Текст книги "Записки десантника"

Автор книги: Иван Золотарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Вечеринка

Майор Берке был доволен первыми результатами своей работы. Прошел лишь месяц со времени его прибытия в Борисов, а он уже сумел направить в Витебск, Оршу, Гомель, Бобруйск и в другие прифронтовые города несколько групп своих разведчиков. От них начали поступать первые донесения. По мнению Берке, дела борисовского штаба НТСНП развивались как нельзя лучше. Одно только беспокоило майора – инструкция имперского комиссара фон Кубе, обязывающая его отвлечь часть своего внимания на борьбу с городским подпольем.

Еще тогда, на совещании у Нивеллингера, он почувствовал, что полковник может затмить его удачным осуществлением своего замысла, а он, Берке, окажется на заднем плане. Нет, он этого не допустит! Тем более, что кое-что сделать в этом направлении ему уже удалось.

Задолго до получения инструкции имперского комиссара Берке уже знал, что наиболее смелыми и потому наиболее опасными для борисовского гарнизона являются разведчики партизанского отряда какого-то Дяди Коли – Качан, Капшай и Ржеуцкий. Долгое время эта троица безнаказанно орудовала в самом городе. Гестапо напало на их след, и когда казалось, вот-вот они будут пойманы, все они бежали в лес.

Недавно Кёринг вывесил по всему городу специальное обращение к местным жителям с просьбой оказать органам немецкой власти помощь в поимке этих трех «бандитов», пообещав за голову каждого из них вознаграждение в сумме пяти тысяч марок. Но до сих пор они были неуловимы.

И вот Берке, кажется, напал на их след. Вчера его заместитель обер-лейтенант Вильденмайер доложил, что он нащупал одну из явочных квартир, и сегодня должен был сообщить дальнейшие подробности. Ага, вот, кажется, и он!

В комнату быстро вошел обер-лейтенант. Одетый в штатский костюм, с простенькой кепочкой на голове, он скорее напоминал собой местного городского паренька, чем немецкого офицера.

– Наконец-то! Ну что вам удалось сделать? Рассказывайте, – встретил его Берке.

– Кажется, мы на верном пути, господин майор. Через некую Орловскую, работницу местного лимонадного завода, наша «Светлана» познакомилась с молоденькой девушкой Чоловской, как раз той самой, дом которой, по нашим данным, является пристанищем для Качана и его молодчиков.

– Отлично! Сегодня же надо организовать вечеринку и затянуть на нее эту девчонку.

– Все уже сделано, господин майор. Сегодня в доме ее подруги, этой самой Орловской, состоится вечеринка, и Чоловская согласилась участвовать в ней.

– Очень хорошо. Вечером заходите за мной и пойдем туда вместе.

Проводив Вильденмайера, майор занялся своим гардеробом. Он выбрал хороший темно-синий костюм, шелковую сорочку, под цвет ее подобрал галстук.

Берке был еще сравнительно молод, хорошо сложен, недурен собой и у себя на родине пользовался большим успехом у женщин. В Борисове все свободное от работы время он вращался среди местного населения, волочился за девушками. Он и его люди часто устраивали вечеринки, заманивали на них молодежь танцами и пьянкой, используя все это в своих целях. Сам Берке до войны в течение ряда лет находился в России в качестве сотрудника посольства. Он внимательно изучал тогда психологию русских, совершенствовался в знании русского языка, и это помогло ему, чистокровному арийцу, легко выдать себя теперь здесь, в Борисове, за русского военнопленного под фамилией Субботин.

В назначенный час Берке в сопровождении Вильденмайера вошел в дом Орловской. Там все уже были в сборе. Помимо хозяйки дома, их встретили три штабиста НТСНП, в том числе раскрасневшаяся «Светлана». На стуле у окна сидела совсем молоденькая девушка. Вильденмайер глазами показал на нее Берке: эта, мол, самая.

«Светлана» познакомила пришедших с Орловской, Чоловской, а для отвода глаз и с разведчиками из группы Берке.

Заиграл патефон. Берке подошел к Чоловской и пригласил ее на вальс.

– Ой, что вы, господин… – запнулась Люся.

– Какой я господин? Называйте меня просто по имени – Леонид, – отрекомендовался Берке.

– Но я не умею танцевать, – попробовала уклониться Люся.

– А я вас научу. Слушайтесь моих движений, и все пойдет как по маслу.

Разговаривая с Берке, Люся незаметно переглянулась с Орловской и глазами спросила: «Не этот ли?». Та утвердительно кивнула головой.

«Ну что ж, раз сам главарь этого фашистского сборища навязывается мне в знакомые, тем лучше. Попробую кое-что выведать у него», – подумала Люся.

Вальсируя, Берке-Субботин едва прикасался своими выхоленными руками к талии девушки, был предупредителен и вежлив.

«Светлана», чувствовавшая себя хозяйкой вечеринки, очень скоро накрыла стол, выставила бутылки с вином и пригласила всех присутствовавших принять участие в общем веселье.

– Спасибо, но вина я не пью, – отказалась Люся.

– Я тоже непьющий, – поспешил присоединиться к ней Берке. – Это хорошо, что вы не употребляете спиртных напитков, – подсел он к Люсе. – Вообще я не люблю пьяных, а когда увижу захмелевшую девушку, это мне просто претит.

Пользуясь тем, что на них никто не обращает внимания, Берке и Люся разговорились.

– Интересно, кто ваши родители? – спросил Берке.

– Папа служащий. Перед войной его мобилизовали в армию, назначили начальником снабжения госпиталя, и он отступил на восток. Где он сейчас – я не знаю. Мама осталась с нами, тремя детьми. Я – старшая. Вообще мама всю жизнь возилась с семьей и нигде не служила.

– На какие же средства вы сейчас живете?

– А я же работаю на лимонадном заводе.

– Но ведь у вас большая семья, и вашего заработка, очевидно, не хватает.

«К чему он клонит?» – подумала Люся и, тяжело вздохнув, ответила:

– Живем, как и все. А почему вас это интересует?

– Наш союз оказывает помощь своим членам, и если бы вы согласились вступить в него, мы вам также помогли бы.

– О каком союзе вы говорите?

– О нашем национально-трудовом союзе нового поколения. Неужели вы ничего не слышали о нем?

Люся, сделав вид, что она заинтересовалась его предложением, стала расспрашивать о целях этого союза. Берке охотно отвечал на все ее вопросы, расхваливая свою организацию, и снова предложил Люсе вступить в ее ряды.

– Уже поздно! Мне пора домой, – уклонилась она от ответа.

– Что это вы так торопитесь? Или у вас очень строгая мама?

– Мама у меня действительно строгая, но дело не только в этом. Скоро уже будет невозможно выйти на улицу.

– Почему?

– А разве вы забыли, что нам, горожанам, только до определенного часа разрешается ходить по городу?

– Ах, вы о комендантском часе! Ну, это ерунда. Со мной вы можете ходить по Борисову хоть до утра, и никто вас не тронет.

– В самом деле? Разве члены вашего союза пользуются такими широкими правами?

– Не все, но некоторые да.

– В том числе, разумеется, и вы. А мне говорили, что вы – военнопленный.

– Да, я был в плену…

– Говорят, что в лагерях очень тяжело, нашим солдатам. Правда это?

– Ну, это как кому, – проговорился было Берке, но тут же поправился: – Конечно, большинство из нас очень страдало от недоедания и сурового режима. Да, много мне пришлось пережить там.

– А отчего же вы не бежали?

– Куда? Да и как оттуда убежишь!

– Бегут же другие…

– А вы разве знаете таких?

– Лично я не знаю, а от других слышала.

– Интересно знать, от кого?

– Я уже не помню. Кто-то на базаре говорил, а кто именно, забыла. Ну, мне надо спешить, – заторопилась Люся.

– Ну что ж, пойдемте, я вас провожу. – Дорогой Берке снова напомнил ей: – Вы мне так и не ответили: хотите вступить в наш союз или нет?

– Я, право, не знаю, что вам и сказать… Видите ли, я и раньше стояла в стороне от политики. Сколько ни уговаривали меня знакомые парни и девушки вступить в комсомол, я наотрез отказалась. И не потому, что я была против, а просто не хотела отрываться от учебы на собрания, заседания, – снова выкрутилась Люся.

– Ну что ж, пожелаю вам покойной ночи, но уговор: в следующую встречу вы дадите мне прямой ответ на мой вопрос. Ладно?

– Хорошо, я подумаю.

Берке слегка пожал ее маленькую, почти детскую руку и быстро ушел.

«Определенно, эта девчонка красненькая. Из молодых, да ранняя. Ну, ничего, Берке не таких обламывал», – думал майор, направляясь к себе. Настроение у него было приподнятое.

Обед у имперского комиссара

Вызванный на совещание в Минск, барон-фон Ранке был удостоен приглашения на обед к имперскому комиссару Белоруссии фон Кубе в честь приезда министра Розенберга.

К встрече с министром барон готовился с душевным волнением. Он давно уже добивался перевода из Борисова на более, как он считал, достойное место – если не в Минск, то хотя бы в один из прибалтийских городов, например в Ригу. Кроме того, он мечтал одновременно с новым назначением получить отпуск, поразвлечься месяц-два в Берлине. Барон любил повеселиться и, несмотря на свои пятьдесят лет, сохранил все повадки заправского волокиты. После почти десятилетнего-пребывания в заграничных командировках он рассчитывал, вернувшись в Германию, вдоволь насладиться всеми прелестями светской жизни.

Сначала барон быстро пошел в гору. Получил ученую степень доктора и даже занял было пост вице-министра. Какое это было золотое время! Но началась война с русскими, и о нем, как о старом кадровом разведчике, вспомнил Гиммлер. Он предложил Ранке крупный пост на Украине. Барону не хотелось выезжать из Берлина, и, понадеявшись на свои связи, он дал уклончивый ответ. Позже Гиммлер припомнил ему это и в отместку за строптивость загнал барона в небольшой пыльный городок Борисов.

Тяжело переживал Ранке свое падение и, чтобы снова всплыть на поверхность, изо всех сил старался отличиться. Он сумел наладить систематическую заброску разведывательных групп как за линию фронта, так и в прифронтовые города и этим добился того, что о нем снова заговорили в Берлине. Вот почему барон теперь надеялся, что, если заручиться поддержкой Розенберга, в просьбе о переводе ему не откажут.

«Нет, этот обед у Кубе положительно кстати. Надо только улучить момент и переговорить с министром. Не может быть, чтобы меня так и оставили в этой дыре».

С такими мыслями фон Ранке ровно в 16.00 подкатил на машине к особняку имперского комиссара. Когда он вошел в зал, там уже было много гостей. Барона встретила хозяйка дома, жена фон Кубе, высокая плоскогрудая Анита.

– Министра еще нет. Он прибудет вместе с Вилли. Проходите, барон, располагайтесь, как вам удобнее. Чудесный вечер, не правда ли? – певуче, слегка в нос, говорила госпожа Кубе, провожая гостя к группе военных, сидевших на диване.

Фон Ранке поздоровался с генерал-лейтенантом полиции Готтбергом и другими гостями и уселся в кресло с видом человека, готового принять участие в общем разговоре.

Говорили о предстоящем генеральном наступлении на восточном фронте. Хвастливые заявления министра, с которыми он выступил на совещании, служили предметом восторженных комментариев, благоговейных восклицаний, льстивых похвал.

– Что Сталинград! – продолжал прерванный приходом барона разговор высокомерный фронтовой генерал Клюгер. – Эпизод! Мрачный, тяжелый, конечно, эпизод, но, господа, мы прошли пол-России без единого поражения, если не считать небольшой неудачи под Москвой. Мы просто привыкли думать, что нам не могут не сопутствовать успехи. Нет, господа, на войне как на войне. Но вот теперь, когда, как сказал сегодня министр, фюрер вместо одного потерянного под Сталинградом солдата бросит против русских трех новых, мы им снова себя покажем.

Фон Ранке делал вид, что он внимательно слушает расхрабрившегося генерала, но все его мысли были заняты одним: удастся ли ему заручиться поддержкой министра, получит ли он новое назначение, а главное – отпуск. «Ах, отпуск! Блестящие балы, пышные женщины! Не то, что этот солдафонский обед, где единственной дамой является сухая, как: вобла, Анита».

Размышления барона были прерваны приездом министра. В сопровождении фон Кубе и целой свиты военных он вошел в гостиную, встреченный громким «хайль Гитлер!».

Перекинувшись несколькими фразами с присутствующими, министр завязал светский разговор с хозяйкой, дома, и Ранке понял, что до обеда ему вряд ли удастся замолвить за себя словечко.

Вскоре Анита пригласила гостей к столу. За обедом произносились все те же хвастливые речи, поднимались многочисленные тосты за фюрера, за успех предстоящего наступления, за скорую победу над русскими. Беспрерывно гремели– возгласы «хайль!», и по мере возлияния спиртного поведение присутствовавших становилось все более шумным.

Хозяин дома, тучный, краснолицый фон Кубе, с увлечением развивал идеи будущих преобразований в завоеванной России, обуздания и подчинения ее народа.

– Мы оставим в России только тех, кто будет выполнять для великой Германии черную работу. Ведь ни на что иное русские не способны. Вот посмотрите, – он сделал жест в сторону вошедшей прислуги, – это советский врач, а у меня работает судомойкой и, представьте, прекрасно справляется с делом. Вот такие люди нам и нужны, а прочих – всех непокорных и строптивых – на удобрение! – закончил он с презрительной гримасой.

– Вы, в основном, верно представляете себе идеи фюрера, господин генерал, – одобрительно заметил министр и, увидев другую статную девушку, прислуживавшую за столом, глубокомысленно добавил: – Впрочем, среди них встречаются хорошенькие мордашки.

– О, – перехватил его взгляд Кубе, – это Элен – моя лучшая горничная, покорна и преданна, как мой старый мопс Бебель. Я их держу в ежовых рукавицах, и, поверьте, чем с ними строже, тем…

В этот момент переполненный посудой поднос в руках горничной покачнулся и несколько тарелок со звоном полетело на пол.

– Русская свинья! – завопил взбешенный фон Кубе, выскакивая вслед за убежавшей в соседнюю комнату горничной. Послышались брань, звук пощечин, плач девушки.

– Вилли, Вилли! – поспешила к мужу Анита. – Ах, господи, – зашептала она, – ну, как можно так волновать себя, да еще в присутствии министра.

Но господину министру, как и всей изрядно охмелевшей компании, эта демонстрация методов воспитания покорности у русских, видимо, доставила удовольствие. А когда возвратившийся фон Кубе рассказал о шалости своего сынишки, выплеснувшего однажды на голову горничной содержимое ночного горшка, в зале раздался дружный хохот.

Оживление за столом нарастало. Генерал Клюгер начал было рассказывать какой-то анекдот, но Анита, заметив, что министр не слушает его, прервала генерала:

– Господа! Прошу перейти в гостиную. Нас ждет кофе.

Отпивая маленькими глотками черный кофе, министр обратился к Кубе:

– Вот вы говорите, генерал, о благотворном воздействии строгостей на русских, но почему же чем суровее наши карательные меры по отношению к населению, тем все больше растет его сопротивление, в частности увеличивается число партизан? Имейте в виду, это очень беспокоит фюрера.

Фон Кубе быстро переглянулся с начальником полиции и сказал:

– Можете заверить фюрера, господин министр, что с партизанами мы в ближайшее время покончим.

– Так. Но вы все-таки не ответили на мой вопрос. Я, конечно, надеюсь, что все присутствующие здесь люди серьезные и у нас нет оснований скрывать между собой правду, – настаивал Розенберг.

– Видите ли, господин министр, – начал фон Кубе, – все дело в том, что абсолютное большинство, населения, настроено к нам резко враждебно. Ведь в чем вся суть? Ряды партизан беспрерывно пополняются за счет городских и сельских жителей. Так что лучшим способом в нашей борьбе с отрядами бандитов явилось бы – это мое личное мнение – поголовное уничтожение не только того населения, которое живет вблизи бандитских баз, а буквально всех, превращение этой проклятой Вейсрутении в сплошную мертвую зону.

– А кто– же в таком случае будет обслуживать нашу армию, наши тыловые гарнизоны? – спросил Розенберг.

Фон Кубе замялся. Он был в явном затруднении.

– Кстати, скажите, генерал, сколько партизан действует в Белоруссии? – выручил Розенберг комиссара из неловкого положения.

– По данным нашего высокоуважаемого господина Готтберга, на территории Вейсрутении сейчас насчитывается что-то около миллиона партизан, сведенных в отряды и бригады. Вполне вероятно, что сведения, поступающие с мест о количестве партизан, преувеличены, но их действительно очень много и наглеют они с каждым днем все больше и больше.

Министр нахмурился.

Чувствуя, что разговор принимает неприятный оборот, в него решительно вмешалась Анита. Она умело овладела вниманием министра, и пока вела с ним непринужденный разговор, в зал неслышно вошел личный адъютант фон Кубе Виленштайн.

– Чрезвычайное происшествие, господин генерал, – шепнул он Кубе, – только что сообщили из штаба военно-воздушных сил, что у них бесследно исчез полковник Вернер. Есть подозрение, что его схватили и увели с собой партизаны.

Испуганно метнув взгляд в сторону министра, занятого разговором с Анитой, Кубе дал знак адъютанту пока никому не говорить об этом.

Улучив момент, он подозвал к себе фон Ранке.

– Партизаны захватили оберста Вернера. Надеюсь, вы понимаете, что это значит? Немедленно выезжайте в Колодищи и тщательно расследуйте это дело. Примите меры к розыску. Виновных наказать без всякой пощады.

– Но, господин генерал, Колодищи не моя сфера, ведь это от Борисова…

– Вы поедете туда в качестве моего личного уполномоченного, а это значит, что никаких границ в ваших сферах не существует. Ясно? Действовать быстро. Учтите, что план очистки борисовской зоны от партизан будет введен в действие в самые ближайшие дни. Так что торопитесь. Жду ваших донесений.

Раздраженный возвращался фон Ранке в Борисов. Ему так и не удалось поговорить с министром. Надежда на перевод, на отпуск не осуществилась. Все испортил наместник фюрера фон Кубе.

Подавленное душевное состояние Ранке усиливалось еще и тем, что расследование таинственного исчезновения Вернера ни к чему не привело. Действуя в качестве уполномоченного гаулейтера, он подверг экзекуции многих жителей поселка Колодищи, схватил нескольких подозрительных и отправил в минскую тюрьму, но все это не прибавило славы барону.

Всю дорогу по пути в Борисов фон Ранке злился и на имперского комиссара, и на партизан, и на жителей поселка Колодищи, на всех и вся.

В Борисов фон Ранке прибыл под вечер и сразу же вызвал к себе Нивеллингера.

– Как дела, полковник? Приступили к выполнению секретной инструкции имперского комиссара?

– Так точно, господин доктор, все наши силы уже приведены в боевую готовность. Кроме того, на случай неудачи с операцией по уничтожению партизан мною разработан ряд новых планов по засылке нашей агентуры в партизанские отряды.

– Какой неудачи? Исходить из неверия в нашу победу? Стыдитесь, полковник!

– Я полагал…

– Что вы там полагали, меня сейчас мало интересует. Потрудитесь принести мне все ваши планы, и как можно скорее – время не терпит. В силу ряда обстоятельств имперский комиссар приказал начать операцию «Коттбус» раньше намеченного срока.

Пока Нивеллингер ходил за своими планами, фон Ранке названивал по телефону шефу гестапо, начальнику штаба НТСНП, коменданту города.

Подготовка борисовского гарнизона к операции по очистке района от партизан началась.

Глава десятая. Показания Вернера

После трехдневного утомительного перехода полковник из штаба военно-воздушных сил Курт Вернер предстал, наконец, перед нами.

В добротных подкованных сапогах, расстегнутом кожаном пальто, из-под которого виднелся новый офицерский китель, он стоял, вытянувшись в струнку, запыленный, потный, с нескрываемой тревогой в пепельно-серых глазах и слегка дрожащими руками.

«Вот он, один из представителей хваленой гитлеровской армии, – думал я, с любопытством разглядывая Вернера. – Еще недавно ты мнил себя сверхчеловеком, а теперь вот у тебя трясутся поджилки. Погоди, скоро не так еще тряхнем вас. Доберемся и до главных ваших «сверхчеловеков»!»

Лопатин отдал распоряжение отвести Вернера в землянку, накормить и дать возможность отдохнуть.

До допроса пленного мы с Рудаком успели отправить в Борисов группу Качана.

– Запомните, – еще раз наказывали мы разведчикам на прощание, – выясните, как идут дела у Люси и Чернова, и – назад. В городе не задерживаться, шума не производить.

– Есть не производить шума, – пообещал Борис и, по обыкновению, отвел глаза в сторону.

– Все будет в порядке, – заверил Николай.

– Быстренько обернемся, – отбросил на затылок свою кепчонку Артур.

Разведчики скрылись в направлении кладок. Не думали мы в тот момент, что не скоро нам доведется увидеться с ними, не знали, какие грозные события надвигались на нас.

Вечером, после ужина, мы собрались в штабной землянке. Вскоре туда привели и Курта.

После многочасового отдыха, сытного ужина и бритья он выглядел посвежевшим и даже как будто помолодевшим. К столу он подошел, однако же, как-то неуверенно, на скамейку сел осторожно, словно боясь нарушить тишину скрипом, и замер в ожидании.

О себе Вернер рассказал, что он – сын мелкого торговца, окончил политехнический институт. В студенческие годы примыкал к союзу демократической молодежи и одно время даже симпатизировал «Рот Фронту». С приходом к власти Гитлера Курт был взят на военную службу, окончил академию военно-воздушных сил по специальности наземной службы. С 1935 года без перерыва служил в имперском воздушном флоте. В составе гитлеровских войск участвовал в захвате Польши, Бельгии, Франции, а с началом войны с СССР с первых же дней находился на восточном фронте.

На вопрос, что ему известно о планах гитлеровской ставки на данное время, Курт ответил не сразу. Он опустил глаза и долго молчал. Мы не торопили его с ответом и терпеливо ждали, когда он заговорит.

– Вы меня простите, – сказал он наконец, – но, сколько я понимаю, все вы здесь офицеры и, очевидно, знаете, что всякий воин, а тем более лицо старшего офицерского состава, связан присягой и раскрыть тайны своего главного командования – значит предать свою родину.

– Вы верите в непобедимость вашей армии? – спросил я.

– До некоторых пор верил…

– А теперь?

– После Москвы в моем сознании возникли смутные сомнения, а после Сталинграда я уже понял, что над нашей армией нависла серьезная угроза полного поражения, – ответил откровенно Вернер.

– Это только ваше личное мнение?

– Нет, так думают уже многие старшие офицеры. Правда, каждый из нас остерегается высказывать в присутствии других свое мнение, потому что на каждых трех офицеров, у нас один агент гестапо. Тем не менее в узком кругу мы иногда высказывали свои опасения о нашем возможном поражении.

Постепенно Курт освоился, разговорился, но как только дело доходило до главного – раскрытия секретных замыслов гитлеровской ставки, он начинал сопеть, умолкал, лицо его покрывалось испариной.

– Вы член нацистской партии? – попробовал я с другого конца.

– Нет не имел чести состоять в ней.

Он, очевидно, тут же опомнился и поспешил поправиться:

– Я не разделял и не разделяю программы национал-социалистской партии и потому не хотел быть ее членом. Не подумайте, что я ищу себе какое-то оправдание. Нет. Я несу ответственность за те неоправданные военной необходимостью бомбардировки мирных сел и городов, какие производят наши самолеты, в том числе оснащаемые и моей службой. Но и не фашист. Это честно.

Мы с помощью переводчика стали убеждать Вернера в том, что у него сейчас только два выбора: признание – и тогда жизнь его будет гарантирована, или отказ от дачи показаний по главным вопросам – и тогда, естественно, смерть. И Курт понял. Сила жизни восторжествовала над фанатизмом гитлеровца. Он стал давать показания.

– Вы, очевидно, наблюдали, как ежедневно по главной железнодорожной линии в сторону фронта идут один за другим наши воинские эшелоны с сеном, но вы вряд ли догадывались, что находится под этим сеном.

– Ошибаетесь, – перебил я его. – Так думаете только вы, забывая то обстоятельство, что на всех ваших коммуникациях от польской границы до линии фронта ничто не ускользает от зорких глаз наших разведчиков, от нашего народа. Под сеном ваше командование перебрасывает к фронту орудия и танки.

Курт опешил. Он попросил переводчика еще раз перевести ему мои слова, словно не доверял своим ушам, потом недоумевающе посмотрел на каждого из нас, улыбнулся.

– Знало бы наше командование об этой вашей осведомленности, оно бы не тешила себя иллюзиями насчет скрытности военной подготовки к генеральному наступлению, которое оно готовит на центральном участке фронта. Во всяком случае, я могу открыть вам в общих чертах план фюрера по части этого наступления. Детали – вы, конечно, понимаете – известны только высшему командованию.

Из дальнейших показаний Вернера мы узнали, что по замыслу Гитлера немецко-фашистская военная клика решила пойти на очередную авантюру. В течение последних недель по железным дорогам из Германии непрерывным потоком на центральный фронт доставлялась боевая техника из Франции и других западных стран на восток. Сюда же перебрасывались десятки свежих дивизий.

– Вся танковая армия Гудериана, тысячи стволов орудий, тысячи самолетов и сотни тысяч войск спешно стягиваются на восточный фронт, против вашей армии, – продолжал Курт. – А чтобы ввести в заблуждение ваше командование, перегруппировка наших войск проводится по всему фронту.

– Из каких источников вы об этом знаете?

– Во-первых, я лично читал приказ фюрера; во-вторых, я несколько раз присутствовал в штабе командующего центральной группировкой наших войск фельдмаршала Буша на специальных секретных совещаниях; в-третьих, мне пришлось трижды вылетать на место, где концентрируются все роды войск и техника для выполнения этого секретного плана генерального наступления, – закончил Вернер.

По его лицу струились змейки пота, он часто прикладывался к стакану с водой, отдувался. Видно было, что ему трудно говорить, но тем не менее этот незадачливый воин гитлеровской армии хотел жить и отвоевывал право на жизнь упорно, настойчиво, предав забвению и присягу и все, что связывало его с армией Гитлера. Слушая его, я невольно вспоминал образы наших несгибаемых патриотов: Лизы Чайкиной, Зои Космодемьянской и других, которые предпочитали смерть предательству, – и чувство презрения к Курту заполняло мое сознание. Но от врага надо было взять все, что было нам на пользу, и допрос продолжался.

– Какие же конечные цели поставил перед своей армией ваш фюрер этим своим «летним наступлением»?

– Осуществив прорыв на центральном фронте, наша армия должна, как предусмотрено планом фюрера, раздробить советские войска на мелкие группировки и, оставив часть армии на их уничтожение, сделать главными силами бросок вперед, в обход Москвы с юга. К этому времени такой же прорыв делает другая, северо-западная группировка наших войск и, повторив тактику центральной группировки, обходит Москву с севера и на Волге соединяется с южной группировкой.

Пока Москва будет в осаде, в дело вступает южная группировка. Ее цель – быстро дойти до Баку, захватить грозненскую и бакинскую нефтяные базы. В случае полной удачи с нашей стороны в дело вступает японская армия. Правый фланг ее стремительно развивает наступление на Сибирь и соединяется с армией фюрера где-то на Урале, левый фланг устремляется в Индию, Иран и там соединяется с нашей южной группировкой.

– Ничего себе аппетитец у вашего фюрера! – не удержался Лопатин. – Легко он шагает по карте, да только поглядим, как все это обернется для него на деле.

– Вы все это прочитали в секретном приказе фюрера? – спросил я.

– О вступлении Японии в войну и о соединении с ее армией я услышал на узком совещании командования в штабе фельдмаршала Буша. Остальное вычитал из приказа, – ответил Курт.

Вернер назвал нам точные координаты всех тридцати трех аэродромов центральной и северо-западной группировок гитлеровской армии, рассказал, сколько и какие именно самолеты на них базируются, в каком месте расположены склады авиабомб, какая система противовоздушной обороны существует на каждом аэродроме, указал точно, где размещена центральная радиостанция, управляющая ночными полетами бомбардировочной авиации, в каких местах расположены фронтовые склады боеприпасов.

Сидя в лесу, в глубоком тылу противника, мы, естественно, не знали тогда, что в ставке нашего Верховного Главнокомандующего уже знали об этом пресловутом плане «генерального наступления» гитлеровской армии, что там уже разрабатывались планы контрнаступления. Во всяком случае, мы не были уверены в том, что Курт Вернер нас не дезинформирует. Но его показания были настолько серьезны, что о них нельзя было долго умалчивать, и тринадцатого мая 1943 года – за полтора месяца до намечаемого Гитлером «генерального наступления» – мы передали в Москву все показания Курта. Там заинтересовались Куртом и дали указание срочно переправить его за линию фронта. Из этого мы заключили, что Курт нас не обманывает.

Пять дней наши радисты стучали ключами на своих рациях, передавая на Большую землю показания гитлеровского офицера во всех подробностях.

Помимо этого главного, Курт рассказал нам и о другом, что уже касалось нас непосредственно.

По приказу фюрера имперский комиссар в Белоруссии фон Кубе разработал план операции «Коттбус». Этим планом предусматривалась очистка от партизан ближайшего тыла немецкой армии, в особенности районов, прилегающих к центральной железнодорожной магистрали Минск – Москва, а также к дорогам Вилейка – Витебск и другим. Фон Кубе назначил группенфюрера СС генерал-лейтенанта полиции фон Готтберга командующим экспедиционной армией по выполнению этой задачи. По приказу фюрера фон Кубе дал указание, чтобы во всех селах, входящих в партизанские зоны, все население, вплоть до младенцев, уничтожалось, имущество изымалось, а дома сжигались.

Курт не смог по памяти перечислить всех воинских частей и подразделений, выделенных для проведения карательных операций против партизанских бригад и отрядов нашей борисовской зоны, но сказал, что общая численность солдат и офицеров этой карательной армии достигает сорока тысяч.

Карательной армии были приданы две авиаэскадрильи: 51-я бомбардировочная и 7-я особого назначения.

От Курта мы узнали, что в сбитом нашими партизанами транспортном самолете летел на фронт личный представитель Гитлера с важными планами, касающимися «генерального наступления» на центральном участке.

После того как Вернер рассказал нам все, о чем знал; он стал просить нас, чтобы мы поскорее отправили его в Москву.

– Я бы там по карте показал все аэродромы, места концентрации войск и техники на участке предполагаемого прорыва, – мотивировал он свое желание скорее улететь за линию фронта.

Но в действительности его толкало к этому, конечно, другое. Он боялся попасть в блокаду, полагая, что гитлеровцам удастся уничтожить всех нас, партизан, а вместе с нами и его, Курта.