селе или на базаре в Арзамасе. Имея барыш от этой перепродажи, трёшницу или пятерку, а то и червонец. Они занимались перепродажей плетюх и яблоков.

Однажды Федор в одном селе близ села Константинова закупил воз яблок. Дома открыл ими торговлю, набавив по две копейки на фунт.

– Чай, не малый барыш ты от яблоков-то получил? – из интересу полюбопытствовал у Федора сосед Василий Савельев.

– Какой там барыш – голый убыток! – сдержанно и скрытно отозвался Федор, боясь, как бы барышничество у него кто не перебил.

Кто богател своим мастерством и умением, а кто и хитростью. Так было с отцом кузнеца Ивана Ивановича Мирашевского, который будучи тоже кузнецом, обхитрил пьяного купца. Купец под хмельком ехал по большой дороге из Нижнего Новгорода в Арзамас, возвращался с ярмарки. Он с присущим купцам ухарством заехал в Мотовилово подковать расковавшегося коня. Кузнец, видя, что купец навеселе, решил с ним замысловато поторговаться в цене за предполагаемую работу.

– Я с тебя за подковку, дорого не возьму! – обратился кузнец к купцу, – всего только копейку за гвоздь с условием – увеличивать цену за каждый последующий гвоздь вдвое! – С пьяных глаз и шального ухарства купец согласился, грубо прикинув в пьяной голове: «Уж не так дорого это обойдётся!». Да к тому же он располагал немалой суммой денег, а когда узнал истинную стоимость работы, купец, очумело вытаращив глаза, ахнул и на попятную. Но тут купцу, на грех, явились свидетели, мужики-бородачи, люди степенные и не терпевшие несправедливости.

Купцу пришлось раскошелиться, уплатив за подковку передних ног лошади, ни много ни мало, а кругленькую сумму в сорок рублей девяносто пять копеек! А это стоимость двух лошадей! Разъярённый таким оборотом дела, купец хотел было супротивничать, но старики напористо принудили его условия договоренности выполнить по-купечески честно. Раскрасневшись от злобы, отрезвившийся от той мысли, что приходится выдавать кузнецу чуть ли не все деньги, которые он выторговал на ярмарке, купец с злопыхательством бумажные деньги всунул кузнецу в руки, а причитающуюся мелочь бросил мужикам под ноги. Усевшись в тарантас, он остервенело ударил лошадь. Она с места взяла в галоп. Сзади слышал купец, как над ним, насмешливо улюлюкая, захохотали мужики. За это мужики Ивана кузнеца прозвали Фараоном.

Кузнец тут же закрыл кузницу, повел мужиков в кабак, угостил их до изнеможения, а потом еще обслуживал их кузнечным делом, не меньше как с год.

Осипу Батманову приснился сон или померещилось, что в бору, в одном месте, недалеко от того места, где обычно сваливают палую скотину, в зарослях молодого осинника должен быть клад. Он даже точно представлял то место, где он должен быть, и, когда он окапывал лес канавами, пытался этот клад найти, но так и не нашёл.

Решив, что клад ему в руки не дается из-за забавной игры над ним лешего, он послал сына Гришку искать клад в двенадцать часов ночи. Осип при отправлении сына на поиск клада его инструктировал: «Сначала пойдёшь той дорогой, которая ведет на Сандалов ёз, с неё повернешь направо, а потом на дорожку влево. Тут бы под ногами почувствуешь тропинку, по ней и иди. А когда она среди частого кустарника затеряется, тогда уж иди строго прямо. Смотри ни на вершок не сворачивай, ни вправо, ни влево, и никуда не свиливай, а как только тут пройдёшь шагов тринадцать, тебе в темноте слегка по глазам ударит веточка. Ты не бойся, а в этот момент, сбавивши шаг, будь особо осторожным и внимательным – иди тихо-тихо до тех пор, как внезапно сучком не сдернет с головы твоей картуз, а когда ты в темноте будешь, наклонясь, искать картуз, тут и клад найдёшь!» Гришка пошёл в бор, искал-искал, так и не нашёл никакого клада. Сначала-то не боялся, а как услышал уханье филина, подумал, что это леший, струсив, пустился в бег, домой прибежал, еле отдышался. Осип жалел и сокрушался о том, что клад так и не дается в руки. Хотя и были у него деньжонки, но их приходилось расходовать крайне скупо.

На второй день под вечер послал Гришку во Вторусское к масленщику за конопляным маслом, дав ему полтинник денег и пустую бутылку:

– Поди, сбегай, принеси полбутылки масла и четвертак принеси сдачи, – напутствовал Осип сына. Гришка послушно побежал, но вот беда – у масленщика не оказалось сдачи. Он налил полную бутылку масла, чтоб обойтись без сдачи.

– Как бы тятька не поругал, он велел масла только полбутылки принести, – высказал Гришка сомнение.