Текст книги "По ту сторону неоновых огней"

Автор книги: Иван Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Вы просто боитесь признать, что вам это жутко интересно, – она подмигнула. – Признайтесь, вы наверняка о чём-то таком задумывались. Как минимум в молодости. Ну, в том, что вы называете «молодостью».

Надо сказать, она была абсолютно права. Когда я был студентом, я увлекался философией, ходил на специальные факультативные лекции. С несколькими сокурсниками мы устроили небольшой дискуссионный «клуб», где вели высокопарные разговоры ни о чём. Заканчивались эти сборища, как правило, попойками.

– Что, угадала? – Продолжила она таким тоном, будто иного и не ожидала.

Я улыбнулся. Воспоминания пронеслись в голове яркой вспышкой, и от них на душе стало тепло.

– Ну да, было дело, – ответил я нехотя. – Много тогда было жарких споров и выпитых бутылок. Весь этот разговор мне немного напоминает те времена.

Она покачала головой.

– Вот видите. Вы всегда это зерно в себе носили. Только вот пить при этом совершенно не обязательно. И на меня огрызаться – тоже.

– Ну, знаете. Философия – штука такая. Каждый так или иначе этим занимается на бытовом уровне. Особенно, когда ищет себя. Все молодые ищут. С возрастом приходит понимание, что это всего лишь пустые слова, демагогия. А уж про то, что под водку на кухне все уже давно любые тайны мироздания разгадали, я вообще молчу.

– Конечно, это же философия. Она и не стремится что-то создать, а лишь пытается связать разрозненные крупицы знаний. Но я-то вам не о философии говорю. И не о водке.

– А о чём же? «Время то, время сё, ловушка восприятия, бла-бла-бла». Вы тут уже битый час распинаетесь.

– То, о чём говорю я, – это физика. Чистая наука.

– Да-да: Эйнштейн, теория относительности и прочее. И тем не менее. Просто слова… ну, ладно – формулы. Формулы без какого-либо практического применения.

– Вы снова создаёте себе ограничения восприятия.

– Нет, я просто пытаюсь вам сказать, что от этих философских дебрей у меня уже голова болеть начинает. Я вспоминаю теперь, почему перестал этим увлекаться. Ни философские абстракции, ни формулы Эйнштейна мне в моей жизни никак не помогут. Вот вы этим затянувшимся монологом что вообще сказать пытаетесь? Раз пятый спрашиваю, а внятного ответа так и нет. Давайте, снова скажите, что это «ограничения восприятия». – Я в очередной раз машинально вскинул руку, чтобы проверить время. 9:45. – «Когда мы уже придем?»

– Вам это ожидание прибытия мешает ценить то, что происходит здесь и сейчас. Вы придумали для себя некую веху и теперь всячески её ждёте.

– Конечно. Я уже хочу приехать. Сделать дела и уехать домой. Меня утомила эта поездка, этот разговор, этот поезд.

– Я не о том. Я хочу сказать, что вам совершенно необязательно знать, сколько точно минут вам осталось ехать. Что вам это даст? Какая разница, сколько проходит времени в процессе, который вы не можете контролировать? Ехать ли вам 20 минут или, скажем, час – принципиальной разницы нет. Вы всё равно будете сидеть и ехать до тех пор, пока двери вагона не откроются на нужной вам станции. А вы своим ожиданием и стремлением во что бы то ни стало назначить эту временную веху как будто пытаетесь заставить время течь быстрее.

Я усмехнулся:

– Вы же сами тут уже столько времени доказываете, что времени нет. И говорите теперь, что оно «течёт». Противоречие получается какое-то.

– Его нет в нашем понимании. Для нашего с вами субъективного восприятия оно действительно течёт. Но мы мыслим тремя измерениями и воспринимаем время как просто некие отрезки, вехи. Мы путаем наше субъективное время, то есть, опыт, с четвёртым измерением, которое так же осязаемо и неразрывно связано с пространством. Во вселенских масштабах ваши часики с цифрами – это не время. Время существует само по себе и во всех направлениях. Оно статично. Вам же только кажется, что оно куда-то идёт. Но на деле не меняется даже пространство – вы лишь перемещаете в нём своё тело.

– Ну-ну.

– С точки зрения физики во времени можно так же свободно перемещаться. Вперёд, назад – любую точку. Вот мы с вами говорим сейчас, в этом году, в этом месяце. Вы видите перед собой молодую девушку. А мне, возможно, вообще уже лет 125 и я путешествую по всей Метавселенной по кротовым норам.

На этом моменте я не выдержал и рассмеялся. Увидев это, она добродушно заулыбалась и покачала головой.

– Ну, загнули! Я тоже смотрел этот фильм. Сейчас вы скажете, что вы моя бабушка. И, да, я знаю, что там была не бабушка, не смотрите на меня так.

– Подловили-подловили. Каюсь. Ну ладно. Давайте другой пример: может быть, для меня сейчас конец 80-х и я с вами сижу в аудитории №56, обсуждая труды Гегеля. А всё вот это вот, – она обвела вагон руками. – просто наглядное доказательство.

Я настолько опешил, что, кажется, даже открыл рот. Откуда она могла это знать? Угадать год и Гегеля несложно, но вот номер аудитории – загадка. «Нет, ну не правду же она говорит, в самом деле?» – подумал я и отругал себя за то, что даже позволил себе такую бредовую мысль. Попутчица, конечно, заметила моё смятение.

– Ого! Я что… снова угадала? – она засмеялась и закрыла лицо ладонями. – Вы аж побелели! Господи, да расслабьтесь вы. Я просто угадала. Представляете! Я даже цифру наобум ляпнула!

– Да уж. Не очень я в такие совпадения верю. Я уже начинаю подозревать, что это всё какой-то дурацкий розыгрыш.

– И? А в чём розыгрыш-то?

– Не знаю. Может, вы дочка кого-то из моих старых знакомых.

– Ага. И вон там моя мама: сидит на том кресле, – сказала она с сарказмом и махнула рукой куда-то в сторону. – Сейчас она встанет и полезет обниматься. Или нет! Помните проводника? Это мой отец! Ха-ха. Было бы сильно. Но нет, простите.

Я посмотрел на неё с укором. Конечно, это было совпадение. Что же ещё? Но я совершенно машинально украдкой всё-таки посмотрел в указанную сторону. Оба кресла были пусты. Так же, как и все места поблизости. Во всём вагоне было от силы человек 6, не считая нас. И никто даже отдалённо не был похож на кого-то из моих знакомых. Это было странно и удивительно, но без сомнения являлось лишь забавным совпадением, от которого всё же стало немного не по себе.

Я поёжился, зевнул и достал из кармана телефон. Ни новых сообщений, ни пропущенных вызовов – ничего не было. 9:37. Цифры разительно отличались от всех остальных, но разнице этой я давно перестал удивляться.

– Так это или нет – уже не столь важно, – сказал я. – Уже почти десять часов. Всё равно мы скоро придем. Кстати, я вполне мог и сам напутать, в какой именно аудитории я в студенческие годы философией занимался. Первое впечатление немного улеглось, и я теперь понимаю, что просто среагировал на, надо сказать, достаточно точное предположение.

– Ой, не оправдывайтесь. Дело вот в чём: подсознательно вы были готовы поверить, что это правда. Поэтому вы так отчаянно сканировали вагон в поисках подтверждения того, что это розыгрыш. А теперь так же пытаетесь спихнуть всё на несовершенство своей памяти.

– Не смешите меня.

– А иначе почему вы так переполошились? Вы своё лицо видели вообще? На нём же ужас был.

– Возможно, я просто внушаемый.

– М-да-а-а. Представляю, что бы было, если бы я вам сказала, что я лишь плод вашего воображения. Интересно, вы бы стали искать подтверждение, что это не так? Начали бы вспоминать, разговаривал ли со мной кто-то ещё, обращалась ли я к кому-то. И ведь не нашли бы! Знаете, как в фильмах или книгах. Вас бы тогда вообще инфаркт хватил, наверное.

– Всё же мы с вами не в фильме и не в книге.

– Ой ли? Откуда вам знать? Может быть, кто-нибудь прямо сейчас читает это и теперь будет внимательно перечитывать всё, чтобы проверить, реальна ли я. Будет искать подсказки, что я меня на самом деле нет, что вы просто заснули в начале пути и теперь бредите во сне. А автор, когда придумывал этот «неожиданный» ход, упивался собственной оригинальностью.

Я тяжело вздохнул и провёл ладонью по лицу. Отвечать и как-то комментировать это не хотелось. Разговор больше не бесил, а скорее веселил меня, – такое осознание пришло внезапно, как по щелчку пальцев. А когда она упомянула про сон, я вдруг понял, что уже несколько часов я чувствовал себя абсолютно бодро и не хотел спать.

– Какая восхитительная чушь, – сказал я, улыбаясь. – Даже комментировать не хочется. Но знаете, если бы это было так и весь этот диалог действительно происходил только в моей голове, мне было бы гораздо легче его закончить. И ехать оставшиеся – сколько там? – пятнадцать минут в тишине. Но всё-таки я предпочитаю в бред не верить.

– Вы уже столько раз за эту поездку сказали слово «бред», что впору задуматься, правда ли вы в это верите.

– Верю-верю. Не сомневайтесь.

– Ваше право. Но это говорит лишь о том, что вы даже за всё это время не поняли вообще ничего из того, что я вам говорила. Так что продолжайте беситься, веселиться, насмехаться надо мной, задаваться вопросом, откуда я снова слово в слово угадываю ваши эмоции. Вам же хуже.

– Не обижайтесь. Я не большой любитель подобных разговоров и привык говорить всё как есть. Но надо отдать вам должное, вы действительно меня очень даже повеселили. И не дали уснуть в этом катастрофически неудобном кресле. И за это вам спасибо! А то после нескольких часов такого «сна» я бы ужасно себя чувствовал.

– Пожалуйста. – Она слегка покачала головой и с укоризной посмотрела на телефон, который я достал, чтобы вновь посмотреть время. – Рада, что это было небессмысленно.

– Конечно, нет. А в знак примирения я хочу угостить вас чаем или кофе, когда мы приедем в Хельсинки.

– Спасибо, но я откажусь. Не думаю, что это хорошая идея. Ну и кроме того, мне уже пора выходить.

Динамик в вагоне вдруг прогремел:

«ПОЕЗД ПРИБЫВАЕТ НА СТАНЦИЮ ТИККУРИЛА! ПЕРЕСАДКА НА ПОЕЗД В АЭРОПОРТ ВАНТАА».

От неожиданности я дёрнулся. Не знаю, что смутило меня больше: отказ попутчицы или её внезапное желание выйти, но так или иначе, я не сказал ни слова.

Поезд плавно останавливался. Вагон будто ожил. Засуетились проводники, зашумели багажные полки, ринулись к выходу практически все находившиеся в нём люди. Девушка тоже поспешно встала и начала собираться. Я молча наблюдал за ней, в глубине души надеясь, что это всё-таки какой-то дурацкий розыгрыш.

– Ну, что вы так встрепенулись? – Сказала она, накидывая на плечи рюкзак. – Следующая – ваша. До свидания.

Я проводил её взглядом и решил вновь сверить часы. Теперь все они показывали абсолютно одинаковое время: 09:53.

Скорее всего, поезд и мой телефон вошли, наконец, в зону покрытия сети и синхронизировались, а наручные, выходит, были всё время точны. Я лишь пожал плечами и решил не придавать значения таким пустякам: в конце концов, часы всегда можно было настроить.

Через минуту поезд тронулся. Я выглянул в окно и успел увидеть лишь спину своей бывшей попутчицы, которая в ту же секунду скрылась за белой стеной вокзала.

Больше я её не видел.

Голос

Бывает так, что ты чего-то очень сильно хочешь. Мечтаешь до боли в животе и дыма из ушей. Ты не можешь есть, спать, нормально работать; ты просто идёшь по улице и бредишь этим своим не бог весть каким дерзким желанием. Желание, на первый взгляд, совсем пустяковое: поехать в Стокгольм. Однако ты хочешь не просто «поехать» – в конце концов, сколько раз ты уже бывал в этом несчастном Стокгольме? – нет. Тебе надо туда не для того, чтобы побродить по изогнутым улочкам старинного центра, прогуляться по благополучным пригородам или даже отведать тухлой селёдки со шведскими фрикадельками – всё это ты уже делал, и не раз. Сейчас тебе просто необходимо прочитать там лекцию о роли современного искусства, в частности, акционизма, в формировании новых социально-политических запросов в обществе. На примере России, естественно.

Конечно, когда подобная мечта встаёт на рельсы вполне реальной перспективы с конкретной датой, – тут у кого хочешь голову вскружит. И ты не исключение. Неудивительно, что последние несколько недель все твои мысли были заняты только этим. Да, такие серьёзные мероприятия ты ещё не проводил, но это настоящий вызов, пасовать перед которым просто непозволительно. Друзья и те даже на сообщения стали отвечать менее охотно: думают, что ты совсем спятил, ведь говоришь и пишешь только об этом и ни о чём другом. Лучший друг снисходительно пожимает плечами и говорит:

– Надеюсь, после этого ты угомонишься всё-таки.

Но ты-то знаешь, что они просто не понимают всей глубины открывающихся перед тобой перспектив. Наконец-то ты перестанешь прозябать в столичных лофтах и редких провинциальных арт-пространствах, куда приходят полторы калеки со скучающими лицами (да и то – в лучшем случае). Боже, люди в России настолько далеки от современного искусства! Ну не понимают они некоторых вещей, не понимают сути. За редким исключением, конечно же.

Теперь твои многолетние труды точно будут вознаграждены по заслугам, а резюме украсит столь желанная строчка.

И ты едешь. В назначенный день ты встаёшь рано утром, просто собираешь вещи, едешь в аэропорт и через 4 часа оказываешься в Стокгольме. Ты садишься в автобус-экспресс и едешь в город, до ближайшей станции метро. По дороге светит солнце, и ты никак не можешь перестать восхищаться столь прекрасному пейзажу: ухоженные газоны, опрятные люди, аккуратные дома, новенькие автобусы, практически идеальная чистота везде, даже в метро. Прямо глаза радуются.

«Господи, и никаких зелёных заборов! Кайф!» – думаешь ты восторженно. Ты более чем уверен: всё будет прекрасно.

По крайней мере пока всё складывается совершенно бесподобно. В таком прекрасном городе не может быть иначе.

Приезжаешь в гостиницу и безвылазно сидишь в номере до вечера, готовя слайды и выписывая на бумажку тезисы для предстоящей лекции. Ты немного нервничаешь, но это легко исправляется банкой прекрасного шведского сидра, предусмотрительно купленной в киоске у метро (естественно, ты добирался до гостиницы на автобусе и метро – иначе было бы просто глупо). Но момент настал: пора ехать в Fotografiska – музей мультимедийного искусства, где ты будешь читать лекцию. Место выбрано как нельзя лучше: ведь именно там много лет назад тебе показали ту самую короткометражку, которая вдохновила тебя на погружение в мир современного искусства. «Символично», – это было первой же мыслью, посетившей тебя, когда твой знакомый, Йонас, предлагал тебе эту затею. А символизм в таких вещах всегда очень кстати.

Лекция, конечно, проходит прекрасно. В зале немного душно и жарко, но терпимо. Несмотря на сдержанную реакцию не очень многочисленной, но существенной, публики, становится понятно, что ты справился. Народу было явно больше, чем обычно на родине. Да ещё и первый блин не вышел комом. Йонас это понял тоже, поэтому сказал:

– Слушай, мне кажется, нам надо целый цикл забабахать. И взять не только Россию, а вообще выборку по миру сделать. Это же можно не только здесь читать, но в Берлине, в Мадриде. Что скажешь? В Англию не повезём тебя, всё-таки они к своему языку очень трепетны, а у тебя акцент жуткий. Хотя…

И ты, не веря своим ушам, отвечаешь:

– Да хоть завтра!

Да, эти люди определённо лучше разбираются в искусстве, чем твои соотечественники.

В гостиницу возвращаешься на подъёме. Решаешь пойти пешком: ещё бы, такой отличный сегодня день! Прохладный ветерок с Балтийского моря приятно обдувает разгорячённое лицо, но для тела, распаренного духотой музейного зала, этого мало, поэтому ты снимаешь куртку и идёшь в футболке – теперь всё отлично вдвойне. Так хорошо, что даже никому об этом говорить не хочется. «Завтра всем напишу», – думаешь ты и просто решаешь насладиться своим триумфом в одиночку.

Ты идёшь и восхищаешься этим чудесным городом, этими чудесными и душевными людьми, которые так хорошо тебя приняли. Дома на твои лекции почти не ходят, а здесь 20 человек! И это только начало! Наверное, ни в одном языке мира не существует слов, чтобы описать твой восторг.

Через какое-то время ветер становится холоднее и пронизывает тебя насквозь, что даже надетая обратно куртка не спасает. Ты принимаешь самое очевидное решение: идёшь в ближайший бар, чтобы съесть свой «победный» бургер и пропустить по паре бокалов чего-нибудь покрепче, «для согрева». Вдруг приходит сообщение от Йонаса: «Чувак, они хотят, чтобы ты завтра выступил тоже. Лекция твоя зашла! Отсыпайся, завтра будешь снова жечь». И тебе кажется, что лучше новости просто не бывает. Поэтому решив не налегать на спиртное, идёшь в гостиницу, по дороге умудряясь промокнуть почти насквозь от еле заметного моросящего дождя, и замечаешь это только войдя в лобби отеля.

Но горячий душ и предусмотрительно припасённая бутылочка освежающего сидра делают эту мелкую неприятность практически ничтожной. Идеальное завершение идеального дня. Ты публикуешь пару классных фотографий, сделанных штатным фотографом галереи, пишешь у себя в Фейсбуке статус: «Угадайте, кто завтра снова будет просвещать этот классный город?», и в отличном настроении ложишься спать.

Следующий день начинается с острой, раздирающей горло боли, от которой ты просыпаешься практически на рассвете. Очень некстати, но жить можно. Одеваешься теплее, идёшь в город и в ближайшем открытом магазине берёшь себе средство от простуды и обезболивающее. И только на кассе ты понимаешь, что не можешь говорить. Всё, что вырывается из твоего рта – это резкие хрипящие звуки, отдалённо напоминающие слова. Благо кассир всё понимает и советует ещё взять спрей для горла.

Но теперь ты в панике. Если боль, хоть и сильная, была лишь незначительным неудобством, то практически полное отсутствие голоса перед сегодняшней лекцией (которую надо читать голосом!) – близко к катастрофе. В голове проносится куча разных мыслей: от просьбы перенести до поиска замены – кого-то, кто сможет быстро вникнуть в тему и грамотно всё донести. Первый вариант кажется логичнее, но встаёт резонный вопрос: а если до завтра не пройдёт? А если не пройдёт через неделю? А там уже и виза закончится. Надо было срочно что-то делать.

Объяснив Йонасу ситуацию в сообщениях, через полчаса слышишь звонок. По твоему голосу Йонас все понимает и обещает скоро приехать к тебе в отель, успокаивая, что «всё разрулит». Хорошо, конечно, но ощущение паники сохраняется.

Йонас приезжает, сочувственно качает головой и говорит, что, безусловно, надо всё переносить или отменять.

– Чувак, да тебе к врачу надо. Давай я попробую перенести на послезавтра, а сегодня к врачу тебя отправим. И день в запасе. Мало ли что.

Ответить ты, конечно, не можешь. Поэтому жестами, а потом текстом в телефоне объясняешь, что на здешнего врача у тебя просто может не хватить денег, а страховку ты не оформлял – зачем она тебе на такой короткий срок?

– Ладно, что-нибудь придумаем сейчас, – Йонас снова качает головой, на этот раз с укором.

А потом звонит куда-то и долго болтает по-шведски. Всё это время ты сидишь на кровати, поникший, судорожно перебираешь в голове варианты развития событий. То ли интуиция, то ли банальная логика подсказывают тебе, что так легко всё не закончится: ну кому охота возиться с больным горлом какого-то вшивого иностранного лектора-любителя? Пока твоя главная мысль звучит так: «Всё пропало, всему конец».

Но тут возвращается Йонас с широченной улыбкой на лице и весело говорит:

– Ну всё, я порешал. Собирайся, к доктору едем. Музей оплатит приём.

– С-п-а-с-и-б-о, – в ответ выдавливаешь из себя хрипом, похожим на скрежет.

Вы берёте такси и едете в какую-то клинику за тридевять земель. «У галереи с ней страховой контракт», – объясняет Йонас. Через полчаса вы на месте.

Вначале обследование проходит буднично. Врач осматривает, делает какие-то пометки, Йонас переводит. Потом ты замечаешь, что врач разговаривает с Йонасом чересчур долго, что-то показывает ему, а тот кивает и отвечает с очень серьёзным, даже хмурым выражением лица. Вдруг он встает, берёт тебя под руку, выводит в коридор, сажает на диван и, бросив тебе: «Посиди тут», куда-то надолго уходит. Ты ничего не понимаешь, но покорно сидишь.

Через какое-то время Йонас возвращается, заговорщически тебе подмигивает и, открыв дверь и что-то сказав доктору, подсаживается к тебе.

– В общем, дело такое, – начинает он, – врач говорит, у тебя не обычная простуда и даже не ангина, а что-то посерьёзнее. Нужно какое-то там обследование, пробы и прочая фигня – я не вникал. По-моему, речь идёт, чтобы тебя положить на пару дней к ним в больницу.

– Н-о-о, – пытаешься мычать ты в недоумении, но он прерывает тебя и говорит:

– Молчи лучше, тебе нельзя сейчас горло напрягать. Ты мне сообщения пиши, если что. Но сейчас не об этом. Я только что звонил руководству, они вошли в положение и готовы оплатить тебе лечение. Не смотри на меня так, я сам в шоке.

Теперь ты не только буквально, но и фигурально теряешь дар речи. И главное, сложно сказать, что изумило и шокировало тебя больше: необходимость срочно ложиться в больницу или же то, как охотно тебе согласились помочь. Нет, ты никогда не страдал комплексом неполноценности, но тут реально тот случай, когда проще и прагматичнее было бы просто посадить тебя в такси и отвезти в уже оплаченный самолёт домой, где ты мог бы проходить любые обследования, какие захочешь, и лежать в больницах столько, сколько захочешь. Разве не так?

И конечно, как любой порядочный человек, ты начинаешь ждать подвоха. В такси, на пути за вещами и документами, ты не находишь себе места, обдумываешь всё, а потом, в конце концов, не выдерживаешь и прямо задаёшь Йонасу это вопрос: «В чём подвох?» (спрашиваешь, конечно, в мессенджере). Йонас ухмыляется, убирает телефон и говорит:

– Чувак, успокойся. Никакого подвоха нет. Просто прими это как данность. Можешь считать это такой инвестицией в перспективного лектора. Влюбились мы в тебя! А своих мы не бросаем.

Он смеётся, хлопает тебя по плечу и, всё ещё видя тень недоверия на твоём лице, добавляет:

– Мы, шведы, просто заставили весь мир, даже самих себя, считать, что мы правильные, хладнокровные и всегда ходим по струнке. Это чтобы потом все в шоке были, когда мы что-то такое отчебучиваем.

Он подмигнул и тихо засмеялся. Ты вроде бы немного успокоился. Друзьям и в соцсетях решаешь про это пока не рассказывать: пусть думают, что у тебя всё получилось. Да и чего паниковать раньше времени?

Увы, но ни это неожиданное шведское гостеприимство, ни затянувшееся на целый месяц обследование в больнице с кучей разных анализов и попытками вылечить не спасают тебя от неутешительного прогноза: поражены голосовые связки, название у болезни слишком мудрёное, чтобы даже пытаться его перевести на русский, а внятно говорить ты теперь сможешь очень нескоро. Если будешь проходить курсы лечения, делать постоянные уколы в связки и заниматься с фонологом, то в лучшем случае через полгода будешь говорить более-менее членораздельным хрипом, а если когда-нибудь и сможешь восстановить полный голос, то это будет скорее чудо.

И вот тут-то и начинается для тебя настоящая трагедия. Вся твоя жизнь так или иначе связана с речью, всё крутится вокруг неё. Ты участвуешь в дискуссионных клубах, семинарах и даже поэтических кружках, где декламируешь свои остро-ироничные (как называешь их сам) четверостишья. А ещё ты иногда работаешь гидом в музее современного искусства и записываешь свой небольшой подкаст. А что делать теперь? Писать? Нет, это точно не для тебя: когда рассказываешь что-то устно, на бумагу достаточно выписать лишь план и основные тезисы, а потом есть место для полёта фантазии и возможность вспоминать интересные детали на ходу. Про лекции, семинары, воркшопы и дискуссии, а также вообще про участие в чём-либо интересном теперь точно можно забыть. А что с друзьями делать? Шептать на ухо? Как дурак, каждый раз, собираясь компанией, писать в чат, когда все разговаривают? Просто слушать и кивать? Идиотизм же.

Сидя в гостиничном номере и думая об этом, ты тихонько закрываешь голову руками и всеми силами пытаешься не зареветь – громко, отчаянно, как в детстве, – но чувствуешь, как слёзы предательски щекочут щёки. А в голове лишь одно: «Ну всё, приплыли».

И ты начинаешь проклинать всё вокруг. Ты проклинаешь себя, за то, что слишком много о себе возомнил. Проклинаешь город, за то, что он сделал это с тобой. Но и этого тебе недостаточно: ты настолько погружаешься в состояние ненависти ко всему вокруг, что начинаешь проклинать прохожих на улице за то, что с ними этого не происходит, портье на ресепшене за сочувственные взгляды, Йонаса за сердобольность и ненужную инициативу и даже руководство галереи за их чрезмерную опеку. Серьёзно, почему они вообще затеяли все эти обследования? Почему просто не спровадили на ближайшем же рейсе обратно в Москву? Так было бы гораздо проще всем. Лучше сожалеть о чём-то эфемерном и нереальном, чем о том, что было практически в руках. Что это за люди, что за город такой: сначала дают тебе взлететь, а потом так вероломно кидают в пропасть? Конечно, через полчаса такой истерики ты успокаиваешься и всё-таки понимаешь, что ничьей вины в этом нет.

Кроме города, кроме Стокгольма с его промозглым ветром и пронизывающими дождями летом, с его обманчивым солнцем и ледяным морем. Его простить ты не в силах. Поэтому, когда приходит, наконец, время ехать в аэропорт, ты садишься в такси с каким-то странным облегчением. Проводить тебя приходит Йонас и практически вся галерея, где ты читал лекцию, разве что без технического персонала. Доктор, конечно, не приехал, но прислал сообщение с извинениями и наилучшими пожеланиями, пообещав через полгода провести контрольное обследование, снова совершенно бесплатно. Все остальные подходят, жмут руку, обнимают как родного. От такого количества сочувствующих и жалеющих тебе становится только тошно и хочется поскорее отсюда убраться.

Удивительное дело, но по пути в аэропорт ты смотришь в окно такси и уже не обращаешь внимания на дома и газоны. Теперь тебе в глаза бросаются лишь стайки иммигрантов, устраивающих пикники, алкаши на лавочках в тени деревьев да разбитая плитка на тротуаре. И даже стрит-арт на домах и стенах уже кажется полнейшей безвкусицей. Серьёзно, ну кто мог такое нарисовать? В голову закрадывается совершенно крамольная мысль: «Да что вообще тут могут знать об искусстве?».

Тебе кажется, что сейчас ты, наконец, увидел истинную суть этого города, который – ты теперь убеждён в этом – катится на дно. Ты зло качаешь головой и говоришь сам себе: «Туда ему и дорога».

Мысль том, как вообще всё это может быть связано с твоей лекцией, потерей голоса или вообще современным искусством, в твою голову, естественно, не приходит. А может, ты уже просто забыл, что думал раньше. Прошло всё-таки много времени.

Но аэропорт сам по себе не приносит облегчения, а становится ещё одним испытанием для твоих нервов. Куча народа, медлительный персонал, необходимость каждый раз изъясняться жестами, а потом ещё и задержка рейса на неопределённый срок (погода, видите ли, нелётная – сильный дождь и гроза) – тут уж кто хочешь с ума сойдёт, а ты-то и подавно. Распсиховавшись, ты срываешься на какого-то служащего, который поинтересовался, не нужна ли тебе помощь, а услышав в ответ твой поистине животный рёв, испугался и поспешил убраться от тебя подальше. Ты садишься на лавочку, втыкаешь в уши наушники, достаёшь ноутбук и устраиваешься так, чтобы его крышка скрывала твоё лицо.

Через несколько минут ты чувствуешь, что кто-то трогает тебя за плечо. Поворачиваешь голову и видишь перед собой девушку невысокого роста, с вьющимися каштановыми волосами и зелёными глазами. Она смотрит на тебя с немым вопросом во взгляде, показывая на место рядом с тобой. Ты понимаешь, что она просто спрашивает, свободно ли это место, и, забывшись, пытаешься ответить. Но из твоего рта доносится только хриплое мычание. Она, однако, никак на это не реагирует, лишь робко улыбнувшись тебе краешком рта. Опомнившись, ты вежливо улыбаешься в ответ и жестом приглашаешь её сесть. Она кивает, садится и весело что-то мычит, глядя на тебя. Ты, конечно, в шоке. Снова забывшись, ты выдавливаешь из себя нечто, напоминающее вопрос «Что?!», пытаясь придать ему максимально возмущённую интонацию. Получается так себе. Девушка недоумевающе смотрит на тебя, разводит руками и снова пытается что-то промычать. Тебе кажется, что ты разбираешь отдельные слова, но в целом её голос звучит как кривая пародия на твой. Интонация, манера, взгляд – всё звучит как попытка тебя передразнить. Ты, конечно, понимаешь, что она над тобой просто издевается.

И тут ты замечаешь у неё на коленках российский паспорт. «Ну, я тебе сейчас всё выскажу», – думаешь ты и принимаешься набирать текст в своём телефоне.

– Уважаемая, перестаньте, пожалуйста, меня дразнить, – пишешь ты в «Заметках» и буквально впихиваешь ей в руку телефон.

Она растеряно смотрит на тебя, читает текст, еле слышно хмыкнув, там же пишет ответ:

– Простите, я не понимаю, о чём вы.

Ты смотришь на неё со смесью недоверия и злости. Она опять начала мычать, повела бровями и развела руки в вопросительном жесте. Ты снова принимаешься писать, и дальше весь ваш диалог протекает в таком формате:

– Я вот об этом. Перестаньте мычать и передразнивать меня.

– Но я и не думала вас передразнивать. Так вышло. Простите. Наверное, вы так подумали из-за моего голоса. Я так говорю. Если чем-то обидела вас, ещё раз простите.

«Неужели…?» – проносится в твоей голове, когда ты читаешь её сообщение и, уже немного остыв, ты продолжаешь:

– Это вы меня простите. Тяжёлая неделя. Мне что-то почудилось, и я сорвался на вас.

– Ничего страшного. Честно говоря, со мной это уже не впервые.

– Понимаю. Судя по всему, мне теперь тоже нужно привыкать к подобному.

Передавая ей в очередной раз телефон, ты уже чуть ли не смеёшься. Ну надо же такому случится! Встретились два дурака, что называется.

Прочитав, она непонимающе щурится и качает головой – мол, о чём это ты? – но потом чуть слышно вздыхает и, улыбаясь, отмахивается. В тот момент, когда она возвращает тебе телефон, ваши взгляды встречаются и ты, смотря в её изумрудно-зелёные глаза, понимаешь, что она очень красивая. Настолько, что внутри у тебя моментально что-то ёкает. «Ого», – думаешь ты, – «какая она…».

Ты собираешь волю в кулак и решаешь продолжить переписку, но уже придав себе максимально милый и непринуждённый вид – мол, с кем не бывает?

– Я рад, что мы разобрались. Гора с плеч. Вы тоже в Москву летите?

– Сейчас в Москву, да. А оттуда – домой, в Ростов.

– Классно. Буквально пару месяцев назад там был по делам. Как вам Стокгольм?

– Честно говоря, я его особо не видела. Я ездила на курс лечения и была всё время в клинике. Немного не до прогулок. А вы?