Текст книги "Клятва"

Автор книги: Иван Рогов

 
Иван Алексеевич! Гумны чисты,
Солома пушиста и бела,
Идут эмтээсовские трактористы,
Один к одному – высоки, плечисты,
Насмешники, бахари, гармонисты,—
За ними высыпало полсела.
 
 
Иван Алексеевич! Листья вьются.
Грачи по безлюдным полям пасутся.
Темнеет в лугах разостланный лен.
Бредет от безделия грустный конюх,
Рябины до ног ему кисти клонят.
Каким он сиянием окружен!
 
 
Иван Алексеевич! Будь как дома.
Местность тебе хорошо знакома —
Ты здесь не малое время жил.
Сядем, как прежде, на солому,
Вытянем ноги, полежим.
По старой памяти помечтаем.
Посмотрим на розовый край земли.
Расспросим друг друга, подсчитаем,
Что потеряли, что обрели.
 
 
Я много узнал, и тебе поведать
Есть что. Здесь каждый клочок земли
Расскажет о горестях и победах,
Об этих парнях, что сейчас прошли.
 
 
Думаешь, сразу нас повстречала
Хлебом-солью окрестность? Нет!
Как худославили нас сначала!
Сколько частушек про нас летало
На весь Мелединовский сельсовет!
 
 
Думаешь, честных и накаленных
Достаточно было наших речей?
Если мужьям было легче, жены
Висли на шеях у лошадей.
 
 
Всего не расскажешь, что здесь случалось,
Но правда наша не колебалась.
И мы не знали кривых путей.
 
 
Быть может, спасибо нам скажут после…
 
 
Картошка из праха растет, из тьмы.
Равняются, как на парад, колосья.
Тучнеет капуста. И рады мы.
 
 
И зори – с нами И сердце знает:
Ни град, ни распутица, ни гроза —
Ничто нипочем, когда ожидают
Большие заждавшиеся глаза.
 
 
Как только стихнет все – под луною
Сорвется с ладов и басов волна.
И закипит тогда ретивое,
И не найдет ни одна покоя,
Из мимо прошедших – ни одна!
 

1934

 
Я жил, смеялся, плакал – все
По свету растерялось.
Какую песню ты поешь?
Какую молодость ведешь.
В мою глухую старость?..
 
 
От Забайкалья до Литвы,
Забыв любовь и жалость,
Моя голодная судьба
Голодным волком шлялась.
 
 
Она гремела по дворцам,
Валялась швалью рваной.
И поднималась вновь и шла
В царапинах и ранах.
 
 
И песня мыкалась за ней,
Ликуя и рыдая…
А у тебя совсем не та,
Совсем, совсем другая.
 
 
Она мне по душе пришлась,
Я вновь мечтаю с нею.
От этой песни ночь светла
И камни зеленеют.
 
 
Веди ж ее, мою мечту.
По всем просторам света.
Ей, словно грому, срок пришел.
А наша песня спета.
 

1934

1

 
Темно.
А воздух уже не тот,
И звуки уже не те.
Звезда с рассыпающимся хвостом
Растаяла в пустоте.
 
 
Петух лесника, не торопясь,
Пропел,
На всю ночь один.
Еж, по-человечьи сопя,
Рядом с нами ходил.
 
 
Никем не тревожимый, в стороне.
Свободный от всяких дел,
Голубь в гнезде своем, в полусне,
Блаженствовал и гудел.
 
 
Взлетел короткий кабаний крик,
И смолкнуло все на миг.
 
 
Потом кукушка стала
Свои
Жалобы куковать.
Потом ударили соловьи
И начало светать.
 

2

 
Чуть розовато и голо
Уже на небе.
Пар
Приподнимается с болот.
Проснувшийся комар
Звенит в осоке.
Мокрый шмель
Летит, нетерпелив и смел,
И греется.
Грядущий зной
Вдыхая, распрямись,
Блистая влажной чешуей,
Из-под пенька змея
Уже ползет на солнцепек.
В истоме темных снов
Барсук и тот стерпеть не мог —
Взглянул из-под кустов.
 
 
А небо,
Небо целиком
Лучами отекло.
У сосен золотым клинком
Вершины отсекло.
И по трепещущим сучкам.
По золотой коре
Все ниже,
                  ниже,
все скорей
Сползает солнце к нам.
Земля так ждет, так напряглась,
Что, кажется, вот-вот —
И что-то дивное сейчас
Кругом произойдет.
 

1935 (?)

 
Их все гостями называют,
Но каждый год они весной
Не в гости с юга прилетают,
А возвращаются домой.
 
 
Ведь их сюда никто не гонит.
Тяжел их путь из дальних стран.
Дождем сечет их, ветром клонит,
Летят над морем, сквозь туман.
 
 
И в темноте, в глухом тумане
Как много бед их стережет!
И не одна из них отстанет,
Под ветром в море упадет.
 
 
И все ж, все силы напрягая,
Они спешат, спешат весной…
Они не в гости прилетают,
А возвращаются домой!
 

1935 (?)

 
Не знаю, что в моих стремленьях
Написано мне на роду,
Но с неудачей и сомненьем
Я в это место не приду.
Здесь – совесть. Здесь – мое начало.
Я должен приходить сюда
Таким, чтобы в груди стучало,
Как в прожитые здесь года.
 

1935 (?)

 
Я ходил по миру, вопрошая:
– Где живешь ты, рыбка небольшая,
Дедушкина рыбка золотая,
Где живешь ты, солнцем залитая?
 
 
Весело, и нежно, и угрюмо
О тебе я думал, думал, думал.
 
 
Зябнут ноги, остывает ужин.
Зори плещутся в весенних лужах,
Солнце ползает по влажным крышам.
 
 
Мне казалось, что тебя я слышу.
Мне казалось, что тебя я вижу.
Что спускаешься ты ниже, ниже,
Что сейчас, сейчас падешь ты в руки —
Сны мои, восторги мои, муки, —
Залитая, солнцем залитая,
Золотая, рыбка золотая.
 
 
Как она сияла, как блистала!
А потом ее опять не стало.
 
 
Мир становится все больше, больше,
А мне делается горше, горше.
Я с родною местностью прощаюсь,
В путь далекий, в трудный путь пускаюсь.
 
 
Я товарищей беру с собою,
Я теперь тебя достану с бою,
Залитая, солнцем залитая,
Золотая, рыбка золотая!
 

Март, 1933

 
Да, прожить и догадаться,
Что рассвет вставал не ваш.
И не хочет улыбаться
Вам веселый метранпаж.
 
 
Вот в ночную смену стали
Корректировать газету.
А когда-то вы мечтали
Совершенно не об этом.
 
 
Вас уже зовут по отчеству.
Ночь у вас, как старость, длинная,
Вы стареете час от часу,
Александра Константиновна!
 
 
А на днях опять назло вам
Нехорошее приснилось:
Будто за каким-то словом
Опечатка притаилась.
 
 
Только что тут! Вот вы прожили
С гаком три больших десятка,
А оглянешься, и что же ведь?
Жизнь – сплошная опечатка.
 
 
Вы себя, былую, шуструю,
Позабыли. Далек о .
Не шучу я,
Я сочувствую:
Это очень нелегко.
 
 
Но обратно вас не пустят.
И напрасно – напролет
Обвивать ночною грустью
Одиночество свое.
 
 
И напрасно злой тревогой
Провожать свои лета,
Если сделано немного,
Если прожито не так.
 
 
Наш редактор вам доверил
Дело, как и молодым,
Вы не так-то постарели,
Чтоб завидовать другим.
 
 
Вот и я, как вы, мечтами
И работой загружен,
Все мы так – сидим ночами,
Папиросой глушим сон.
 
 
И бессонные минуты —
Ваша участь снов и слов —
Из главснабовских уютов
Вычищают подлецов.
 
 
И не зря хранит заводы,
Обновляет города,
По неспящей Волге водит
Наши грузные суда,
Проверяет элеватор,
Рушит планы кулака
Наша мощь, мои ребята,
Ваша слабая рука.
 
 
Так зачем глухой тревогой
Провожать свои года?
Перестаньте. Нас ведь много
С вами рядом.
 
 
А когда
На израненные гранки
Упадет скупой рассвет —
Выйдут сонные крестьянки
По сверкающей росе.
 
 
И ракетой
Наше дело,
Ночи проходя насквозь,
В предрассветье вновь
Влетело
И в сердцах отозвалось.
 
 
Если нужно – и тревога
Наша с вами пополам
Пролетит по всем дорогам,
Прогремит по всем полям.
 
 
И опять вплетем, как надо,
И в покои, и в борьбу
Одинаковую радость,
Нареченную судьбу.
 

Ноябрь, 1933

 
Встрепенулся, как спросонок,
Линотип. Вздохнул покой.
Перестук ротационок
Опадает за спиной.
 
 
Под ногами нежным хрустом
Отдает недавний снег.
А над нами звезды рвутся,
Пропадая в тишине.
 
 
С плеч сонливую усталость
Ветерок легонько сдул.
Старина!
Опять ты малость,
Чем-то тронутый,
Взгрустнул?
 
 
Старина, опять ты?..
 
 
Встало:
Помутневшее лицо,
Все надежды
Над реалом
Задыхаются свинцом.
 
 
Меркнет юность год за годом,
Тихо валится жена.
Ты идешь по всем невзгодам,
Как по чуждым сторонам.
 
 
А по сердцу бьется гулко
Память страшная жены.
 
 
Сон гуляет в переулках
По простору тишины.
 
 
Мы выходим на Свердловку,
И легко,
И хорошо.
Слышно, как вздыхает робко
Неисхоженный снежок.
 
 
Слышно —
                    в тишине предзнойной
День
Из запертых дверей
Надвигается спокойно
В полусумрак фонарей.
 
 
Кто-то вышел одиноко,
Отряхая снов угар.
В варежках, с метлой широкой
Встал на мягкий тротуар.
 
 
И уже стучит негромко
Сонный, маленький трамвай,
И торопится швейпромка
К комбинату «Первомай».
 
 
Старина!
А ты угрюмым
Притворяешься
И злым.
 
 
Что ж, шагай и тихо думай.
Что же, вместе помолчим.
 
 
Я люблю молчать, мечтая.
Вот и дом с густой резьбой,
Где девчонка проживает
С родинкою над губой.
 
 
Изучил я эти окна
И скамейку на двоих.
Как певал здесь ветерок нам,
Спутав помыслы мои!
 
 
А теперь?
Темней и глуше
В занавешенном окне,
Спит на розовой подушечке,
Забыла обо мне.
 
 
Старина! Шагай, украдкой
Грусть-досаду теребя,
С затаенною оглядкой
На меня и на себя.
 
 
Тронут я удачной сменой.
Надвигающимся днем.
Сном девчонки неизменной,
Неисхоженным снежком.
 
 
Тронут тем, что в этой рани,
В этой свежести утра,
Я в твоем воспоминаньи
Встал итогом всех утрат.
 
 
Но, старик,
И жить мы будем —
Мир мечтателей-ребят! —
Отработаем, отлюбим
И вспомянем про тебя.
 
 
По земле пройдемся ловко
И притопчем теплый снег.
 
 
Рвутся звезды
                           над Свердловкой,
Пропадая в тишине.
 

1934

К ТЕБЕ ОДНОЙ, К ТЕБЕ ОДНОЙ…

 
Это все с годами опадет
На кривую грустную усмешку.
И растают, как весенний лед,
Наши встречи, клятвы и измены.
Выхожу. Пошумливает март,
Омывая звезды в чистых лужах.
Наклонились зимние дома,
Прослезясь от выжданного счастья.
В это время где-то далеко
Ты лелеешь наше обещанье.
Я его скреплял своей строкой.
А теперь и март, и ночь,
И я
Прохожу, как в позабытом сне,
Заслоняя наше обещанье.
Девушка протягивает мне
Длинный взгляд и маленькую руку.
И в ответ ей покачнулся я,
Кровь метнулась, и забыло сердце.
 Что другая, клятву затая,
Дожидается конца разлуки.
Будь же так. А я, я за беду,
 Жгучую, что долго не встречались,
Опечалю каждую звезду,
Может, не последнею печалью.
Разреши мне в песнях сохранить
Всю тебя до кружева на юбке.
До поры, когда вот эти дни
Упадут на грустную улыбку.
В это верь! А в остальное – нет.
Я сломал тяжелую поруку:
Девушка протягивает мне
Длинный взгляд и маленькую руку.
 

1934

Да, это надо высказать.

Б. Пастернак

 
Заря в огородах над нашим пряслом
Тысячу раз взлетала и гасла.
Друзья засыпали и вновь вставали,
Яблони стряхивались и расцветали.
А мы все бродили с тобой, бродили.
Ломали орешник, мяли цветы.
О чем-то вполголоса говорили,
Сшибали росинки с сучков, и ты
Манила, звала меня под Кипрово —
Уйти на заветные бугорки.
Шли. Рука об руку. Ни слова.
Дрожью несло от твоей руки.
Подруги завидовали, не смея,
Бабы предсказывали у дверей…
Меня оплетали и жгли, как змеи,
Каленые косы с твоих плечей.
Шла перед нами, как жизнь большая.
Мечта в ослепительной голубизне.
Я припадал к тебе, все прощая.
И думалось: больше не надо мне.
Я буду в буранах надеждой греться,
Любовь проносить сквозь ласки вьюг.
А наши клятвы, как в честном детстве,
Лучшими песнями обовью.
Что же мне больше?
Пастух над нами
Последнюю зорю кнутом рассек.
Ты, встрепенувшись, взмахнув бровями,
Пропала.
                Забыть бы, забыть бы все!
Долго ль ты будешь мне сниться, стерва?
Где твои клятвы? От встречи первой
Остались верны, прижились со мной
Открытки с печалью и бред ночной.
А ты вот никак не поймешь. На свете
По-разному, видно, смеяться нам.
Платки твои мне не нужны, а эти,
Что были у сердца, – рву пополам.
 

1934

 
Когда не будет дубом дуб; когда
От Волги не останется следа;
Когда не будут звезды сил иметь
Гореть и падать, падать и гореть;
Посохнут липы, и умрет трава,
Утратят силу нежности слова,
И потеряют запахи цветы —
Тогда не будешь грезиться и ты…
 

1935

 
Я теперь, чтобы Клава уснула скорей,
Шум лесной положил бы под голову ей
Пышный, мягкий, стоявший
В раздумье моем.
Как она хорошо бы
Уснула на нем!
А проснувшейся утром,
Я бы Клаве принес
В первоцветном сиянье
Кукушкиных слез,
Первый луч, ветер с юга,
Воды ключевой.
 
 
Клава!
Не принести ничего!
 

1935

 
Не обидишься, а?
Я товарищам все рассказал.
Слишком часто меня к тому месту звало,
Слишком много запомнил,
Одному все иметь тяжело,
И товарищам я рассказал:
За Казанью в июне
Среди ночи
                      такой
От сосны,
                  от пчелиной земли,
                                                    от густой
Нестерпимой ромашки
Тревожный настой —
Утомленный, усталый,
Хоть падай, хоть стой!
А какая-то птица хочет землю в куски
                                                                     разорвать,
От любви и восторга и воздуха нет ей.
– Как же тут устоять, – я сказал им, —
                              хотя бы и тридцатилетней? —
И друзья подтвердили, что верно, не устоять.
 

1935

 
Мне ничего не надо от тебя,
Но чтоб вот это знала ты, хочу я,
Как я, по юности своей кочуя,
Других встречая и других любя,
Другим давая искренний обет,
То весело, то грустно и угрюмо,
Наедине все думал о тебе —
С какою нежностью, как долго думал!
 

1935

 
Все, что я ждал, – теперь имею.
Я счастлив в этой стороне.
Луга качаются, синеют —
В цветах, в жуках и в тишине.
 
 
Дожди грибные – как тростинки,
Над ними радуга плывет.
Броди и пой, лови дождинки.
Чего ж еще недостает?
 
 
А ночи! Эхом отдается
В ночи стук сердца моего.
Далекий голос, тонок, гнется,
Я долго слушаю его.
 
 
Гармонь грозит, напоминает,
Зовет, прощает, обещает,
Отчается и заревет.
Чего ж еще недостает?
 
 
Я ничего теперь не знаю —
Ты будешь ли когда со мной?
Но я все так же обращаюсь
К тебе одной, к тебе одной.
 
 
Увижу ль я тебя?..
                                Светает.
На землю яблоко слетает,
И кочет в третий раз поет.
Тебя мне здесь недостает.
 

Май, 1935

1

 
Я готовился, я знал: на лето
Ты уедешь, так что про себя
Я помалкиваю. Но об этом
Пароходы по ночам трубят.
 
 
Как уйдут последние трамваи,
Смолкнет ночь, и волжские гудки
Над притихшим городом всплывают,
Полные желаний и тоски.
 
 
А к рассвету уже воют, воют.
Им мерещится все дальний путь.
Их зовет и манит за тобою.
Помоги же ты им как-нибудь!
 

2

 
Я себя обманывал, старался
Без тебя жить новым чем-нибудь.
А теперь вот самому признался,
Что ничем себя не обмануть.
 
 
Выйду я на улицу – в прохожих
Мне мерещится – вдруг вижу я:
Или плечи, на твои похожие,
Иль походка вдруг мелькнет твоя.
 
 
И кольнет мне радостно и больно.
Вот ведь иногда бывает как:
Вздрогну я, остановлюсь невольно
И стою, разинув рот, чудак!
 
 
Я спешу к себе за стол в надежде
За столом видения распять.
Но и здесь поет все то, что прежде
Я не смел иль не сумел сказать.
 
 
Что проглатывал я так некстати.
Что умалчивал порой.
Кто-то в отдаленье перехватит
Все слова, придуманные мной.
 

 
Был бы я Северным полюсом —
Славил бы шар земной.
Ученые и герои
                            бредить бы стали мной.
 
 
Я много их, благодарных,
Стал бы тогда иметь,
Живущих одним желаньем —
                           увидеть и умереть;
 
 
Стремящихся год за годом
В циклоны, в мороз, во тьму.
И вся бы земля прислушивалась
                          к дыханию моему.
Но главное-то не это.
Я был бы счастлив вполне.
Не то, что теперь,
                   ты чаще б
                                    думала обо мне.
 
 
И, может быть, пожелала б
Немного вблизи пожить,
Поэтому мне и хочется
                        Северным полюсом быть.
 

 
Ночью была гроза. Вода летела сквозь крышу.
Стучали яблоки, и шумело небо.
Я просыпался, слушал и вновь засыпал.
А утром вышел в сад.
На земле лежало много яблок.
Было тихо, прозрачно и нежно, будто
Мир удивлялся тому, что за ночь
Сделали с ним. А в воздухе плыли
Солнце, пчелы, земля и травы.
И мне захотелось взять этот сад,
Взять его на руки – это солнце,
Яблоки, пчел, землю и травы.
Все это на руки взять и пойти,
Перед тобой положить и сказать:
«Девушка, мне надо одно: возьмите,
Потрогайте это своей рукой».
 

1939

 
Вьюга, вьюга, как сердито ныне
Ты обходишь снежную страну!
Если будешь ты на Украине,
Пожалей там девушку одну.
 
 
Я прошу – не будь суровой с нею.
Если встретится она в пути,
Я прошу тебя запеть нежнее
И ее сторонкой обойти.
 
 
Пусть она шагает и шагает
На огни, мелькнувшие вдали,
Пусть она усталости не знает.
Под ноги ей снегу не стели.
 
 
Если девушка сегодня дома,
Ты стучи тихонько к ней в окно.
Пусть ее качает легкой дремой,
Пусть всю ночь ей видится одно:
 
 
Как вот здесь, в моем краю далеком,
Перед светлой комнатой моей,
Вьюга ходит у полночных окон
И поет мне песенку о ней.
 

1940

 
Вот вы видите: дождик сквозь солнце, дуга,
Распростертая над тишиною, луга
С лошадьми, уходящими к мокрым кустам.
Ну, а дальше? Вглядитесь попристальней:
                                                                          в светлой,
В незаросшей, в сияющей местности, там.
Где кончается детство, ничего не заметно?
Ничего?.. А, ну то-то же! Так себе, пух,
Легкий луч. Только луч, затерявшийся, малый.
Он горит еле-еле, но если б потух,
В мире, кажется, после темнее бы стало,
 
 
Я любил, и оставил,
И не дорожу.
В жизни каждого нечто такое бывает.
Но теперь через все прожитое гляжу,
Как стоит она там и к себе призывает.
Не однажды истрескались губы мои.
Кожа в цвете менялась, в песках и тумане
Я терял свое имя, а она все стоит,
Все стоит, все на этом же месте, и манит.
Вы представьте – и манит. Мне ее не вручат.
Мне ее не убрать с того места. Такая
Пусть она и останется – в брызгах, в лучах
Уходящего детства, зовя и мелькая.
Пусть! Усталый и мокрый, взгляну я туда
И за все лишний раз улыбнусь. Не беда.
 

1939

 
Поверишь ли сейчас тому,
Что стоило когда-то муки?
Вот через десять лет разлуки
Пришел я к дому твоему.
Я, видно, изменился мало.
Твоя сестра меня узнала.
Я поглядел вокруг, а мне,
А мне и узнавать не надо —
Всё это: эта дверь, ограда,
Скамейка в вечной тишине,
Ветла над ней с листвой седою.
Да это небо над ветлою —
Все это ведь живет во мне.
 
 
Я понял здесь: мы будем жить,
Не сожалея, не страдая,
Других родными называя
И не встречаясь, может быть.
 
 
Но те слова, что мне пропела,
Не пропоешь ты никому.
Так неумело и несмело
Я никого не обниму.
 
 
И пусть друг друга мы не встретим,
Сюда мы вместе не придем,
Но будем знать, что есть на свете
Вот этот молчаливый дом.
 

1941

ПОГРАНИЧНАЯ ЗАСТАВА

 
Теперь мне рассказать вам надо
О жизни нашего отряда.
 
 
Вы вряд ли знаете, как можно
Увидеть ночью то, что днем
Другим не видно: как в тревожном,
Коварном шорохе лесном
Определить, чье сердце бьется
И кто там ходит вдалеке.
Все это подвигом зовется
На вашем мирном языке.
 
 
Я ничего от вас не скрою.
Подробно расскажу о том,
Как по сухой земле, по зною,
Мы, молчаливые, идем.
 
 
И сил уж, кажется, не стало.
И ветры до того резки,
Что пуля валится устало
На перегретые пески.
А мы все теми же шагами,
Все – голову вперед – идем.
Все расскажу я вам.
Потом,
Как вы хотели, перед вами
Предстанут спутники мои.
Устроим встречу, посидим
С моими новыми друзьями.
Мне хочется и самому,
Чтоб вы их знали по-другому —
Не так, как знаете, – без грому.
Представлю всех по одному,
Чтобы вы знали их, как надо,
Чекистов нашего отряда.
Чтобы потом вам долго пелось
О них
И думалось о них.
И чтобы каждому хотелось
Иметь товарищей таких.
 

1936

 
За полночь время. Ночь пуста.
Пропал последний звук.
Встал человек из-за куста
И поглядел вокруг.
 
 
Лес темный перед ним, большой.
Кто б здесь его нашел?
И человек глухой тропой
В твою страну пошел.
 
 
А ты, как детка, все забыла,
Под щеку руку положила
И спишь себе всю ночь.
В краю лесном, в ночи тревожной
Крадется кто-то осторожно,
А ты и спишь всю ночь?
 
 
Он вслушается – все молчит,
И вновь ползет, как крот.
А я стою вот здесь, в ночи,
Гляжу, как он ползет.
 
 
Я встану на колено. Он —
Бежать? Пускай бежит.
Пускай живет, пока патрон
В патроннике лежит!
 
 
И ты проснулась. Что ты встала?
Пока совсем не рассветало,
Поспи еще часок.
В краю лесном, в ночи тревожной
Неторопливо, осторожно
Спускается курок.
 
 
Ни хвои мгла, ни тень от пня
У нас ему не щит.
И пуля гневная моя
Свой честный путь свершит.
 
 
Все зашевелится вокруг,
Весь мир, сырой, босой,
И солнце выкатится вдруг,
Омытое росой.
 
 
И ты проснись. И, как бывало,
К ногам откинув одеяло,
Вставай, уже пора.
В краю лесном, в краю тревожном
Проходит парень осторожно
В шестом часу утра.
 

1937

 
Если выпадет так:
Затрясет тебя горечь утрат,
И тебе не поможет
Ни друг твой, ни брат,
Ни призыв площадей,
Ни садов утомленных молчанье,
Ни французский язык,
И придешь ты и встанешь
У себя, ни к чему
Прикоснуться не смея,
Одинокий,
Как мамонтов клык в музее,
Друг мой, верное дело:
Раскрой тогда письма мои.
В них присутствуют люди,
Ты вспомни их и позови.
Ремесло их сурово.
Их жизнь молода и трудна.
Им от женщин любимых
Остались одни имена.
Ведь и им открывали
Ночную бесшумную дверь.
Ведь и их заклинали
Магическим словом: «Поверь!»
И они ведь носили Годами
Святая святых.
Отблеск
Нежных смятений
В зрачках проступает у них.
Вот он выйдет в полночи,
Такой человек.
Сядет он на еще не остывшей траве.
Скажет слово, другое.
Послушает, глянет во тьму.
Скажет третье, послушает,
И никто не ответит ему.
Что же делать? Зажмуриться?
Уши зажать?
До рассвета метаться, метаться?
Бежать?
Слать проклятья, мольбу?
 
 
Он в заставу идет.
Проверяет патроны,
Подсумок на место кладет,
Вынимает часы
И ложится в постель
Пусть за окнами лава
Соловьиных страстей
Ниспадает и крошится!
Он уснул. Он спокоен.
Он иначе не может:
Ремесло их такое.
 

1937

 
Он перешел границу
В темный, дремотный час.
Пуля, скользнув в предплечье,
Над сердцем ему пришлась.
 
 
Светало. Дымились травы.
Кустарник в тумане плыл.
Его принесли к заставе.
Лежал он и воду пил.
 
 
Стояли мы и курили,
Скупой разговор вели.
Рядом с ним положили
Что у него нашли:
 
 
Какие-то красные волосы,
Нюхательный табак
(След посыпать
На случай
Преследованья собак),
Компас, часы и деньги,
Деньги моей страны.
Нож, пистолет, гранаты
Лад о нной величины.
 
 
Деревья порозовели:
Слышался скрип арбы.
Мокрыми гимнастерками
Мы вытирали лбы.
 
 
Он знал, что нам еще нужен,
Что мы его не добьем,
Он силился жить
И слушал,
Что говорят о нем.
 
 
А я, я глядел на кисти
Его волосатых рук,
На злую татуировку,
Сведенную в полукруг:
Лиловые нож и крылья,
Огонь, зажатый в кулак,
И виденный где-то раньше
Зигзагообразный знак.
 
 
И я навсегда запомнил,
Навек, до последних дней.
Этот змеиный облик
Ненависти моей!
 
 
Он мне был известен с детства
И книжками разъяснен,
А здесь я на самом деле
Увидел,
Как может он
Залезть под глухие листья,
В зубах пронести беду…
 
 
Теперь – под землей ползи он,
И там я его найду!
 

1937