Текст книги "ДМБ"

Автор книги: Иван Охлобыстин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Мы вышли в коридор, Леопольд постучался в соседнюю каюту, открыл дверь и вошел туда. Посреди каюты в кресле с высокой спинкой сидел пожилой господин и слушал радиоприемник. Передавали Баха.

– Что тебе, скотина? – грозно спросил он вошедшего Леопольда.

– Папа, я попеть хочу, – ласково ответил тот.

– Пошел вон, скотина! – рыкнул на него папа, схватил прислоненную к поручню кресла тяжелую дубовую трость с серебрянным нашабашником и замахнулся на родственника.

– Спасибо, папа! – спешно ретировался тот.

– Чтоб ты сдох, скотина! – летело ему вслед.

– Милейший человек, – закрывая за собой дверь, вполголоса признался барон, – терпеть его не могу. Редкая мразь. Вообще он мне не папа, а тесть. Будущий. Чтоб его черти съели! Пошли!

Нас провели в ресторан, заказали еду и напитки. Сам Леопольд ушел куда-то вглубь сцены.

Не успели мы докушать жюльен, как кулисы разъехались и на сцену с визгом выскочили сначала кордебалет, потом четверо цыган с гитарами наперевес и наконец появился Леопольд. Он действительно был очень роскошный.

После феерического вступления кордебалета, отчего Штык потерял аппетит и покрылся холодной испариной, Леопольд сложил руки на груди и запел на итальянском языке «Санта Лючию».

– А это тоже цыганская песня? – полюбопытствовал я у сидящего рядом огромного цыган.

– Хорошие песни все цыганские, – кивнул он.

И он был прав, поскольку на припеве в дело вступили гитары.

К финалу девицы кордебалета выскочили в зал, схватили нас за руки и затянули на сцену.

Уже стихали последние аккорды, как в зал вошла высокая, но при этом беременная цыганка со стервозным лицом. Все сидящие в зале цыгане почтительно встали.

– Это моя невеста – Сирена Владимировна, гадюка подколодная, молодости меня лишить хочет, бай-бай электрошоком укладывает – шепнул нам Леопольд и закричал в зал, – Сиричка – нежность моя! Зачем ты встала, тебе же доктор сказал больше спать! Так будет лучше для нашего бэби!

– Не рви мне нервы, Леля, – грозно начала она, – ты опять пил! Мое сердце сказало, что это правда. Карты подтвердили.

– Сирик! Майн либэ! Это ложь! Отвратительная, мерзкая ложь! Твой орган заблуждается, а карты – просто суеверия – взвизгнул барон, перегнулся через стойку бара, ухватил там из блюда горсть зерен кофе и сунул себе в рот.

– Леля, мерин ты поволжский, я тебя предупреждала! – негодовала невеста, приближаясь и на ходу доставая из-под подола электрошоковую дубинку.

От расправы барона спасло неожиданное появление дикого прапора. Нашему славному вояке, каким-то образом удалось избавиться от пут и на данный момент он с неистовым воплем «бляди-и!!!» мчался через ресторан, неся перед собой на вытянутых руках оборванный штурвал и рынду. За прапором с криком «Полундра!» бежало пятеро потных матросов.

– Так, гвардейцы! – схватил нас за рукав барон, – вот моя просьба – я жениться не хочу, я хочу с вами в армию. Я два раза от ее отца бегал – с самолета прыгал, с поезда сигал. Результат нулевой…

– Говно вопрос!.. В армии тебя не достанут – за два года либо тебя убьют, либо Сирена разлюбит… Армейская традиция… – кивнули мы и начали незаметно пробираться к выходу.

Пока мы спускали лодку на воду, в ресторане происходили следующие мероприятия: обезумевший от свободы прапор размахивал над головой рындой. Подойти к нему не представлялось возможным. Положение спасла Сирена Владимировна. Она, как-то особенно посмотрела военному в глаза, два раза щелкнула пальцами и спросила:

– Потанцуем, красавчик?

Прапор непроизвольно выпустил рынду и шагнул навстречу прекрасной цыганке.

А та его тут же увалила добрым разрядом в молочные железы.

А мы уже плыли. Я, Бомба и Штык гребли, а Леопольд стоял на носу лодки, задумчиво смотрел на приближающийся берег и бормотал:

 
– Ночь пройдет – и спозаранок
в степь, далеко, милый мой,
я уйду с толпой цыганок
за кибиткой кочевой.
 

Идеальный вариант! Проклятый прогресс! Век расшатался! Цыган – брокер! Цыган – хакер! Абсурд! Где традиции? Пора к корням! Шлеп, шлеп и по кибиткам кочевым!

– Леопольд, вернись! – донеслось с палубы парохода, – Леопольд, папа сердится! Леопольд, я тебя люблю! Леопольд, я тебя зарежу!

– Так! – закричал на голос барон, попутно производя всякие неприличные жесты руками, – Жениться не буду! Папу в жопу! Я тебя тоже очень, но все равно не дождетесь! Назад к традициям! Чавелла!

Стоящая у поручней палубы Сирена кивнула и, подошедшие сзади, цыгане тронули гитары за струны. И Сирена запела. Что это была за песня!? Что это была за страсть!? В звуках невидимыми серебренными нитями слились страх, смех, смерть, неразделенная любовь, мерцание далеких звезд, дефолт и выход «Спартака» в четвертьфинал.

Леопольд зажимал ладонями уши, но слезы все равно струились по его смуглым щекам. Мы рыдали просто в голос. Наконец барон не выдержал, отчаянно крикнул нам, – поворачиваем!! – и запел сам.

Утром пароход нас высадил на пристани города Икс, а сам поплыл дальше, увозя влюбленных навстречу их цыганскому счастью.

Обстоятельный с бодуна прапорщик, построил нас, тщательно пересчитал и прочел нотацию:

– Товарищи призывники! Наш священный долг защищать Родину и соблюдать правила гигиены, иначе все пойдет через жопу. Поэтому для более эффективного следования в часть, нужно сесть на автобус и проследовать в часть.

– Совсем ведь другой человек! – восхищался Штык, глядя на вчерашнего безобразника.

– Пьяница мать – горе в семье, – поддержал его Бомба.

А я не удержался и спросил: – Товарищ начальник, а вы помните, что вчера генерала за выю укусили?

– Не согласен, – отрезал Казаков, – что погулять мог – да. Цыгане тем более! У нас, у военных такое водится. А как же! Мы должны иметь некоторый гражданский отдых. Но чтобы генерала, да еще в такое место…..! Нет. Отставить. У нас – субординация и выслуга лет.

Он посадил нас на автобус и повез в часть.

Вскоре автобус выкатил за город и затормозил на остановке у длинного бетонного забора. Мы, позевывая, вышли на улицу.

– Вот она, родная! – восхищенно сказал прапор и показал на забор.

– На склад похоже, – отметил Бомба.

– Нет, товарищ призывник, – это не склад, это то место, где вы интересно проведете два года, – заявил Казаков.

– Не сомневаюсь, – кивнул Штык.

После сдачи документов в штаб, Казаков повел нас в баню, где отобрал личные вещи и выдал наше первое обмундирование, при этом снабдив первой мудростью. Он сказал:

– Без свадьбы только мухи женятся. – На что именно он намекал нам так и не открылось.

Пока прапор вел нас в баню, нам удалось сложить свои первые армейские чувства.

Проходя по плацу, мимо спящих на теплом асфальте тощих армейских собак, Бомба сказал:

– Здесь нам кушать не дадут.

Штык посмотрел на стоящего на другом конце плаца полковника и заметил:

– Кадр с постера «Не хватайтесь за оголенный провод».

Я сказал проще:

– Полное говно.

После того, как мы приняли ледяной душ с хозяйственным мылом и скипидаром, прапор выдал нам портянки.

В итоге портянки повязал только опытный Бомба, а мы попрятали их по карманам.

За этим прапор выдал нам по белой тряпочке и по нитке с иголкой.

– Пришивайте подворотничок к воротничку на гимнастерке, – приказал он.

– Мы не умеем, – сказали мы.

– Никто не умеет, – ответил Казаков, – дело ни в умении, ни в желании и вообще ни в чем, а в самом пришивании подворотничка.

Скрепя сердце, мы принялись колоть иголками жесткую материю.

– Армия – не просто доброе слово, а очень быстрое дело, – гудел над нашими головами прапор, – так мы выигрывали все войны. Пока противник рисует карты наступления, мы меняем ландшафты, причем вручную. Когда приходит время атаки, противник теряется на незнакомой местности и приходит в полную небоеготовность. В этом смысл, в этом наша стратегия.

– Еще немного – и я сойду с ума, – вздохнул Штык.

– Я уже сошел, – признался я, – у меня глаз дергается.

– А я себе палец пришил, – вставил Бомба.

После бани Казаков, в качестве первичного ознакомления с местом несения службы, показал нам секретный объект – установку запуска межконтинентальной ракеты. По началу нам показалось, что это очистительные сооружения.

Перед нами высились два полупроржавленных цилиндра десятиметровой высоты.

– Отсюда, ребятки, – торжественно объявил нам прапорщик, – наша Родина диктует свою непреклонную волю остальному мировому сообществу.

Внутри установка напоминала трансформаторную будку, и Бомба тут же наступил в собачью какашку.

– Ишь, ты! – сказал он, и вытер подошву об край чугунного люка, ведущего непосредственно к пульту управления.

– Может, бахнем?! – предложил я Казакову и кивнул на заветную кнопку размером со спелый помидор.

– Обязательно бахнем и не раз, весь мир в труху, но потом, – пообещал тот и повел в столовую, где нас накормили не пойми чем, без единого витамина. Кормили за отдельным столом. Кроме нас в столовой сидело еще триста человек на одно лицо, причем голодное. Сидящие ближе всего к нам, принялись живо обсуждать наши гастрономические преимущества.

– Этих жарить нельзя, – изрек один из сидящих.

– Нельзя, ужарятся, – поддержал его другой.

– Лучше тушить, – добавил третий.

Штык брезгливо пододвинул к себе алюминиевую миску, взял двумя пальцами оловянную ложку, ковырнул бурый ком каши, поднес к лицу, понюхал и кинул опять в тарелку.

– Гадость какая! – сказал он.

– А мне нравится, – наворачивая кашу за обе щеки, вставил Бомба.

– Очень бы я не хотел с тобой в голодный год на необитаемом острове очутиться, – бросил ему Штык.

Солдатик с подагрическим лицом, который раскладывал по нашим тарелкам неизвестный продукт спросил нас:

– Как там на гражданке? Бабы есть?

– Практически нет, – ответил я, – диву даемся.

– Слушайте. Где наш дикий прапор? – неожиданно заметил Штык.

Мы огляделись и действительно не обнаружили Казакова. Это нас в некотором роде даже напугало. Мы тихенько покинули свой стол и вышли на улицу.

– Скажите, военный, – тут же обратился к первому попавшемуся офицеру Штык, – а где у вас тут буфет?

– Новые что ли? – хмыкнул тот.

– Да, – кивнули мы.

– Ну, тогда, новые военные, отдайте мне быстренько честь, а потом берите эту хреновину, – и он показал на огромную катушку с кабелем, – и тащите ее вон к тому мужику, – офицер показал на другой конец плаца, – мужик тоже военный, не забудьте отдать ему честь. Что же касается буфета, то бишь чипка, то чипок там же, – и он показал на утлое, двух этажное здание желтого цвета.

Мы не стали возражать, понимая бесперспективность, отдали, как могли честь, и покатили катушку.

– Не нравится мне это, – вздыхал Штык. – Так можно грыжу получить.

– Главное – буфет, – возразил Бомба, – грыжа на голодный желудок, это не дело. Вот когда я в армию уходил, мы скушали семь ящиков оладий. Меня весь цех провожал.

– А меня весь факультет, – вставил Штык.

– А меня все казино, – добавил я.

Наконец, мы докатили мерзкую катушку до другого военного. Он списал номер на катушке и распорядился:

– Кругом шагом марш. Катушку катить обратно.

– Очень все как-то здесь странно, – задумался Штык, – у меня плохие предчувствия.

– Мне наплевать на предчувствия, плохо, что мы от еды уходим, – сказал Бомба.

– Так в чем дело! – решил я и отпустил катушку. Остальные последовали моему примеру.

Никем не удерживаемая, катушка покатилась вниз, быстро набирая скорость. Когда мы входили в буфет, вдали что-то грохнуло и кто-то душераздирающе вскрикнул.

Первым, что мы увидели, был огромный портрет пожилого, грузного мужчины со свирепым лицом в генеральском мундире над стойкой.

– Кто этот герой? – ехидно поинтересовался Штык у буфетчика.

– Это батя, – сухо ответил тот.

– Вопросов нет, – согласился Штык и попросил, – дайте меню.

– Я сам меню, – сказал буфетчик, – Ром с бабой, корзинка с повидлом, булка с маком, лимонад «Колокольчик», сигареты «Прима».

– А кофе? – уточнил бывший студент.

– Кофе – только офицерам, – ответил буфетчик и объяснил, – от кофе нервы. Приказ генерала.

– Давайте все, – не выдержал напряжения Бомба.

Тут в буфет вошел наш прапор. Увидев нас, он облегченно вздохнул, – Нашлись!

– Присаживайтесь товарищ прапорщик, съешьте корзинку с повидлом, – предложил я.

Казаков охотно принял корзинку и сообщил: – Надо в казарму идти, койки занимать.

– А кушать дадут? – спросил Бомба, – запихивая целиком в рот булку с маком.

– Дадут, дадут, все дадут, – кивнул прапор.

После чипка он нас привел в казарму и оставил наедине с десятком хмурых дембелей. Они переминались с ноги на ногу, чесали себе между карманами на штанах и недружелюбно рассматривали нас. Мы замерли………

Затрещина

От строя дембелей отделился и подошел к нам ефрейтор-карлик. Он лениво прошепелявил:

– Так, чтобы вы чухали – кто барабанил полгода, тот молодой, он шестерит черпаку – это кто протянул год, а черпак ходит под дедом, дед разменял полтора года, он уважает дембеля.

– Переведи на наш, – попросили мы.

– Перевожу: жизнь ваша – полная параша. В армии вы – духи бесплотные. Духов чмурят все. Дык? – пояснил карлик.

– Любопытно, – согласился Штык, и продолжил расспросы. – Типа голосуй или проиграешь!?

– Видите этих прекрасных парней во главе со старшим сержантом Лавровым? – показал ефрейтор на стоящих поодаль хмурых вояк. – Это дембеля. Им ноги мыть по сроку службы не положено. А чистоту они любят. Будете их портяши стирать, с детским мылом. Дембеля микробов боятся.

– Чушь какая! – хихикнул Штык.

– Передай этим прекрасным парням во главе со старшим сержантом Лавровым, что у нас к стирке интереса совсем нет, что мы Родину защищать пришли, – сказал я.

– Порву, как тузик грелку, – откровенно сознался Бомба.

– Вопросов нет, – кивнул карлик. Дембеля осмотрели нас со всех сторон и по старой, доброй армейской традиции вывихнули Бомбе указательный палец, которым он беспрерывно ковырял в правой ноздре.

– А где тут у вас медсанчасть? – спросил Бомба, когда ему вывихнули палец.

– Прямо и направо, – ответили ему.

– Не проводите? – поинтересовался Штык, и ему надорвали ухо.

– Не стоило беспокоиться, – примирительно сказал я. – Они бы и сами нашли. – И мне раскололи зуб.

Не бил нас только старший сержант Лавров, потому что ему уже и это было в падлу.

Воодушевленные таким приемом, мы отправились в лазарет, где начальник медслужбы майор Шкатов прописал нам клизму, дал аспирину и благословил на дальнейшее прохождение службы.

Шкатов проверил у нас пульс, заставил показать язык и что-то быстро зачирикал в рецепте.

– Прикольно… Могло быть и хуже, – запивая аспирин желтой водой из крана, сказал я.

– Да!.. – согласился Штык. – Я примерно так все себе и представлял.

– Скорей бы автоматы дали… – мечтал Бомба. – Автоматы, гранат побольше и одну мину.

Потом Шкатов молча отвел нас в узкую проходную палату с коричневыми дерматиновыми лежанками, где узкоплечий фельдшер в сизом халате поставил нам по клизме и велел лежать пять минут. Через стеклянное окно двери с надписью изолятор на нас сиротски глядели несколько широких монголоидных лиц, перемазанных зеленкой.

– Их там девять штук, – сказал фельдшер. – У них ветрянка.

Я махнул им рукой:

– Хелоу братьям по разуму.

– Тунгусы – по-русски не понимайт ни хрена, – пояснил фельдшер и ушел.

– А я не знал, что у нас тунгусы тоже служат, они повымерли же после метеорита! – сказал Бомба.

– Они, наверное, по обмену, – предположил Штык. – К нам в институт по обмену тоже присылали не пойми кого… М-да… С лишаями, как правило – добавил он и задумался, наверно, вспомнил деканшу…

Днем в казарму, когда нас били второй раз, пришел капитан Мерзоев, начальник караула и человек без ногтей. Ногти у него сорвало во время испытаний новой ракетной установки. Он понюхал воздух и изрек:

– Не забывайте, солдаты, что вам поручена ответственная роль – служба в ракетных войсках стратегического назначения и посему, либо прекращайте тараньку в казарме лопать, либо яйца помойте.

Зато ночь компенсировала нам весь моральный ущерб – до четырех утра мы играли со старшим сержантом Лавровым в дембельский паровоз.(Бомба качал койку с дембелем и гудел, а мы со Штыком кипятили для сержанта чай в стакане.) Лавров нервничал, предвкушая встречу с родным поселком Гундосово, и требовал: «Проводник, чаю!» К половине пятого Бомба слишком сильно раскачал койку, и уже дремлющий сержант выпал из поезда (Сержант падает на стоящий у койки стакан с торчащим из него кипятильником.),сломал себе ногу и получил ожог второй степени. (Сослуживцы колотят новобранцев табуретками, кладут вместе с сержантом на шинели и несут в лазарет.) После такого стресса нас вместе с ним сослуживцы отнесли на шинелях в лазарет.

В лазарете Лавров с нами подружился, так как мы были одни, и больше ему дружить было не с кем. (Сержант Лавров лежит на койке с загипсованной ногой и перевязанной рукой и спит.)

– Что, – говорит он, просыпаясь, – духи поганые! Будем как положено служить или будем глазки строить?

– Будем, будем, – спешно согласились мы, уже наученные горьким опытом.

– Тогда ты, – и он ткнул пальцем в Штыка, – рассказывай мне историю про черного дембеля, а ты – он ткнул пальцем в меня, – маши надо мной полотенцем, только гляди, чтобы меня не продуло, а ты гад, – и он ткнул пальцем в Бомбу, – мух истребляй, безжалостно. И вот, что, знаете какая радость у духа?

– Какая? – в один голос отозвались мы.

– Дух рано или поздно становится дембелем, – открыл нам глаза Лавров, – а перед дембелем лежат все мечты! И здесь его любят очень, и там. В пожарные берут и в милицию. Там курорты от профсоюза, бесплатный проезд в автобусе, девки с дойками так и плачут по дембелю, потому что дембеля больше в армию не берут…

Короче, дружба у нас наладилась.

Утром следующего дня, обследовав лазарет, Лавров поинтересовался у Штыка, как у самого образованного – чем грозит болезнь-ветрянка, и насколько она опасна. Штык, хотя в медицине ничего и не смыслил, ответил:

– Ветрянка болезнь не опасная, но очень заразная, поэтому заболевший должен быть надолго изолирован от общества в стационаре.

Лаврову так понравилось слово «стационар», что он велел нам принести в палату кого-нибудь из больных тунгусов. Мы принесли. Сначала оленевод всего боялся, но после предложенной «Примы» освоился и задумчиво сел в уголке.

– Брат! – отчетливо выговаривая слова, сказал Лавров. – Ты мне поможешь, я тебе помогу – все люди друзья и братья!.. Миру мир! Так? – Тунгус не реагировал, но это Лаврова не смутило, и он продолжил. – Все должны друг другу помогать!.. Так?

– Руск ни бе ни мат… – сказал житель севера и, как-то по-вдовьи, развел руками.

– Не понимает, – вздохнул Лавров. – Год служит – и не понимает!.. Слушай, тварь дикая, – строго начал Лавров, взяв тунгуса за шкирку. – Плюй мне в рожу, как родного прошу!

И тут произошло чудо – тот вдруг все понял и, как показалось, не без удовольствия, ядовито плюнул Лаврову в небритую физиономию. Лавров успокоился, оленевода отпустил, в ожидании полезного недуга спел старинную дембельскую песню и снова прилег вздремнуть.

– Интересно, – сказал Штык, – как он понял, что товарищу старшему сержанту надо в рожу харкнуть, если ни слова по-русски не знает.

– А может, он некоторые слова все-таки знает? – предположил я.

Проснувшись, старший сержант Лавров послал Бомбу за водкой в город. (– Бомба, иди на кухню и из бачка у стены еденые продукты на себя маж, потом бери бачок и иди в город за водкой. Такую парашу ни один патруль не остановит, – сказал Лавров и дал денег.)

По инструкции сержанта, Бомба зашел на кухню, облился пищевыми отходами и взял бачок с ними же.

Бомба беспрепятственно – так как им все брезговали – миновал КПП на улице Новаторов. Также благополучно он дошел до магазина. Возвращаясь обратно, солдат был остановлен братьями Алиевыми.

– Джигит, иди сюда!.. – подозвали они его, выйдя навстречу из-за угла. – Ты любишь маму?

– Маму люблю и тетю Таню люблю, и Олю Крымову люблю, она у нас на заводе в ОТК работает, – на всякий случай разоткровенничался Бомба.

– А деньги любишь?

– Очень.

– Где Гена Бобков спит?

– Какой Гена Бобков?

– Ты что – дурак, что ли? Гена Бобков, где спит?

– Не знаю.

– Так ты узнай. Мы его братья. Только ему не говори, а то он стесняться будет.

Максуд очень интеллигентно сунул в карман Бомбе деньги.

– Я тебе еще много денег дам, если спросишь, где Гена Бобков-шакал спит, – пообещал он и ушел с Улугбеком за тот же угол.

Бомба решил, что это американские шпионы, но деньги взял и обещал все узнать. На деньги Бомба купил ящик эклеров, три бутылки водки и зашел в книжный магазин.

– Тетя, – обратился он к пышнотелой продавщице, – А у вас есть «Наука и жизнь»?

– Наука есть, – шумно продышала она, – а жизни нет, у меня прошлой зимой мужик застудился на рыбалке. Теперь так – не супруг, а сувенир. Одни усы стоят. Если бы не вы, солдатики, так хоть плачь. Пойдем, щекастик, в подсобное помещение, я тебе барбарисок насыплю.

– Нет, вы уж лучше дайте «Технику молодежи», – попросил, напуганный темпераментом продавщицы, Бомба, быстро рассчитался за журнал и вернулся в казарму…

Допивая вторую бутылку, я признался, что Бобков Гена – это я, (Пуля кидает свою пилотку на пол и стучит себя кулаком в грудь. Лавров наливает ему еще один стакан и дает сушку.) а сержант Лавров, (одним пальцем задумчиво ковыряет в ухе, а другим пальцем показывает на дверь) заинтересовавшись оставшейся частью денег, решил все дальнейшие переговоры по моему вопросу взять на себя и приказал позвать в лазарет своего младшего брата – младшего сержанта Лаврова и кума – ефрейтора Галагуру Александра Петровича.

Родственники явились незамедлительно, (В палату молча входят родственники, молча наливают себе по стакану, молча выпивают и молча закуривают папиросы) выгнали нас из палаты и начали держать совет.

Бомба спросил:

– Ты единственный ребенок в семье?

А Штык порекомендовал:

– Дергать надо, дружище.

Но убежать я не успел. Младший сержант Лавров и кум Галагура взяли меня под руки и повели на сдачу.

В качестве переводчиков решили взять хлебореза Фаруха Газимова и коптера Геру Либермана.

Фаруха застали за нарезкой сливочного масла, он вытер руки о фартук и без дискуссий проследовал за нами.

Либермана обнаружили лежащим на тюках со свежим исподним и нюхающим жидкость для выведения пятен.

– Гера, ты здесь? – заглядывая коптеру в глазные яблоки, цвета молодого тутовника, осведомился младший сержант.

– Я здесь, я там, я всегда…. – невнятно откликнулся тот и закрыл глаза.

– Э! – крякнул Галагура, – кто же так с коптером говорит. Вот как надо, – он склонился над Либерманом и выкрикнул заклинание, – Чужое! Халява! Взять, взять!

– Что будем пить, девочки? – ни к тому ни к сему ответил коптер, но на ноги встал.

Мы пошли дальше.

– Не надо! – кричал я всю дорогу до бетонного забора, выкрашенного синим цветом с отливом в зеленое.

– У нас товар, у вас купец, – по приходу на место, где в заборе была дыра, сказал Алиевым Галагура. – Покажите деньги.

– Деньги есть, – небрежно похлопал себя по карману Улугбек, нехорошо моргая в мою сторону.

– Деньги счет любят, – резонно заметил коптер Либерман.

Тут Улугбек сделал трагический промах, вытащил деньги наружу и тут же получил от Галагуры затрещину, отчего потерял сознание и передние зубы. Максуд тоже не долго продержался, переводчик Фарух свистанул ему ногой в нос, а коптер ударил в пах.

– Ишь, лазят! – негодовал Галагура, дотошно пересчитывая деньги.

Фарух забрал у Алиевых пистолеты и начал возиться с перстнем Максуда.

– Не снимается… Пистолеты на закуску поменяем… – думал он вслух и смотрел на не снимающийся перстень. – Придется палец отделять.

Палец отрезать не стали. Сбегали за мылом. Золотые коронки тоже не взяли. Побрезговали. (Фарух входит в хлеборезку и начинает разглядывать ножи, наконец берет кусок мыла и выходит)

– Если соскучитесь, милости просим, – уходя, посоветовал младший сержант Лавров стонущим на земле братьям Алиевым. И помните, что армия для хороших людей – родная мать, а для плохих – теща.

По дороге назад дембеля живо любопытствовали:

– Слышь, а у тебя много долгов на гражданке?

– Где-то на пароход, – сказал я.

– И типа: они все сюда поедут? – спросили они.

– К гадалке не ходи, – пообещал я.

– Ты, дух, – правильный военный, мы с тобой на гражданку в портяшах от Версаче уйдем. Береги себя, – обрадовались дембеля.

В этот момент мое сердце переполнилось нежностью и трепетом к своему воинскому подразделению.

Неожиданно, идущий рядом со мной, Галагура что-то заподозрил и сделал знак рукой остановиться. Мы остановились.

– Че такое, Сашок? – спросил у него младший сержант Лавров.

– Людей нет. Где люди? – показал на пустующую часть Галагура.

– И птицы затихли, – заметил кто-то.

– Талалаев! – вытаращив глаза, прошипел младший сержант и приказал. – Всем в укрытие!

Мы едва успели спрятаться под стоящий у казармы грузовик, как над нашими головами раздался свирепый рык.

– Сгною, сволочи! Расстреляю, как бешеных собак! – и мимо грузовика протопала пара начищенных хромовых сапог.

– Что это было? – как только тревога чуть стихла, спросил я у дембелей.

– Батя был – генерал майор Талалаев. Командир нашей части. – Ответили они и обтерли рукавами выступивший на лбах холодный пот. – Пронесло!..

Придя в лазарет, я доложил старшему Лаврову диспозицию:

– Товарищ старший сержант! Разрешите доложить?! – Бомба ел эклеры и зевал. Штык читал инструкцию к гранате. Они мне очень обрадовались.

– Тут в лазарет заходила медсестра, – сообщил Штык. – Я ее потрогал и лишился покоя. Такая сладенькая, ушки красненькие, носик в угрях. Гудок толстый и шершавый, как ананас. Валькирия! Дергать кольцо, не выпуская рычага!

Потом еще три дня наши старшие сослуживцы продолжали осваивать средства братьев Алиевых. Помимо конопли было куплено много разных ингредиентов и составлена армейская винная карта. Особенной популярностью пользовались коктейли Земля-Воздух – две трети пива и треть водки, а так же СОИ-3 – треть водки, треть пива, треть конопляного отвара. (В кадре отплясывают ноги в сапогах, в тапочках, босиком. Одни притоптывают, а другие вальсируют. На пол падают пустые бутылки, окурки папирос, аудиокассеты и пустые гильзы. Наконец в кадр впадает зеленое лицо Либермана.) Смешивать доверили Либерману, скоро у него приключились видения, и на утреннем построении он увидел над штабом летающую тарелку.

– Вижу, – говорит Либерман, – неопознанный летающий объект над штабом зеленого цвета.

– Какой объект? – встрепенулся майор Бурак. – Не положено над штабом объект, зеленый объект.

Вскоре коптер был отправлен от греха майором Бураком на подсобное хозяйство, куда заодно сослали и нас со Штыком и Бомбой до присяги на карантин.