Текст книги "Записки десантника"
Автор книги: Иван Золотарь
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава седьмая. Побег
– Знаешь, Володя, – обратился я к Рудаку по дороге к шестому отряду, – наши борисовские разведчики, насколько я могу судить, безусловно, смелые ребята, только хватит ли у них выдержки выполнить те серьезные задачи, какие мы перед ними поставили?
– Могу за это поручиться, – поспешил, заверить меня Рудак. – Да ведь вы читали тетради Николая…
– Очень внимательно читал. Целая эпопея. Жаль, что Николай оборвал записи.
– А он ведь вскоре вынужден был бежать из города. И он и Артур.
– Почему?
– Известное дело: предательство.
– Кто же их предал? Костя?
– Нет, Костю партизаны быстро ухлопали. Нашлись другие.
– Кто же?
Рудак начал издалека и в своей спокойной, неторопливой манере рассказал мне историю ухода Капшая и Ржеуцкого в партизанский отряд.
В ноябре 1942 года Николай и Артур, работавший по-прежнему на авторемонтном заводе, получили задание штаба бригады взорвать этот завод. Через связную Веру Вербицкую Рудак передал Николаю для этой цели две мины замедленного действия. Спрятав мины у себя дома, Капшай пошел на явочную квартиру, хозяйкой которой была жена Павла Антоновича, Стася Жукович. Вскоре туда же пришел и Артур. Николай условился с ним о месте и времени передачи мин и о других деталях операции, простился и направился домой. По дороге он повстречал Галковского и пригласил его к себе. Только они открыли дверь и вошли в кухню, как на них набросились полицаи и гестаповцы.
– Где спрятал мины, бандит?! – заорал на Николая продавшийся гитлеровцам начальник борисовской тюрьмы Кишкурный.
– Нет у меня никаких мин, – огрызнулся Николай, а сам подумал: «Донес кто-то – факт. Так просто теперь от них не отделаться».
Его обыскали, извлекли из карманов огрызок карандаша, финку и компас.
– К партизанам бежать собрался, бандитская морда! – вопил Кишкурный, размахивая пистолетом.
У Галковского ничего такого, к чему можно было бы придраться, немцы не нашли.
Оставив Николая, его мать и Галковского на кухне под охраной рослого полицая, гестаповцы вместе с Кишкурным и отцом Николая пошли с обыском по комнатам.
«Попался, – думал Николай, – значит, теперь тюрьма, пытки, смерть». Вспомнил своего боевого друга Володю Ковалева, Лазовского, Долгалова, замученных в гестапо, и вдруг решил: «Эх, будь что будет!». Напряг мышцы, изловчился и тигром бросился на полицая. Сильным рывком отшвырнул его от двери, и пока тот, заорав на весь дом, поднимался с пола, Николай выскочил во двор.
Перемахнул через забор, перебежал улицу, вскочил во двор соседа и, пробираясь задними дворами, помчался к выходу из города. Где-то позади щелкали винтовочные выстрелы. Домчался до высокого кургана, прозванного «батареями» – его воздвигли на окраине города еще кутузовские солдаты, – и в изнеможении повалился под сосну.
– На другой день Николай уже был у нас в отряде, – рассказывал Рудак.
– А как же его семья? Что сталось с Галковским, с Артуром? – допытывался я.
– Отец Николая и Галковский пришли к нам на Палик еще до того, как явился сам Николай.
– Они, что же, угнали автомашину?
– Нет, прибыли на своих двоих. Оказывается, после побега Николая остальных под охраной двух полицаев повели в тюрьму. Дорогой мать Николая, спрятавшая в момент появления в их дворе гестаповцев одну мину себе за пазуху, хотела выбросить ее в канаву. Конвойный полицай увидел мину, перепугался и выстрелил в старуху. Охнув, та упала. Галковский не растерялся. Он бросился на полицая, вырвал из его рук винтовку, а отец Николая в этот момент подхватил мину. Полицаи с криком пустились бежать. Галковский бросился в ближайший двор. Отец Николая хотел было подхватить на руки свою жену, но, видя, что она уже мертва, перекрестил ее и побежал вслед за Галковским. Оба в тот же день прибыли в бригаду Дяди Коли.
Потом выяснилось, что мать Николая была тяжело ранена, но осталась жива и с помощью патриотов через месяц была благополучно увезена из города.
Что же касается Артура, то он пришел на Палик вместе с Николаем. И вот как это было.
Передохнув на «батареях», Николай вернулся обратно в город, пробрался на явочную квартиру комсомолки Люси Чоловской. «Нас предали, – сказал он ей, – беги скорее на завод и шепни Артуру, чтобы он немедленно скрывался. Передай, что я буду его ждать через час на «батареях». По пути заскочи к Стасе Жукович и скажи, чтобы она со своей дочкой тоже уходила из дому. Я сегодня был у нее на квартире, и гестаповцам это, наверное, уже известно».
Люся быстро добралась до завода, вошла в цех, нашла Артура и только успела ему передать о случившемся, как вошли гестаповцы. «Кто здесь Артур?!» – громко окликнул военнопленных переводчик.
Те сразу сообразили, в чем дело, и, толкнув Артура за машины, толпой пошли навстречу гестаповцам, стараясь отвлечь их внимание на себя. «Вы что, все Артуры? – разозлился переводчик. – Нам нужен Артур Ржеуцкий. Где он?» – «Он с полчаса назад ушел на склад за запасными частями и еще не вернулся», – ответил один из военнопленных.
Гитлеровцы устроили засаду, но прошло минут десять, а никто в цех не приходил. Тогда они стали обыскивать весь цех, заглядывали в кабины и под кузова автомашин, в танки, но Артура так и не нашли. Он выбрался во двор через снарядную пробоину в стене и вскоре был уже на «батареях» вместе с женой Павла Антоновича и ее маленькой дочуркой Аллочкой. Они повстречались с Николаем и все вместе добрались до Палика. И как раз в тот момент в бригаду прибыл из-за линии фронта сам Жукович.
– Вот это, можно сказать, была встреча! – воскликнул Рудак.
«Еще бы! – представил я себе эту картину. – Мог ли Павел Антонович думать, вылетая из Москвы в партизанскую зону, что здесь, в Паликовском лесу, он найдет свою семью!»
– А три боевых друга так с тех пор и находятся вместе?
– Да, с тех пор они больше уже не разлучались. В первый же свой поход в Борисов установили через Люсю связь с военнопленными.
– С какими военнопленными?
– А с теми, что вместе с Артуром работали на заводе. Передали им мины, и в ту же ночь завод взлетел на воздух.
– Ну, а выяснили вы, кто все же выдал гестапо Николая и Артура?
Рудак не успел ответить. Нам навстречу шел, слегка пошатываясь, командир шестого отряда Захаров.
Усач
Мы пробыли в шестом отряде недолго, и уходил я оттуда с тяжелым чувством. Захаров был явно под хмельком, и ни о каком деловом разговоре с ним не могло быть и речи. Многие партизаны слонялись без дела, кое-кто даже спал под сосной. Наш приход несколько расшевелил людей. Партизаны расспрашивали меня о Москве, о жизни на Большой земле, о положении на фронтах.
Судя по тому, с каким оживлением они разговаривали с нами, чувствовалось, что они истосковались по живому делу и царившее в отряде спокойствие не удовлетворяло их.
– Да, слабовата дисциплинка в отряде Захарова, – сказал Рудак, угадывая мои мысли. – Ведь вот кадровый офицер, хороший артиллерист, а людей воспитывать не умеет.
– А по-моему, он и сам-то собой руководить не умеет. Откуда он?
– Из окруженцев.
– Хорошо проверен?
– К винишку слаб, а в остальном ничего плохого за ним не замечалось.
– Ничего плохого! А что он пьянствует и людей распустил, это, по-твоему, как?
– За это мы его не раз на командирских совещаниях пропесочивали. Все клянется, что исправится. И действительно, после таких встрясок он некоторое время ведет себя хорошо, а потом, глядишь, опять сорвется.
– Зря вы нянчитесь с ним.
– Я, признаться, и сам к нему особых симпатий не питаю, – признался Рудак, – но сомневаться в том, что он наш человек, нет никаких оснований. Снимать же его с должности только за то, что он кое-когда выпивает, штаб не решается.
– А ты не допускаешь мысли, что он вражеский агент?
– Полностью отвергать такую возможность я, конечно, не могу. Однако есть некоторые серьезные данные, говорящие в пользу Захарова.
– Какие?
– А вот дослушайте мой рассказ о борисовчанах, тогда для вас станет все ясно.
Рудак легко пробежал по встретившейся нам на пути небольшой кладке, подождал, пока и я перейду ее, и начал свой рассказ.
– Помните, в записках Николая встречается фамилия Вербицкой?
– Это той, что приютила дочь расстрелянной гестаповцами Шершневой?
– Вот, вот, той самой. Вербицкая вначале была нашей связной, потом бежала из города и стала у нас старшей поварихой штабной кухни. В феврале этого года появился у нас еще один повар, и вот как он к нам попал.
Группа Качана выводила из Борисова семерых бежавших из лагеря военнопленных. По дороге, у военного городка Ледище, она неожиданно нарвалась на вражескую засаду. Завязалась перестрелка. Нашим разведчикам пришлось худо. Им угрожала гибель. Вдруг по гитлеровцам кто-то открыл стрельбу с фланга. Воспользовавшись замешательством врага, разведчики и военнопленные бросились вперед, проскочили засаду и, не останавливаясь, стали уходить. В этот момент из сосняка выбежал коренастый усатый человек с обрезом в руках и с пулеметной лентой крест-накрест на груди – тот самый, что выручил разведчиков из беды своим огнем с фланга.
«Ты кто, партизан?» – спросил его Борис. «Нет, – отвечает, – военнопленный, Петров по фамилии. Работал на асфальтовом заводе. Бежал. Несколько дней скрывался в Борисове у одного старичка, он и снабдил меня вот этим оружием; продуктов на дорогу дал и показал, в какой стороне искать партизан. Не бросайте меня, братцы. Два дня блуждал по лесам, измучился».
Рудак помолчал, видимо вспоминая подробности.
– Ну так вот, привели ребята этого усача. Я стал его, как обычно, опрашивать. Он сказал, что до войны работал шеф-поваром в Ленинграде, потом был призван в армию и попал на фронт. Раненного, его схватили немцы, и в течение года он находился в разных лагерях для военнопленных… Поселили мы его в землянке комендантского взвода. Дня через два я спросил Аникушина, как ведет себя Петров. «Хорошо, – говорит, – одно только странно: никогда не расстается с пулеметной лептой. Даже спать ложится, не снимая ее».
«Действительно, странно», – думаю. А вечером того же дня Борис Качан докладывает: заметил, как в кустах за штабной кухней усач о чем-то со старшей поварихой Верой Вербицкой шептался. Я тотчас вспомнил, что на допросе Петров утверждал, что никого из наших партизан не знает, и заподозрил что-то неладное.
На второй день Борис зашел в землянку к Петрову и спросил его мимоходом, как ему понравились наши повара. «А я, – отвечает Петров, – еще не успел с ними познакомиться. Вот отдохну, тогда уж пойду посмотрю, что там они умеют готовить».
Борису стало ясно, что Петров не зря скрывает свое знакомство с Верой, и он доложил об этом Лопатину. Мы вызвали усача и Вербицкую на допрос. «С кем ты знаком из наших поваров?» – спрашиваем Петрова. «Никого, – говорит, – я здесь, кроме тех, с кем пришел в бригаду, не знаю и… вообще, в чем вы меня подозреваете?».
Аникушин переглянулся с Лопатиным и глазами показал на пулеметную ленту.
– А ну, дай-ка мне твой патронташ, – приказал Лопатин.
Тут Петров сразу же себя и выдал: вскочил словно ужаленный, схватился обеими руками за ленту и забормотал трясущимися губами: «Господи, да что вы ко мне придираетесь! Да я… да мы…».
– Дай сюда ленту! – повторил комбриг. Сидевший рядом Аникушин потянулся было к Петрову, чтобы помочь ему снять ленту, но тот отпрыгнул и бросился к выходу.
– Куда, мерзавец! – ухватил его за шиворот Аникушин, – а он, знаете, какой дядя, ухватит, так уж не вывернешься, – и приволок, как котенка, к столу. Снял с него ленту и передал Лопатину. Тот вытащил из гнезда один патрон, осмотрел его со всех сторон, подкинул в воздух, как бы пробуя на вес, потом без труда вынул пулю и высыпал на стол из гильзы не порох, а белый порошок!
«Яд!» – сразу догадались мы. Один за другим опорожняли мы патроны, и на столе образовалась большая горка порошка, похожего на белоснежную пудру.
– Ну, что скажешь? – грозно спросил Лопатин.
Петрову после этого уж деваться было некуда. Облизнул он пересохшие губы, попросил воды, потом глухо произнес, кивнув на горку белого порошка:
– Вы же видите… В ваш штабной котел его должна была засыпать Вера Вербицкая, а в отрядные котлы – другие наши агенты.
Петров назвал имена еще тринадцати гестаповских агентов, в разное время засланных в бригаду Нивеллингером и шефом гестапо Вольфом.
Вербицкая на допросе созналась, что еще в конце 1941 года она была завербована гестапо, выявляла и предавала подпольщиков. Жертвами ее предательства оказались, в частности, активные участники борисовского партийного подполья Лазовский и Долгалов. По указанию Вольфа она в свое время пригрела около себя дочь расстрелянной Шершневой – Лелю, чтобы этим укрепить среди соседей свою репутацию патриотки и облегчить свой уход в партизанский отряд, когда этого потребует гестапо. Она же выдала Николая и Артура после того, как передала им мины для взрыва завода.
– Вот и судите теперь сами, – закончил свой рассказ Рудак, – если бы Захаров был в числе вражеских лазутчиков, то усач, наверное, назвал бы и его.
– Но, возможно, он заслан по другой линии? – стоял я на своем.
На это Володя не нашел, что возразить, и мы решили в ближайшие же дни заняться Захаровым. Однако вскоре произошло событие, которое и отвлекло нас от Захарова и несколько рассеяло мои сомнения на его счет.
Партизаны шестого и третьего отрядов вместе с Храмцовым, хорошо знавшим законы упреждения при стрельбе по самолетам, обстреляли пролетавший над нашим лесом «Юнкерс-58». Кое-кто из стрелявших партизан уверял, что самолет задымил и, скрываясь за высокими соснами, якобы стал падать. Мы, откровенно говоря, не поверили этому. Тем не менее поручили Рудаку пробраться с разведчиками третьего отряда к Зембину и через наших связных разузнать там, не появились ли среди немцев слухи о подбитом самолете.
Вернувшись из разведки, Рудак доложил: самолет хлопцы действительно подбили, да еще какой: на его розыски прибыла даже специальная аэродромная часть – человек до двухсот. Говорят, им дан строжайший приказ: любой ценой разыскать разбитый самолет и останки какого-то очень крупного генерала, летевшего на фронт. В сопровождении местных полицаев эта часть вот-вот должна выйти из Зембина в нашем направлении.
– Ну что ж, – сказал, ухмыляясь, Лопатин, – пусть идут; надо их встретить здесь так, чтобы Кубе не только самолета, а и многих аэродромников не досчитался.
Оставив меня в штабе на случай возможного маневра, Лопатин взял с собой три отряда и расположил их на пути наиболее вероятного наступления врага. Когда появилась колонна гитлеровцев, партизаны взяли ее под перекрестный огонь. Фашисты растерялись, бросились сперва в одну, потом в другую сторону, но всюду нарывались на партизанский огонь. Среди вражеских солдат началась паника, и с большим трудом их командиру удалось восстановить порядок и прорваться через кольцо партизанского окружения. Позднее мы установили, что в этом бою гитлеровцы потеряли семьдесят три человека убитыми и ранеными.
Несколько дней наши партизаны рыскали по лесам в поисках подбитого самолета, но, к сожалению, так и не нашли его. Очевидно, он упал в озеро Палик.
Сразу же вслед за этим произошло другое, еще более знаменательное событие, связанное с заданием, которое выполняла Финская.
Глава восьмая. Захват «языка»
Уже почти совсем стемнело, когда Галина Финская вошла в Колодищи и постучалась в окно к Молокович.
– Ну что, принесла взрывчатку? – был первый вопрос, которым встретила Марина Федосовна Галю.
– Нет, Маринка, не принесла. Получила от комбрига новое задание, – ответила Финская.
Вскоре в домик Молокович пришли Александра Степановна и Вера. Галя объяснила подпольщицам, что надо отложить пока дело со взрывом общежития, а вместо этого захватить и доставить в штаб партизанской бригады кого-нибудь из проживающих в нем видных штабных офицеров.
Всю ночь женщины обсуждали, как выполнить эту задачу. Наиболее подходящим объектом был полковник Вернер. К этому времени Вера уже знала, что он работает начальником одного из важных отделов штаба военно-воздушных сил центральной группировки гитлеровской армии должен быть хорошо осведомлен о планах ставки Гитлера. Чтобы познакомить Галю с Куртом Вернером, подпольщицы устроили мнимые именины «тети Саши» и пригласили его. В назначенное время Вернер явился к Молокович с вином, закусками и подарками для «именинницы». Вера представила ему свою знакомую – «служащую минского магистрата».
– Она свободно объясняется по-немецки, и вы можете разговаривать с ней на родном языке, – сказала Вера Курту.
– Очень приятно познакомиться с интересной женщиной! – Курт галантно пожал руку Гали и, слегка пристукнув каблуками, добавил: – Похвально, что вы работаете на пользу Германии!
После нескольких рюмок вина немец разговорился, стал держать себя свободно и все чаще бросал многозначительные взгляды на статную, полногрудую Галю. Та видела все это и, притворившись слегка захмелевшей, подсела к Вернеру поближе.
– Смотрите, Курт, – улыбаясь, предупредила оберста Вера, – не влюбитесь в мою подругу. Учтите, что ее Ганс ревнив.
– О, не беспокойтесь, я не ловелас. Мне просто хочется, чтобы вашей подруге было весело, – ответил Курт.
– Давайте танцевать, – предложила Галина.
Девушки завели патефон, и Курт пригласил Галю на танго. В комнате было жарко. Полное лицо оберста раскраснелось, он вспотел, расстегнул верхние пуговицы кителя.
– Эх, жаль, что мы сидим сейчас в душной комнате. Хорошо бы теперь подышать свежим воздухом! – воскликнула Вера.
– Ну что ж, давайте организуем пикник на вольном воздухе, где-нибудь в лесочке, – предложила Галя.
– Заманчивое предложение! – промолвил Курт. – Пожалуй, я не прочь поддержать его, но прогуляться с вами в лесок я могу только днем, в воскресенье, если остальные не возражают.
– Я – за! – весело сказала Вера.
Марина и Александра тоже согласились.
– А вы, фрау Галя, сумеете приехать в воскресенье? – обратился Курт к Гале.
– Сегодня у нас что? Пятница? Пожалуй, сумею.
– Значит, договорились, – заключил Вернер. – Но только, чур, далеко не забираться. Пойдем в тот лесок, который начинается недалеко от станции, в сторону Старины, посидим на опушке, залезать в чащу не будем.
– А вы что, боитесь далеко отходить от станции? – попыталась задеть самолюбие Курта Галя.
– О, нет! Я не трус! Но я не люблю делать дальние прогулки, они утомительны для моей комплекции. Если не возражаете, я могу пригласить кого-нибудь из своих приятелей-офицеров для большей компании.
– Что вы, господин оберст! – воскликнула Галя с деланным испугом. – Если мой Ганс узнает, что я гуляла в лесу с другими офицерами, он меня застрелит.
– В таком случае пойдемте только впятером.
В назначенный день Галя вышла из поселка раньше других, дошла до намеченного лесочка, тщательно осмотрела местность и стала ждать прихода остальных. Вскоре показались Марина и Александра. Они принесли с собой узелки с вином и закуской, развернули скатерть и стали накрывать на «стол».
– Мы нарочно вышли из поселка раньше Курта и Веры, чтобы в случае, если нам удастся схватить его и ты с Верой поведешь Курта в отряд, немцы не заподозрили бы нас с Александрой в причастности к делу исчезновения их оберста, – пояснила Молокович Гале.
Через полчаса пришли Курт и Вера. Через левую руку полковника было перекинуто кожаное пальто, через плечо – автомат.
Он был в веселом настроении.
Легкий ветерок пошевеливал листву деревьев над головами; на станции раздавались гудки часто проходивших поездов, где-то рядом за зеленой зарослью изредка проезжали автомашины, и Курт чувствовал себя в безопасности. Он развалился на траве, положил рядом с собой автомат, снял фуражку и принялся за вино. Он много пил, весело разговаривал, заигрывая то с Верой, то с Галей, и не заметил, как Вера вытащила у него из кобуры пистолет, как Марина утащила автомат.
Подмигнув подругам, Финская сказала строго:
– А ну, господин оберст, оставьте вино! Давайте поговорим серьезно! – и наставила на Курта пистолет.
Вернер даже не повернулся в ее сторону и продолжал сохранять ту же позу, только замахал руками:
– Нет, нет. Сейчас только вино, серьезные разговоры потом.
Галина схватила Курта за жирное плечо, резко повернула, и только тут оберст увидел наставленный на него пистолет.
– Сумасшедшая! Вы же можете выстрелить мне в голову! Прекратите ваши шутки и уберите пистолет, а то я могу… – Он схватился за кобуру, но она оказалась пустой, бросился к автомату, но и его не оказалось на месте. И он понял, что с ним не шутят. В страхе он переводил помутневшие глаза с одного дула на другое, с другого – на третье. Лицо его посерело, губы задрожали, словно он собирался заплакать.
– Предупреждаю, что я стреляю без промаха и одно ваше необдуманное движение или крик заставит меня разрядить в вашу голову пистолет, – тихим, но внушительным голосом сказала Галина.
– Вы хотите… убить меня? – еле выдавил страшную фразу Курт.
– Никто вас убивать не собирается. Бросьте валять дурака и будьте благоразумны, – вмешалась Марина Молокович.
– Что вам от меня нужно?
– Вы сейчас встанете и под руку с Верой пойдете туда, куда мы вам укажем. Только помните, что я стреляю метко, – твердо чеканя слова, ответила Финская.
Курт помедлил, потом нехотя поднялся и покорно подставил свою согнутую в локте руку Вере. Та быстро подхватила Курта и повела в сторону хутора Старина. Позади следовали Галя, Марина и Александра.
Пройдя с полкилометра, они увидели спешащих им навстречу из леса партизан группы Автушенко. Курт затрясся всем телом, остановился как вкопанный, уставился на Веру.
– Не бойтесь, это мои товарищи, партизаны, – улыбнулась Финская.
– Нет, нет! К партизанам я не хочу! – чуть не плача, залепетал немец.
– Почему?
– Они будут меня пытать, а потом повесят…
– Стыдитесь, оберст! Теперь даже многие ваши солдаты не верят геббельсовской клевете на советских партизан, а вы же полковник! Никто вас ни пытать, ни вешать не будет.
Марина Федосовна и Александра Степановна, поздоровавшись с партизанами, тотчас же и простились с ними, а Финская в сопровождении партизан направилась в глубь леса. Путь был не близкий, надо было прошагать около сорока километров. Предстояло обойти ряд вражеских гарнизонов и пересечь сильно охраняемую железнодорожную линию. И это только до партизанской зоны! А там до штаба еще около тридцати пяти километров…
Двое суток партизаны вели Курта Вернера, относясь к нему с подчеркнутой вежливостью и заботой. Бежать он не пытался и шел покорно.
– А все-таки жаль, что я попал к партизанам, а не в руки какой-нибудь воинской части, – сказал как-то Гале Курт.
– Какая разница? Если вы будете вести себя как нужно, вас смогут отправить и за линию фронта, – возразила Финская.
– Признаться, мне давно уже надоела война. Восемь лет я живу беспокойной жизнью фронтовика, и если там, на западе, мы жили более или менее спокойно, то здесь, на вашей земле, никто из нас не знал покоя. Даже далеко от линии фронта, в тылу, нас подстерегает партизанская пуля… Как ни странно, но только сейчас я впервые за последние два года чувствую себя в безопасности.
Курт признался далее, что и он и многие другие немецкие офицеры сознают безнадежность положения своей армии.
– Сегодня ночью мы должны будем пересечь железную дорогу, – обратилась Галя к Вернеру в конце вторых суток пути. – Линия охраняется вашими солдатами. Возможно, нам придется вступить с ними в бой. Так имейте в виду…
– Можете не предупреждать, никуда я от вас не побегу…